Попытка в злодея

В тот день... Нет, это было лишь вчера. Лишь вчера он чувствовал себя паршиво. Настолько, что ему становилось тошно от своего собственного существования. Чувствовал себя хуже сточной крысы, а оттого, не вынося очередной бессонной ночи в четырех стенах, решился чуть прогуляться. Майлз прекрасно помнит, как нежным шепотом тогда звучал для слуха шум ночного города, а ветер заботливо подхватывал собой все навязчивые мысли, унося их куда-то за горизонт. Подальше. Там, где он их не услышит, и где они больше не будут отдаваться головной болью. Он помнит, как тихо звучал отзвук его шагов в старых кроссовках со стертыми от времени носками, и как почти игриво пробирал тело холод, вызывая своими касаниями мурашки. Хоть какие-то ощущения. И, хотя в его глазах между выброшенной пустой банкой из-под газировки и им самим не было большой разницы, он чувствовал себя почти нормально. Свободно. Пока шмыгал, укутываясь в пальто чуть теснее. Но когда он был готов возвращаться, — потому что заболеть было бы той еще занозой для его задницы, — Майлз услышал чужой голос. Незнакомый. Тем не менее запоминающийся своим приятным тембром. Вскоре слух различил в звучавшем голосе фразы. А те, становясь все длиннее, обратились в успокаивающие предложения. Людей Майлз не любил. Незнакомцев — тем более. Но этого послушал. Даже если хмурился в ответ, даже если сказал себе: "Еще слово, и я уйду", — этому почему-то открылся. Наверное, из-за какой-то иллюзии безопасности. А возможно, всего становилось как-то слишком, а он тогда был таким утомленным, что невольно позволил себе пару слов в ответ. Позволил себе слабость. Да, он не из тех, кто любит задушевные разговоры. Но тогда они говорили совсем на отвлеченные темы. К тому же, это был лишь незнакомец, с которым они поговорят, а после разойдутся, больше никогда не встречаясь. Так почему бы и нет, верно? Но обычно именно из-за таких "почему бы и нет" и происходит всякая херня. — Хм... А если бы тебе сказали, что могут исполнить любое твое желание, что бы ты попросил? Это был такой дурацкий вопрос. Но именно тогда он так изнывал и томился по чему-то простому и бессмысленному, что поддался соблазну, с легким смехом отвечая. В ответ на свои легкомысленные слова он услышал усмешку. И отчего-то она казалась ему слишком неправильной. — Как пожелаешь, - прозвучало его глупому желанию в ответ. В следующий момент ночной город сменился на банкетный стол, перила под пальцами — на изысканную вилку, а ощущение всепоглощающей пустоты заменилось агонией, сопровождаемой тошнотой. Майлз не успел даже очнуться, как в следующий миг его рвало, а перед глазами проносились сцены чьего-то отвратительного существования, лишь из жалости именуемые жизнью. Он видел каменную клетку, стены которой пропитались чужими кровью и отчаянием, а в воздухе витал лишь затхлый смрад. Клетку, где единственное, что отдавало теплом — только ты сам. Где звучала подавляющая, жуткая тишина, еле прерываемая тихими вздохами, неживыми разговорами и чьими-то стонами. Где вдох давался лишь через мучительную волю, не говоря уже о словах — вместо них изо рта наружу вырывалась лишь желчь. Ужас неизвестности сменился на страх смерти, а желудок, в котором уже давно не было и росинки, пожирал сам себя, отдавая невыносимой болью. Тело, которое он так привык ненавидеть за бездействие, оборачивалось против него, отвечая той же монетой. Или.. это не его тело? Вопрос не получил даже секунду признания, пока тёмная дыра, наконец, не исчезла, возвращая вместо себя яркий банкетный зал. А его всё равно рвало так, будто тело не желало жить, будто отказывалось принимать даже кусочек еды, находя само существование чем-то нестерпимо омерзительным. Его окружали люди, его окружал шум, вместо смрада — лишь жгучий запах желчи, а вместо холода — гладкий пол, чужие руки и теплое полотенце. Сознание в своей жизни он терял не впервые, но впервые оно дарило ему столько умиротворения, что он был готов проспать хоть до конца дней. Но он просыпается. Он, чёрт возьми, снова просыпается. Когда сознание, наконец, сбегает от хваток уж слишком продолжительного кошмара, первое, что он замечает — тихий шепот. На мгновение ему кажется, что он все в той же холодной клетке, но нет — слишком тепло и удобно, а одеяло прижимется к телу с излишней заботой, чтобы это являлось чьей-то очередной жестокой шуткой. Хотелось, наконец, расслабиться. — Помни о нашем контракте, и ты получишь всё, что пожелаешь. Да только ублюдок из исчезающего кошмара ему этого не позволяет, в последний миг успевая напомнить о себе. Засранец. Юноша, которому и разлеплять глаза казалось излишними хлопотами, замечает рядом усиливающийся шум, а от того хмурится лишь сильнее. Но он сдерживает вздох, вместо этого неспешно садясь и осторожно касаясь раскалывающейся головы, в которой, кажется, как в честь праздника играют на барабанах. Но ныло, если честно, везде. Слышит про каких-то там маркизов и господинов, но все смешивается с топотом ног и шорохом одежд, а потому он даже не пытается разобрать, вместо этого стараясь хотя бы нормально вздохнуть. Не получается. Легкие будто набиты до горла дешевой медицинской ватой, отчего, вздыхая, он просто со спокойной душой ложится обратно на мягкие подушки. — Молодой господин... — ..ды... — Ч-что? — ..айте мне уже воды..! - хриплый голос срывается на ничтожное шипение, а сам юноша устало прикрывает глаза, безумно желая от жалости к себе разрыдаться прямо на месте. Да только сил бы ему на это всё равно не хватило. Но воду ему приносят, после бережно помогая и приподняться, и выпить. Неприятный привкус на языке постепенно исчезает. Смывается. И, когда юноше кажется, что дышать стало легче, он сразу же просит оставить его в покое. Что слуги и делают. Кроме одного. — Молодой господин, Маркиз просил Вас навестить его, когда Вам станет легче. Вениону — или точнее тому, кто сейчас является Венионом, — хотелось едко прошипеть, не ограничиваясь в выражениях. Потому что тот, кто сейчас изнывает от боли — это он, а не наоборот. И если сраному Маркизу столь сильно хочется на него взглянуть, то он мог бы поднять себе свой дворянский зад да навестить его сам. Но вместо этого юноша лишь молча смотрит на дворецкого в ответ. — Также позвольте сказать, что нет нужды волноваться, и мы можем легко перенести встречу с торговцем. — Тор.. говцем? — Да. Сегодня молодой господин планировал покупку яйца, помните? И юноша, всего миг назад сетовавший на собственное тело, с завидной скоростью садится обратно. Яйцо. Он знает, что это за яйцо. — ...Одежда... Мне надо одеться! Позовите слуг обратно! Я встречусь с Маркизом, только, пожалуйста, помогите мне..! И лицо дворецкого, на котором всё это время было застывшее выражение лица, наконец-то трогает улыбка.

___

Светловолосый мужчина, сидящий за рабочим столом, выглядит почти изысканно, как утонченная картина придворного художника, пока плавно подносит чашку к бледным губам. Но губ касается лишь пар, пока поверхность сладкого чая чуть дрожит. — Хмм... Хочешь сказать, что никто и не мог его отравить? Низкий тембр пропитан годами и опытом, закалившими его за все годы жизни, но звучит Вильям Стэн совсем не устало. Скорее наоборот — чем дольше он жил, тем сильнее хватался за ту самую жизнь. Даже если приходилось потом отбрасывать всё остальное. Задумчивый взгляд медленно скользит по кабинету. — Да, господин. Вся еда, как и обычно, была проверена слугами. И, как вам известно, молодой господин Венион особенно щепетилен по этому поводу. Маркиз, конечно же, не верит. Хотя и был вынужден. Отчего в ответ лишь отпивает уже остывающий чай, совсем не ощущая сладковатого послевкусия. Сладость сушеных трав капризно касается языка пустым теплом, а мысли роем крутятся в голове, всё отказываясь дать желанный ответ. Что-то было не так. Его не могли отравить, но человек внезапно взял и заблевал прямо во время завтрака. А даже если кому-то удалось отравить, то зачем? Когда перед Венионом еще был первый сын, а то и сам маркиз? Неужели он к своим немолодым годам умудрился упустить из вида крысу в своем же собственном доме? Но вместо сожаления или даже вполне ожидаемой досады, на красивом лице зацветает предвкушающая ухмылка. Поиграться в свои годы он совсем не против. Вот только все зарождающиеся ростком мысли мигом исчезают, стоит раздаться вежливому стуку в дверь. — Прибыл молодой господин Венион. Как вовремя. — Пусть входит. Очень вовремя. Его второй сын, Венион Стэн, всегда отличался большей сообразительностью, нежели его братья и сестры. Как и был куда ближе к своему отцу мировоззрением: быть лучше всех. Использовать всё. И никогда не жалеть ничего, что могло бы стоять на пути. Довольно просто, не правда ли? Так почему остальным его детям было это так трудно понять? Особенно Тейлору. Было в нем что-то слишком.. чужое, Маркизу незнакомое, отчего всякий раз он видел в нем не сына, а одного из копошащихся в грязи червей, на которых уже успел насмотреться. Подобные мысли, конечно же, не прибавляли ему радости. Впрочем, прямо сейчас Венион волновал его куда больше. Упади и он в его глазах, Вильям был готов собственным руками швырнуть всех детей прямо с утеса — всё равно от них не было особой пользы. Его сын, входя в кабинет, выглядел так же спокойно, как и всегда — уже это придавало ему спокойствие, которое последние часы медленно, но верно улетучивалось. — Отец. На губах Вениона уверенная, но все еще вежливая улыбка, а движения плавные, отдающие скромной сдержанностью, пока он приветствует отца легким поклоном. Сложно было увидеть в нем того самого юношу, который умудрился упасть в обморок прямо перед глазами собственной семьи. Но еще сложнее было, конечно же, самому Вениону. Точнее тому, кто сейчас должен был отзываться на это имя. — Выглядишь неплохо. В ответ Маркиз слышит тихую благодарность. — Ну и? – Вильям Стэн неспешно откидывается на спинку стула, скрещивая руки. Взгляд, обращенный на собственного сына, слишком внимательный, чтобы иметь хоть немного родительского тепла, - Желаешь ли как-нибудь объясниться? Еще никогда Майлзу не хотелось так сильно кого-то ударить. — Конечно, - произносит он чужими губами, прижимая заперчатанную руку к груди, незамысловатым движением указывая на себя, Вениона, - Вынужден признать: мой вид, да и сама ситуация, были на редкость.. неприятным зрелищем. Возможно, Вы даже найдете их разочаровывающими. Я понимаю. Но вместо того, чтобы сетовать на судьбу, я надеюсь использовать эту возможность — и не важно, кому именно принадлежала столь смелая попытка, — заставить их ответить за их жалкие потуги. Улыбка кажется Маркизу слишком уверенной, но он не хмурится. Он усмехается, утонченным движением убирая пальцы под подбородок, еле касаясь губ. При этом смотрит на сына сверху вниз, не скрывая собственного веселья. Майлза это раздражает до дрожи в костях, но он лучше чем кто-либо выдрессировал в себе привычку улыбаться тогда, когда хочется разразиться ругательствами, а посему дышит как можно глубже. И делает вид, что ничего не замечает. — Альберт сказал, что нет никаких доказательств отравления. — Я знаю, - Венион кивает спокойно, с присущим аристократу изяществом, а Майлзу остается лишь удивляться тому, что он на подобное способен, - Потому что это и не яд. Скорее всего, проклятье. — Проклятье... Взгляд у Маркиза на мгновение затуманивается, занятый раздумьями, но Майлз этого не замечает. Вместо этого он извиняется перед одним совсем уж неудачливым человеком, которому повезло встретиться на его пути в кабинет "отца". — Да. Видите ли, до меня дошел слушок, что мой дорогой старший брат находит одну жрицу достойной своей компаний. Жрицу бога смерти, если быть точнее. И из того, что мне доводилось слышать, она довольно талантлива в наложении проклятий. Маркиз в ответ усмехается. — И ты хочешь сказать, что тот, кому удалось выставить тебя в столь жалком свете — это Тейлор? — Ну, я не могу отрицать этого. Как и не могу сказать наверняка. Он все еще мой брат и один из Ваших сыновей, даже если кажется излишне слабохарактерным. Придумана эта отговорка была случайно, но она, кажется, срабатывает — в глазах Вильяма пляшут дьяволы, а изысканная улыбка на губах становится слишком похожей на усмешку. Сердце в чужой груди стучит бешено, послушно отвечая его чувствам, но улыбку Венион не убирает. Как и не убирает назад руки, готовые при минуте слабости начать жалко дрожать. Вскоре Маркиз пододвигается поближе. Стол, на который он облокачивается руками, незавидно заполнен бумагами, но обставленный порядок все же радует глаза. Хоть в глазах Майлза он не был лучше черта, ему ничего не оставалось, кроме как высказать уважение хотя бы за трудолюбие — ему-то самому эта черта недоступна. — Ты ведь прекрасно понимаешь, что сейчас говоришь? - вопрос лишь звучит как предупреждение, пока на губах у Маркиза играет ухмылка, - Сможешь ли потом ответить за свои решения? Венион отвечает такой же сладкой ухмылкой. — Конечно. Это не так уж важно — был ли это Тейлор, или нет. Смешон ли я сейчас, или нет. Все, что мне нужно, это использовать данный шанс, раз сейчас все принимают меня за слабака, при этом явно недооценивая. А затем заставить их всех ответить, ставя передо мной на колени. Разве этого недостаточно? Майлзу на мгновение кажется, что своими самодовольными речами он переходит черту, старательно кося под какого-нибудь нарциссического сноба. Но нет, Маркиз все еще спокоен. Лишь взгляд становится слишком жутким, ощущаясь иглами на гладкой коже. — Действительно. Этого более чем достаточно. — И я все равно планировал заставить его пасть, - пожимает плечами Венион, - Просто так вышло, что он сам просится под горячую руку, давая мне причину. И вполне хорошую. Своим отцом этого ублюдка он не признает, но вполне признает отцом Вениона, пока тот коротко кивает, все не лишая свое красивое, но раздражающее лицо не менее раздражающей улыбки. "Чертов засранец. Твой сын прямо тебе в лицо говорит, что планирует прибить твоего другого сына, а ты ему на это улыбаешься?" — Так уж и быть, я закрою глаза на эту маленькую ошибку, раз уж до сего момента ты справлялся достаточно хорошо. Маркиз вряд ли услышал его мысли, но все равно убирает улыбку с лица, с тихим вздохом откидываясь обратно — Так чем ты собираешься заняться сейчас? — Покупать свой билет на Небеса. На языке вертится едкое: "иронично". — Ясно, - голос у мужчины звучит нежно, как если бы тот действительно сейчас слушал лишь детский, невинный лепет, - Раз так, то сейчас тебе стоит вернуться к себе и отдохнуть, раз уж встал ты недавно. Позаботься о себе. Хочется скрипеть зубами, но с уст Вениона звучит лишь очередная скромная благодарность, а в ответ он слышит только сухое: "Хорошо". Но еще никогда Майлз не радовался любезностям так сильно, потому что они означали, что от него устали, желая как можно быстрее выставить за дверь. И Майлз вполне разделял эти чувства. Улавливая за собой шум закрывающихся дверей, Венион тихо вздыхает, наконец убирая с лица надоедливую улыбку. Даже щеки начинали болеть. А еще начинали дрожью покрываться руки, которые он до сих пор успешно сдерживал. Ему нужно было срочно остаться где-нибудь одному. — Молодой господин. Точно, тут же был этот дворецкий. Как его там называл Маркиз? Альфонсе? Альмер? — Проводи меня до кабинета, - в голосе Вениона нет и капли той вежливости, которой он осыпал маркиза, словно дешевым сахаром. Быстро пробегаясь взглядом с ног до головы, он не находит в дворецком чего-либо занимательного — обычный мужчина поздних пятидесятых - начала шестидесятых лет. Точно, Альберт. Либо Маркиз им дорожит, точнее, находит достаточно полезным, чтобы помнить его имя, либо у Маркиза хорошая память, что он заучивает имена своих слуг. Скорее всего первое, потому что не похож этот светловолосый мудак на того, кто расщедрится на каких-то слуг. Хотя, кто его знает. Дворецкий отвечает не сразу, чуть задерживаясь с ответом. Неужели он прогадал? Майлз не мог похвастаться своей памятью, а потому планировал переложить временную должность гида на кого-то вроде дворецкого. Но если это слишком странно... — Как пожелаете. С уст Вениона вновь срывается тихий вздох. "Раздражает". Действительно раздражает. Пока они идут по утомительно длинным коридорам, терпение Майлза начинает догорать, словно забытая всеми свеча, а посему, стоит ему только оказаться в кабинете, он резким движением срывает с шеи некое подобие галстука, облегчая одежду. Срочно требовалось больше пространства, срочно был нужен воздух. — Принеси мне холодной питьевой воды. И поживее. Ему нужно остаться одному и успокоиться. Ему нужно успокоиться. Нужно успокоиться, иначе... — Вы не желаете вина? - голос, прозвучавший сзади, сохраняет свое спокойствие, но некоторое удивление в тоне Майлз всё же замечает. Замечает и изумляется в ответ. С каких пор дворецкие вообще такие упрямые? Разве они не должны просто слушать и делать так, как говорят? Венион оборачивается почти сразу, не скрывая очевидную хмурость. А голос звучит и того холоднее: — А я сказал тебе принести вино? — Никак нет, молодой господин. Прошу прощения за свою заносчивость. На это Венион не отвечает, лишь машет рукой, говоря поторапливаться. Дворецкие — особенно тогда, когда они служат кому-то вроде Маркиза, — больше других должны думать о своих действиях. Был ли этот вопрос случайным, минутной слабостью, вызванной искренним изумлением, или все же намеренным? Да и Венион разве алкоголик? Майлз судил лишь по зеркалу, но этому парню было не больше шестнадцати. Они распивают вино уже в шестнадцать? "Ах, да какая разница!" Вслушиваясь в шум чужих движений, в скрип дверей, в отзвук уходящих шагов и любого возможного шума, Венион не успевает заметить, как начинает тяжело и резко дышать. Воздуха в легких будто не хватает, пока он идет ватными ногами вперед, почти ничего не осознавая. Пока не доходит до рабочего стола, облокачиваясь. Дыхание все не успокаивается, звуча так, будто Венион пробежал пару кругов вокруг здания, а не провел беседу с "Отцом". Да и выглядит он также: голова, будто дожидаясь, возвращает отвратительную мигрень, а проведенная по лицу рука убирает пот. Кажется, у него поднимается температура. Да, всего лишь температура. И никак не страх. Не тревожность, которая заставляет его свернуться и поддаться вперед, в последний миг вынуждая сесть на корточки. К счастью для его же наваждения, он не слышит собственное рваное дыхание, слишком занятый гулом в ушах и роем мыслей. Как и не чувствует неприятную дрожь, обуявшую все его тело, словно удав. Через мгновение, в комнате, полной неприятной тишины и сбившегося дыхания, звучит тихий, слабый голос, следующий сразу за судорожными вздохами: — Черт подери, что же мне делать...

___

Тейлор, облокотившийся об стену с книгой в руках, наслаждался желанной тишиной и уходящим закатом, позволявшим читать без нужды в свечах. Вечер был одним из его излюбленных моментов, потому что не было нужды заниматься обязанностями наследника, как и не было нужды с кем-то лишний раз беседовать. Нет, беседовать он любил, особенно если это касалось ненавязчивой, но всё же приятной темы. Да только большинство тех, с кем ему приходилось общаться, вызывали в нем во время разговора заметный дискомфорт, почти напряжение, не позволяющее расслабиться и быть собой. А потому он находил подобные мгновения одиночества своей отдушиной. Внезапно взглядом он замечает за окном карету и слуг, сопровождающих своего господина, что Тейлор невольно забывает о книге, задерживая свое внимание на этой маленькой сцене. — Он только-только встал, а его уже заставляют куда-то идти? Голос у Тейлора полон беспокойства, что ясно отражается на лице — волнуется он за брата искренне. Особенно после того, как тот упал прямо во время трапезы. После он хотел и навестить его, — но, услышав, что тот желает остаться один, смиренно ушел обратно. Потому что тому действительно нужен был отдых и покой. Но этот ребенок уже куда-то уходит? Тейлор, к его сожалению, не был близок с Венионом. Но все еще считал его братом. Даже если разговоры между ними были короткими и сухими, полными вежливых фраз, как если бы они общались с совсем чужими людьми. Считал братом, хотя были они совсем непохожи. Отличайся у них цвет волос или же глаз, вряд ли кто-либо признал в них братьев. Он вспоминает, как встретил его после завтрака, направляясь к учителю по имперскому языку. Тогда Венион, которого он привык видеть лишь в его безупречном виде, выглядел слишком бледно. На лице не было привычной улыбки, а взгляд, направленный вперед, был слишком холоден. Но Тейлор позволил себе упустить это из внимания, сосредотачиваясь лишь на бледности его лица. — В-Венион! Как ты? Почему ты уже— — Брат, - произносил Венион четко, без шансов на сопротивление, - Давай поговорим потом. Я немного занят. — Ох, хорошо... Тейлор давно не слышал от него этого обычного обращения "брат" и на мгновение даже растерялся, быстро пропуская дворецкого с Венионом дальше. И очнулся только тогда, когда те скрылись за поворотом. Но он прекрасно запомнил серьезное выражение лица, как если бы Венион шел сейчас не по делам, а на войну. Вспоминая эту короткую встречу, всё, что ему оставалось делать — лишь вздыхать, отворачиваясь от окна. — Он ведь всего лишь ребенок. Венион... Да и не только он, если быть честным: они все, будучи младшими для Тейлора, в его глазах старались слишком сильно, слишком много, что, наблюдая за этим, ему хотелось сказать, что им необязательно делать так много. Необязательно так стараться, соперничать друг с другом, забывая о собственном здоровье — потому что одного лишь Тейлора будет достаточно. Если он один.. Если Тейлор только приложит чуть больше сил, то, возможно, никто и не будет страдать. Ведь они родные, верно? Тогда наверняка можно будет договориться. Можно будет обойтись без лишних конфликтов! — от этой мысли Тейлор легким движением закрыл книгу, не пропуская глухой отзвук. Руки сжали теперь уже закрытую книгу. Может, есть еще шанс все, если и не исправить, то хотя бы облегчить? Тем временем Венион, старательно пытавшийся наслаждаться мягкими сиденьями, совсем не разделял настроение своего возможного брата. Для него в будущем не было надежды, да и ситуация, сейчас сложившаяся, особо не успокаивала. Скорее уж заставляла его тереть висок чуть сильнее, пытаясь унять нарастающую мигрень. Привычка до боли заполнять голову мыслями настигала его даже в другой жизни. Забавно. Почему он так уверен, что в другой жизни? Почему, например, не во сне? А потому, что у него не было выбора — его изначально поставили перед фактом. Еще тогда, когда он лежал в кровати без сознания, умом не ведая, где, черт подери, находится. — А ты неплохо справляешься, - внезапно звучит усмешка прямо в голове, как если бы с ним разговаривала сама пустота, заполняя все сознание. Этот чертов ублюдок..! — Да пошел ты... — Не будь таким грубым. Разве я не говорил, что, как и обещал, сделаю все, что ты пожелаешь? И свою часть я уже выполнил. А все, что тебе нужно сделать в ответ — всего лишь позаботиться об этом теле. — Нгхх... От чужого голоса, который был так непохож на человеческий, голова болела ещё сильнее. И насколько бы Майлзу не хотелось избавиться от этого напряжения, не покинувшего его с пробуждения, он не мог. И этот ублюдок - неважно, бог ли это, или какой-то всемогущий придурок, которому внезапно стало скучно, - действительно обещал ему. А Майлз действительно согласился. — Всего лишь позаботиться об этом теле, да..? Хаа.. Венион Стэн. Раз уж дракона он покупает только сейчас, значит, до начала сюжета настоящей новеллы как минимум еще года четыре, до полноценной войны — шесть. В оригинале Венион Стэн лишает своего родного брата ног, а после и жизни, к тому же сводя юного дракона с ума своими пытками. В новелле Венион Стэн лишается и дракона, и наследства. Затем его хватают, пытают, и последние годы своей жизни он проводит в тюрьме, где и умирает — последнее ему хорошо подсказывали воспоминания умирающего Вениона. Но тут... Венион Стэн... В этой жизни Венион Стэн не умрет. Не так рано, по крайней мере. Никто не будет пытать дракона. Никто не будет совершать покушение на собственного брата. И, когда придет время, Майлз со спокойной душой... Слышится тихий стук, сопровождаемый бесстрастным голосом: — Молодой господин, мы прибыли. Венион, сам того не замечая всё тянувший себя за волосы, наконец, отпускает бедные локоны, неряшливыми движениями пытаясь вернуть им изначальный вид. А затем устало вздыхает. "Да к черту все. Сделаю так, как хочу".