Тигриная поступь, волчий след

В зале собраний царит звенящая тишина. Ни у одного из тридцати чиновников, собравшихся перед троном в двух колоннах, не возникает и мысли оборвать затянувшееся молчание. Только чириканье птиц из сада, окружающего дворец, изредка раскалывает тишину, настолько неуютную, что это кажется насмешкой императора, изощренной игрой, в которой первый заговоривший лишится языка. Но главному человеку империи такие игры слишком быстро наскучивают, и, вяло глянув на охрану, он разрешает начать. Стражник бьёт копьем в пол, и чиновники немного расслабляются, но заговорить никто так и не решается. Чимин нервно облизывает губы. Он совсем недавно пробился в советники и совершенно не понимал, почему его так охотно приняла к себе группа, поддерживающая новые, рисковые реформы. Среди них он был самым молодым и неопытным, но то, какой кровью ему далось обучение, сколь многим он пожертвовал, чтобы, вырвавшись из небогатой семьи, достичь такой высоты — все это не позволяло задуматься хотя бы на секунду, насколько подозрительна такая щедрость. Ему было все равно. Он уже здесь и должен прыгнуть ещё выше. — Светлейший, если вы позволите, — сипло начинает он, делая шаг из толпы и останавливаясь на ковре перед троном. Император роняет на него обжигающе-колкий взгляд, и Чимин забывает все слова. Он боится его — его боится любой в здравом уме, целая нация рухнет оземь от одного движения ресниц, — но действительно пугающим императора делает не только его личность, но и красота. В темно-золотых одеждах, с тугим хвостом длинных светлых волос, броский и яркий, он выглядит, словно свеженаточенный королевский меч. Но стоит попасться внимательному взгляду золотистых глаз, как Чимину кажется, что он жертва тигра, готового к прыжку. — Не припомню, чтобы я видел вас здесь ранее. Имя? И это чувство настолько реально, будто императору под силу превращение в этого зверя. В его движениях, в том, как он, навалившись на подлокотник трона, подпирает висок кулаком и смотрит не моргая, столько хищного и одновременно плавного. Чимин открывает рот, чтобы ответить, но император вдруг отмахивается. — Впрочем, неважно. Вы слишком часто меняетесь, чтобы вас запоминать, — раскатывает он с хриплой ленностью. — Я слушаю. — Светлейший, у нас было предложение относительно преступников, пойманных вашими доблестными стражниками. Если вы не возражаете, мы бы хотели внести на рассмотрение идею о том, чтобы вместо осуществления п-правосудия, — Чимин с ужасом осознает, что у него трясутся губы, — привлекать преступников к тяжелому труду. Император, молча и нечитаемо, вбуривается взглядом, и у Чимина пот течёт по шее за воротник темно-синей формы советника. Как бы не лишиться головы прямо по линии воротника. К счастью и, возможно, спасению Чимина, вмешивается чиновник из группы за поддержание старых устоев. — Я не могу спокойно смотреть, как глупые юнцы дурачат светлейший ум нашего господина, — фыркает старик, выходя в центр. — Как вы могли придумать такой вздор! — Отнюдь из заботы о государстве, — говорит Чимин, приподняв бровь. Его не смущает, что старик стоит так близко, пытаясь его запугать. Чимин вообще не боится никого, кроме одного человека, поэтому не сдерживает себя как раньше. — Смерть этих бесчестных людей не принесёт никакой пользы, в то время как тяжелый труд пойдет только во благо стране. — И кто же будет за ними следить? — Те же стражники, что и сейчас следят за порядком, например, на рудниках. И я не считаю возможным побег, если преступники останутся в ножных кандалах. — С тем же успехом их можно держать в темнице, если вы такой противник казни, — надменно тянет старик, но вся спесь слетает, стоит зазвучать тихому голосу: — Противник чего? Старший чиновник белеет до неживого. — То есть, я-я имел ввиду, Светлейший, что… — Подождите, я что-то не расслышал, подойду поближе, — сетует император, невозмутимо и как будто бы искренне, но старик, да и Чимин тоже, с трудом подавляют желание отступить назад, когда к ним подходят. — Как вы назвали суд? Казнью? — Простите, мой господин, — лепечет чиновник, потея, — я лишь имел в виду, что толку от закованных преступников на рудниках будет столько же, сколько от их нахождения в тюрьме. Поэтому я всецело поддерживаю ва… — Нет-нет, подождите, — император замирает, нахмурившись, и задумчивость на его лице никак не кажется ложной, только интуиция Чимина кричит, что это очередная игра. Страшно, больше всего на свете хочется отступить назад, но он заставляет себя застыть, пока его пожилого коллегу трясет как осенний лист. Он тоже все понимает. — Вы предлагаете лишить преступников правосудия и заключить под стражу? — Нет, я… — И он будет жить за счет казны, пить воду, есть еду, которая могла достаться нашим жителям. Он будет продолжать жить в то время, как кто-то голодает из-за него? — Мой господин, я не это имел в ви… Запах жасмина волной ударяет в ноздри одновременно с тем, как рукав императора взлетает в воздух. До чего же странно, думает Чимин, что такой нежный аромат, сладковатый привкус свободы, принадлежит такому человеку. Контраст цветочной свежести и холодной, жесткой отстраненности в чужом взгляде настолько врезается в мысли, что Чимин не успевает даже дернуться, когда император выдергивает мелкий клинок из-за пояса и вспарывает горло старшему чиновнику. Брызги горячей крови хлестко ударяют Чимина по лицу, и он вздрагивает, уставляясь огромными глазами на императора. Тот не смотрит ни на него, ни на упавшее к ногам тело, деловито передает окровавленный нож подбежавшим слугам, окидывает спокойным, безразличным взглядом шокированных советников. — Есть еще какие-то предложения сегодня? — И даже если он спрашивает искренне, никто из присутствующих не осмелится открыть рта. Чимин не уверен, что может даже двинуться, он глупо смотрит, как кровь расползается по ковру, подбираясь к его обуви, и в удушающем ужасе ждет, когда император разделается и с ним тоже, но далеко позади трона приоткрывается дверь, и слышится женский голос: — Дорогой брат, прибыли послы из Сяньбэя, могу я просить тебя прервать собрание? Чимин смотрит на красивую девушку в восхитительных алых одеждах с искристой вышивкой в тон длинным волосам, которые золотистой рекой струятся по плечу до пояса. И абсолютно идентичной холодностью, что можно было видеть на лице императора. Чего желал дьявол для этого мира, подарив ему близнецов, которые были черны внутри, но так невозможно красиво снаружи? — Да, полагаю, мы закончили на сегодня, — резюмирует император и, не кинув на Чимина даже взгляда, разворачивается, чтобы уйти к сестре. Оставшиеся в зале чиновники еле слышно переводят дыхание. Когда за императором закрывается дверь, Юнджи уводит брата по длинному коридору, огибающему внутренний двор, и говорит, кидая насмешливые взгляды: — Я уже подумываю вести счет дней, в которых ты не убил ни одного из советников. — Это не убийство, а избавление земли от кромешных идиотов. — И давно ли высшие силы наделили тебя целью очистить мир от скверны, Юндже? — смеется она. Брат смотрит на нее с кривоватой улыбкой, но не успевает ответить, потому что к ним под ноги бросается дворцовый швей, который заметил их со двора. — Лучше бы высшие силы ответили мне, как очистить мое чудо от этого! — горестно воет он, припадая на одно колено и поднимая в руки окровавленный подол ханбока. Когда охрана, стоящая позади императора, наставляет на него копья, он даже не вздрагивает, а только поднимает глаза, чуть не плача. — Мой господин! Юндже с улыбкой взмахивает рукой, и охрана убирает оружие. Его всегда забавляло бесстрашие своего швея и особенно то, что его мало заботило в этом мире что-то, кроме тканей и одежд. Сдается, каждое свое детище Тэхен ценит гораздо больше своей жизни. — Поднимись, — говорит он без тени холода в голосе, и Юнджи закатывает глаза. Ее всегда раздражало, как брат сюсюкает с этим сумасшедшим. — Но, мой господин, вы посмотрите, и тут, и тут! — жалобно тянет Тэхен, указывая на следы крови на ткани. — Ваш костюм безнадежно испорчен! — Я бы не держал тебя у себя, если бы не был уверен, что ты сможешь создать еще более прекрасный ханбок. — Это верно, — хмыкает Тэхен, задумчиво постукивая пальцем по подбородку, — но мне понадобится больше ткани, мои запасы… — Новые ткани, что ты просил у меня в прошлом месяце, должны были уже прийти. Проверь в пришедших грузах, тебе должно хватить на много ханбоков. — Но, учитывая, с какой частотой наш императоров лично потрошит чиновников, — саркастично фыркнув, говорит Юнджи, — сделай еще парочку из обрезков, а то может не хватить. Но Тэхен ее не слышит, он радостно прыгает на месте, хлопая в ладоши, и даже не замечает, как гребень вылезает из пучка на затылке, и его волосы рассыпаются по груди. Глядя в большие, по-детски блестящие глаза, Юндже усмехается и кивком головы указывает Тэхену уйти. Швей радостно кланяется и убегает, но через несколько метров вдруг тормозит, чуть не споткнувшись, и с широкой улыбкой кричит через плечо: — Только обещайте постараться больше не пачкаться! — и исчезает. — Ты слишком мягок с ним, — недовольно заявляет Юнджи, когда они продолжают путь в кабинет императора. — Любой другой, кто дерзнул бы заговорить с тобой в таком тоне, уже лишился бы головы. — Давай мы не будем рассуждать о том, кто из нас мягко ведет себя со слугами. И с какими именно, — щурится император, и девушка фыркает, не успевая скрыть едва заметный румянец на щеках. — Только не вздумай доверять ему. — Я никому не доверяю, даже тебе. — Они останавливаются у дверей в кабинет, и Юндже тихо уточняет у сестры. — Так зачем приехали послы? — Кто-то из их соседей задумал захватить города на наших северных границах, ищут у них поддержки. — Если они в действительности им эту поддержку оказали, а приехали пустить мне пыль в глаза — я это выясню. И чтоб головы каждого висели на этих самых границах. И семьи их разыскать тоже. Не будем же мы разлучать родных, верно? — он улыбается, и Юнджи, каждый раз как впервые, чувствует поток ледяных мурашек вдоль позвоночника от этой улыбки. Но с ответной улыбкой склоняет голову. — Как прикажешь, брат. *** — И каков ваш план? — Это значит, что ты согласен? — Это значит, что я хочу знать, на что соглашаюсь. Проснувшись сегодня утром, Юнги оказался не дома, как надеялся, а там же, где его и уложили вчера, в сарае Сокджина, так как ночевать у Намджуна было слишком опасно. Юнги щипал себя, шлепал по лицу, но ничего не изменилось, он так и сидел на лежанке в углу сарая в сокджиновых тряпках и вонял сеном, как стадо козлов. Если, отбросив логику, поверить, что он действительно переместился во времени, можно было хотя бы повеселиться напоследок. Главное, не сдохнуть. — Наш план в том, чтобы заменить его на тебя, — осторожно говорит Намджун, у которого они под предлогом завтрака собрались сегодня. Паранойя у этих двоих была будь здоров, особенно на пунктике не доверять никому и не привлекать внимания, но Юнги и без этого был всегда осторожен, не считая последнего прокола со взломанными счетами. — Я не знаю, каким образом мы избавимся от него, но нам, разумеется, нужна поддержка. Выманить императора не получится, он нечасто открыто покидает дворец и то с огромной охраной, потому что покушения уже случались. Значит, нам нужно действовать изнутри. — Варианта у нас всего два, — продолжает Сокджин, нервно теребя в пальцах чайную чашку, — и лучше бы они оба сработали. Первый вариант это заручиться помощью императорских наложниц. Второй — устроить диверсию через стражников. — Да вы сумасшедшие, — Юнги мотает головой. Хотя на какие адекватные варианты он надеялся, когда разговор шел о подмене императора, — с чего бы кому-то из них нам помогать? — Видишь ли, везде есть те, кто недоволен нынешним положением дел, — говорит Намджун, — даже среди тех, кто близок к императору. У него очень сложный характер, поэтому, поверь мне, врагов он нажил везде, но никто не решается на шаг, потому что не видит надежды. Ее не видели и мы, — он осторожно поглядывает на Юнги, — пока ты не появился. — И как вы собираетесь искать… как бы это сказать, предателей? — Мы их уже нашли, — Сокджин довольно улыбается, но Намджун с привычной осторожностью его поправляет. — Конечно же, мы не можем быть слепо уверены, что это те люди, которые нам нужны. О таком нельзя говорить вслух, все, что у нас есть, это намеки, слушки. Но нам нужно знать, согласен ли ты в это впутаться. Юнги не был пацифистом. Ему по большому счету всегда было безразлично, что там случится с людьми, которых он впервые видит, даже если речь идет о судьбе целого государства. Жизнь в одиночку настолько въелась в кровь, в образ мыслей, в то, как он видит мир, что сейчас сложно просто взять и рискнуть ради кого-то, не зная, в какой момент (и если) его вернет обратно. Вчерашнего суда хватило для того, чтобы убедиться, что такой человек не должен править страной, но этого было недостаточно, чтобы выставить ценой свою жизнь. — Вот, что вам нужно понять. Я не герой. И становиться им не собираюсь. — Намджун с Сокджином молча, но с нетерпением во взгляде смотрят на него. — Поэтому если что-то пойдет не так и моя жизнь будет в опасности, я сольюсь. — Они непонимающе хмурятся, и Юнги вздыхает. — В смысле, выйду из игры. Я не собираюсь «бороться до последнего» и если дело запахнет жареным, я сделаю все, чтобы выбраться живым. Понадобится сдать вас — я сдам. Это ясно? — Мы понимаем, что ты не отсюда, и тебе наши тяготы… — тянет Намджун дипломатично, но Сокджин в порыве перебивает его. — Если что-то пойдет не так, нас всех убьют раньше, чем ты откроешь рот, чтобы произнести наши имена, поверь мне, — усмехается он, — поэтому у нас либо получится, либо нет. И что ты будешь делать во втором случае, будет уже без разницы. Другого шанса у нас нет и не предвидится, терять нечего. Поэтому сейчас, вот сейчас — ты согласен? Юнги недолго пожевывает губу. И ухмыляется. — Ну, раз я здесь, давайте повеселимся. Когда Намджун говорит, что они сначала попробуют поискать предателей среди наложниц, Юнги думает, что его приведут в императорский бордель и оставят там развлекаться, пока он не выяснит, кто из них меньше всего хочет спать с человеком, который выглядит точь-в-точь как император. Но мечты о бурных ночах с самыми красивыми людьми империи разбиваются в прах, стоит Намджуну объяснить, что это не совсем место с наложницами, ведь те живут во дворце, а, скорее, место, где живут те, кто когда-то раньше были наложницами. Юнги никак не ожидал, что его приведут в театр. Намджун, с которым они сели подальше, где их никто не увидит, шепотом объясняет, что это не совсем обычный театр, здесь можно встретить совершенно разных людей, от неуловимых преступников до слуг императора, которые присматриваются к дочерям бывших наложниц, которые иногда участвуют в постановках. Но об этом месте ходит больше слухов, чем правды, и, сидя в небольшом, темном зале, где присутствуют еще человек десять, Юнги чувствует себя немного странно, словно попал в потусторонний мир. Это не похоже на театры, которые Юнги видел в своем мире. Никто не объявляет номера, никто не аплодирует, они сидят как будто на репетиции какого-то фестиваля: кто-то из женщин выходит с тягучей, болезненной песней, несколько юношей выходят играть на инструментах, группа из разновозрастных женщин и девушек выходит танцевать в длинных белых одеяниях, похожие на призраков. Юнги кажется, словно он сидит здесь несколько часов, как под водой, но не может оторвать глаз. Когда девушки быстро начинают бегать в плотном кругу, размахивая белыми широкими платками, и вдруг убегают, на сцене остается только один человек, сидящий на полу в белых одеждах, обхватив колени. Он стремительно поднимается в грациозном прыжке, скользит по сцене, как солнечный свет вырывается из-за облаков, только длинные черные волосы мечутся из стороны в сторону, опадают на шелковую вуаль на лице, соскальзывают по плечам. Это похоже на неравную битву, будто вороны терзают несколько нежных, хрупких голубок, и у Юнги перехватывает дыхание, сжимает горло, стоит танцовщику подлететь в воздух и опасть на колени. Он не уверен, девушка это или юноша — в стройном теле столько силы и вместе с этим томной гибкости, грациозности. Но вот последний разворот, и танцовщик, будто сломавшись, опадает на пол и через мгновение сверху его накрывает белый платок, брошенный ввысь секундами ранее. И одновременно с этим сердце Юнги будто тоже ухает вниз. Ему очень хочется похлопать, но Намджун знающе сжимает его за запястье. В абсолютной тишине танцовщик уходит со сцены и зрители потихоньку разбредаются кто куда. — Пойдем, — встает Намджун. Юнги сидит на скамейке как молнией ударенный и, проморгавшись, поднимает глаза. — Куда? — глупо уточняет он. — Знакомиться, — загадочно бросает Намджун. Юнги плетется за ним куда-то за кулисы, обходит деревянный помост, на котором только что выступали артисты, и выныривает из темноты только когда они оказываются в небольшой комнатке, заставленной свечами. Повсюду висят костюмы, развешаны маски и инструменты, и женщина, которая пела самой первой, что-то тихо объясняет другим артистам. И прежде чем они разойдутся, Юнги успевает поймать взгляд последнего танцовщика, — кажется, это все-таки юноша, — тот мелко стреляет глазами, и Юнги торопится опустить голову, закрывшись шляпой. Его не должны видеть в лицо. — Хёнджу, — окликает Намджун, когда все расходятся. Женщина оглядывается и широко улыбается, сжав длинную узкую трубку в уголке рта. — О, Намджун, — радушно тянет она и подходит ближе. Ее раскатистый, хриплый голос отдается мурашками по загривку. — Сколько тебе говорить, не обращайся ко мне по имени. — Ты все еще пользуешься именем, которое получила от своего английского любовника? — смеется Намджун. Женщина пожимает плечами. — Хоть что-то должно же было у меня остаться после того, как он сбежал, — она выпускает струйку дыма и беззастенчиво оглядывает Юнги. — А это кто? — Юнги, это Джесси. Джесси, это наш шанс. Юнги приподнимает голову, пока из-под шляпы не становится видно его лицо. Света свечей недостаточно, чтобы тщательно его рассмотреть, но Джесси успевает понять, что происходит. — Боги, — приглушенно выдыхает она и вдруг говорит, — давайте поговорим там, где нас не услышат. Она заводит их в соседнюю небольшую комнату, больше похожую на кладовую с тканями, и припирает дверь спиной. — Ты уверен, что мы можем ей доверять? — не удерживается Юнги от вопроса. Джесси хрипло посмеивается. — Мальчик, я обязана Намджуну жизнью после того, как он спас меня. — Она переводит взгляд на Намджуна и нервно прикусывает губу. — Не представляю, где ты его нашёл, но думаю, что ты хочешь совершить подмену. Намджун только кивает. — Всё, что ты скажешь дальше, может стоить мне головы. — Нам, Джесси. — Нет, погодите, — встревает Юнги, — я все ещё не понимаю, на кой хрен ей это все. Вы может и торопитесь на тот свет, но я ещё жить хочу. Джесси смеётся. — Теперь я ясно вижу, что это не император решил прикинуться кем-то другим, он так ворчать не умеет, — Юнги недовольно морщится, но Джесси, помрачнев, объясняет: — моя дочь была среди его наложниц. Она была очень красива, но очень глупа, спуталась с стражником, которого поймали на подготовке переворота. Убили обоих, хотели и меня подвергнуть той же участи. Но Намджун, как старейшина деревни, заступился за меня, просил этого ублюдка на коленях. Уж не знаю, как у него это вышло, но меня пощадили. Какое-то время за мной следили, потом забыли. А я ничего не забыла. Джесси буравит Юнги взглядом, туго сжав челюсти, будто спрашивая «этого тебе хватит?». — Есть мысли? — спрашивает Намджун. — Знаю несколько человек при дворе. Не все из них надёжны, но… — лицо Намджуна светлеет, но Джесси со смешком ломает его надежды, — это должен быть кто-то, кто сможет подобраться очень близко. И сможет убить его. — Поэтому нам все равно нужен кто-то из стражи, чтобы все прошло гладко, — догадывается Намджун, — черт… — Да, это будет непросто. Они договариваются встречаться время от времени, чтобы готовить план, и уже за полночь, собираясь уходить, Юнги спрашивает у Джесси. — Скажите, а что это был за танцор в самом конце выступления? — Да у тебя глаз-алмаз, — Джесси с нахальным довольством на лице вытряхивает табак из трубки, — это Чимин, наш самый уникальный мальчик. И у Юнги от дурных предчувствий кружится голова.