Новая Миртана

Закипела, забурлила воинская жизнь в славной Окаре. Посиделки полуночные разогнали всю горечь, растворилось отчаяние в орочьем пойле, да в сочных ломтях крысокротских, засоленных, заперчённых. Шакхар в ту ночь живо нашёл себе товарищей в полку, с ними хлебал пойла, с ними вёл нетрезвые дискуссии, горячо спорил, но когда разговор доходил о брате, хмурился и трезвел вмиг. Остужали собеседники его горячий нрав, щедро угощая окороками да смачной ухой и ломтём колбасы, размером с кулак. Аркахары видели в нём будущего воина, сильного, способного на берсеркерство боевое. Ур-Грох же посыльным работал после йхманша всю ночь на братов, пока ноги уже не начали валиться от усталости, да глаза крепко смыкаться. А гоняли его хлеще, чем в Кап Дуне. Разве что без розг, плетей и клеток обходилось его нынешнее положение. То одному поднеси кружку, другому подай всю бутыль, третьи же просили, а то и требовали тарелок с яствами и специями. Наука, что ждёт его за заступничество людей, хорошая. Только в ту ночь гоняли Ур-Гроха, а наутро, с первыми лучами, аркахары приступили к тренировке. Затем три дня и три ночи пронеслось, как зима миртанская, всякий раз начинавшаяся с холодов, осыпая снегом Фаринг и добираясь мягкими навесами до Венгарда, Сильдена и Гельдерна, вселявшая в миртанцев дрожь, но оканчивавшаяся столь же стремительно — весь снег, что наметал, осыпал север миртанский, таял под сенью ночных ярких звёзд. Шакхар и Ур-Грох прибыли позднее прочих юнцов, однако учились с удвоенной скоростью. Молодые новобранцы учились обращению с оружием настоящим. Никаких деревянных клинков, сувенирных арбалетов, какими учили овладевать юнцов среди ополченцев в Миртане. Аркахары же учились, получая настоящие царапины, раны, а то и переломы, коли в дело вступали палицы да мощёные дубины. Впрочем, не унывали молодцы, проявляли силу и отвагу. Знали, что ученики шаманские своими зельями излечат их раны, и на следующий день вновь пустятся с упоением души своей в тренировочный бой против такого же новичка, реже против учителя выступят. Не только боями славились молодые бойцы, как и рвением. Обегали лесополосу, укрывавшую Окару, выполняли различные физические упражнения - к примеру, силу тренировали, поднимая тяжеленные мешки с мукой, весом в два-три пуда по тридцать-сорок раз за подход. В общей сложности три подхода делали — утром, днём и вечером, за час до ужина. Так проходило обучение Шакхара и прочих юных вояк из Первого Ряда. Ур-Грох с начинавшими арбалетчиками изучали иные умения. Меткость орудийной учились, да ловкости, как если б выступал против них не только морра, но и прочий аркахар, жестокий и злой с мечом иль топором. Один удар и всё — нет арбалетчика. Новичков Второго Ряда также не щадили. Царапин и ран славливали куда больше именно они, нежели Первый Ряд, чьи бойцы могли отразить удар собственным топором или клинком. Ур-Грох, однако, не словил за эти три дня нисколько тумаков, ни оставил на своей шкуре ни единой красной полосы. Может, ловчее был крепких сотоварищей. Учителя Второго Ряда признавали проворство Ур-Гроха в ближнем бою, потому на четвёртый день обучения, его тренировкой должен был заняться собственный отец. Гор-Таш известен аркахарству, а в прошлом и Орде, не только как бравый полководец, могучий боец с морра, выносливый и умный. Одинаково искусно обращался с клинком и арбалетом. На войне в юности рвался в бой с топором, как берсерк, рубя всех врагов подряд. Как поматерел, открыл в себе дар арбалетчика. Противники не могли сдержать его натиска, а коли удавалось им отступать, чтобы не бежать, но застрелить полковника, стрелял он метко, прямо в лоб. В правой руке — верный полуторный (по орочьим меркам) клинок зубчатый; в левой — широкий арбалет из дуба. Уворачивался, уклонялся, как смерч, не только от ударов в ближнем бою. Стрелы, смертоносные, ассасинами пущенные, не находили свою цель, взамен болт со свистом всегда точно попадал во врага. Тому обучить решил Гор-Таш, не как держать клинок и арбалет, используя их одновременно; а как молниеносно уклоняться от вражьих стрел и болтов. Обучиться этой науке по мнению аркахаров можно было лишь одним путём — подставляться под болты. За тридцать лет аркахарства Гор-Таш - единственный из выживших после войны с Робаром Третьим, кто обучал новичков-арбалетчиков подобной премудрости. Правда, Ур-Грох — первый из этих новичков за все годы, кто удостоился столь опасного предприятия. Остальным, как отмечали прочие военные наставники, не хватало ловкости. Гордился Гор-Таш, с какой скоростью младший достигал успехов в тренировке в своём Ряду. Но помнил слова его насчёт морра во время йхманша, и сердце сжималось больно при виде Ур-Гроха. Не заговаривал с ним Гор-Таш, разве что по науке и мнению многолетнему, дабы посерчать. Однажды чуть не прострелила Ур-Гроху ухо стремительная стрела, пущенная полковником. Хоть и жёстко учить должен был будущего аркахара, да не смог отцовское чувство побороть своё, и разошёлся, как лавина с гор, сметая всё на пути. Как истинному воину, Ур-Гроху следовало возразить учителю своему, словом, помериться силой на топорах, дабы слово своё надёжно подкрепить делом. Но Ур-Грох на то и учился быстрее, уму набирался скоро, и порой не сколь желанием проявить себя в учёбе — сколь смирением. Этому учили Ур-Гроха такие нелюбимые Гор-Ташем морра. И младший впитал мудрость человечью, как младенец материнское молоко. Разочаровался Гор-Таш, пребывая в безмолвии. Хотел он было обрушиться на сына за молчаливость его, да притих, надул щёки лишь недовольно и опустил брови. Ур-Грох ощущал каждой жилкой в теле пробежавшего варга меж ним и отцом. Дело к вечеру клонилось, розовое золото окрасило небеса, послышалось закатное щебетанье птиц, стрекотание кузнечиков в высокой траве. Трава надушилась медовым букетом пыльцы за день — аркахары подмечали: "ночью прольётся ливень". Ветер смолк, и сладостный аромат окружил кольцом Окару. Те из аркахаров, что помоложе, чьи влюблённостью сердца исполнялись наряду с чувством воинского долга, нарывали букеты и дарили девам орочьим, что к третьему дню пребывания в Окаре, выглянули, наконец, из нор, боле не задыхаясь прежним страхом. Закончив тренировку, Ур-Грох оставил сердитого отца и забрался на холм, откуда мёд цветов мог вскружить голову даже самому чёрствому аркахару или морра. Обхватил он цветы, словно возлюбленную, вдыхая с бутонов всю пыльцу и погрузился в траву, падая на неё. Обратил он взоры на звёзды, мечтательно. Кроме птиц и сверчков тишина царила. Огни костров аркахарских вдалеке мелькали точечками, возле которых стояли сливавшиеся с лесными красками полтора десятка чум. Никто не искал Ур-Гроха, отец всякий раз воротил от него носу, брат родной во всю веселился после упорных тренировок с однополчанами. К младшему товарищи по Второму Ряду относились с уважением, талантом явно превосходившим зелёных новичков. Да вот не любили его по той же причине, по которой с хмурой миной занимался с ним Гор-Таш. Но мало заботило Ур-Гроха их мнение. Смирение не значило скромность и стеснительность, как и молчание. Убедился за три дня Ур-Грох истинам человечьим всерьёз, что смирение — труд добродетеля, а молчание — золото. Надушился и надышался цветочными ароматами юный арбалетчик. Голову вскружили… да не цветы вовсе, а мысли… мысли о Кап Дуне! Всё-таки, как ж хорошо было учиться там! Но не так, как в третий год учёбы… Ур-Грох вспоминал, как впервые вошёл внутрь Часовни Инноса — тайно. Добрый известняк, из коего построена Часовня, красовалась на отшибе утёса, вдоль дороги меж «администрацией» града и складом. Без колоколен, без куполов золотых вместо треугольных крыш. Гармоничные песнопения периодично разносились по помещению и слышались поблизости. Внутреннее убранство, состоявшее из пары медных лампад, пары-тройки деревянных лавочек, длиной в пять локтей, что стояли слегка запылившимися. Местные не особо горели желанием бежать в часовню, молиться Инносу. В том не видели нужды, ибо жизнь в Кап Дуне протекала спокойнее, нежели в прочей Миртане. Но не тем вечером. Тем вечером проводилась служба. Старый Маг выглядел оживлённее, даже старость его не смущала, словно сам Иннос придал ему сил. Почти так и было. Паладин Инноса придал сил, ибо пожелал старый ветеран войны посетить Часовню. В страже нужды не было. Свита Хагена находилась в помещении, слушая удивительно мелодичный, гладкий баритон, который услышать невозможно было ни в столичном храме, ни в других окраинах Миртаны. К тому времени, подружилась уже девица, внучка Хагенская, с Ур-Грохом. Слишком нежной выглядела их дружба, трогательно и мило. Ур-Грох размякал словно с нею, именно она привила ему смирение, да не указаньем или словом, а только взмахом бархатных ресниц, ясным, пронзающим прекрасным взором зелёных глаз, румянцами на щеках. Остальную красоту её облегало чудесное белое платье с золотыми нитями, как бы рисовавшими её плечи и лопатки, а поясницу украшал серебряный пояс с алмазными вкраплениями. И дошла дружба до того, что тайно провела в Храм Инноса своего зелёного друга. Наказала тому тихо стоять у входа, дабы не выдать себя её деду, а сама поспешила поравняться с Хагеном. Не успел он обернуться к ней, и заметить непрошенного гостя. Со спины ещё очаровательнее, ещё больше дурманила взор молодого орка. Не хватало лишь крыльев из перьев, а светлые волосы, убранные в изящную шляпочку на бекрень… А когда попросил Старый Маг Огня подойти её к алтарю Инносову, услыхал имя её. Ангелиной звали её. Самым подходящим именем нарекли. — Иннос, владыка и покровитель людской. Даруй Миртане процветание, пусть все сыны и дочери её купаются в твоём Святом Свете, в твоей справедливости. Пусть всякая душа, какой бы формы не имела она в Миртане, была любима Тобой. Прошу, убереги наше Королевство от новых войн, охрани Короля от злобы и коварства Белиарова, да правит он мудро! — Аминь! — перекрестился, а затем по привычке, потёр свои усы, Хаген. И вся свита вместе с Магом перекрестились и тихо проговорили «Аминь». — Хорошая молитва, внучка. — Иннос милостив ко всем созданиям. Ибо милость отличает нас от чудовищ-демонов, доброта и терпенье. — Всё так, Ангелина. Развернулись в разговоре боком к тайному прихожанину. Нечаянно боковым взором заметил стороннюю фигуру — отдалённо сложенную, как человек, но волосатую и зелёную. Милость дедовская обернулась хладной яростью, а в глазах сверкнула искра безумия. — Это ещё кто такой? — утробнее становился голос с каждым последующим словом. Заметил орка внимательный вояка, а ведь оркам запрещено появляться в Храмах Инноса. Потому приказал паре гвардейцев хорошенько отмутузить Ур-Гроха. Не применяя при этом оружие. Увидел Ур-Грох стражников, идущих к нему, но не дрогнул, не испугался, хоть преисполнена была Ангелина переживания за него. Взмолившись, просила друга бежать, дабы солдаты не избили его. Но Ур-Грох, хоть и смирением известный, трусом не был, потому не побежал, как того надеялась красивая дворянка. Один стражник держал арбалет, наставил его на Ур-Гроха на расстоянии десяти шагов. Другой снял пояс с мечом в ножнах, и обнажил кулаки. — Дёрнешься, пристрелю, — каким-то грабительским тоном молвил арбалетчик. — Давай, дружище, отмутузь его, — затем вновь добавил орку, — Только попробуй ответить. Арбалет был заряжен, на случай, дабы Ур-Грох и не думал проломить череп гвардейцу даже на кулаках. Помощь прибыла неожиданно. Со спины стражников стояла кромешная тьма, и те не заметили тихо подошедшего к ним другого орка. То был брат Ур-Гроха. Вовремя подоспел на помощь ему Шакхар, хорошо отделал арбалетчика. Оружием бил, да не лезвием, а тупым концом. Хватал воздуха жадно, едва не падая в обморок после удара древком топора в самый под дых. Уполовинился, съёжившись от боли, и упал на землю. Этого было достаточно. Тогда Ур-Грох нанёс столь же внезапный удар второму, прямо по челюсти, избавил нахала от пары кривых зубов. Затем наградил ещё одним ударом, и повалился второй стражник, тяжело дыша, на землю, в самую грязь. Хаген услыхал бои и сам вынырнул из Храма с быстротой глорха. Да уж не было никого, кроме поваленной его охраны, купавшейся в грязи. Прорычал, словно волк, паладин, ища глазами зелёного неприятеля. Шакхар с Ур-Грохом же спрятались за грудой бочек, синева ночная надёжно укрыла их от острого ветеранского взора. Позднее к нему вышла Ангелина и обрушилась с критикой на деда, ругая, едва не хуля за подлость, бесчестную подлость. — Ты это заканчивай, внучка, — сурово пошевелил усами бывший паладин. — Эти орки только и ждут, чтобы нам топоры в спину вонзить при удобном случае. Это их «аркахарство», — с презрением выпалил он, — Пф… Но Ангелина упрямствовала, отказывалась принимать дедовское неприятие орочьего племени, что присмирело после войны. Много лет уже миновало с войны Робара Третьего. А такое бесчеловечное, такое ненавистническое отношение ко всему нелюдскому не привело бы миртанские народы к миру, к коему стремился новый король. При Робаре Четвёртом Хаген не имел прежнего влияния на ополчение и гвардию. Распущены были паладины — в них не было нужды новому Королю, с их вечным желанием борьбы со всеми, кто почитал не Инноса, а кого-либо иного. На счастье Ур-Гроха и Старый Маг не выдал молодого орка ополченцам, которым пожаловался паладинский лорд. А ополченцы и не предпринимали особого рвения в поиске молодого орка. Ангелина же несколько дней избегала общения с Ур-Грохом после вечерней стычки его со стражей деда. Друга оберегала, дабы не дать лишнего повода Хагену наказать будущего аркахара за «проделку». Ур-Грох же вёл себя сдержанно и с пониманием отнёсся к разлуке с нею, ибо также не желал подставлять её перед упрямым лордом. Но прошло три дня, и встретились они тайно, за чертой города, гуляя по тракту. Наряд был ещё скромнее, простенькое дворянское платьице, какое дарили девицы-лординьи своим служанкам в награду. Одно в тот вечер отличало Ангелину… и запало ему в сердце, и билось сердце позднее и грозилось безмолвно выпрыгнуть из груди всякий раз, стоило ощутить тот же медовый цветочный аромат, невидимо облегавший её, как платьице. Погрузился в эти думы Ур-Грох так глубоко, заглядевшись на звёзды, что не заметил, как луна полная воцарилась в небе, а в округе голосили басом аркахары, разыскивая сотоварища. Это были однополчане талантливого, но замечтавшегося, арбалетчика. Вместе с ними голосил с отцовской хрипотцой старший брат. — Брат! Отзовись! И лишь когда совсем близко подошли аркахары к лугу, где было сорвано множество цветов, Ур-Грох очнулся от чудного сна из воспоминания. — Уснул иль же учишься скрытности, брат? — спросил с издёвкой, присущей лишь родному брату, Шакхар. — Ни то, ни другое, — мечтательно вздохнул Ур-Грох. — Шакхар! Нашёлся пропащий? — спросил кто-то издалека из братов. — АГА! Возвращайтесь! — откликнулся звонко им Шакхар. — Пошли в Окару. — Брат, — задумчиво бросил Ур-Грох, остановив, — Как дошли мы до… всего этого? — имел он ввиду горечь войны прошлые, войну грядущую. — Мир таков, каков он есть. Не изменить его. Бывают исключительные личности, но не бывает исключительных народов, — смекнул моментально Шакхар, ощутив медовый знакомый аромат. Ибо тоже помнил владелицу этого чудесного букета. — Ни тебе, ни ей не изменить ни морра, ни братов. — А ты пробовал? Или кто из аркахарства? — Никто. Все понимают, что не будет дружбы меж людьми и аркахарами. — Не прав ты, брат, — убедительно покивал головой Ур-Грох. — Прав. Ибо нельзя судить по одной морра всех прочих! — посерьёзнел Шакхар. — У неё есть имя! — рассердился младший. — Только братам не говори. Убить могут. Не хочу потерять брата из-за глупости его да детской наивности. — последнее, что сказал ему Шакхар. Далече в тишине в Окару следовали братья. Только возвратились — случилось орочьей традиции исполниться — тихо поливал землю и траву мелко-премелко полуночный дождь.