Что скрывает за собой маска эгоиста и предателя

Лютов и Мила очнулись одновременно через несколько дней после того, как попали в Дом Знахарей. Пока этого не случилось, в их палаты не пускали никого, кроме самых близких родственников или опекунов. За эти несколько дней Дом Знахарей стал самым посещаемым местом для Акулины, Гурия, Белки, Ромки и Берти. Акулина, несмотря на своё положение, посещала свою подопечную как можно чаще: не реже чем два раза в день. Берти частенько ночевал там, и его жизнь превратилась в сплошную смену работы и Дома Знахарей. В те редкие случаи возвращения в Львиный зев он обычно ни с кем не говорил, а только сидел и думал о чём-то своём. Иногда просто спал. За Лютова волновались гораздо меньше – госпожа Мендель с дочерью заходили к нему в палату всего пару раз, однако когда Амальгама Мендель узнала, каким образом пострадал её драгоценный племянничек, она решила поднять скандал. Но так как его ранения были связаны с работой, на которую Нил добровольно согласился, ей пришлось умерить свой пыл. Не только Амальгаму удивлял факт, что раны Лютова и Милы были полностью идентичны, хотя события, вызывающие эти раны, пережила только Мила. Многие врачи боялись лечить их, так как подозревали в происходящем какие-то чары или проклятье. Но, в любом случае, пока ни один из пострадавших не очнулся, выяснить причину никто не мог. Наконец, рано утром, когда возле палат больных был только Берти, они наконец очнулись. Врачи сразу сообщили родственникам, и скоро Акулина с Гурием были у постели Милы. Но первым в палату пустили Берти. — Доброе утро, Рудик, — негромко, чтобы не потревожить больную, сказал Берти. Она лежала на постели совсем бледная, сливаясь с подушкой, но всё же улыбнулась другу в ответ. — И тебе доброе утро, — произнесла Мила. Её голос немного хрипел. — Знаешь, я бы принёс тебе фруктиков каких-то, но не знал, когда ты очнёшься. Это стало для всех долгожданным сюрпризом. — Берти присел на стул рядом с кроватью больной. — Ты вообще как? — Лучше, чем могло бы быть, — ответила Мила, легко улыбнувшись. — Сколько я проспала? — Несколько дней. Акулина и Гурий тут всё время были, волновались за тебя. И Белка заходила с Берманом. И Лапшин. Думаю, скоро к тебе нагрянет вся эта туча, — Берти решил пока не касаться темы Многолика, замка Тавра и, главное, Лютова. Боялся побеспокоить, Мила и так выглядела не слишком хорошо. Она снова улыбнулась при упоминании близких, но потом её лицо стало хмурым. — Берти, скажи… — Мила на секунду запнулась. — Скажи, как я выжила? Что там произошло? — её прямой, но взволнованый взгляд устремился к глазам Берти. Берти хотел ответить шуткой, но так и не смог. Слишком серьёзными ему казались и ситуация, и сама Мила. За дверью слышались медленные шаги пациентов и быстрые шаги медсестёр, поэтому из-за молчания в комнате не повисла неловкая тишина. — Если честно, я сам пока не знаю, — признался наконец Берти. — Пока, — подчеркнул он. Он уже хотел сказать, что Мила уж точно знает о происшедшем значительно больше него, и тем самым намекнуть ей рассказать о побеге, взрыве и сферах с заклинаниями, но открылась дверь и в комнату вошли счастливо улыбающиеся Акулина и Гурий. — Мила, ты очнулась! — радостно воскликнула Акулина. На её глазах заблестели слёзы. Она прикрыла рот руками. Берти улыбнулся и поспешно вышел, чтобы не мешать семейным сценам. — Мы так рады, что ты в порядке, — услышал он добрый голос Гурия перед тем, как закрыл за собой дверь палаты. Увидев Милу хоть мельком, Берти решил зайти и к Лютову. Правда, его Берти не собирался беречь, как Милу, и решил прямо узнать, что произошло. Что-то подсказывало Берти, что даже если Лютов не знал о планах Милы, почему он в больнице вместе с ней, он точно знает. Родственники Лютова к нему пока не спешили, так что Берти беспрепятственно попал в палату. Лютов не лежал, как Мила, а сидел на кровати и явно маялся от скуки. — Доброго утречка, Лютов, — поздоровался Берти. — И тебе не хворать, Векша, — без улыбки ответил Лютов. – Чем обязан? — Может, я пришёл узнать о твоём самочувствии, — предположил Берти, пододвигая стул ближе к кровати и садясь на него. — Если бы ты хотел узнать о моём самочувствии, спросил бы у врача или у тётушки. Она наверняка сюда забегала, — с явным неудовольствием сказал Лютов. — Так что, Векша? Пришёл узнать, почему я здесь? — Было бы нелишним. Тем более, что это всем врачам сейчас будет полезно. А сам ты им вряд ли скажешь. Лютов усмехнулся. — Ты прав. Ни черта я им не скажу. — Всё равно будут задаваться вопросы. И Рудик… Она ведь поймёт всё рано или поздно. — Ты был у неё? — спросил Лютов. — Да. Только что был. На несколько минут в комнате повисло молчание, и вдруг Лютов произнёс: — Так, Векша, хорошо. Я скажу тебе, в чём состоит дело. Только ты не разболтаешь об этом ни врачам, ни Рудик, никому. Пока мы здесь. А потом я скажу ей сам. Идёт? — Послушай, — серьёзно сказал Берти. — Не будь придурком хоть раз в жизни. Скажи хотя бы врачам — вдруг это поможет в лечении Рудик. Она достаточно пострадала. — Я знаю, как она пострадала! — рявкнул Лютов. — Но если я расскажу врачам, что происходит, это не поможет им ни в чём, – уже более спокойно добавил он. — Пусть задают вопросы дальше. — Хорошо. Я не скажу, — решил Берти. — Это ещё не всё. Сначала расскажешь мне, что там у Рудик. — Ты будешь ещё и условия мне ставить, а? — шутливо возмутился Берти. — Ну, ладно. Что ты хочешь знать? — Она очнулась? — Да, очнулась, — сказал Берти. — Вроде нормально себя чувствует. — Лютов жестом показал, что эта информация ему не нужна. — К ней кто-то пришёл? — продолжил Лютов. — Да. Акулина и Гурий. Лютов кивнул. — Я так понимаю, ты частенько бывал рядом с её палатой эти дни? — Бывал. Практически всё время. — Отлично. Кто-то ещё кроме друзей и родных к ней приходил? Берти на секунду задумался. — Да нет. Ничего такого не было, — уверенно ответил он. Лютов больше ничего не спрашивал. — Ну, теперь твоя очередь рассказывать, — напомнил Берти. — Вперёд. Я предпочту с самого начала. Лютов снова немного помолчал, но всё же начал рассказывать, хоть и явно нехотя: — Почти два года назад я наложил заклятие. Именно из-за этого заклятия я и переломал себе половину костей, хотя это была только участь Рудик. — Что за заклятие? В чём оно состоит? Ты что, сам его наложил? Лютов скривился. — Не тараторь и не тупи, Векша. Я же сказал: сам. Меня никто не просил об этом, и никто не заставлял. Я нашёл кое-что подобное в одной книге о чёрной магии, немного переделал, и получилось то, что мне тогда было нужно. Об этом знаем только мы с тобой и Воронов. Он помогал мне делать зелье для заклятия и справляться с… последствиями. — Так, слушай, — вдруг сменил тон Лютов. — Ты должен пообещать мне, что не скажешь никому. Это важно. Важнее, чем ты думаешь. — Хорошо. Хорошо, я не скажу, обещаю, — повторил Берти. Его уже начинала по-настоящему пугать история Лютова. — Так вот. Вся фигня состоит в том, что два года назад я увидел в газете одну небольшую статью. Это была какая-то простенькая, бесплатная газета, где в основном печатали криминальные новости. Конечно, про Рудик тогда много где писали, но впечатление на меня произвела только та статейка. В ней говорилось, что Рудик приговорили к десяти годам и суду Ордалий. Не думай, Векша, что я разрыдался или разозлился, что я вдруг понял, как важна и нужна мне эта дурочка. Я сам не знаю, честное слово, почему нашёл то заклятие, почему переделал его, почему применил его на себе. Воронов спрашивал, не съехал ли я с катушек. Я сам задавал себе этот вопрос и задаю до сих пор, честное слово. Я колдовал один. Воронов только готовил зелье и был со мной во время непосредственно ритуала, чтобы помочь, если что-то пойдёт не так. Я занимался этим ночью, ненамного позже полуночи, чтобы никто вдруг не прервал ритуал. Тогда могло бы произойти всё, что угодно. Фактически я сам придумал заклинание, так что не знал всех правил. Да и до сих пор не знаю. Воронов захрапел сразу после того, как мы закончили. Я уснул только под утро, но долго не проспал. Было уже совсем светло, когда я понял, что заклинание всё-таки сработало. Лютов перевёл взгляд с Берти на стену и уставился в одну точку. Казалось, будто перед его глазами и вправду проносятся все эти воспоминания, ощущения, звуки. Будто Лютов до сих пор не может отпустить тот отрезок своей жизни, отделиться от него, продолжать жить после него. Будто это заклинание разделило его жизнь на «до» и «после», но «после» так и не наступило. — Лютов, — осторожно позвал Берти. — Как оно сработало? Лютов снова повернулся к слушателю и продолжил рассказ: — Я почувствовал острую боль. Казалось, что в меня вонзали огромные спицы, стараясь проникнуть как можно глубже к моим костям, засовывали иголки под ногти. Пытали, одним словом. Мучительно пытали. Я кричал, будто всё это было взаправду. Воронов вскочил как ошпаренный от моего крика. Я помню, что он что-то говорил, но я не мог его слышать. Я ничего не мог. Мог только биться, двигаться, пытаться спастись. Естественно, я не мог тогда сообразить, что это и был суд Ордалий. Так и работает моё заклинание, Векша. Грубо говоря, оно разделило все ощущения Рудик пополам и отдало мне половину. Точнее, не все ощущения, а только находящиеся за определённой границей силы, если так можно выразиться. Я не чувствую, когда ей кто-то даёт подзатыльник, если он лёгкий, и не чувствую, как лучшая подруга задевает её плечо в тесном коридоре. Но когда она не спала всю ночь, я тоже весь день засыпаю. Когда она подвернула ногу, мне тоже неприятно ходить. И когда эта идиотка прыгнула с башни Тавра, я тоже лежу в больнице, у меня тоже сломаны рука и нога, и сильное сотрясение мозга. — Но зачем всё это было? Ты просто чувствуешь то же, что и она. Но зачем оно тебе? Лютов снисходительно посмотрел на Берти. — Ты чем меня слушал? Я же сказал: я забираю половину её чувств. Если бы не моё заклятие, она бы насмерть с той башни свалилась. Она получила бы не тяжелейшее сотрясение, а размозжила бы к чертям свою рыжую башку. Понимаешь? Её позвоночник не треснул бы*, а пополам сломался. Но я принял на себя половину удара — и она жива. Берти встал и прошёлся по комнате взад-вперёд. На его лице читались настоящий испуг и шок. Он не мог поверить, что то, о чём рассказал Лютов, не только возможно в теории, но ещё и применимо на практике, к тому же на Миле. — Ты просто спятил! — наконец воскликнул Берти. Вдруг он остановился. — Подожди. А эмоций это тоже касается? — Да, касается. Тех, которые выходят за грань слабых и повседневных. — И это могут быть как грусть, злость, разочарование, так и радость, счастье, веселье? Ты получаешь половину всего этого в течении года?! — Конечно, — невозмутимо подтвердил Лютов. — Но ведь это нужно как-то исправить. Какое-то обратное заклинание или противоядие к зелью хотя бы, – Берти уже не ходил, а бегал по комнате, при этом понемногу ускоряясь. — Хотя бы когда закончится это заклинание? Когда влияешь на другого человека, и это влияние сохраняется, его надо поддерживать, или действие рано или поздно завершится. Как щит, например. Так когда закончится твоё? Год, пять лет, двадцать? Лютов засмеялся. — Нет никакого обратного заклинания или противоядия. Ничего нет. Это чёрная магия, она совсем из другой оперы. Она не требует постоянной поддержки или подпитки, на то она и чёрная магия. Это заклятье навсегда. На всю жизнь. Берти остановился посреди комнаты и уставился на Лютова огромными от удивления глазами. — Как так? — Вот так, — развёл руками Лютов. — На всю мою жизнь. Действие заклятья закончится, когда я умру. Или когда умрёт Рудик. Но я тогда тоже скорее всего умру. Разве что есть небольшие сомнения насчёт смерти от старости. Но в остальных случаях я точно принимаю на себя половину удара, и если этот удар окажется слишком сильным, мы просто оба умрём и всё. — И всё! — передёрнул Берти. — Ты хоть понимаешь, что натворил?! Ты ведь навсегда привязал себя к ней. А если у тебя появится жена? А у неё — муж? Если вы разъедетесь, больше никогда не увидитесь? Ты ведь каждый день будешь чувствовать то же, что и она. Я понимаю, что ты любишь её, но то что сделал ты — чистой воды безумие. Берти снова бегал по комнате и всё горячился, пока Лютов абсолютно спокойным голосом не остановил его. — Я не люблю её, — сказал вдруг он. Берти опешил и опять опустился на стул. — Это как? — удивился он. — Ведь ты последние полгода только и делал, что бегал за ней. Из любви ведь. Разве ты не доставал этим Рудик? Ведь вся школа об этом знала. И если ты не любишь Рудик, к чему такие жертвы? Лютов зло улыбнулся. — Все эти сопли — ерунда. Я Рудик не люблю и никогда не любил. Того, что со мной было, хотела только она. Она ждала этого, пусть и не хотела признаваться, и не могла успокоиться. Я успокоил её. Сменил боль злостью, отчаяние — гневом и зацикленностью на любви, которой она не хотела. Которой на самом деле никогда и не было. Берти смотрел на Лютова обезумевшими, округлёнными глазами. Последний немного помолчал, после чего продолжил уже без улыбки: — Были месяцы, когда её чувства и мои оказывались противоположными. Тогда это становилось для меня пыткой, мучением. В то время я мог выкинуть всё что угодно, любую ерунду, которую хочет эта Рудик. Что я, в общем-то, и делал. Но это были только её чувства, её желания. Когда я понял, что эти ощущения отчасти ушли, я взял себя в руки, и всё стало, как было. — Ты можешь разделять, где её чувства, а где твои? — с сомнением спросил Берти. — Ты прав, Векша, не могу. Но я знаю, чего я не могу чувствовать. Просто знаю и всё. — Раз ты не любишь её, зачем тогда вообще создал это заклинание? — начинал злиться Берти. — Не мог иначе. Но это не любовь. Это больше, чем любовь. Это инстинкт. — Разве когда хочешь защитить человека больше всего на свете — это не любовь? — Когда хочешь — да, любовь. А когда просто берёшь и защищаешь — инстинкт. Что бы ни случилось, Рудик была и будет лишь чёртовой занозой в моей заднице. Больше всего я не хотел, чтобы она узнала об этом дурацком заклинании, но прокололся. И снова из-за неё. — Я тебе поражаюсь, — спустя минуту молчания произнёс Берти и встал, чтобы покинуть палату. — Когда вы оба выйдете из Дома Знахарей, или ты скажешь ей, или я. — К тому же, когда любишь кого-то, не спишь с другими, а, Векша? — Берти обернулся. Лютов смотрел на него пристально и внимательно, словно речь шла не о нём, а о самом Берти. — Ты прав, — подтвердил Берти. — Но то, что ты сделал — чудовищно. И неважно, какая была причина. Лютов кивнул. — Такова цена за жизнь. — Берти притворился, что не услышал. Когда он вышел из палаты, в коридоре нос к носу столкнулся с девушкой, которая как раз направлялась к Лютову — Ангелиной.

***

Берти вошёл в Львиный зев, поднялся в гостиную и буквально упал на кровать, даже не заметив сидящую в комнате Эмили. Она пересела в кресло поближе к дивану, на который лёг Берти, и позвала его. Тот что-то неразборчиво промычал в ответ и повернулся на другой бок так, чтобы видеть девушку. — Я понимаю, что ты хочешь спать, — тихо проговорила Эмили. — Что ночами в больнице. Но каждый раз, когда ты приходишь, ты ложишься спать. Поэтому у меня нет выхода, кроме как… Сейчас поговорить с тобой кое о чём. Берти поднялся. — Всё в порядке, солнышко? — заботливо улыбнулся он, заметив, что Эмили взволнована и избегает его глаз. Он потянулся ладонью к её щеке. — Тебя что-то тревожит? Эмили избежала прикосновения и закусила губу. — Знаешь, мама звонила. Она приезжает сегодня. Я должна вернуться домой. — И это всё? — улыбнулся Берти. — Я отвезу тебя чуть позже, она ведь вернётся вечером? Это не так уж срочно. Всё будет в порядке, не волнуйся. — Берти снова лёг на диван. — Рудик и Лютов очнулись наконец. Я, пожалуй, не буду больше просиживать ночи в Доме Знахарей. Скорее всего дальше всё будет только улучшаться. Но сейчас я очень уставший. Ты не против, если я посплю? — он зевнул и, не дождавшись ответа, снова отвернулся от Эмили. — Ага, — безынициативно протянула она и встала, направляясь к комнате Белки. Эмили надеялась, что Белка уже не спит и сможет помочь ей в одном деле. Эмили постучалась и вошла. Ей повезло — Белка действительно уже проснулась. Она стояла возле зеркала и расчёсывалась. — Доброе утро, — поздоровалась Эмили. — У меня есть для тебя прекрасные новости. — Доброе утро, — Белка отложила расчёску. — Что за новости? На счёт Милы? — Да. Берти только что из Дома Знахарей, сказал, что она и Нил очнулись. Белка просияла. — Наконец-то! Надо поскорее проведать её. Берти говорил, что-то выяснили на счёт этой странной связи Милы с Лютовым? Я слышала, как врачи говорили, что у Лютова даже следы Милы от капельниц повторяться начали. — Белка обречённо опустилась на кровать. — Знаешь, я так волнуюсь… А вдруг это что-то опасное, вдруг Мила пострадает? Эмили опустилась рядом с Белкой и приобняла её за плечи, пытаясь успокоить. Она уже хотела что-то ответить, как Белка вскочила и направилась к двери. — Знаешь, я сама его сейчас расспрошу. Эмили вскочила следом. — Эй, подожди! — Белка остановилась на оклик. — Не стоит его сейчас расспрашивать — он не спал всю ночь и только лёг. — Ну, хорошо. А он не говорил, к Миле уже пускают кого-то кроме родных? — Не говорил, — покачала головой Эмили. — Но это можно проверить. Кстати, я хотела тебя попросить… — Эмили смущённо замялась, — взять меня с собой, если ты пойдёшь её проведывать. Мы с Милой не особо общаемся, а всё же я хотела бы узнать, как она. Не могу же я одна заявиться в Дом Знахарей, тем более, я не знаю, где он находится. Да и вообще ориентируюсь не очень в городе. Белка вернулась в комнату. — Понимаю, — улыбнулась она. — Я думала как раз сейчас сходить и проверить, не пускают ли к ней посетителей. Если хочешь, можешь пойти со мной сейчас или завтра — завтра к ней точно пустят. — Я пойду сейчас, — сказала Эмили. — Спасибо, Беляна.

***

По дороге в Дом Знахарей Эмили не изменяла себе и постоянно оглядывалась вокруг. На этот раз дорога, деревья и здания казались ей знакомыми. Скоро она и Белка подошли к высокому белому строению — это и был Дом Знахарей. Эмили ждала, пока Белка поговорит с врачом, узнает о самочувствии Милы и о том, можно ли её посетить. От скуки Эмили решила осмотреться. Недалеко от неё, около поста медсестры, сидели несколько пациентов и ожидали лечения или какой-то информации. Эмили уже собиралась отвести взгляд и найти что-то более интересное, как вдруг к одному из ожидающих, у которого всё лицо и руки были в каких-то повреждениях, подошёл мужчина в белом халате и провёл светящейся рукой у него над головой. Несложно было догадаться, что это врач. Эмили сощурилась, дабы убедиться, что ей не привиделось. Все раны на теле этого человека просто исчезли! Он улыбнулся и, встав, пожал руку врачу, попрощался и вышел. А врач направился лечить остальных. Ожидание длилось недолго, и Белка, впервые радостная за последнюю неделю, сообщила Эмили, в какую им палату. — Так лечат некоторых пациентов, — пояснила Белка, заметив, что Эмили не сводит глаз с поста. — На месте. — У вас всё гораздо проще, — заметила Эмили и первой направилась к нужной палате. — А вы что все раны так просто вылечить можете? — Я не очень разбираюсь в медицине… — произнесла Белка. — Но я знаю, что так лечат только самое простое, более серьёзные раны или лечатся какой-то сложной магией и долго, или вообще не лечатся. — Разве это медицина? — поразилась Эмили. — У нас медицина, — кивнула Белка, после чего постучалась в белую дверь и почти сразу открыла её. Тут же из окна в глаза девушкам ударил солнечный свет, от которого они отвыкли в коридорах Дома Знахарей. Эмили зажмурилась, а когда открыла глаза, Белка уже стояла у постели Милы и радостно улыбалась. — Мила, ты как? Как ты себя чувствуешь? Тебе ведь не больно сейчас, да? — затараторила Белка. Мила только улыбнулась. Она поняла, как всё же скучно вдали от людей, к которым ты привык, которые тебе дороги. — Не волнуйся, – негромко сказала Мила. – Меня подлатали. Мне лучше, правда. — Наконец она заметила и стоящую в дверях Эмили. Та робко поздоровалась. Белка с Милой проговорили не меньше часа. Мила спрашивала о делах подруги, школы, учителей, рассказывала о делах Акулины и Гурия, которые с утра к ней заходили. Белка активно участвовала, чего нельзя было сказать об Эмили, которая лишь изредка вставляла несколько слов о том, что могла понять. Но на её лице не было видно недовольства — Эмили была вполне рада тому, что пришла. — Ладно, тебе нужно отдыхать, — на редкость твёрдо заявила Белка. — Мы уже пойдём. — Она встала, но её спутница не спешила идти следом. — Я сейчас спущусь, — сказала Эмили. — Я быстро, правда. Белка взглянула на Милу, та утвердительно кивнула. — Хорошо, — тактично согласилась Белка. — Выздоравливай, Мила! – с этими словами Белка одна покинула палату. — Я тебя не люблю, и ты это знаешь, — начала Эмили. — Никогда не любила из-за Берти. Мы не подруги с тобой. Мила кивнула. Слова Эмили были очевидны. — Но ты всё же пришла, — констатировала Мила. — Проведать меня? — Да, проведать. Я должна была убедиться, что ты в порядке. Эмили в упор смотрела на собеседницу, не отрывая глаз, в которых тревожно горели какие-то небольшие огоньки. Эмили словно хотела сказать что-то, что-то важное, самое главное, но не могла найти нужных слов. Мила почувствовала, что сама должна сказать это «что-то». — Послушай, — произнесла она. — Иногда все люди, в независимости от того, маги они или нет, вынуждены играть в богов и решать, кому жить, а кому умереть. Я давно знаю, как это тяжело. Поверь, я знаю это лучше тебя. Эмили слушала Милу с неподдельным, живым интересом, как дети слушают взрослых, которые наконец отвечают на вызванные жизненными ситуациями вопросы. — Когда горит дом и нужно выбрать, кого спасать: старика или маленького ребёнка, а спасти можно только одного. Когда ты в любом случае должна или выбрать со скрежетом в сердце, или не спасти никого. — Мила сделала паузу. — Ты должна спасти ребёнка, Эмили. Это не относится к чувствам, к твоей совести. Только к логике и инстинктам. В нашей ситуации, по правде говоря, то же самое. Нужно было отправить на смерть или меня, или Берти. Но я нужна была тому человеку, понимаешь?! Я. Ни Берти или кто-то ещё, ни даже этот чёртов Лютов ему был не нужен! Ему была нужна я, а точнее, кое-что от меня, что я не могла дать в общем-то по соображениям того же выживания и логики. Я должна была умереть там. Или Берти должен был. Но если бы умер он, это не принесло бы никакой пользы, вслед за ним умерла бы ещё куча людей. А после моего похода туда все миры избавились от огромной проблемы, можешь мне поверить. — Но ты жива, — перебила Эмили. — Твой поход тоже оказался ненужным? Мила покачала головой. — Всё прошло верно. Единственное, что как обычно нарушило все правила — я. — Мила нахмурилась и задумалась на несколько секунд. — Там была такая высота, а я… Я прыгнула прямо вниз. Я должна была разбить голову или сломать пополам позвоночник. — Разве у вас в волшебной больнице это не лечат? — усмехнулась Эмили. — Смерть не лечится, — строго заявила Мила. — Никакой магией. Снова воцарилось молчание, которое вскоре прервала Эмили: — Слушай… То, что ты сказала той ночью… Что ты его любишь. Берти. — Эмили говорила всё тише. Она будто ждала определённого ответа, но боялась услышать его. — Ты в каком смысле это имела ввиду? — В дружеском. Исключительно в дружеском. Ещё немного Эмили посидела около Милы. Потом поднялась и вдруг сказала: — Знаешь, я больше не приеду в Троллинбург. Не знаю почему, но я хочу, чтобы ты это знала. Мила кивнула. Её голова потяжелела от долгих разговоров и травм, и она уже не могла обдумывать эти слова и причину, почему Эмили их озвучила. Просто на каком-то уровне сознания Мила знала, из-за чего Эмили больше не приедет. Но почему-то Мила всё равно сказала «До встречи». — Пока, — ответила Эмили. Белая дверь за ней закрылась. Мила сразу провалилась в сон.

***

Когда Эмили вернулась, на диване сидел Берти, растрёпанный, но выспавшийся. Он протёр глаза и поздоровался. — Говоришь, надо домой? — спросил Берти, вставая. Он подошёл к своей девушке, обнял её за плечи и прикоснулся губами к её щеке. Тут он немного скривился и вытер губы. — Эмили, с каких это пор так много тональника? Ты ведь им вообще не пользуешься. Эмили опустила глаза к полу. — Ну... просто. — Просто... — глаза Берти сузились. Сначала он присмотрелся к щеке Эмили, потом начал интенсивно стирать с неё тональный крем. Вскоре красные продолговатые следы, тянувшиеся от глаз до шеи, которые Берти сумел высмотреть, стали видны более отчётливо. — Это что? — нахмурившись, спросил Берти. Он приблизился ещё сильнее, чтобы получше рассмотреть. — Это что, ожоги? Эмили нервно елозила на месте и как будто боялась посмотреть в глаза Берти. — Тебя кто-то обидел? — всё наседал он. — Почему ты не хочешь сказать? Наконец Эмили подняла глаза. Их взгляды столкнулись, и Эмили увидела, что глаза Берти наполнены нежным беспокойством, смешанным с лёгкой искрой ярости. Но ни капли недоверия или подозрения. На её глаза навернулись слёзы. — Берти... — взмолилась она, словно прося его сделать этот взгляд чуть менее любящим. — Я отпустила её... Эмили опять опустила голову. Даже после разговора с Милой чувство вины давило со всех сторон. Не из-за того, что кто-то мог погибнуть. А из-за того, что она повела себя не так, как ожидал от неё Берти. Эмили захлёбывалась слезами. — Я отпустила её, — хныкала она. Берти ещё не мог понять, о чём говорит Эмили, но почему-то убрал руки с её плечей и немного отстранился. — Кого ты отпустила? Эмили вдохнула немного воздуха и в конце концов смогла ответить: — Милу. Я застала её, когда она кралась через эту комнату. И я отпустила её. Глаза Берти затуманились. На смену ласки в них вспыхнула злость. — Почему ты не разбудила меня?! — возмутился он. — Я ведь объяснял тебе всё это время, что я должен, что… — Берти хотел продолжить перечисления. Но вдруг он подумал, что это не нужно, что все объяснения — напрасная трата времени. Он отошёл от Эмили ещё на несколько шагов. Тихо. Его лицо было неподвижно, как каменная маска. Порой он надевал подобную, чтобы не показывать своих настоящих чувств людям, которым не доверяет. Эмили стояла посреди комнаты. В её глазах застыли горячие, практически кипящие слёзы. Эти маленькие капли в её детских глазах казались ещё ужасно наивными. Это были слёзы непонимания и отчаяния. Как в один момент, в гостиной в каком-то чужом мире можно без слёз осознать, что любовь может разрушиться вот так, из-за ошибки? Одной маленькой ошибки. Любовь, которая прошла возраст, ложь, даже, возможно, какие-то совсем небольшие, но порой существенные предательства. Как она может так незаметно исчезнуть, ускользнуть, как утренний туман? Разве можно просто отпустить её без слёз? Но Берти смог. Эмили словно видела, как один неверный поступок возрождает все трещинки в её отношениях и всё это вместе разбивает их на осколки. — Я вернусь через полчаса и отвезу тебя во Внешний мир, — Берти избегал встречи с глазами Эмили. Где-то в комнате он нашёл одну из своих весенних курток и вышел. Спокойно. Будто ничего не случилось. Будто всё так же, как было раньше.

***

Берти исполнил обещание, и через пару часов они вдвоём остановились на какой-то улочке в Симферополе. Берти только и делал, что хмуро отводил взгляд. Несколько минут он стоял рядом с Эмили, совершенно ни о чём не думая. Он не думал о разлуке, или любви, или прошлом, или будущем. Он просто где-то в глубине души знал, что ему нечего больше сказать. Многие бы его не поняли. Он сам не всегда себя понимал. Просто порой для некоторых людей есть некое незыблемое, важное, неразрушимое — черта, за которой доверие просто заканчивается. А заканчивается доверие — и между людьми просто что-то рвётся. То, что связывало их так близко, как, казалось, никого и никогда в мире больше не связывало. Берти развернулся и ушёл, так и не сказав ни единого слова. Эмили ещё долго стояла и смотрела в ту сторону, куда он ушёл, но при этом ничего перед собой не видела. Когда поднялся не по-весеннему холодный ветер, она спохватилась и, закутавшись в куртку, побежала домой.

***

Прошла ещё неделя, прежде чем Мила и Лютов покинули Дом Знахарей. В эту неделю Берти появлялся значительно реже, чем в предыдущие дни. Ни Мила, ни Лютов, ни кто-либо ещё из знакомых его не видел. Он пропадал и почему-то по уши погрузился в работу. Но Миле было не до этого. Её занимали сразу несколько проблем: пропажа брата; время, которое она потратила на лечение, а не на его поиски, и загадочная болезнь Лютова, о которой она случайно узнала от Белки. Но Миле долго не пришлось гадать — Лютов не стал томить её слишком долго и через несколько дней после того, как оба покинули больницу, позвал её поговорить в Чёрную кухню, как и обещал Берти накануне. Они закрылись в комнате, полной таинственного мрака. Чем-то похожего на тот самый мрак, которым Лютов ежедневно смотрел на мир. Всё же это была его комната. День тогда был пасмурный, на небе сгустились тучи, предвещая сильный весенний ливень. Влажность, казалось, всё больше росла с каждой секундой, но в Чёрной Кухне оказалось достаточно прохладно, чтобы мозги хоть немного, да работали. Лютов опустился в кресло, Мила решила стоять, облокотившись о стену. Она стала замечать в нём детали, которых по каким-то причинам не замечала раньше. Она думала о своей невнимательности, но это не имело значения. На правой ладони Лютова был след от ожога. Точно такой же след, как на правой ладони Милы от буквально плавящейся чёрной метки. Круглый и ещё немного красный. Мила всё всматривалась в эту, казалось бы, ужасно знакомую фигуру Лютова и замечала в ней всё новые и новые черты. Лютов был в футболке, и шрамы, порезы и ожоги на его голых руках точно повторяли узор шрамов и порезов на руках Милы, которые она не меньше часа рассматривала перед зеркалом, когда вернулась домой. Из-под футболки было заметно, что грудь и торс Лютова обхватывает такая же повязка, как обхватывает грудь и талию Милы. Как говорили врачи, это какая-то магическая повязка для лечения того самого ожога, который оставил брошенный в спину Миле огненный шар Многолика. И, наконец, эта маленькая, но наверное самая важная деталь. На белой, крепкой шее златодела, если присмотреться, можно было разглядеть старый шрам от пореза, нанесённого им же Миле в ловушке, которую больше месяца назад устроили приспешники Многолика. Мила думала, как она могла не заметить этого раньше. Ей вспомнились детали, которые при странном поведении Лютова совсем не казались подозрительными: после того случая с ловушкой он сразу исчез, а после долго носил то свитера с горлом, то гольфы, то вообще какие-то шарфы. И всё это было так очевидно, так логично. Мила смотрела, смотрела, и видела перед собой не Лютова, а зеркало, в котором вроде бы её отражение, а вроде и не она вовсе. Ей казалось, что Лютов будто пытается украсть её у неё же. Лютов заговорил. Он беспристрастно рассказал всё, как было, и всё, что есть. Он не выказывал никаких эмоций, никакой вины. Он не использовал прилагательных, только чёткие, строгие существительные и глаголы. Он нигде не соврал и не упустил ничего важного, кроме того, что таилось где-то в закоулках его тёмной, как эта комната, души. По окончании рассказа Мила стояла и не знала, что же ей ему говорить. Ругаться ли, кричать ли? Проявлять злость? Да. Она хотела этого, безумно хотела, но… Но она знала, что в этом нет смысла, что Лютов и так знает всё, что она чувствует, всё, что она хочет сделать. Пусть он не слышит её мыслей, но он знает, он чувствует их всем своим существом. В этот момент Мила окончательно поняла: у неё украли то, что ни у кого другого украсть не могут. Её саму. Её чувства. Её собственную, самую личную и самую скрытую боль; её глубокое, неподдельное отчаяние; её всеохватывающую и всепоглощающую радость. Она буквально видела, как всё это мечется, бьётся в руках Лютова, который преспокойно сидит в кресле, смиренный к реальности и правде. — Тебе не стыдно, — всё же произнесла она. Это был не вопрос — утверждение. Лицо Лютова говорило само за себя. Безусловно, ему не было стыдно. — Ты должна быть благодарна мне, Рудик, — заявил он. — Не надо стоять тут с кислым лицом. Не надо взрывать мне мозги своими псевдостраданиями. — Благодарна? — Мила опешила. — За что? — За жизнь, — отчеканил Лютов. Мила энергично покачала головой в знак несогласия, словно хотела стряхнуть с головы все эти знания, как листья, запутавшиеся в кучерявых волосах. Но это не помогло. Она подошла ближе к Лютову и наклонилась к его лицу. — Я не просила тебя об этом, — прошипела она. — Ты не имел на это никакого права. Никакого. Никогда. Лютов не растерялся. — Неважно, Рудик, на что я имел или не имел права. Важно, на что я имел власть. Власть гораздо важнее прав, её приходится соблюдать независимо от желания. И я имею власть над тобой. Всегда имел. Мила смотрела на Лютова в упор. На его глаза, нос, волосы. Она пыталась смотреть и видеть в нём Лютова, просто Лютова, а не собственное отражение. Не выходило. Всё, о чём она думала в тот момент, — отомстить. Но она не знала, как. Мила поднялась. Не прощаясь, она вышла из комнаты, оставив диалог как раз перед логическим завершением.

***

Мила вернулась в Львиный Зев. Учёбу никто не отменял, так что Белка, скорее всего в компании Яшки, была где-то в библиотеке и учила уроки. Берти снова пропал, так что и гостиная, и комната девочек были пусты. В какой-то исступлённой ярости Мила прошла в комнату и опустилась на кровать. Её мысли крутило и вертело, она не знала, как спрятать их от Лютова. Она совсем не хотела, чтобы он чувствовал их, чтобы он знал о них хоть что-то. Ей хотелось причинить ему боль, такую, чтобы она была не просто болью, а знаком. Предостережением. Угрозой. Взгляд Милы упал на стену. Она встала, провела рукой по гладкой, твёрдой поверхности. И резко, не задумываясь и не сомневаясь, она ударила. Она била по стене боковыми сторонами кулаков с остервенением, почти страстью. От ударов появлялись синяки и ссадины, стена испачкалась кровью, но Мила этого не видела. Она чувствовала, что ей не больно. Больно ему.