Омут

      — Годжо заебал, соглы? — Рëмен предлагает Нобаре мальборо, но та торжественно заявляет, что не курит. — Честно говоря, я к тебе в любом случае симпатии не испытываю. — Кугисаки прислонилась спиной к стене и скрестила руки на груди. Сегодня она в юбке, а Рëмен в водолазке с непомерно длинным рукавом, и от такого неожиданного прикида еë пробивает на усмешку.       — Предельно взаимно, — он отвëл безразличный взгляд. — Какое у тебя задание?       — Ты уверен, что это целесообразно обсуждать тут, в школе? — Она огляделась, но, похоже, на крыше лишних ушей не было — до занятий от силы минут семь, ученикам сейчас тут делать нечего.       — Любые другие встречи будут слишком подозрительны и привлекут ненужное внимание, если ты, конечно, не хочешь притворяться моей девушкой, — рявкнул Рëмен.       — Боже упаси, не завидую твоей бывшей. Хотя, почему бы, она же бывшая, — усмехнулась Кугисаки, но быстро остепенилась — похоже, Рëмена это не задевало.       — К делу.       Нобара фыркнула, пока Рëмен отпивал энергетик. Он выглядел невыспавшимся. Снова. Мысль о том, что очередному зеваке не повезёт сегодня попасть под горячую руку, странным образом подогревала интерес — зайдёт сегодня этот псих дальше, если никаких Фушигуро рядом не будет?       — Моя цель — связаться с неким Махито и передать ему информацию о планах перехвата товара на границе Ивате и Мияги. После того, как они изменят маршрут и успешно обойдут «засаду» с партией на полторы сотни лямов, я должна буду запросить доступ к информаторам и потихонечку сливать всë Годжо, пока не дойду до Гето — а там уже и финальная операция, и чуть больше чем через полгода я буду кататься по Парижу с огромной кучей денег и одобренным зачислением в Токийский. — Кугисаки мечтательно улыбалась, перекатываясь с пятки на носок.       — Махито, значит. — Рëмен раздражëнно потушил сигарету об стену и закинул бычок в пустую банку. — Когда встречаетесь?       — В пятницу.       — Пиздец.       — А что такое?       Рëмен думает о том, какое это забавное совпадение — ведь он видится с Ураюме ровно в тот же день; он, наконец, согласился на встречу — та бы не отстала, да и ему самому уже надоело кататься к Гето и ловить на себе эти укоризненные взгляды глаз цвета красного дерева. Им обоим станет намного проще, если расставить все точки над «и», но, честно говоря, Рëмен был бы не против взаимно игнорировать друг друга до тех пор, пока они к этому не привыкнут. Или хотя бы выколоть эти глаза — цвета красного дерева.       — Забей. Иди на урок.       — А ты?       — А хуле я.       — Так, милок, послушай, Фушигуро неделю с твоей парты глазëнок не сводил не для того, чтоб ты тут характер показывал. — Кугисаки взяла расслабленную руку Рëмена, и, под заглушаемое звоном колокола ворчание — а ворчал Рëмен громко — повела его в класс; тот, впрочем, возражал недолго — скорее механически, ведь от одного этого имени мысли превращались в кашу.       Фушигуро Мегуми.       Фушимуро Гегуми, блин.       Рëмен был отстранëн на неделю. За это время не было и дня, когда Годжо не тусовался в доме Итадори, приглядывая за тем, чтоб лишний раз буйный ребëнок из дома не выходил. Юджи был вне себя от радости — ему нравилась компания Сатору, похоже, он был единственным среди этих детей, кто точно улавливал его волну. В свободное от школы время они вместе играли в «какой-то там генш» и симпили на Беннета и Розарию, Юджи учил его готовить — всë заканчивалось чаще плачевно, но однажды Годжо даже не сжëг лук в зажарке, и вышел неплохой омлет — а перед отъездом Годжо, как правило, они разговаривали о мелочах за чашкой чая или горячего шоколада. Частенько темами таких разговоров становился Фушигуро; в такие моменты Рëмен любил внезапно помыть посуду, видимо, попутно стирая рукава домашней толстовки, или походить из одного конца дома в другой в поисках «этой хуеты ебучей а блять забей всë равно не поймëшь».       Он не писал ему ни разу с того самого момента. Раздражение и презрение в лице Мегуми так сильно отпечатались в памяти, что каждый раз, когда он собирался залезть в диалог и прочитать эти пятьдесят сообщений, сердце дëргалось, как при ударе дефибриллятором, и руки откладывали телефон от греха — Сукуна называется — подальше. Он увидит его впервые за неделю, и ему очень не хочется отвечать на его ежесуточные «доброе утро» и «спокойной ночи» в глаза — потрясающие в разных смыслах. Рëмен не понимал, и оттого нежная рука, положившая его больную голову на своë плечо, в тот момент была как раскалëнная кочерга или, может, когтистая лапа ястреба. Рëмен старается замедлить Нобару, неумолимо приближающуюся к кабинету, но не может, потому что на самом деле уже сам ведëт еë.       — Извините за опоздание! — Нобара прямо прошагала к своей — некогда сидевший за ней ученик теперь нуждается в больничной койке вместо стула — парте, а Рëмена с шëпотом «извинись» и лëгким ударом по спине отправила к себе. Во-первых, класс заполнился аплодисментами (быстро прерванными рявком Рëмена на всю аудиторию); во-вторых, до Рëмена поздно дошло, что именно — кого именно — имела в виду девка.       Быстрый взгляд, брошенный за спину, уловили глубокие синие глаза птенчика. Рëмен нахмурился и посмотрел на доску, рядом с которой уже начал распинаться учитель.       Мегуми записывает, слушает, но не сводит глаз — спина Рëмена сутулая, стрижка на затылке выглядит странно, руки выводят что-то в тетради, но явно не по теме. Он не оборачивается больше ни разу за оставшийся урок, да и по окончании тоже. Юджи переговаривается с Нобарой во время перемены, а Мегуми сидит и смотрит; руки у него как у больного паркинсоном, но он не двигается с места.       — Гляделки обычно глаза в глаза, а не глаза в затылок, — Нобара оказывается прямо у уха, получая ручкой по лбу. — Дурак, что ли?! А если б глаз выколол?       — Чего подкрадываешься? — Мегуми шипит, стараясь не привлекать лишнего внимания.       — Ну хотя бы не разглядываю ничей андеркат.       — Не разглядываю я его.       — Испепеляешь?       — Замолчи.       Кугисаки полминуты методично шлëпала подошвой пол, пока Мегуми не сдался:       — Это сложно.       — Понимаю. Быть идиотом весьма проблематично, — протянула Кугисаки; Мегуми оставил это без внимания. — Дай ему время, ладно? Если он сам не решится — значит, и нервов твоих он не стоит.       Успокаивающий голос Нобары в этот раз звучал совсем рядом. Она улыбнулась ему, кладя руку на плечо, и это помогало — Фушигуро расслабился. Он подумал, что, наверное, он на самом деле слишком многое в Рëмене не знает, а потому идеализирует, но одна вещь не давала даже толком заснуть:       «я не понимаю».       Он пообещал разобраться, но сбежал при первом звоночке; как он может просить доверия от кого-то вроде Рëмена, когда сам поступает подобным образом? Он, конечно, писал огромные сообщения о том, как ему жаль за собственную несдержанность, но стирал их, вспоминая, с какой неприкрытой жестокостью его нога раз за разом делала из того парня отбивную; после такого мысль оставалась одна: вполне возможно, Рëмен не заслуживает и капли той заботы, что просыпается внутри Мегуми с каждой мыслью о его уставшем лице и нежно — нецелованных губах, и круг замыкается. Раз за разом одна и та же цепочка мыслей, а вывода нет — его может дать только этот человек, и, если всë пойдëт в том же духе, проснувшись в следующий раз, Рëмен не увидит никакого пожелания «доброго утра».       «Так всë начиналось. Мимолëтная вольность, не больше. Не произойдëт ничего плохого, если всë вернëтся на круги своя», — Мегуми слышит звон и почему-то оборачивается на Юджи. Тот внезапно отводит взгляд на доску. Фушигуро тоже. Как же всë, блин, трудно.

***

      На большой перемене крыша заполнена учениками. Нобара идëт туда в компании Юджи — вернее, она тащит его за шкирку, как ленивого кота, то ли из принципа, то ли от отчаяния не желающего использовать для передвижения ноги.       — Ну, выкладывай. — Она приземляется на задницу и начинает разворачивать бенто.       — Да что выкладывать-то? — Юджи глядит в небо так расстроено, что хочется погладить его по голове и прижать к груди, но ещë хочется кушать, так что Юджик подождëт.       — Что у вас за любовный треугольник такой, как «что». — Заметив, что Итадори всë ещë игнорирует свой бенто, Кугисаки, жуя, положила на него глаз.       — К-какой ещë треугольник? — На лбу выступила испарина. Как же тут жарко.       — Мне серьëзно нужно повторять? Да невооружëнным глазом заметно, что у вас троих какая-то больно недружеская химия. Ну нет, вас с братом-то я понимаю, — Юджи ударило током на сотую секунды, — но, видимо, у Итадори на роду написано влюбиться в Мегуми, да?       — Всë не… — боги, это же Нобара, на что он вообще надеется? — Ну, вернее, я не знаю, как именно всë… Но, если говорить о Фушигуро, то он, ну, в общем, это, как сказать, как бы, ну, может, чуть-чуть больше, наверное, чем по-дружески, думаю, но, короче, да, полагаю, он мне, типа, ну, да, нравится.       Кугисаки успела съесть почти весь рис. Вообще-то, она довольно быстро ест.       — А с твоим братцем что?       — Ничего не знаю, — Юджи сморщился. Похоже, до Нобары, наконец, начало что-то доходить.       — Я поняла. — Она сложила палочки. — Но ты же видишь это, правда? То, что он испытывает к твоему брату.       Юджи стискивает челюсти, сжимает пальцы в кулаки, пытаясь расцепить, видимо, сросшиеся друг с другом палочки.       — Ну, не переживай ты так. — Она обняла Юджи за плечо, присаживаясь ближе и перекладывая обед Юджи себе по другой бок. — Не похоже, чтобы у них всë было гладко. — Юджи это не воодушевляло. — И потом, твой близнец тот ещë подонок, и, если уж и доверять кому-то из вас малышку Мегуми, то уж лучше тебе. — Он ощутил, как его потряхивают за плечо. — Не вешай нос, ладно? — Их взгляды встретились. — Если что — я рядом, мой номер у тебя есть. В естественный ход вещей я вмешиваться не стану, конечно, но если сердце любит — кто я, чтобы отказывать ему в помощи?       Юджи улыбнулся, падая головой на плечо Нобары под еë настойчивые касания. За мыслью о том, какое приятное тепло разливается в груди от простого нахождения рядом с этой девушкой, он почти проворонил нападающую на его еду грабительницу.       Другому же Итадори было не до обеда.       — Ты не голодный?       Чтобы представить, насколько неловко после этих слов ощущал себя Мегуми, достаточно вспомнить, что это первые слова, что точно дошли до Рëмена с того самого дня. Фушигуро разворачивает обед, садясь на лавочку рядом с Рëменом и получая в ответ мотание головой.       — Мегуми. — Звучит грубо, но в свою сторону Мегуми агрессии не замечает. Рëмен вспоминает слова Нобары; Рëмен вспоминает, как обычно люди извиняются; Рëмен захлëбывается в дыхании, пряча лицо в ладони и мотая туда-сюда голову.       В голове Фушигуро всю неделю выстраивалась картина того, как он отреагирует на его извинения, но совершенно игнорировался факт того, что Рëмен, блять, не сделает этого — отнюдь не оттого, что не может, совсем нет; причина предельно проста и на поверхности, и Фушигуро винит себя за то, что не заметил этого раньше, что не распознал этого при одном только взгляде на него тогда, во время инцидента, а ведь мысль донимала его без остановки — мысль о том, что катализатором действий Рëмена стал он, Мегуми. Его гнев не был безосновательной вспышкой ярости; Рëмен проявил жестокость ради него. Если учитывать, что эмоциональный интеллект у него скорее как у полудикого зверя, то и все последствия, и нынешнее поведение становятся ясными, как небо после дождя; Рëмен, может, разумом и понимает, но чувственно не способен установить взаимосвязь между попыткой услужить Мегуми, быть полезным, и реакцией самого Мегуми на такое поведение: собаку отругали, когда та принесла тушу мëртвой белки хозяину, и собака забивается в угол, не понимая, что сделала не так.       А ещë собаки не разговаривают — и, следовательно, не могут произнести слов извинения.       Мегуми аккуратно касается рукава на запястье Рëмена, чувствуя, как напрягается вся рука, и бережно тянет вниз, заставляя его открыть лицо — вторая ладонь отнимается сама собой. Похоже, он уже не выдерживает этот разговор. Набравшись смелости — или какой там у него для этого аналог — он медленно повернулся к Мегуми и заговорил:       — …руки болят. И шея тоже.       Рëмен стягивает кожанку, и его лицо не выражает ни одной понятной Мегуми эмоции.       Впрочем, лицо самого Фушигуро выглядит не лучше после того, как Рëмен закатывает рукава по локоть.       — Годжо следил за каждым моим шагом, лишний раз не дëрнешься и я подумал, что, раз я не могу сделать это с кем-то другим, когда так хочется…       В тëмных глазах читается ужас. Он видел раньше — у некоторых одноклассниц, тонкие и короткие, — но никогда ничего такого же не встречал. Длинные, ещë розовые и кошмарно рваные — обе руки украшают глубокие шрамы, и Мегуми жутко осознавать, что Рëмен просто впихивал нож в руку до изгиба, вряд ли даже вникая, насколько это глубоко; вероятно, он даже доходил до кости, царапал еë, каким-то образом скрывал крики от Сатору и Юджи, возможно, он и вовсе не чувствовал боль — Мегуми решается оторвать взгляд лишь для того, чтобы взглянуть на шею. Ему странно представлять, как Рëмен, стоя перед зеркалом, наклоняет голову, приставляет нож и начинает вести с нажимом прямо по постриженному затылку, ощущая, как кровь стекает по шее, смотря, как она пачкает пол, и — почему-то Мегуми совершенно уверен — психопатично хихикая.       Руки, как две дрожащие на ветру соломинки, без лишних слов опускают изуродованные теперь не только татуировками запястья; губы вздрагивают в попытке дать мыслям обрести форму, но ничего внятного он так и не произносит, лишь бегает туда-сюда бусинками зрачков, снизу вверх, по рукам проходясь с остротой и волнением, отворачивается, но ни в коем случае не отпускает ладоней.       — Я всë время хочу заставить что-нибудь испытывать боль. Мне хорошо от этого.       Фушигуро прижимает сильнее, закрывая глаза.       — Но когда я думаю о тебе, то мне хуëво, и я пытаюсь адаптироваться.       — Успокойся.       — Это, блять, пиздец как больно. — Он смеëтся.       — Рëмен. — Мегуми берёт его за плечи, а тот — смеëтся. — Пожалуйста, послушай меня. — Смех утихает. Кровью пропитанные глаза смотрят на него. — Прошу, не делай этого больше. Звони мне, если вдруг захочется, приезжай, не знаю, можешь ночевать в моей кровати, но только не делай. Я обещаю взять трубку в любое время дня и ночи, слышишь?       Юджи просит остановиться, а потом лежит в больнице. Рëмен начинает смеяться.       — Ты. Меня. Слышишь? — Смех тут же сходит на нет.       Рëмен кивает.       Фушигуро вздыхает с облегчением. Глаза опускаются на исшрамованную кожу, и Мегуми, не слишком понимая, что делает, подносит раны к своим губам. Легко, невесомо дотрагиваясь, он заставляет Рëмена затаить дыхание — бояться спугнуть; один брошенный беспокойный взгляд улавливает смешанные ощущения на лице Рëмена, и Мегуми решает прекратить — сейчас не время и не место.       — Ты их обрабатываешь? — Интересуется он, закрывая обед, к которому так и не притронулся.       — Утром и вечером. — Рëмен натягивает рукава обратно, а затем и кожанку.       — Хорошо. Если вдруг понадобится помощь — я умею перевязывать.       — Думаю, бинты бы смотрелись лучше этой душнятины, — оттягивая ворот.       — Как насчëт сегодня после занятий?       — Я могу спихнуть Юджи на ночëвку к девке.       — Отличная идея. — Мегуми встаëт. — Извини, что я так плох в этом, но, если честно, мне самому не помешала бы помощь специалиста. Ну, так иногда говорит Годжо. — Он бросает обыденный взгляд на Рëмена, и тот выглядит спокойным и, на удивление, — не уставшим.

***

      — Ты любишь больше суши или пиццу? — Нобара сидела в домашних майке и шортах над флаером с телефоном в руках.       — Мне всë равно, — бросил Юджи, вытирающий голову. На нëм старая растянутая футболка с потрескавшимся принтом какой-то айдолки. — Может, у Годжо спросить?       — Точно, — отметила она и убежала с флаером в руках, оставляя Юджи одного в комнате, которую делит с Мегуми.       Юджи был здесь, и немало, но по большей части до инцидента с Цумики; после он едва ли раз в пару месяцев мог поймать момент, когда Мегуми не устал, и предложить посидеть у него вместе. Тогда в комнате ещë было место для футона, но сейчас необходимость в нëм пропала; Юджи на протяжении всего вечера чувствует нескончаемое тепло от того, что этой ночью он будет спать в кровати Фушигуро. Ему кажется это нечестным, он не ощущает полной радости, как если бы Мегуми сам позвал его уснуть рядом с собой, но одна мысль не даёт накручивать себя долго — Мегуми, вообще-то, сам это предложил. То есть, он был не против. То есть, он тоже думал об этом, не испытывая отвращения.       Юджи садится, как бы на пробу мягкости матраса, и ощущает, как его булочки погружаются в облака. Разнывшиеся вдруг мышцы требуют распластаться на постели, как сырое филе на гриле, и школьник не способен этому сопротивляться — он полностью окунается в нежность ложа Фушигуро, забывая, что, вообще-то, они с Кугисаки там что-то ещё планировали.       Та, кстати, возится с Годжо — они уже четверть часа мутузят несчастный флаер в попытке выбрать что-то одно или хотя бы прийти к компромиссу. Годжо настаивает на роллах, но Кугисаки показывает ему на пиццу с сосисками, бобами и яйцами и спрашивает, как это можно променять на какой-то там рис с тунцом или огурцами. Спор приобретает в их головах планетарный масштаб, но Нобара, вспомнив про Цумики, размашисто бросает флаер на стол и вытягивает руку в кулаке.       — Вызываю тебя на поединок.       — Правда думаешь, что тебе удастся? — ухмыляется Годжо, разминая пальцы.       — У меня пятидесятипроцентный винрейт.       — Но против меня он едва ли до сорока дотягивает, помнишь?       — Не медли.       Серьёзность зашкаливает. Годжо неторопливо вытягивает аристократичный кулачок перед собой, и, считая хором с Нобарой до трёх, видит: у неё ножницы. У него бумага.       — Чёрт, — шипит он, доставая телефон. — Я закажу и то и другое.       — А сразу ты так сделать не мог?       Сатору не слушает — после недолгих гудков он озвучивает заказ значительно длиннее того, что они только что тут обсуждали. Нобара заглядывает в холодильник в поисках своего йогурта, и, находя его, оборачивается как раз тогда, когда Годжо закончил звонок.       — Как ты себя чувствуешь? — Он снимает очки и потирает переносицу.       — Прекрасно, — делая пару глотков. — А что?       — Осталось меньше двух суток. Ты готова? — Кугисаки глядит в бутылку так, будто в ней можно отыскать бриллиантовые серьги. — Как никак, твоя первая миссия таких масштабов.       — Не переживай об этом. — Не найдя серёжек, она снова глотнула. — В конце концов, если провалюсь — придумаем что-нибудь, либо я умру, и тогда думать придётся вам. — Она подмигнула. — Ладно, позовёшь, когда привезут, у меня дела там. — Кугисаки поспешила к себе в комнату, но была остановлена полужалобным стоном:       — Погоди, Нобара!       — Чего ещё? — Она надула щёку.       — Как там с Рёменом? Нормально всё?       — Он почти весь день был с Фушигуро, спроси его.       — Ты же знаешь, он со мной не разговаривает, — Сатору откинул голову назад и обмяк.       — Тогда это ваши проблемы. Про этого психа я ничего не знаю, мы только обменялись информацией о заданиях. — Её голос был весьма твёрд и холоден, что давало Сатору понять — хороших напарников из них не получится.       Рёмен вёл себя необычно — в последние дни он даже не попытался нарушить запрета на спонтанные драки, большую часть времени проводил дома и, похоже, не буйствовал; по крайней мере, Юджи в больницу не попадал, а дом не красился разрушениями. Смотря на это, Годжо медленно приближался к тому состоянию, в котором он способен поверить, что этот ребёнок меняется в какую-то сторону, но не в самую худшую. Он не уверен, что это можно назвать улучшениями — возможно, он просто ходит по горизонтали, не поднимаясь, но и не падая; как если бы идеалом было пойти по воде, а полным провалом — лечь на дно, Рёмен плавал, или, может, просто держался на месте, но снаружи — с берега — кажется, что рябь на поверхности — настоящие перемены, а не искажения от водяных колец.       Нобара, наверное, была единственной, кто на самом деле мог бы заглянуть под воду, не ныряя, и понять, что Рёмен только шевелится, а потому ничего хорошего от него ждать не стоит.       Это не было проницательностью, скорее, недоверием или осторожностью в выборе близких, но с неплохой долей интуиции. Кугисаки легко заводила неприятелей, могла дать сдачи, любила проявлять инициативу и никогда бы не позволила кому-то оказаться безнаказанным, если тот навредил дорогим ей людям. С Юджи и Мегуми всё было просто: они парни хорошие, к тому же друзья, и никогда бы злого умысла в её отношении не проявили, но Рёмен — Сукуна — самый настоящий «двуликий»; причём даже если вдруг удастся заглянуть под маску жестокого и беспринципного ублюдка, под ней ты увидишь только необузданную жажду крови и неиссякаемую злость, в любой момент готовую обрушиться на буквально кого угодно. Он был непредсказуем; хоть Годжо и пытался держать его на коротком поводке, на самом деле он никогда не был уверен, сорвётся это дикое животное вдруг или нет. Никаких по-настоящему серьёзных рычагов давления ни у кого на него не было, потому что невозможно заставить буйного психа постоянно подчиняться, дёргая за какие-то ниточки, которые сам себе надумал. Рёмен разорвёт их, разгрызёт клыками, порвёт тебе лицо и от души посмеётся над твоим истерзанным трупом. Любой разговор с ним — игра в русскую рулетку; любая встреча — повод писать завещание; любая попытка контролировать — всё равно, что общаться с голодным гепардом, которого сдерживает цепь, произведённая на заводе по изготовлению шнурков. Годжо думает, что однажды у него не останется ни одного звоночка, и в какой-то момент Рёмен сорвётся, Рёмен натурально съедет, и это будет только его — Сатору — вина.       Кугисаки заваливается в комнату с шумом — спешит рассказать Юджи свежеиспечённые спойлеры — но быстро обнаруживает, что сосед крепко заснул. Мысль о том, что они не поболтают сегодня о грядущем признании, садит в Нобаре грустинку, но пицца, которую она сможет в гордом одиночестве уплетать за просмотром последнего сезона «Тьмы», греет сердце и желудок. Может, она оставит Юджи пару кусочков, на утро, но это уже зависит не от неё.       Юджи ворочается на кровати. Кугисаки замечает, что тот разворошил всю постель, но так и не удосужился накрыться — форточка открыта, комнату уже наполнил прохладный воздух, и ступни у Нобары тоже замёрзли, несмотря на тёплые тапочки. Кугисаки ставит йогурт на чистый рабочий стол, где тот кажется какой-то глупой шуткой, и, подойдя к кровати Юджи, мягко накрывает его одеялом. Наклонившись, чтобы пожелать спокойной ночи, она замечает странные следы на его шее и запястьях — как будто кто-то довольно часто, с какой-то периодичностью оставлял царапины на одних и тех же местах. Она решает не будить Итадори и даже выключить свет. Этот парень — похоже, она не ошибалась; она не знает, насколько в курсе Мегуми о том, как много мальчишка ему не говорит, но, видимо, эти вещи были достаточно серьёзными, если он так сильно пытается скрыть их. Нобара улыбается, напоследок глядя на спящее лицо. Сейчас он спокоен, и, возможно, в какой-то мере даже счастлив. От осознания этого на душе становилось теплее.

***

      Пальцы Мегуми, как у настоящего медбрата; они так ловко управляются с бинтами и ножницами, что Рёмен невольно вспоминает, что тот каждый день меняет компрессы на Цумики. Словно прочитав его мысли, Фушигуро говорит:       — Может, мне стоит поблагодарить сестру за навыки санитара. — Он улыбается, закрепляя кончик бинта. — Готово. Не давит?       Рёмен мотает головой и смотрит, как Мегуми собирает аптечку. Затем оглядывает предплечья, вытянул — чуть ниже локтя теперь всё в чистой белой перевязке, и на контрасте с рукавами чёрной футболки это смотрится необычно охуенно; он и раньше замечал шарм в белых вкраплениях абсолютно чёрного силуэта, но специально на этот шаг не решался. Честно говоря, заебись он и в этот раз — достал бы где-нибудь и чёрные бинты.       — Помнишь я как-то сказал, что у тебя красивые руки? — Рёмен валится на кровать, не доставая головой до подушки, и, вытянув вверх руки, кивает. — Они всё ещё классные, слышишь? — Фушигуро садится рядом, неторопливо укладываясь выше, так, что теперь лицо Рёмена примерно на уровне его груди.       — К чему ты это?       Мегуми хихикает.       — Да так. — Взгляд падает на розовую макушку. — Мне просто очень много в тебе нравится.       Рёмен задышал чаще, понимая, что эти слова от него — от Фушигуро, мать его, Мегуми — звучат иначе настолько, насколько это вообще возможно; никогда и ни от кого услышав что-то подобное у Рёмена бы не затрепетало что-то в лёгких, и дыхание б не спёрло, и руки бы не задрожали, и глаза б так широко не открылись. Фушигуро имеет возможность наблюдать лишь часть всей реакции Рёмена, но и этого хватает — Мегуми кладёт руку ему на голову.       Рёмен реагирует на это движение, поднимая взгляд на Мегуми. Всё, что в нём от дикого зверя сейчас — лишь любопытство и, может, капелька растерянности. Он разрешает мягким касаниям опуститься к уху, провести по раковине, дойти по скуле до шеи, поскрести ноготками под подбородком. Рёмен поворачивается на бок, чтобы грубой ладонью бережно отодвинуть край футболки Мегуми и провести по его животу, и сейчас, уже почти ночью, мысль закрадывается в голову, до этого пустую от подобных соображений. Рёмен поднимается на локте, задирает футболку Мегуми почти до сосков и, пока тот пытается выровнять дыхание, припадает губами к выступающим рёбрам. Дыхание идёт нахуй — воздух разом выталкивает из груди, и приходится так же резко вдохнуть, заставляя сухие губы мазать по нежной коже; невесомые касания спускаются ниже, затем вновь поднимаются, и самое мучительное — никакого, мать его, языка. Это чувство похоже на щекотку, подвох лишь в том, что ни смеяться, ни вырываться, ни криком просить перестать не хочется — наоборот, если крик и просится, то только от непрекращающегося удовольствия. В голове Мегуми всплывает вопрос, и он не задумываясь его озвучивает:       — Что ты делаешь? — без упрëка, без попытки задеть. Рëмен поднимается, чтобы перекинуть ногу через бëдра мальчика и на коленях встать над ним; разглядывая распластавшееся тело под собой, он отвечает:       — Ты охуенный. — Плоский живот, раскинутые по постели руки, поднимающаяся и опускающаяся в неровном дыхании грудь. Рëмен переводит взгляд на лицо мальчика — весь красный, глаза полузакрыты, влажные губы открыты в жадной попытке дышать. — Это неприятно?       — Это охуенно, — выпаливает Мегуми, улыбаясь и обнажая ровные зубки. Рëмен медленно опускается к другому боку, дотрагивается, слыша неровный вдох, ведëт ниже — почти к самой тазовой косточке, но вдруг сворачивает к животу; Мегуми сгибает ноги и тянет простынь так сильно, что она вот-вот порвëтся, когда жаркие губы проходят чуть выше края шорт. Мегуми чувствует, как болезненно тянет в паху, и ему с одной стороны страшно — он не знает, как далеко это зайдëт, но с другой — боги, он никогда не чувствовал себя лучше.       — Где ещë? — Мегуми посмотрел на выпрямившегося Рëмена и без задней мысли сел, оказываясь непозволительно близко к его ширинке; впрочем, прямо сейчас он лишь снял футболку, выбросил еë к стенке и упал обратно так, что матрас на жестковатой постели упруго подбросил его лопатки. Он повëл острым плечом, не сводя опьянëнного взгляда с Рëмена.       — Здесь.       Рëмен слушается. Только-только успокоившееся сердце опять забилось в бешеном темпе, стоило Рëмену дотронуться до плеча мягким поцелуем; он быстро понял, что кожа на плечах у Мегуми не такая чувствительная, а потому решил, что подключить зубы будет хорошей идеей. И оказался прав. До ушей Рëмена донеслось громкое «Ха!» когда острые клыки слегка надавили на белую кожу, и Мегуми тут же зажал себе рот ладонью. Перебинтованная рука мягко обхватывает худое запястье, оттягивая его от лица:       — Не бойся. — Лëгкое касание совсем рядом с ключицей, отдалëнно напоминающее поцелуй. Мегуми вздрогнул, шумно и рвано выдохнув:       — Л-ладно.       Рëмен поднялся вновь; взгляд задержался на сосках — розовые горошины так и напрашивались хоть на одно касание, но Рëмен не станет, пока Мегуми не попросит сам.       — А теперь?       Мегуми недолго глядит на Рëмена, улыбаясь и переводя дыхание, но это совершенно бесполезно — он уже не может охладеть, не может успокоиться; отвернувшись, он открыл шею. Первое, что он ощутил после горячего выдоха — язык; по позвоночнику прошлась волна мурашек, ноги напряглись, а дышать стало совсем невозможно — только стонать. Сама идея, что это приносит столько удовольствия, вынуждала его улыбаться — в конце концов, они до сих пор обходятся лишь поцелуями да объятиями, а это едва ли больше того, что Фушигуро позволил бы Юджи при определëнном стечении обстоятельств. Рëмен аккуратно прикусил тонкую кожу, вынуждая Мегуми почти плакать от наслаждения; мальчик хныкал, жмурился, и в один момент, не выдержав, вплëл дрожащие пальцы в короткие волосы Рëмена, совсем чуть-чуть надавливая. Этого было недостаточно, чтобы касание стало жëстким, и безнадëжность попытки только усилила эффект — Мегуми громко вскрикнул, стоило Рëмену сомкнуть губы и провести ими от основания до челюсти, и ногтями провëл ему за ухом, взяв лицо ладонью. Рëмен отстранился так, чтобы давать Мегуми трогать его, но тот едва мог шевельнуться. Тогда, скользнув ладонью под лопатки, он приподнял мальчика так, чтобы тот услышал его шëпот:       — Перевернëшься?       Мегуми кивнул; тут уж без задней мысли никак — теперь стоит ему лишь слегка приподнять бëдра, как он поймëт, что не один тут страдает от возбуждения. Сильные руки надавливают на талию, вынуждая лечь на живот, и теперь как бы мальчик ни изгибался, всë, что он может — несильно оттопырить зад и чутка свести лопатки. Рëмен глядит на Мегуми, прежде чем опуститься к пояснице, и понимает: это податливое, нежное и совершенно невинное тело — совсем не то же самое, что он видел каждый раз до этого; он думает о случайных девушках — не то, он думает о девке — тоже не то, он вспоминает Юджи — нет, совсем не то, но Мегуми — да. Пальцы проводят по талии, мальчик стонет в подушку; губы дотрагиваются до кожи, и Мегуми словно прошибает — здесь особенно приятно, ощущения в десятки раз сильнее тех, что были до этого — в самом лучшем смысле. Мегуми никогда прежде не чувствовал себя такой куколкой в крепкой хватке, но осознание того, что за всë это время ничто ни разу не прикоснулось к его члену, даëт понять, насколько Рëмен с ним осторожен. Мегуми, блять, опять держит стон в себе.       Рëмен идëт выше, опираясь одной рукой на лопатку Мегуми, а другой обхватывая его с внутренней стороны бедра, заставляя отвести его в сторону. Мокрые губы в сочетании с обжигающим дыханием выбивают стон за стоном, а, когда он носом проходится по позвонкам, последние остатки трезвости пропадают и на краю сознания. Рëмен ловит каждую реакцию — губы Мегуми влажные, слюнка капает из незакрывающегося рта на подушку, глаза мокрые, лицо красное, плечи напряжены, рëбра дрожат, и Рëмен, наконец, делает это. Пальцы, забираясь под шорты, аккуратно сжимают выпирающие тазовые косточки.       — Боже… — хнычет Мегуми громко, не в силах больше держать слëз. Рëмен целует его шею, беззастенчиво спуская края шорт ниже, но не намного. Язык ведëт по исцелованной шее, Рëмен вылизывает еë, кусает, и Мегуми понимает — ещë немного и он перестанет что-либо чувствовать. — По-до-жди, — просит он на рваном выдохе.       Рëмен останавливается, медленно поднимаясь. За ним садится Мегуми, полностью обнажая перед ним свои дико сексуальные изгибы. Обернувшись к Рëмену, он берëт его за полы футболки и, глядя в его глаза своими — слëзы ещë не высохли — тянет вверх. Только сейчас Рëмен понимает, насколько нежность его собственных рук ничтожна в сравнении с Мегуми. Это ангельские касания, он впервые чувствует нечто подобное настолько остро — возможно, всему виной близость секунды назад, но отрицать, что подушечки его пальцев созданы, чтобы сжимать мыльные пузырьки, невозможно. Мегуми держит руки на плечах Рëмена и смотрит снизу вверх — неуверенно, может, чересчур осторожно, и это не оставляет Рëмену выбора.       Ему невыносима мысль сделать больно птенчику.       — О чëм ты думаешь? — Мегуми смотрит спокойно; ни улыбки, ни влаги в глазах — он такой, как сегодня днëм, он по-настоящему беспокоится, и это неправильно.       — Ты… — Рëмен ищет слова. Он, вообще-то, не думал ни о чëм — скорее, чувствовал, а с выражением этого у него огромные трудности. — Тебе не больно?       — В каком смысле? — Да если бы он, блять, знал! — Ты не сделал мне больно, я не поэтому попросил остановиться.       Губы складывались беспорядочно, выдавая бардак в голове Рëмена. Мегуми обхватил его лицо ладонями.       — Я не хочу сделать тебе больно. — Рëмен держит руки внизу. — Я обожаю делать больно. — Взгляд холодный — глаза в глаза. — Мне нравится слушать крики, меня возбуждает вид крови, я наслаждаюсь полудохлыми телами. — Он опускает руки Мегуми — они даже не дрожат. — Я люблю убивать и у меня это получается. — Рëмен легко давит Мегуми на грудь и заставляет лечь — у того даже не сбито дыхание. Он нависает над ним, над этим смелым и не колеблющимся взглядом, но и сам не отступает. — Но не с тобой.       Рëмен разглядывает лицо напротив.       — Я не могу заставить тебя. Не могу принуждать. — Он упирается лбом в плечо Мегуми, и тот удивляется. — Не смогу, если ты пропадëшь.       Губы растягиваются в улыбке.       — Не хочу без тебя.       Не двигаются. Ни один, ни другой. Рëмен чувствует, сколько всего ещë хочет передать, но не словами — как-то иначе. Одна мысль бьëтся в черепушке, терзает грудную клетку изнутри, сворачивается клубком боли в животе, но не произносится, и Рëмен снова не знает, что это за хуйня. Вдруг тишину прерывает голос Мегуми, так бережно обволакивающий слух Рëмена:       — Мне кажется, я догадываюсь, что у тебя там. — Ладонь ложится на тяжëлую голову и гладит, нежно спускаясь к шее и с особой осторожностью обходя раны на ней.       — Поделись. — Звучит измучено в плечо.       — Не могу пока. — Мегуми обнимает Рëмена.       — Почему.       — Ты сам это скажешь, ладно?       Эти руки — они вытягивают его из омута, они тянут на себя, но лишь потому что сам он очень старается вынырнуть. Он кричит под водой, выпуская огромные пузыри воздуха, скалится, тянется к мерцающему над водой свету, и впервые руки, что до этого были опущены, помогают ему. Рёмен чувствует пергамент на ладони. Синие глаза щурятся — он улыбается слабо, потому что ему больно, ведь пальцы так крепко сжимают, но боль эта приятна: в этой боли, в этом жесте — надежда, которая, казалось, угасла уже давно.