Тигриная поступь, волчий след

Юнги хреново бегает. Вернее, он в принципе хреново делает все, что связано с движением, и, возможно, с нулевыми способностями к побегу из дерьмовой ситуации не стоило связываться с мафией. Но вот Юнги, вот его любовь к легким деньгам, а вот он уже привязан к стулу на грязном складе хрен-пойми-где в самой неподходящей для посиделок компании. Ох говорила мама закончить университет… — Я вот одного понять не могу, Юнги, — говорит мужчина, стоящий напротив. Юнги не помнит его имени, хотя бы потому что головорезы с такой властью не часто лично приходят к мелким сошкам, не то что разбираются с предателями среди тех. Понятно, что увидеть главного босса хотя бы раз в жизни Юнги мог и не рассчитывать даже после такого косяка — ему вообще казалось, что его сразу связанного сбросят в реку, как только поймали, — но запечатлеть, что такая довольно среднечковая шишка придет ради него попылить на складе ботинки за два миллиона вон, было уже неожиданно. — У тебя ж золотые руки, с твоими способностями ко взлому мог бы через пару лет дорасти… — мужчина медленными шагами ходит вокруг стула, — ну, не до меня конечно, но хватило бы потешить свое раздутое эго. — Как вы хорошо разбираетесь в людях, господин, — фыркает Юнги. Он уже знает, что умрет, ведь в их группировке никогда не прощают предателей, как знает и то, что в симпатичной бочке рядом окажется, весело вздернув ножки стула вверх, уже через пару минут. И там уж дергайся или нет, исход ясен. — Достаточно, чтобы понять, что ты отличный хакер, но абсолютный идиот, раз подумал, что при выводе денег со счетов Кима можешь незаметно перевести часть на свой скрытый счет. — Я уже говорил сто раз, — вздыхает Юнги устало, — канал был перехвачен, как только я подключился. Деньги перевели через меня, но кто это сделал и на чей счет они ушли, я не знаю. — Ты думаешь, мы убьем тебя? Юнги очень хочется пошутить, что такую сумму, где, чтобы посчитать все нули, пришлось бы уткнуться в экран носом, натурой ему в жизни не отработать, но мужчина останавливается напротив и щелкает красивым складным ножичком. — У тебя нет работы. Нет родных. Все, что ты умеешь, малой, это копаться в компах. Я бы посмотрел, как бы ты пожил в долг без единственного, что помогает тебе существовать. Когда лезвие оказывается у Юнги перед лицом, он старается не моргать. Когда останавливается над бровью — не закричать, потому что, когда он рефлекторно зажмуривается, нож вспарывает кожу до самой щеки. Глаз цел, но открыть его он больше не может, кровь заливает лицо наполовину. — Если вы выколите мне глаза, я не смогу помочь вам найти того, кто увел деньги. Я нужен вам. Юнги не из смелых. Вообще. Да он и не знает, как ему духа хватило оказаться в этом грязнючем болоте из мудаков и убийц, в какой именно момент жизнь свернула не туда, и в какую из ближайших минут она закончится. Но если его все еще не убили, значит, он им нужен? У Юнги нет смелости, нет наглости, нет беспринципности и всего того, что нужно для жизни в мафиозной группировке. Но у него есть мозг. И именно он подсказывает, что его не забавы ради держат в живых. — Ты любишь историю, малой? — мужчина не глядя передает запачканный нож охране, и Юнги едва сдерживает оглушительный вздох облегчения. — Слышал когда-нибудь об императоре, которого звали Солнечным тигром? Он мотает головой, и кровь капает с подбородка на джинсы. Его так сильно колотит, что не будь он связан по рукам и ногам, уже бы свалился со стула. — О, это был очень мудрый, великий правитель, хотя, поговаривали, не все разделяли его методов правления, ведь мало кто понимает, что нельзя называть жестокостью то, что происходит во благо нации. Во, смотри, великий мужик был, — мужчина набирает что-то на телефоне и поворачивает экраном. Юнги смотрит на картину с изображением императора одним глазом. Ну мужик и мужик, тёмные волосы и глаза, обычный кореец. — И знаешь, что он говорил? Что человек несет ответственность за каждый свой шаг, один неверный шаг на опасной тропе может стоить тебе ног. Второй — жизни. — Хорошие слова. И что же вы хотите мне этим сказать? — А то, что я не понимаю, зачем ждать второго шага. — Мужчина поворачивается к охране. — В бочку его. Что именно происходит Юнги осознает слишком поздно — стоящие позади два охранника играючи поднимают его вместе со стулом в воздух и переворачивают в бочку. Когда Юнги вскрикивает, вода попадает ему в рот, но совсем немного, буквально хватит на глоток, удар об кожу ощущается как жгучая, ледяная пощечина. Юнги испуганно распахивает глаза, подскакивает на месте, размахивая руками — что? руки свободны? — и оглядываясь по сторонам. — Ох молодежь пошла! Отче вас, зеленых, не учит, что раз собрался рисовой водки налакаться, каким пьяным ни был бы — домой шагай! Мокрый и всклокоченный, Юнги таращится в комья сена, на которых лежит, как ошалелый. Если это последняя вспышка мозга перед смертью, то у него большие вопросы к своему сознанию по поводу декораций. Он, конечно, тот еще задрот до дорам — целыми днями сидя в квартире ничего другого не остается, — но это уже перебор. — Чего валяешься! — снова звучит ворчащий голос за спиной. — Выметайся из моего сарая, пока я на тебя собаку не спустил! Юнги оборачивается, замечая странного мужика с пустым железным ковшом в руках. Он выглядит как-то странно даже для деревенских: тугой пучок темных волос на затылке, редкие усишки, зеленовато-серые шаровары и жилет поверх синей просторной рубахи. — Где все? Где банда? Я умер? Юнги слишком занят разглядыванием всего вокруг, чтобы заметить, как белеет лицо незнакомца с каждой секундой. — Какого дьявола… — Мужчина отшатывается на два шага, потом робко подшагивает ближе и садится на корточки. Юнги от такого пристального взгляда неуютно. Хотелось бы надеяться, что он не отключился и банда не перевезла его на съемки кинкового крестьянского порно в качестве наказания. — Ты кто такой? — говорит Юнги, подавив желание отползти. Сейчас чувак скажет, что его зовут Крепкая Мотыга и все, трындец, Юнги станет звездой порнхаба. — Я Сокджин, — говорит не состоявшаяся, к счастью, легенда порно-съемок, — а ты?.. Боже мой, ты что, — он приближается еще немного, оказываясь почти на коленях, и трясущимися пальцами тычет его в щеки, — ты что, потерянный близнец Светлейшего? — Когооо? — Юнги сбивает чужую руку как дотошного комара. — Чувак, остынь. Я не знаю, кто ты и кто тебя послал, но если это шутка со скрытой камерой, то ха-ха, очень весело, я в восторге, давайте прекращать. — Сколько чумных слов ты несешь, — выдыхает Сокджин, пораженно покачивая головой, — никак тебя из императорской колыбели выкрали и в преисподнюю забрали, а на твое место самого дьявола посадили! — Меня что, накачали? — бурчит Юнги себе под нос, трогает лоб, чтобы проверить температуру, но с шипением отнимает руку. Порез на лице не кровоточит, но ощущается свежим. — Послушай, эээ, Сокджин, меня зовут Юнги и мне надо найти телефон, чтобы позвонить в больницу или полицию, я уже не знаю… Сокджин отскакивает как ошпаренный и смешно плюхается на задницу, в испуге жмется рукой ко рту. — И имя у тебя, почти как у Светлейших!.. — Так, ладно, больница нам обоим нужна, — мрачно заключает Юнги, наблюдая, какими огромными глазами пялится на него незнакомец. — Я не знаю, за кого ты меня принял, но я не он. Не светлейший и не темнейший. Меня пытались убить и зачем-то закинули сюда, я не знаю, где я, не знаю, что тебе от меня надо. Сокджин вдруг, прикусив губу, хмурится, смотрит на него еще какое-то время, клонит голову то так, то этак, и вдруг встает. — Что ты знаешь о Мин Юндже? — Эээ, это кто-то из банды? Не слышал это имя. Сокджин тут же уносится куда-то, возвращаясь с запыленным платком, и накидывает Юнги на голову, хватает бесцеремонно за руку. — Пошли со мной, — говорит он и тащит так резко, будто это было совсем не приглашение. — Лица не открывай. Они выходят из сарая, несутся куда-то по улице, Юнги волочится как безвольная тряпичная кукла, у которой скоро шея сломается — из-за тряпки на голове ему мало что видно, но того, что есть, хватает, чтобы ошарашенно вертеть башкой по сторонам. Кажется, он слишком дохрена дорам смотрел за жизнь. Но его тащат по старым корейским улицам, и он чувствует песок босыми ногами, запахи пыли, муки и масла из мелких деревянных домишек, идущих вдоль улицы, оживленный гул, детский смех. Иногда голоса затихают, и он успевает поймать на себе взгляды прохожих. Наверное, в джинсах и кожаной куртке среди здешнего сельского шика он произведет полный фурор — местные выглядят точно как Сокджин, будто их обрядили в остатки от мешка из-под картошки. От обстрела любопытными взглядами его уводят переулками, петляют в узких проходах между домами и наконец вталкивают куда-то в полумрак. Юнги замечает девушку на полу рядом с горкой капусты, а потом слышит: — Намджун у себя? — Ты никак опять карманника поймал, Сокджин? За свои грязные делишки расплатиться пытаешься? — смеется она и голыми руками с легкостью разламывает кочан пополам. — Просто скажи, где твой брат, — вздыхает Сокджин. — Он один? — Один, один. — Запри двери и никого не пускай. Сокджин снова уводит его куда-то, волочит по коридорам, потом бросает его в какой-то комнате и, видимо, зашторивает окна, судя по тому, как стремительно исчезает солнечный свет. — Что происходит? — слышит он незнакомый голос. Юнги хочется спросить тоже самое, но сдернуть тряпку с головы не решается. Если это все еще спектакль, задуманный начальством, то вести себя надо как можно осторожнее. — Кого ты мне привел? — Не кого, а что. Наше спасение. Крепко схватившись за плечо, Сокджин толкает Юнги вперед и рывком стаскивает тряпку с головы. Юнги щурится от тонкого луча света, что льется на него из маленького окошка позади Намджуна. Тот смотрит несколько секунд, лицо искажается осознанием, а потом он до того резко подлетает в воздух, задевая коленями стол, за которым пил чай, что чашки сбивает на пол. — О господи, — выдыхает он на грани благоговения и ужаса и дергается как-то забавно, будто не знает, стоять или упасть на колени. — Внимательнее смотри! — настаивает Сокджин. — Чуваки, вы меня крипуете, — осторожно отзывается Юнги под пристальными взглядами обоих. Намджун подходит ближе; красивый темно-синий шелк его одежд, на вид гораздо дороже тряпок Сокджина, мягко колышется от каждого осторожного шага. — Голос чуть ниже, — Намджун прищуривается, — цвет волос другой, да и глаза у императора золотистые… — Но ты посмотри на него! Одно лицо! — Кто ты? Откуда родом? — Меня зовут Мин Юнги, — брови Намджуна взлетают вверх, — родился в Тэгу, живу в Сеуле. — Где? — как-то задушенно отзываются двое одновременно. И чем больше Юнги говорит, тем бледнее становятся их лица. — В смысле где? — Юнги вздыхает. — У черта в бороде, блин. — Намджун отшатывается, и Юнги цокает, закатывая глаза. — Да в Корее конечно, вы сами-то не здесь? На Марсе на экскурсии? — Мы в Чосоне, друг. У Юнги холодеют руки. Ему точно не стоит спрашивать, какой сейчас год. И когда уже выйдут операторы с камерами, чтобы он зря не пытался вспомнить те полторы страницы по истории Кореи, что он осилил в школе. Может, его все-таки накурили, пока это кажется самым логичным вариантом. Это нормальная практика для таких ребят, но ни от одной дури Юнги не ловил настолько реалистичных трипов. Даже будь это приходом или последней вспышкой сознания перед смертью, он бы узнал этих ребят хотя бы смутно — мозг никогда не придумывает лица, только показывает увиденные, Юнги знает, по телеку слышал, — но он точно видит их впервые. Зачем он вообще парится? Терять уже нечего, даже если это все подставной аттракцион. — Окей. Ладно. Чего вы от меня хотите? Намджун нервно припускает по комнате. — Лучше шанса у нас не будет, — с жаром говорит Сокджин, совершенно игнорируя присутствие Юнги, — ты же видишь, он говорит чумно, одет чумно, мозгов как у щенка, нам его точно боги послали! — Слышь! — Юнги недоверчиво косится на мужчину и осекается, когда Намджун снова оказывается напротив. — Если это все очередная забава императора в поиске предателя, нам не сносить головы, — напряженно произносит тот и вдруг наотмашь бьет Юнги по лицу. Тот от неожиданности аж на пол валится, таращится ошарашенно, завопив: «Эй!». Намджун почему-то смотрит на дверь, оглядывается на окна и, не дождавшись неизвестно чего, облегченно вздыхает. — Это действительно не он. — Кто не он? — Юнги, нахмурившись, поднимается с пола. — Если он это человек, который не даст тебе по морде за этот фокус, то это точно не я! — Боюсь, этот человек не стал бы меня бить, — усмехается Намджун печально, — отрубить голову гораздо быстрее. Теперь очередь Юнги таращиться на дверь. Но никаких палачей не вбегает, никто не грозит ему бензопилой — серьезно, кто разорится на настоящую гильотину в декорациях ради какой-то мелкой сошки? — и Намджун, неожиданно приосанившись, приглашает Юнги за стол. — Прошу, присядь. И прости за то, что я тебя ударил, но мне нужно было проверить. Сокджин, попроси Джиен принести нам выпить. На слове «выпить» все обиды Юнги мгновенно улетучиваются, и он садится напротив Намджуна. Тот до самого возвращения Сокджина пялится на него во все глаза, даже, кажется, не моргает, пока Юнги не вздыхает: — Мужик, — Намджун забавно промаргивается, — прекращай таращиться. — Прости, — смущенно отзывается тот и, едва дождавшись, пока Джиен, девушка, которую Юнги встретил ранее, внесет им глиняные чашки с кувшином, бросается дрожащими руками разливать содержимое, — ты очень на него похож. — Кого? — Нашего императора, — тихо отвечает Намджун, и Сокджин вздрагивает как от холодной дрожи. — Ну, не помню, чтобы у меня в роду были знаменитости, только алкаши да фермеры, — Юнги опрокидывает в себя чашку и, закашлявшись, хрипит: — это что за бадяга? — Рисовая водка. — Я знаю вкус соджу, а это сраное реактивное топливо… Ладно, наливай еще. — Послушай меня, Юнги, — мягко, с осторожностью произносит Намджун. — Я не знаю, какие боги тебя послали, но нам нужна твоя помощь. Он смотрит на Сокджина с выражением беспомощности вперемешку с испугом, и тот едва слышно, но твердо говорит: — Мы хотим свергнуть императора. И сразу оглядывается на двери и окна. Юнги задумчиво почесывает затылок. А эта спиртяга знатно расслабляет, может, она выжгла ему последние нервные клетки, раз он так спокойно реагирует на местные развлечения. — Слушайте, боец из меня так себе, мечом я махать не умею. Пушку найдете, тогда поговорим. — Нет, ты не понял. Нам не нужно, чтобы ты сражался. У нас были разные планы, но все они были слишком рискованные, и мы ждали, когда подвернется более удачная возможность. И вот появляешься ты. — Юнги, само небо желает, чтобы ты сел на трон вместо тирана, — Намджун подается вперед, опираясь ладонями в стол. Юнги смотрит на этих двоих, хлопая глазами. А потом ржет. Очень громко, раз Намджун с Сокджином чуть ли не через стол перегибаются, чтобы его заткнуть, но он сам удачно справляется, и хохочет как припадочный себе в ладонь, глупо всхлипывая. Сесть на трон! Покажите этого сценариста пранков, надо посмотреть, у кого же это настолько хреново с фантазией! — Ой, ребята, — вздыхает он, измученный приступом смеха, — единственный трон, на котором я могу сидеть, это унитаз. — Уни… что? — Окей, хорошо, допустим, я вам подыграю. Ну, поверю, что это все взаправду, а вы вдвоем просто еще на Оскар не наработали. Какое мне дело до вашего императора? — Юнги фыркает. — У меня, конечно, с моралью дело хреново обстоит, но в убийстве невинного человека я участвовать не собираюсь. — Невинного человека? — Сокджин едко посмеивается. — Да он!.. Намджун жестом заставляет его замолчать. Клонит голову, с прищуром наблюдая за тем, как Юнги насмешливо осматривает комнату. — Суд над Миндже ведь уже сегодня? — уточняет он, ни к кому конкретно не обращаясь, и встает. — Пойдем, чужестранец, нам нужно кое-куда съездить. — О, экскурсия? — Юнги лениво поднимается с места. — Обожаю экскурсии, нигде так сладко не спится. Перед выходом из дома Юнги переодевают, хотя он с любимой черной курткой расстается с огромным трудом, заставляют повязать полоску ткани, чтобы закрыть нижнюю часть лица и надеть конусовидную шляпу, чтобы не было видно всего остального. Юнги не скрываясь хохочет — он в этом наряде похож на ниндзя и сборщика риса в одном лице, так что в список идиотов следом за сценаристом он добавляет еще и костюмера. На экскурсию его везут на телеге вместе с Сокджином, Намджун, сидящий на облучке, управляет лошадью и почти не разговаривает, поэтому на вопросы Юнги отвечать приходится первому. Сокджин спокойно рассказывает, что Намджун — старейшина деревни, а он сам абсолютно непримечательный… тут Намджун впервые заговаривает, чтобы добавить «главная причина ежедневной головной боли». Они коротко переругиваются, но совсем беззлобно, как старые соседи или, скорее, супруги, и Юнги решает приподнять шляпу и поглазеть вокруг, пока они выехали из деревни. Кто бы ни делал декорации по заказу какого-то психа, он постарался на славу. Юнги, на самом деле, чем дольше смотрит, тем больше понимает, что это вообще не похоже на декорации. Миновав границу деревни, они едут вверх по пыльной дороге; никакого асфальта, только песок, камни, зелень, так много зелени вокруг, и небо необычайно голубое, такое нечасто увидишь в грязном Сеуле. Чуть позже въезжают в город, и тут Юнги приходится опустить шляпу, потому что людей становится гораздо больше, дома тянутся выше и больше. Бросив телегу, Намджун с Сокджином ведут Юнги по улице пешком, пока он глазеет на все с открытым ртом. То, что он видит, очень похоже на исторические дорамы, которые он любил смотреть, но живьем оно все кажется гораздо реальнее, гораздо менее «картоннее», чем он видел по телеку. Люди — разные, обычные, похожие на Сокджина, есть гораздо беднее, — слоняются вокруг с озабоченными лицами, кто-то кашляет, где-то шкварчит еда. Жизнь здесь бьется реальным бурным пульсом. — А это что за дворец? Здесь живет император? — спрашивает Юнги, когда они останавливаются на площади перед зданием с золотистыми воротами. Наверняка это оно и есть, потому что здесь все переливается золотом, от узоров на воротах, до извивающихся тигров вдоль перил балкона и на кончиках остроконечных крыш. — Нет, отсюда он только выносит приговор на общем суде, его дворец дальше. Им еще долго приходится стоять в ожидании. Намджун с Сокджином молчат, да и люди, которые все больше начинают окружать площадь почти не разговаривают — напряжение, висящее над ними кольцом, кажется настолько удушающим, что даже Юнги не по себе. Когда на телегах привозят связанных пленников, все на площади будто по команде замолкают. Наблюдать за происходящим в гулком траурном молчании Юнги не по себе, но как и все он смотрит на то, как одетые в красочные доспехи стражники выводят преступников на площадь. Те беспрекословно садятся на колени в одну линию — никто не пытается сбежать, никто не просит помилования, они просто, склонив голову, ждут. Юнги не знает, сколько будет идти суд, но надеется, что не несколько часов. Он уже был однажды на суде паренька из банды, унылое зрелище. — Склониться перед императором, Светлейшим отцом, Великим Солнечным Тигром! — раздается чей-то голос со стороны стражников. Все собравшиеся вокруг площади одновременно падают ниц, и Намджун резко дергает Юнги за рукав, но секундной заминки хватает для того, чтобы успеть заметить лицо императора, вышедшего на балкон. Юнги в полнейшем ужасе таращится в пыльную дорогу, что оказалась перед глазами после падения на колени. У императора — его лицо. Стражник бьет копьем в землю и все поднимаются, оставаясь сидеть на коленях, у Юнги это получается снова лишь с помощью Намджуна. — Постарайся сильно не смотреть. Но Юнги почти не слышит его шепот, уставляется на императора, даже не надеясь, что его взгляд не поймать в небольшой щелке между шляпой и повязкой. У него так колотится сердце, что мыслей не остается вообще. Это не может быть чьей-то шуткой. Как не может быть у Юнги близнеца, но он есть. Пока зачитывают преступления присутствующих преступников, которые скорее смешат, чем пугают, — кто-то украл курицу, кто-то отрицал божественность правителей, кто-то был пойман спящим у дворца, а значит замышлял переворот, — Император лениво склоняется над перилами. И у Юнги мурашки осыпаются по позвоночнику от того, каким родным кажется этот жест. Император действительно похож не во всем, у него янтарного цвета глаза, длинные светлые волосы, сверху затянутые в хвост, шрам — тот же самый шрам! — и дикое, едкое коварство в улыбке. Он не похож на картину, которую Юнги видел в чужом телефоне, но он страшно похож на него самого. Юнги заставляет себя отвести взгляд, спрашивает тихонько у Намджуна, когда оглашение преступлений почти закончилось: — А где свидетели? И кто их будет обвинять и защищать? — Не будет, — эхом отзывается Намджун, глядя вперед. И именно в этот момент раздается голос императора, вцепившийся ледяными пальцами в горло Юнги. — Голову с плеч! И пять стражников, по одному на каждого «преступника», одновременно опускают топоры. Юнги глупо уставляется в пустые глаза отрубленной головы, подкатившейся к нему.