Тигриная поступь, волчий след

Время от времени они снова собираются в театре, чтобы обсудить наметки плана. Намджун настаивает, чтобы они присутствовали на представлениях, — так у него был шанс отслеживать, кто мелькает среди зрителей — но Юнги только равнодушно пожимает плечами. На самом деле, он не хочет признаваться в том, как его гипнотически тянет смотреть на… уникального мальчика. Юнги почему-то страшно произносить это имя даже про себя. Чимин выступает не всегда, но Юнги старается не думать об этом, ведь он в конце концов не на пляски глазеть приперся, но иногда ему кажется, что Джесси в такие дни смотрит на него особенно ехидно. Подружиться с ней оказывается до смешного просто, несмотря на то, что она старше его лет на десять; на своих тайных собраниях они то и дело подшучивают друг над другом, и Намджуну, серьезному, собранному старосте, остается только глаза закатывать. Несмотря на то, насколько опасно все, чем они занимаются, Юнги весело здесь, и он даже думает, что так оно и продолжится, пока Намджун однажды перед началом выступления не шепчет ему в ухо: — Здесь люди императора, — Юнги рефлекторно пытается оглянуться, но получает тычок в бок. — Не поворачивай голову, сиди тихо. На сцену выходит Джесси с несколькими музыкантами, и Намджун ненадолго встает, чтобы как будто оправить свою одежду, и пока он усаживается обратно, Юнги кидает беглый взгляд по залу. Да, вон там, на ближайших к сцене скамейках, сидят несколько мужчин в дорогих одеждах, Юнги их здесь никогда не видел. Выступление проходит как всегда безупречно, несмотря на то, что определенно недостает нескольких номеров, но Юнги забывает и об этом, когда Чимин выходит на сцену. Они уже видели этот номер: Чимин, в сопровождении двух девушек, танцует в шелковых, небесно-голубых одеждах — в сегодняшнем выступлении не было прежнего надрыва, эмоциональной несдержанности, что чувствовалась в каждом движении, сейчас Чимин напоминал мирную воду, тихую волну. Трое танцовщиков медленно, очаровывающе кружились под плавную музыку, раскачивались как морской прибой, но Юнги, конечно, не мог смотреть на кого-то другого, кроме Чимина. И, видимо, не он один. Потому что едва заканчивается выступление, Намджун, который глаз не сводил с людей на первых рядах, торопливо шипит ему прямо в ухо: — Предупреди Джесси, что они приметили Чимина. Я их задержу. И, не дожидаясь, уходит вперед. Юнги успевает поймать краем уха, как Намджун с неестественной радостью приветствует «посланников Светлейшего» и справляется о здоровье императора, пока не добегает до площадки за кулисами. Джесси, к огромному везению, оказывается прямо перед ним. — Там пришли какие-то чуваки от императора, Намджун говорит, что приметили Чимина. Даже когда они обсуждали возможность убийства императора, Джесси не выглядела настолько испуганной. Она вдруг толкает его вглубь театра, ловит Чимина, спускающегося со сцены, и тащит их обоих по коридорам, как провинившихся щенков. — Джесси, что происходит? — недоуменно спрашивает Чимин, но послушно плетется следом. Женщина шипит на него из-за плеча: — А я говорила тебе, что это плохая идея! Она выволакивает их во двор и торопливо объясняет Юнги: — Уведи его и проследи, чтобы за вами никто не увязался, — Юнги хочет сказать, что не разбирается в местности, но Джесси тут же продолжает, — просто идите по тропинке, как упретесь в лес — задержитесь на опушке, я за вами приду. — Джесси! — Чимин, так надо, мне пора. Она быстро исчезает за дверью, и Юнги глуповато топчется на месте, не зная, что делать. Солнце уже почти село, и в густых сумерках было не так просто разглядеть его лицо, поэтому он все-таки решается и говорит: — Пойдем, нам правда лучше уйти. Они торопливо уходят в сторону леса по тропинке, едва заметной в такой темноте, и не разговаривают друг с другом. Юнги, внутренне изнывая от неловкости, думает, что это даже к лучшему. Потому что жители местного маленького городка уже отправились спать, и тишина здесь совсем не похожа на тишину в Сеуле. С исчезновением людей к позднему вечеру все вокруг будто накрывал глухой тяжелый вакуум. Юнги любит тишину, но такое глубокое безмолвие нервирует его, хочется скорее заговорить и не важно, о чем, но любое слово, кажется, может разнестись на километры вперед. Попасть в руки императору сейчас, когда у них что-то начало получаться — не хочется. Когда они пересекают поле и отдаляются от городка, скрывшись за первой линией деревьев, откуда все еще видно здание театра, Юнги немного успокаивается под шумом ветра в листве. — Я вас знаю? Что происходит? От голоса Чимина едва уснувшая тревожность вскидывается вновь и ударяет по голове как звонкие металлические тарелки. Ну голос и голос, мало ли он встречал похожих голосов, что он себе опять напридумал… Только этот голос он ни с чьим не спутает, он слышал его только у одного человека — мягкий, мелодичный и размеренный, Юнги всегда нравился этот голос. — На тебя положили глаз люди императора, — выдавливает Юнги, — и, судя по всему, попасться им тебе никак нельзя. — Вот черт… Чимин изможденно сползает спиной по дереву и, присев на корточки, сдергивает вуаль, прикрывающий нижнюю половину лица. Юнги не верит своим глазам. Когда они в первый раз встречаются, они даже не разговаривают. Вернее, Чимин разговаривает со всеми, разбрасывается улыбками, пока Юнги уныло отсиживается на диване в ожидании собрания, которое им устроил куратор их сектора. Юнги не знает, чем промышляет Чимин, хотя Юнги, на самом деле, ни про кого ничего не знает и вообще мало с кем в банде знаком дальше уровня «привет». А вот Чимин выглядит так, будто у него в лучших друзьях каждый из присутствующих, а по выходным он кормит животных в приюте, бабулек через дорогу переводит, и вообще весь такой сладкий и правильный со своей лучезарной улыбкой и розовыми щечками под цвет клубничной карамели волос. Юнги от встречи к встрече бесится от его вида — ну каким ветром таких зайчиков заносит в мафию? — и еще сильнее бесится, что от этого вида глаз оторвать не может, смотрит, смотрит и ничего с этим не делает. Он будто снова в средней школе, но даже тогда ему не было так боязно подойти познакомиться. Это просто интерес, думает он, когда ловит случайный взгляд Чимина на себе, это просто любопытство, это проходит, перестанут видеться и он даже не вспомнит его лицо. А потом Чимин садится рядом на диван, и Юнги с зашкалившим сердцебиением понимает, что ничего не просто. — Ты ведь Юнги, да? — весело спрашивает Чимин, закидывая ногу на ногу, и блестящая кожа брюк приятно облегает его бедра. Юнги отводит взгляд. — Угу. — Я много о тебе слышал, — Юнги пялится в другую сторону, но Чимин, полностью развернувшись к нему, смотрит так открыто, что его взгляд чувствуется кожей. — Говорят, что в китти-гэнг еще не было настолько классного хакера. — Да я знаменитость, — мрачно говорит Юнги, и Чимин издает вот этот странный, восхитительный звук, такой неожиданный, что Юнги вздрагивает. Чимин смеется. Звонко, ласково, словно кто-то водит по коже пушистой кисточкой. Собрание начинается, и больше они не разговаривают, но сколько бы раз они ни виделись потом, Чимин всегда подсаживался к нему и начинал разговор, да и поддерживал его в основном сам, пока Юнги держался в диапазоне трех слов и молился, чтобы его не угораздило покраснеть. — Не хочешь как-нибудь выпить со мной кофе? — спрашивает Чимин однажды, и Юнги уставляется на него с таким идиотским, шокированным выражением, что Чимин снова рассыпается в своем волшебном смехе. Юнги хочет, очень сильно, и выпить кофе, и поговорить с ним, и даже в какой-нибудь из дней идиотски ляпнуть, что Чимин ему, кажется, нравится. Но уже через неделю все идет кувырком и раньше, чем они успевают договориться о встрече, Юнги оказывается привязан к стулу и опрокинут в бочку. А теперь он смотрит на того самого Чимина, — но в каком-то совершенно придурошном мире, где ему нужно подменить императора и желательно не сдохнуть — с тем же прекрасным лицом, но длинными черными волосами и в светло-голубом танцевальном костюме, закрывающем тело от шеи до пят, вместо рваной майки под кожаной курткой с кучей нашивок. — Почему Джесси попросила спрятать тебя? — Ну, наверное, потому что они не должны видеть меня, умник, — отвечает Чимин раздраженно, резкими движениями пытаясь собрать волосы в один пучок и обвязать лентой. — А ты вообще кто такой? И звучит он не так, как тот Чимин, тот говорил гипнозом, медовой сладостью, ненароком почувствуешь себя мушкой, застрявшей в паутине. Этот, конечно, напряжен и напуган… Зачем вообще Юнги их сравнивает? «Никому не показывай свое лицо», — слышится намджунов голос в голове. Но Юнги отчего-то вдруг берет такое раздражение, что он садится на корточки и остервенело сдергивает шляпу. Чимин, едва увидев его лицо, валится на землю и с выражением ужаса отползает назад, не сводя огромных испуганных глаз. — Как видишь, меня тоже не должны видеть. Чимин вдруг бросается на колени и, уткнувшись лицом в землю, бормочет дрожащим голосом: — Я прошу меня простить, Светлейший, это была ошибка, простите меня, в этом не было злого умысла, я-я все объясню, не велите казнить, умоляю. — Чимин, посмотри на меня, — но тот так и остается лежать в глубоком поклоне. Юнги подсаживается ближе и поднимает его за плечи. — Посмотри на меня внимательно. Даже поднявшись, Чимин несколько секунд смотрит вниз, потом неуверенно приподнимает мокрые ресницы, — неужели плакал? ну ты и чудовище, Юнги, надо же было выпендриться! — и испуг медленно стекает в искреннее непонимание. Осмелев, Чимин рассматривает его темные волосы и брови, скользит по лицу, осторожно втягивает запах, понимая, что от этого человека не пахнет цветами и кровью, а только сушеной травой и немного пылью. Привычный запах немного успокаивает. — Как это возможно? — произносит он шепотом. Юнги пожимает плечами. — Это очень долго объяснять. Но мне нужно, чтобы ты молчал о том, что видел, хорошо? Чимин кивает, и Юнги до ломоты в костях хочется стереть пятнышко грязи у него с носа. Надо успокоиться — это не тот Чимин, это другой человек и они не знакомы, просто по какой-то идиотской случайности… Что-то случайности зачастили. — Но ты ведь… не он? — осторожно спрашивает Чимин. — Нет, — Юнги усмехается, — я не он. Меня зовут Юнги. *** — Почему я не могу разговаривать по-человечески? — Потому что ты не разговариваешь по-человечески! Ты только откроешь рот, и даже те редкие сторонники Светлейшего сразу заметят подмену и запрут тебя у лекарей с подозрением на бесовщину! Юнги продолжает забавно похныкивать, лежа в густой траве у реки, и Чимин, глядя на него, не удерживается от смеха. Поначалу ему казалось, что он даже смотреть на него без страха не сможет, не то что уж заговорить, сколько бы его ни уверяли в том, что это не император, а кто-то очень похожий. Но неделями позже, когда Чимин основательно увяз в глупой затее с переворотом, вызвавшись обучить чужака базовым манерам при дворе, он обнаружил, что они даже в какой-то мере подружились. Юнги действительно не походит на императора, он странно разговаривает, странно шутит, улыбается, кротко, но очень очаровательно, каждый раз, как Чимин смеется. С ним удивительно просто, спокойно, будто он не воспринимает все происходящее всерьез, и эта безмятежность оказывается почти целительной для Чимина, который большую часть времени проводит в страхе. Что император будет не в настроении, что он потеряет бдительность, скажет что-то не то или раскроет себя, что старшие советники его подставят, что он совершает большую ошибку, совмещая работу в совете с танцами у Джесси. Но то, что могло его убить, одновременно его и спасало, ведь единственным, что хотя бы ненадолго позволяло ему забыть о своих страхах, были танцы. Танцы — и теперь еще Юнги. И неизвестно, что могло убить его быстрее. — Видишь ли, совершить подмену уже будет невероятно сложно, — говоря это, Чимин по привычке обшаривает взглядом все вокруг. Они очень далеко от деревни, а от города и того дальше, но в их ситуации невозможно быть чересчур осторожным, — но попасть на его место недостаточно, необходимо удержаться на этом месте до тех пор, пока мы не избавимся от людей, поддерживающих его. Таких немного, но их власти достаточно, чтобы испортить то, к чему мы с таким трудом идем. — Откуда ты знаешь это все? — хмурится Юнги, пожевывая стебелек травы. Чимин, улыбнувшись, уклончиво отвечает: — Просто знаю. Любой в стране знает об этом поболе тебя, Юнги. — Это точно, — тот недовольно вздыхает. — Ничего, — говорит Чимин, ласково посмеиваясь, — если небо послало нам тебя, мы должны принимать этот подарок с благодарностью, а не придирками. — Ты еще спроси, не больно ли мне было падать с небес… — А? Юнги смеется себе под нос, взмахивает рукой. — Не, ничего. Я не с неба, вот я к чему, — и раньше, чем Чимин откроет рот, говорит, — но и откуда я тоже не смогу объяснить. — Просто это так странно, никто ничего не знает о тебе. — Ты мне не доверяешь? Юнги поворачивает голову, уставляясь прямо на него. Чимин сидит рядом, глядя сверху-вниз, но неуютно почему-то именно ему. У золотистых тигриных глаз императора тяжелый взгляд, острый, обещающий смерть, словно расплавленный металл, который зальют тебе в глотку при малейшей оплошности. Темные спокойные глаза Юнги не вселяют ужас, но сила, в них спрятанная, ощущается мурашками по коже. С таким взглядом нападают — но на другого, чтобы защитить тебя. — А есть повод? — осторожно спрашивает Чимин, пряча ладони в широких рукавах. — Нет, тебе я никогда не сделаю ничего плохого, — Юнги смущенно отводит взгляд, — ты же меня уже сколько времени учишь, я тебе как минимум должен за мучения с моим тугодумием. И превращается обратно в свою дурашливую, безобидную версию, над которой Чимин всегда хохочет так, будто всю жизнь не смеялся. Юнги, незамеченый, смотрит на фигуру, заслоняющую ему солнце, с особой раненой нежностью — Чимин, охваченный сияющим ореолом, кажется ему невозможно красивым. Отсмеявшись, Чимин смотрит на него сквозь прищур, все еще улыбаясь, клонит голову, и лента длинной косы мягко сползает по плечу. — Мне странно о тебе ничего не знать. — Ты можешь спросить, что хочешь, — говорит Юнги, и Чимин знающе усмехается. — Кроме одного. — Я могу тебе объяснить, откуда я, — с неохотой отзывается Юнги, морщась, — но это очень сложно. Ты же мне тоже не говоришь, откуда ты сам и почему знаешь столько всего про императорскую жизнь. — Для твоей же безопасности, — Чимин улыбается слегка печально, — да и моей тоже. — Хорошо, хорошо, твоей безопасностью мы точно рисковать не будем, я-то и так уже одним ухом на плахе. Чимин смеется, неверяще качая головой, и Юнги снова невольно им засматривается. Спрашивает тихо, приподняв уголок губ: — Ну так что? Спрашивай. — Что угодно? Юнги кивает, и Чимин смотрит на него, замолкнув, улыбка медленно сползает с лица. Он отводит взгляд на секунду, будто раздумывает, потом возвращает, и вместе с ним приходят его ладони. Тянутся к лицу аккуратно, медленно, в ожидании отказа, нависают над шрамом. Перед тем, как закрыть глаза, Юнги замечает тревожность, исказившую красивое лицо Чимина, как он прикусывает губу, будто сам чувствует боль, которую опасается причинить. Порез давно зажил, улегшись кусаче-красной бороздой, но Чимин все равно спрашивает с трепетным сочувствием: — Откуда он у тебя? Нежно, едва касаясь, пальцы порхают вдоль шрама, цепляют кончики ресниц — у Юнги от этого движения с той же хрупкой дрожью пробирает сердце, — мягко проскальзывают по скуле. — Кое-кто пытался обвинить меня в том, что я не совершал. Чимин одергивает ладонь раньше, чем Юнги заметит, как дрожат руки. Какова ирония — другой человек с точно таким же шрамом сам обвиняет людей в том, чего они не совершали. Но Юнги этого знать не стоит. — Я знаю, что у него такой же шрам, — говорит Юнги, открывая глаза, и Чимин не успевает спрятать беспокойство. — Откуда? — Разные ходят истории, — Чимин со вздохом ложится рядом, подсознательно пытаясь спрятаться за высокой травой. Здесь никого нет, но кажется, сам ветер подхватит его слова и унесет во дворец. — Кто-то говорит, что отец отдал его отроком в ученики к старому мастеру, жившему в горах, и там он встретил тигра на тропе. Другие говорят, что кто-то хотел изуродовать принцессу, когда она отказалась стать невестой одного влиятельного правителя, и убийца, придя ночью, перепутал близнецов, которые долго делили одну спальню. — Или он просто отбитый, поэтому покалечил себя по приколу, — бурчит Юнги. Чимин смеется, даже упустив смысл некоторых слов, но по тону Юнги все и так ясно. — Я не знаю, всегда ли он был таким, или действительно тяжелая жизнь его таким сделала, ведь его отец тоже был довольно суровым человеком… — Давай не будем оправдывать чудовище. — Я не оправдываю его, — вздыхает Чимин, — просто с трудом верю в то, что жестокими рождаются. — Тяжелая жизнь у крестьян, — недовольно заводится Юнги, — вот мы ездили на прошлой неделе, помнишь ту семью на въезде в деревню? Кому-то жрать нечего, а этот страдает в своих хоромах. — Я понимаю, сам из небогатой семьи. — Почему мы вообще о нем разговариваем? — Я не знаю. Они молча уставляются на плывущие в голубой лазури облака, подгоняемые ветром. Вокруг тихо и безмятежно, хочется прикрыть глаза и действительно забыть об этом хотя бы ненадолго, но завтра поутру он снова окажется в совете — и нет, конечно же, он отчаянно хотел себе эту работу, стольким пожертвовал, но не подозревал, что каждый раз будет приходить туда в страхе за свою жизнь. Ему не хотелось признаваться в этом, но появление Юнги дало крохотную надежду, настолько слабую, едва теплющуюся на сердце, что боязно было даже допустить о ней мысль. — Хочешь покататься еще? — спрашивает Чимин, поворачивая к нему голову. Юнги поворачивается тоже. — Это потому что я на лошади выгляжу как мешок с картошкой? — И это тоже, — смеется Чимин, вызывая у Юнги улыбку. Он садится на земле, дергая его за руку. — Поехали, погода дивная, через неделю уже дожди начнутся. Юнги тащится за Чимином к лошадям, привязанным у дерева, даже не думая, почему они так и не разжимают руки — только смотрит на кончик косы, качающийся у поясницы, и думает, что, зацепи пару нежных колокольчиков поверх тугой ленты, они звенели бы в такт тому, как сладко дрожит под ребрами. * Наблюдать за тем, как беззлобно пререкаются Намджун с Джесси, обычно очень потешно, но Чимин их разговоры воспринимает вполуха, потому что Юнги сидит напротив за столом и украдкой бросает на него такие же странные, заразительные взгляды. Чимин понимает, что они оба плохо сдерживают смех, и, чем чаще они сталкиваются глазами, тем тяжелее это становится. У Юнги в этот момент, когда он тщетно прикрывает губы ладонью, такое глупое, смешное лицо, что Чимину хочется захохотать, свободно и в голос. Это то, что он чувствует рядом с Юнги — легкость, и это чувство особенно ценно сейчас, пока Чимин переживает непростую неделю в совете. Император кажется раздраженнее обычного из-за конфликта с севером, старики из правых снова затеяли какой-то заговор, и в состоянии постоянной тревожной настороженности он даже подумывал не приходить в театр. Но не смог отказаться от ощущения полета, которое дарила ему сцена. И спокойствия, которое ощущал в присутствии Юнги. — Знаешь, какой шум поднялся после казни одного из стражников? — восклицает Джесси. — Поэтому я и прошу тебя навести нас на кого-нибудь из своих людей, — Намджун взмахивает руками, — эта несправедливая казнь даст нам больше шансов пробраться через охрану, не может быть, что это не вызвало у них недовольство. Нам нужно больше людей, убежденных, — он слегка понижает голос, — что без переворота нам ничего не изменить. — Намджун, вот ты же староста, очень умный мужик, но иногда вообще не замечаешь, что у тебя под носом! Не время сейчас рисковать! — А когда время? Мы все здесь собой рискуем! — Я не собой рискую, понимаешь? Вот ими, — Джесси показывает на Чимина, — я, даже его выпуская на сцену, рискую и своей головой и головой каждого в этом театре. — Что-то случилось? — смешливость тут же оставляет Чимина. — Слухи ходят, что люди императора перерывают все места, где собираются люди, — Джесси тревожно прикусывает ноготь, — что сам император, убереги нас господь, под прикрытием ищет предателей и казнит их на месте, без лишнего шума. — Я не верю, что это правда. Разве что пес принцессы разнюхивает вокруг, хотя я знаю, как он выглядит. Но чтобы император покинул дворец без охраны… Тонкий высокий голосок прорывается в комнату, когда из-за двери выглядывает девчушка с огромными, взволнованными глазами. — Старшая, до выступления еще полчаса, но там уже почти полный зал. Джесси вздыхает, устало растирая виски, и говорит напряженно: — Помяни мое слово, Чимин, наши головы будут висеть на пиках в один рядочек. — Почту за честь и в смерти быть рядом с такой красотой, — улыбается Чимин. Джесси недовольно фыркает, но ее глаза блестят улыбкой. — Я правильно понимаю, что отговаривать тебя от выступления бесполезно, да? — Именно, — улыбка Чимина становится шире. Юнги невозмутимо спрашивает: — А можно я посмотрю? — Да вы оба чокнутые! — взвизгивает она. — Полный зал, посмотреть он хочет! Чимин с Юнги обмениваются хитрыми взглядами, прячут собственные улыбки, чтобы не дай бог не посмотреть лишнюю секунду и не взорваться от смеха. То, как они поступают, действительно безрассудно, но эта секунда пьянящей беззаботности, слабой надежды на скорую свободную жизнь, кажется такой ценной, что они опрометчиво вцепляются в нее с жадностью, с которой глотаешь свежий воздух, когда задыхался часами. Нервозность, в которой испуганно носилась Джесси перед началом, Чимину передается, уже когда он заходит на сцену с другими танцовщиками. В зале действительно много людей, больше, чем обычно — такое бывает, когда люди разносят новость, что выступает весь театральный состав с новыми номерами, но Чимин почти никогда не попадал на такие вечера. Он неосознанно находит Юнги, который зашел через двери в дальнем конце зала, через которые обычно Джесси отсматривает представление, и, цепляя его взглядом, немного успокаивается. Юнги тоже не сводит с него глаз, будто обещает, что он будет здесь, он никуда не уйдет, и Чимин чувствует это снова. Легкость. Сегодня он не главный танцовщик, и это дарит ему иллюзию того, что никто, кроме Юнги, его не замечает, и он танцует только для него. Чимин не видит четко, с каким лицом смотрит Юнги, но почему-то уверен, он улыбается едва заметно, и глаза у него блестят так ярко, словно это он был на сцене в свете ламп — он всегда так смотрит. На душе от этого тепло, и Чимин, танцуя, отдается согревающему чувству. По окончании танца, люди громко хлопают, вздыхают восторженно, кто-то выходит из зала, но Чимин не обращает на это внимание, он только кланяется с остальными танцовщиками, и сбегает со сцены, торопится к дальним комнатам, туда, откуда вот-вот должен выйти Юнги. И едва тот выскакивает из дверей со всполошенным лицом, словно бежал точно как Чимин, они врезаются друг в друга взглядами и расплываются в улыбках. — Ну что? — нетерпеливо давит Чимин, нервно облизывая губы. — Ну, — Юнги неловко отводит взгляд, — это было неплохо. — Эй! В каком смысле «неплохо»? — Чимин встряхивает его за плечи и ничего не может поделать с тем, что улыбка наползает на лицо. — В смысле вау. — Какое еще вау? Юнги, говори по-корейски, я не говорю на языке коротышек! — В смысле, что это было потрясающе, — сдается Юнги и все-таки смотрит в глаза, — ты удивительно танцуешь, будто ради этого родился. Все? — Чимин от смущения аж руки роняет, и Юнги тут же язвительно вкручивает: — Или я не говорю на языке красных помидоров? — Чимин! — слышится громкий голос Джесси. — Пойдем отсюда, сейчас будет орать, что у меня во время танца вуаль до подбородка сползла. Чимин хватает Юнги за руку и тащит к тайному выходу, через который они убегали, впервые познакомившись. Они и сейчас бегут, но почему-то взявшись за руки и обмениваясь нелепыми улыбками; на Юнги глубокий капюшон, в надвигающихся сумерках сложно разглядеть лицо, но Чимину достаточно зацепить взглядом красивые губы, изогнутые в улыбке, чтобы воспоминания нахлынули сами собой. Как же он испугался его тогда. Как же он не боится его сейчас. — Она нас убьет. — Это точно. Ныряя глубже в лес, они останавливаются, привалившись спинами к деревьям, смотрят друг на друга, пытаясь отдышаться. Чимин чувствует свою широкую шальную улыбку так явно, что это почти больно, и ничего не может с этим поделать. — Хочешь съездить со мной как-нибудь в соседний город? Там ярмарка будет. — Это свидание? — усмехается Юнги. — Что? И вся спесь тут же линяет с Юнги, будто он сам не понял, что именно произнес. Он нервно одергивает широкие рукава рубахи и, отведя взгляд, говорит уже спокойнее: — Ничего, не обращай внимания, пошутил неудачно, — и Чимин, все еще непонимающе хлопая ресницами, смеется. — Конечно хочу, поехали. Чимину хочется верить, что Юнги так же легко рядом с ним, как ему самому.