Лекарство от понедельника

Костя и Саша успешно "паркуются" снова и снова, и бариста уже перестал обводить красным даты их встреч в календаре, потому что знает - Пушкин - именно тот человек, который каждый раз найдёт для него хоть 15 минут. И те пролетят быстрее милисекунды. Челкастый так и не смог вылепить из себя клона Квашонкина и начать писать романы для девушек и дам разной степени экзальтированности, но с собственным райтблоком справился на ура. Теперь он наведывается в до боли знакомую кофейню всё чаще и всегда загадочно улыбается, строча что-то за ноутбуком. Особенно в сашину смену. А Раковских получает от писателя приглашение в гости и уже предвкушает: сначала проведёт пальцем по бесчисленным фолиантам, а потом послушает Костю, читающего вслух своим неповторимым голосом, тёплым, как утренний маккиато. Санечка поднимается по лестнице, на ходу одёргивая рваные джинсы, как вдруг слышит лязг железной двери вперемешку с ругательством. По мере того, как он минует пролёт, голос становится резче и раздражённее. Наконец, в коридоре его взгляд натыкается на трудноразличимую в темноте высокую фигуру, застывшую около пушкинской квартиры. - Лампочки повыбивали, убить их мало, - лицо "пришельца" подсвечивается экраном смартфона, и длинноволосый понимает, что перед ним стоит Квашонкин собственной персоной. - Ты? - Алексей поспешно прячет тонкий девайс в карман джинсов, - а что, собственно... Голос рыжего звучит до неприличия наигранно. Кожанковладелец преграждает парню путь, только завидев, что тот косится на костину дверь. - Здравствуйте, я пришёл в гости. Квашонкин кивает, притворно-изумлённо поднимая одну бровь. Сталкерит, само собой. - Да что тебе этот Пушкин? - писатель склоняется над Санечкой, опираясь рукой о перила, - одна фамилия от солнца русской поэзии, а больше - ни-че-го. Дробя слова, русский Ван Гог изгибается вопросительным знаком, практически нависая над испуганным лицом. Раковских привык к тому, чтобы ему давали сдачи. Привык к пристальным взглядам и каверзным вопросам. Но не к тому, чтобы мужчина в полном расцвете сил и писательского таланта шумно дышал ему в шею. - Извините, я не... Он пытается вырваться, хотя его и не держат. Но когда парень предпринимает недальновидную попытку съехать вниз по перилам, Алексей внезапно хватает его за запястье. Чтобы якобы не дать упасть, хотя по сути - притянуть ближе. Квашонкин одним движением разворачивает его к себе и смотрит ласково, но вместе с тем сканирует юное лицо, пока на лбу баристы уже почти проступает вена. - Я - не - хо - чу! - на удивление твёрдо отвечает Раковских, готовый в кратчайший миг сорваться на всхлип. И король в кожанке решает ослабить психологическую хватку, окидывая Сашу взглядом - "не больно-то и хотелось" и похлопывает его по плечу, бросая панибратское "бывай". Сейчас Квашонкин больше всего напоминает заправского школьного хулигана, чья цель была просто подразвлечься. Слушая шум удаляющихся шагов, Раковских думает, как спрятать проступившие слёзы и перезапустить сердце, закатившее внеплановую истерику. - Костя... - говорит он упавшим голосом, даже не удосужившись убрать палец с кнопки звонка, хотя внутри квартиры от соприкосновения с тапочками звучно скрипнул ламинат. - Ну зачем же столько звонить, - радушно отзывается Пушкин, заключая парня в кольцо своих рук. Солёных капель, иссушивших сашину кожу, в полумраке однушки не разглядеть. Но мужчина чувствует, как колотится в его объятиях миниатюрное тело и глубоко вздыхает. Приглашая гостя войти, Костя хлопает в ладоши, и осветительные приборы зажигаются, сразу делая атмосферу светлей и по-своему теплей. Пушкин никогда не хотел, чтобы дом был умнее его, так что эта, как сказал бы Раковских, приблуда из серии "сим-сим, откройся" была единственным проявлением прогресса, обгоняющего человека, в тесноте его квадратных метров. - Саша, я за чаем. Тебе... - С чабрецом! - выкрикивает он, приземляясь на кирпично-оранжевый диван. Старые пружины приветливо прогибаются под Костей, когда он приземляется рядом с длинноволосым. Он передаёт гостю кружку цвета топлёного молока, соприкасаясь с его рукой подушечками пальцев. Раковских отхлёбывает, ещё сильнее пряча раскрасневшееся лицо, и так скрытое неизменными локонами. Челкастый задумчиво вращает в ладонях фарфоровую чашку, наконец, делая небольшой глоток и поглядывая на бариста. Саша неопределённо тянет носом, то ли всхлипывая, то ли вздыхая, а потом сам не замечает, как начинает нервно подёргивать плечами. Он резко ставит кружку на журнальный столик и пытается прикрыть лицо ладонями. - Что такое? - испуганно приоткрывает рот Пушкин. - Лё-ша... - тянет длинноволосый, порывисто дёргая кадыком. - Он что-то...с тобой сделал? - почти грозно спрашивает тот, сам удивляясь своему вопросу. - Нет, я...встретил его...и, - Саша чувствует, как рёбра поджимаются. - Где встретил? - Костя подсаживается ближе, так что Раковских чувствует на себе его дыхание - не пропитанное сигаретами, как у Квашонкина, а совсем другое - тёплое, успокаивающее. - У квартиры, - бариста откидывает волосы назад, - докопался до меня... - Ясно, - устало выдыхает писатель, про себя думая: "я это так не оставлю" Костина рука подползает к сашиной, переставшей теребить дыру на рваных джинсах и не встречает сопротивления. - Я рядом, - тихо, почти полушёпотом говорит Пушкин, сжимая влажную ладонь чуть крепче. - Костя, - он всё ещё тяжело дышит, - Ко-стя, - повторяет по слогам, захлёбываясь накатившим страхом, страхом постфактум. Саша слишком долго копил эмоции, держал всё в себе, чтобы теперь стать олицетворением открытого ящика Пандоры. Ему хочется зареветь, вжавшись в грудь Пушкина, скрытую за очередной фланелевой рубашкой, отчаянно колотить в неё кулаками, как в закрытую дверь. Но рука мужчины не даёт ему этого сделать. Они сидят ещё так с минуту, пытаясь справиться с собой и восстановить сердечный ритм. Почувствовав что-то внутри, Костя мягко выпускает его и предпринимает попытку перевести общение в нейтральное русло: - Ещё чаю, Саш? - Я ещё тот не выпил, - кивает он на кружку. - Хорошо. - Кость, я хочу просто вот так ещё с тобой посидеть, - признаётся парень, шмыгая носом и трётся макушкой о его неподвижное плечо, пытаясь выдать внезапную ласку за случайное неловкое движение. Пушкин пытается оценить ситуацию. Вроде бы что-то происходит, а вроде - ровным счётом ничего. А Раковских уже бросает все чувства и эмоции на откуп судьбе и решает действовать по наитию. Боится. Робеет. Но решает. Он что-то сделает сейчас. Точно. Вот. Да. Сейчас. Примерно так же Санечка чувствовал себя, впервые прыгая с вышки в институтском бассейне. Внутренний диалог с собой-нелюбимым прерывает внезапное ощущение непонятного электричества где-то в районе шеи. Пушкин решает поправить взбившиеся до состояния гнезда неизвестной птицы сашины волосы, но увлекается и начинает их поглаживать. - Всё хорошо, Са... - Санечка, - вдруг брякаяет Раковских. - Что, прости? - Пожалуйста, назови меня так. Это ласковое производное от своего имени он впервые услышал из уст Кирилла - того самого молодого преподавателя, чьими постоянными атрибутами были очки в роговой оправе, сутулость и целый чемодан редких книг. - Санечка, - мечтательно повторяет Костя, разворачиваясь лицом к парню, будто желая запомнить, как он выглядит, будто видя его в последний раз. И тут парень ловит себя на обжигающем желании поправить блестящую чёлку русского Шегги. Рука дрожит и замирает в воздухе, и Раковских представляет, что он - человечек из Лего, которого оставили в такой вот неестественной позе. - Ты что-то хочешь? - ласково спрашивает мужчина, любуясь импровизированной статуей. - Да, - он облизывает губы, - можно мне... Костя сам наклоняется к нему, и Саша проводит рукой по его волосам, осторожно, как будто это привередливый кот и он может спугнуть его в любую секунду. Пушкин щурится, как от полуденного солнца и бережно берёт юное лицо в свои ладони. Они смотрят друг на друга, поражённые происходящим, слишком пристально, слишком внимательно, слишком...нежно. Пушкин чувствует, что нужно что-то сказать. Нет, не нужно. Не так. Пора что-то сказать. - Ты мой маленький, - убаюкивающе тянет тот, улыбаясь, и их губы вдруг приоткрываются и замирают в предвкушении. - Костя, я никогда не... - Всё в порядке, - доверительно шепчет мужчина, притягивая его за подбородок большим и указательным пальцем. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Костины губы методично захватывают его в свой плен, и Саша подаётся вперёд, чувствуя, как оба сердца пробивают грудную клетку. Рука парня покоится на шевелюре Пушкина, пока тот оглаживает языком влажный рот, медленно, но методично углубляя поцелуй, расслабляя парня уверенными, но совсем не жёсткими движениями. Саша всецело принимает правила игры, зеркаля будоражащие прикосновения и стараясь доставить удовольствие так, как умеет и чувствует. Пушкин отстраняется первым, с умилением смотря на раскрасневшееся кофейно-инязовское чудо. Саша задумчиво теребит припухшую нижнюю губу, а потом обнимает Костю, утопая в мягкости фланели, и сейчас ему хочется уменьшиться в несколько раз, чтобы жить в нагрудном кармане клетчатой рубашки.