***
Честно, никто из этих двух не видел в жизни что-то родное, затягивающее. Что-то сверхъестественное в этом понимании, но одновременно для многих жизненно. Ты просто будто казался чужим для всех, не смотря на знакомых и друзей, которые есть у тебя. Абсолютно один, но где-то на дне души чувствовался запах присутствия чего-то тягучего, не того самого одиночества. Будто в мире есть твой один какой-нибудь единственный и неповторимый соулмейт, ждущий твоего прихода уже очень долго. Где-то там, далеко, он звал тебя, прося прийти начать совместную жизнь, в паре. А они от друг друга и в самом деле были очень далеки. Приближаться они редко могли. В основном это было то время, когда они наедине, и никто им обоим не мешает видеть партнёра ближе. Жгучие чувства часто их преследовали при взаимном взгляде, и всё изнутри не умолкало. Пело, пело, пока не уйдут с места встречи, пока не забудут о существовании второй половинки своей души в том человеке, хотя, сами о самой истине они не догадывались, просто предполагая, что чем-то они слегка связаны. А вообще, Торд сам разделил свою кипящую первооснову с запутанными чувствами, ибо его черноглазый раньше и не представлял о существовании привязанности того к нему. Сам по себе Томас не то что был бездушный, просто в ней той самой страсти в виде смутного понимания, переливающихся сосудов яда не было. Ларссон, скорее, в парня влил всё, что чувствовал. И сейчас Томас был в полном замешательстве. Теперь ему бы самому понять, что таится в этом всём вокруг, что сделали с ним. Он знает, что его нельзя ненавидеть, а любить — тем более, не начиная это просто дружбой и знакомством, ведь кроме ссор они никак не ознакомились с друг другом. Хотя, это очень спорно, всё равно не первый год живут вместе, не первый год видят всякие причуды, и они бы точно многое могли бы сказать, темперамент тому не исключение. Так это ненависть? Нет, это точно не она, какие бы симптомы не подталкивали на её существование. Ничего из этого не доказывало, что эта злоба и агрессия были именно ею. Это всё творили непонятные, смутные чувства, которые отвечают за поведение к друг другу. Нет, это нельзя было назвать конкретным названием, нельзя соотнести к какой-то общей теме, даже дурманящим туманом отношений, взаимопонимания. Завязывались эти ощущения уже давным-давно, но любовью назвать их было невозможно. Хотя, и нелюбовью такое просто не назовёшь, заглядывая в любое время их существования. И что-то внезапно жёсткое, будто не смогло стерпеть, подтолкнуло их именно сейчас. Они и не смогли понять, с какого момента это произошло: с самого знакомства, с середины жизни в подростковом возрасте, недавно или совсем-совсем недавно. Сказать точно было не просто, или даже нельзя. Стоило бы и припомнить минувшее, где было больно от ревности и чего-то малого, но непонятного.И эта душевная боль была крайне приятна.
Просто слегка припугивала неимоверная тягость к друг другу. И опять же, это было очень странным чувством, которое обгрызало понимание происходящего, сужало этот мир, оставляя наедине тебя с ним, который стал абсолютно одно и то же чувствовать к тебе. Вы стали двумя частичками, которые растерялись во всём этом. И казалось, что это вообще не должно было произойти с вами, что сбился какой-то цикл, что всё как-то неправильно произошло. Осознание того, что чувств таких не должно существовать, что не бывает что-то между тысячами обозначениями каких-либо вещей.Это было просто необъяснимо, что-то за пределами нормального. Какая-то болезнь, или какое-то отклонение. Да, именно. Это оно и есть
***
Торд боялся навредить неаккуратным движением Томасу, а тот просто смотрел в его глаза с испугом. Рассудок пытался крикнуть им сквозь всё происходящее, что они творят неимоверные глупости, пытался объяснить что-то о том, что это неправильно. Но никто и не обратил внимание на его присутствие, ибо уже слишком поздно он пришёл. — Том, — шепнул Ларссон в ушко своего партнёра. — Томмик, если ты не хочешь, можешь сказать мне. Хотя, вряд ли я смогу тебя отпустить, но честно попытаюсь. Парень совсем не знал, что ему нужно. Он ничего не хотел, но глубоко в сознании ожидал ласки и любви. Искренности не было предела. — Почему ты молчишь? Я настолько сильно тебя отталкиваю? Пожалуйста, не бойся меня, я ведь как лучше хочу. Томас, так же не издав ни звука, прильнул губами к губам Торда. Этого было очень мало, и вот он впивается глубже. Для Ларссона это был положительный знак. У отверстия заиграли пальцы, которые слегка прилипали к нему из-за пота. Они были тепловатыми и твёрдыми. Чтобы проникнуть хоть немного, Торду пришлось слегка поднапрячься, ведь кольцо мышц было достаточно упругим. Томаса ввело в небольшой дискомфорт, но огромную неприязнь, как тот преодолел эту преграду. Атмосфера сдавливала так дико, что кислороду было тяжело проникнуть в лёгкие. Глаза слипались и катились под веки. Больше смущало парня, что он не сможет как-то вырваться, как-то избежать этого, потому что он был в полном распоряжении своего партнёра. Том жалобно замычал, зажмурившись, когда фаланги двух средних пальцев уже были внутри, раздвигались и копошились. В глазах начало расплываться, конечности и голова заболели, будто их ударили чем-то достаточно тяжёлым. Но это было приятно, и дело не в мазохизме, если бы он вообще был. — Я ведь не сплю, да? Всё это происходит тут, в реальности? — спросил Торд с полным сердцем любви и заботы. — Я тебя тоже хотел это спросить, — выдыхая обнажённый воздух с лёгким шуршанием в голосе сказал Томас. Ларссону хотелось очень многое сказать, но ничего вразумительного не было в голове. Да и Тому совсем это не было нужно. — Ты мне нужен, — сказал мужчина с нотами расслабления. Парень счастливо улыбнулся и поцеловал того в щёку, обжигая своими устами его красное от жары лицо. Что-то начало тыкать на то самое кольцо отверстия. Большое, массивное, слегка пульсирующее. От возбуждения и желания чего-то горячего, он чуть пододвинул колени к друг другу, но не сделал это полностью, так как для этого мешала шея Торда между ногами, приподнял таз и вжался лопатками в мягкое ложе под собой. Детородный орган стал врываться в анал. Томас застонал. По телу прошли мурашки, при каждом вдохе и выдохе носовую перегородку очень сильно жгло, воздух стал намного влажнее и горячее. Между стенками внутри теснилась мужская гениталия. Для Ларссона из-за узкости «внутреннего мира» Тома это было каким-то давящим, но самым приятным и удовлетворяющим чувством. Сдвигаясь постепенно вперёд, ему было сложно ускориться, да и особо не хотелось. И без того по телу шёл приятный жар, и одновременно ласковый холодок. В глазах сладко затуманилось. Всё равно, этот темп Торд не принял, через секунды две-три стали слышны для них обоих частые шлепки. И вот, оба касались точки самой верхней страсти, самого похотливого и острого экстаза, но это пока начало начала. — Торд, пог-хо-ди, постой, ост-хамх-а-а-ановись, — сквозь укушенную зубами губу произнёс Томас. Он уже мучался от боли изнутри. — Это всё что ли? Всё, что ты смог? — коммунист издевался над тем как можно ласковее, от любви. — Да, устал лежать. Конечно. И вот секунда, за которую Торд успел резко перевернуть Томаса, поставив на четвереньки. — Вот так пойдёт? — У меня болит живот, — мяукнул черноглазый с лёгкой обидой. Он уже не имел возможности отвечать благоразумно. Ларссон чуть надавил ему у шестого позвонка, этим заставляя наклониться. Тот уткнулся щекой в подушку. Он не скрывал, что ему было хорошо, что хочет продолжения. Зад жутко, но приятно побаливал. Том снова чувствовал его в себе, и член мог ворваться очень глубоко с такой открытой позой. Это было выгодно Торду, будет легче вогнать того в оргазм. Дикая, животная сладость, от чего хотелось разодрать честь своего партнёра. Хотелось сковать его в цепи своей любви, своих смутных чувств. Что-то мрачное вдруг кольнуло в груди. Острое наслаждение слегка притихло, понимая, что в такой момент лучше быть немного спокойнее, чтобы отдать всё внимание серьёзному разговору, которое вот-вот пришло обсудить очень важные вещи. — Милый, а, милый? — очень умильно и осторожно обратился Ларссон к черноглазому. Томас молчал, но ожидал, что тот скажет. Торд вошёл ещё глубже, чуть приостановился. — Так что с нашими отношениями-то будет? — спросил коммунист, разговаривая уже без ласки, холодно. Это заставило парня сильно насторожиться. Чтобы не тратить минуты на бездействие, Торд продолжил интимные движения, от чего снова оба сильно заводились. Внутри всё таяло от приятных, очень острых ощущений. — Я скажу всё, как есть, но за что прошу на меня не обижаться, — процедил сквозь зубы Томас, стараясь не издать лишних стонов. Но лишний, обнажённый воздух сам вырывался с лёгким отголоском с уст парня. Мужчина взял половой орган Томаса и, немного натянув вниз чтобы показалась сама головка члена. Он стал тереть большим пальцем прямо у уретры, от чего тот заскрипел. Казалось, у того уже глаза закатились от невыносимой, грязной тяги, но всё ещё был ненасытным похотью. — Я тебя слушаю, — напряжённо ожидал ответа Ларссон. Он ожидал чего угодно, но сам понимал, что просто не выдержит нового, невозвратимого отказа в его сторону. Опять брали вверх эти спутанные чувства. — Торд, ты же знаешь — у меня нет поводов быть с тобой, но и нет поводов отрекаться от тебя. У меня нет даже предположения, почему я должен быть с тобой, но и одновременно — а почему бы и нет? Ты ведь знаешь, мне сложно делать выбор. Ты мне и без этого всего стал нужен. У меня нет планов на тебя, потому что не знаю, захочешь ли ты вообще со мной быть. Понимаешь? Это может всё быстро пройти, а в итоге от отношений мы ничего не увидим, а может, и пострадаем. Мне хорошо с тобой, правда, но если больше нет никаких предположений о совместной жизни — давай просто разойдёмся, своё мы оттрахали и почувствовали. Мой выбор отдаётся тебе, выбирай сам. — Я не хочу тебя принуждать. Отвечай, как есть. Откровенно. — Откровенно? Я проебал всю жизнь, закрывая глаза на тебя, думал, что это просто ненависть. Но я и предполагать не мог, что ты вообще что-то да как-то чувствуешь ко мне. Ты псих, и это всё, что я мог сказать раньше. А сейчас я могу сказать, что ты сбежал с психбольницы, где должен был просидеть огромный срок. Сечёшь? Я не могу понять тебя, и теперь я вообще в себе запутался. Вообще не представляю, что мне сейчас с тобой делать. — Давай станем парой и разберёмся, а? — вот-вот, и у Торда начнут лить слёзы, но он держался. Толчки стали жесткими, и уже не такими нежными и тёплыми. Нельзя было просто так закончить. — Торд, я на всё с тобой согласен, но просто хочу, чтобы ты открыл и глаза и понял насколько это бессмысленно. — Прошу, ведь ты сам меня любишь, так ведь? Томас, ты просто боишься признаться, но я только об этом и мечтаю, чтобы ты сказал о любви. Прошу, не делай мне больно, просто ответь так, как есть. Ты не можешь меня не любить, верно? — Ларссон уже не сдерживался и всхлипывал. Он хотел прибить его, в душе заиграла какая-то злоба и боль. Органы будто смещались, всё изнутри подгорало. — Ла-а-а-арссон, мы оба не понимаем, что происходит с нами, так ведь? — Я умоляю, я прошу, в мире невзаимного ничего не бывает, — коммунист тяжело дышал. Томас слышал это, поэтому осторожно вылез из-под партнёра, почувствовал резкое облегчение в анале и молча обнял его. Вся эротичная сцена как-то плавно испарилась, но оголённые тела показывали какое-то доверие и искренность друг другу, от чего можно было говорить открыто всё, чему можно верить. Именно без одежды выговариваться было куда легче от откровенности, совсем не обязательно имея возбуждённое состояние. Пусть то будет печаль, ревность, зло. Не многие, наверное, понимали этого, не многие пользовались. — Это взаимные чувства. И нам стоит понять, что к чему. Да, хотелось бы резко начинать заживать так, как будто уже много лет вместе, — Томас хотел показать ему своё сострадание и понимание. Он бы не стал вообще связываться в это, честно, если бы сам этого не хотел. Парень правда осознавал смутность происходящего, и что само оно не пройдёт. — А что, разве не много? — Торд уже качался из стороны в сторону от стресса, уткнувшись носом в плечо своего возлюбленного. Парень вздохнул, чуть улыбнувшись. Том стал гладить по спине Ларссона своей тёплой, нежной ладонью. Устами он коснулся к его шее, ближе к вискам. — Не в хороших отношениях — много лет. — Да нормально всё было, не драматизируй. — Сам-то разнылся, — Томас прижался к широкой груди партнёра. Лёгкая волосня щекотала тело Тома, от чего тот широко улыбнулся и закрыл глаза. Как было хорошо внутри, как хорошо было проведено время! И всё так красиво, искренне.***
За столом, на кухне. Был включён свет и закрыта дверь в прихожую. За окном была летняя, душная ночь. Всё вроде и было спящим, но громко пели птицы. Именно в конце и после весны так сладко распевали птицы свои трели. Их не было видно, но в кронах игривых листьев деревья были видны лёгкие движения, которые нельзя было разобрать. И наверное, именно эти движения крыльями производили птахи. Почти все в доме спали, кроме этих двоих. Они были наедине и смотрели друг другу в глаза. Ладони вжимались в друг друга, твёрдые пальцы впивались в мягонькую плоть лилейной ручёнки. — Ты же знаешь, что после сотворённого для меня должен быть бонус? — Торд прильнул носом к одному из пальцев Томаса. Тот поднял брови, не понимая тонкого намёка. — Я просто обязан быть твоей парой. — А может, это был секс по дружбе? Ларссон брезгливо поморщился, показывая этим недовольство. — Я по дружбе не ебусь. А ещё, это мы так в чувствах разбирались, так что тут «дружба» не при чём. — Ладно, хорошо. Я буду с тобой. Торд вздрогнул. В душе залилась кипящая кровь.