Лекарство от понедельника

Саша надевает излюбленную меланжевую футболку и улыбается одними губами, невольно вспоминая песню элли на маковом поле про нежнейший хлопок. Пока при объятиях их с Костей разделяют ткани - тонкие, плотные, тёплые, шероховатые, но неизменно врезающиеся в память вне зависимости от структур и цветов. Он снова приходит к Пушкину, проживая своего рода День Сурка - настолько привычными и отлаженными стали их внутриквартирные встречи. У мужчины тоже всё стабильно, проклятие пустого листа больше не пугает, а творческие идеи сплетаются в одно большое ажурное полотно. Встречая длинноволосого на пороге, он улыбается с дежурной теплотой, обнимает рукой за спину, притягивая к себе, а потом пропускает парня вперёд и идёт готовить кофе. Хоть где-то Раковских нужно забыть о работе и переложить ответственность. Костя долго целует Сашу, сначала едва дотрагиваясь губами, постепенно превращая мягкое прикосновение в более требовательное, гладит по извечно спутанным волосам, вызывая у того желание всё сильнее подаваться навстречу, хотя расстояние между ними уже близко к критически тесному. Раковских дрожит, и это волнение проходится каким-то импульсом по его губам, которыми он пытается всецело захватить рот мужчины, но всю борьбу сводит на нет внезапно отяжелевшая плоть, скрываемая тугими джинсами. Бариста понимает, что не готов. Он не хочет, чтобы переход к "основному блюду" был резким, одно только осознание этого заставляет его трусливо поджать пальцы ног. Кажется, сейчас он сорвётся на протяжный стон, характер которого Костя может интерпретировать неверно. Так и случается. Он оглаживает лицо томно вздыхающего Санечки, который не в состоянии сейчас оторваться от Пушкина. Потому что в голове всё ещё крутится: "Так у меня есть парень, получается? Самый настоящий парень, которого я могу вот так беспардонно обнимать и целовать, когда мне захочется?" Раковских явно себя недооценивает - мало кто может думать так осознанно на фоне крепкой эрекции. Нырнувший в опасную пучину мыслей парень вдруг испытывает облегчение - Костя, наконец, разрывает касания и теперь просто с растроганным выражением лица смотрит на него, готовясь протереть запотевшие очки. - Костя, я... - голос хрипит и как будто ломается. - Что, Санечка? - В общем, я дымлюсь уже весь, но не готов морально. Ну, ты же понял. Пушкин приоткрывает рот, и Раковских уже боится: вдруг что-то сейчас пойдёт не так (если уже не пошло). - Я заметил, - он заботливо улыбается, беря сашину руку в свою и перебирая миниатюрные пальцы, - мы же никуда не спешим. - Но это... - бариста заливается краской, кивая на вздымающийся бугорок внизу живота. Пушкин же не цербер какой, чтобы забить на состояние Раковских или отправить его в ванну снимать напряжение самостоятельно. В зелёных глазах, как лампочка, зажигается внезапная идея, и челкастый быстро-быстро проводит ладонью по напрягшейся спине парня, наклоняясь к уху, оглаживая языком раковину и легонько прикусывая мочку: - Я могу полежать с тобой. Саша не понимает, но делает вид, что понимает. А потом до него (хвала небесам или чему там?) доходит. Но неловкость не отпускает - как будто он у врача на приёме сейчас побывает. Хотя врач - не мужчина, как учат благородных девиц, побаивающихся гинеколога. Нет, ну а что делать, в конце концов? Пушкин должен отвернуться и сказать: я не смотрю? Бред какой-то. Они и так уже близки, а такое таинство их сблизит ещё больше. "Саша, ты слишком долго думаешь, тебя уже Костя просканировал взглядом и теперь в его подсознании точно есть слепок твоего лица" - Давай...попробуем, - выдавливает из себя Раковских и с глубоким вдохом приподнимает футболку. - Постой, - учтиво тормозит его мужчина и прикасается к ткани, аккуратно разглаживая её руками и преданно глядя в глаза. Привет, улыбаешься ты в своей серой футболке Из нежнейшего хлопка Нежнее только руки твои - Я купил такую же, - признаётся Пушкин, снова вовзращаясь к чувствительной мочке, прикусывая совсем легонько. - Правда? - Правда. Так что будем вдвоём рассекать в одинаковом. - По маковым полям? - По маковым полям. - В Коктебеле? - Да, малыш, - он медленно ведёт рукой по груди и животу, спускаясь к джинсам, которые уже правда просто необходимо снять. С Костей необыкновенно комфортно. Псевдовьетнамские флэшбеки - конечно, лучшие сашины друзья и его верные союзники, но парень впервые учится доверять. И ощущает себя выигравшим в лотерею - ему не просто досталось хорошее отношение к себе. Он сорвал куш, но избавился от чувства, что всё это игра и ему всего лишь повезло. Саша заслужил Костю. Страданиями и испытаниями или положительными делами - неясно и не важно. Важно только то, что сейчас ему, наконец, помогают раздеться и опуститься на знакомый диван, который теперь в разложенном состоянии, как и сам Саша. - Ты красивый, - мужчина наклоняется к коралло-бордовому соску, обводя его в кружок языком и осторожно прихватывая губами. - Не кусайся, - Раковских уже по-хозяйски кладёт руки за голову, доверяя себя опытному профессионалу. Нет, длинноволосый отнюдь не кайфоломщик. Просто комплименты (хотя в данном случае это больше, чем комплимент, то-есть по сути правда) он привык слышать от тех, кто появляется, когда им что-то нужно. Как там было у Уайльда? С приходом холодов женщины, у которых нет норковых манто, становятся особенно ласковыми со своими мужьями. Поцелуй за ухом, на которое у Пушкина, похоже, отдельный фетиш - и Саша отпускает из своей головы любителей отвешивать сомнительную похвалу. В лоб - и забывает про хулигана, залепившего ему жвачку в волосы. В шею - и однокурсница, заманившая его к себе в дом на бутылку вина и всю ночь проплакавшая, ругая своего парня на чём свет стоит, тоже растворяется в воспоминаниях. - Всё хорошо, Санечка? - уточняет Костя, поглаживая его через джинсы. Он косится на футболку, переброшенную через спинку дивана, потом сводит глаза к переносице, поглядывая вниз и, наконец, кивает. Пушкин чмокает парня в губы, придерживая за затылок, и, расстегнув молнию, стаскивает с него джинсы. Костя влажно и смачно целует в ключицу и чуть пониже, прежде чем избавить Сашу от боксеров. Мужчина смотрит на испещрённый тонкими венами, истекающий смазкой член, изучая его во всех подробностях, как будто это не у Раковских сегодня первый контакт. Саша ловит его внимательный взгляд и тянется рукой к блестящей пунцовой головке, тут же отбрасывая кисть в сторону, как будто обжегшись. - Ты мой маленький, - произносит старший заветную фразу, всегда расставляющую всё по местам. И бариста сам не замечает, как расслабляется, преисполняется спокойной уверенностью, ведь родной и любимый голос приводит в чувства так же быстро, как земляничный раф, опрокинутый в себя на ходу по пути к городскому озеру. Саша осторожно обхватывает свой член, пока клетчаторубашечный устраивается рядом с ним, заботливо приобнимая. Пальцы Раковских обвивают самый конец, и он тут же выгибается с пронзающей его волной облегчения и удовольствия. Парень лежит, вытянувшись, ощущая соприкосновение своего тела с мягкой простынью снизу и не менее мягкой фланелью костиной рубашки - сбоку. Ёрзая бёдрами взад и вперёд, насколько позволяет поза и сцепление с Пушкиным, он чувствует лёгкое и приятное покалывание. Мужчина водит ладонями по сашиной груди, задевая соски, которые, как и член, стали твёрдыми и набухшими. Длинноволосый вытягивает руки, захватывая в них свою практически раскалённую плоть, массируя себя тыльными сторонами, позволяя проходить по телу новым и новым волнам. Головка всё больше сочится влагой, а трудноразличимые от экстаза слова, которые Пушкин нашёптывает, обдавая согревающим, как чай-латте со специями, дыханием, буквально парят в воздухе. Раковских корчится на диване, с силой сжимая возбуждённый член, оттягивая кожу то назад, то вперёд, пока смазка каплями стекает в ладони. - Давай помогу, - шепчет Костя. -Ч...ч...ч...то? - пытается переспросить Саша, у которого уже звенит в ушах. - Кончить, - Пушкин облизывает вусмерть пересохшие губы. - Да, - как будто на последнем издыхании тянет Раковских, и тут же умоляет, - по-жа-луй-ста... - Сейчас, родной, - и снова шелестящие интонации ласкают слух бариста. Парень перемещает руки на живот, и Костя тут же сцепляет свои длинные аристократические пальцы вокруг затвердевшей головки, которая уже приобрела ярко-пунцовый оттенок. Он совершает несколько одинаковых движений, перемещая пальцы вверх-вниз, а потом удерживает крайнюю плоть большим, указательным и средним пальцем, свдигая тонкую кожу. Пушкин изо всех сил старается не быть резким, а действовать с нежной предупредительностью. Мужчина пару раз проходится по всей длине, ласково поглядывая на Раковских, который уже методично покусывает губы и извивается в нетерпении. Движения костиной руки, захватившей уже весь ствол целиком, убыстряются, и Саша щедро расплёскивается, ощущая горячие капли на животе. Пока мужчина стирает липкую влагу с его тела, бариста просто вцепляется взглядом в любовника, всё ещё силясь обрести чувство реальности. Саша сидит на коленях у Кости, то и дело пытаясь одёрнуть футболку, как вдруг ему в бок впивается ребро пушкинской ладони: - Так, мы же читать собирались. Привстань-ка. - Это та самая книга со сказками шотландскими, "Сквозь волшебное кольцо" которая? - Она, - кивает мужчина, направляясь к стеллажу. - Давай про русалку и Джона...апчхи!...Рида. - Будь здоров и давай. - Чихать круто, когда я чихаю, испытываю мурашечный спазм. - Это оргазм, Саш. Хочется сказать, что после отличнейшей шутки в этот день они больше не читали, но всё вышло с точностью до наоборот.