Терабития - Утраченная невинность

Тоскливым осенним вечером рабочего дня, примерно в субботу, начиналось время, которое можно было назвать «как обычно». Закатное солнце медленно опускалось за горизонт, когда Джесс, как обычно, устало вошёл в бар и разделся так неторопливо, как будто бы пришёл к себе домой. Это был его любимый бар из всех немногих, что имелись в Ларк Крике — в основном потому, что был недалеко от дома, и до него легко можно было дойти пешком. Пройдя ровно десять шагов до стойки и рухнув на третий стул справа, Джесс, как обычно, взял себе литровую кружку пива и небольшой пакетик сухариков, разумеется, не высыпая в тарелку. Тарелки он не любил — слишком легко из них брать еду, а в пакете есть хоть какой-то шанс, что рука застрянет и он не станет пытаться достать очередной сухарь, предпочтя оставить его на следующий глоток. Как обычно, Джесс слегка поёрзал на стуле, прежде чем приступить к пиву. За последние лет десять он настолько его протёр, что сёстры даже подтрунивали над ним, дескать, молоток, баранка да кружка — единственное, что он сможет узнать на ощупь. Но ведь как-то же нужно отдыхать после работы, говорил он; сёстры знали, что рабочими днями он считал даже немногочисленные выходные. После того, как 15 лет назад умер отец, Джесс остался единственным, кто мог прокормить семью, так что вместе с бьюиком ему досталась и вся работа — в том числе и по дому. Место здесь было глухое и чтобы более-менее сносно жить, необходимо было постоянно работать руками; впрочем, знавал он как-то людей, что получали хлеб исключительно благодаря печатной машинке, но было это всего однажды и слишком давно, чтобы считать, что это действительно работает. В своей жизни Джесс знал только работу — ради семьи он трудился не покладая рук, и когда-то даже отверг предложение Дженис Эйвери о более тесной дружбе, чем у них была, чтобы ни на что не отвлекаться. «У меня ведь никогда никого не было», — подумал он, случайно про неё вспомнив. — «Никого, кроме сестёр. Что ж, ещё один повод напиться», — усмехнулся он в обширную, но негустую бородку. После нескольких глотков Джесс услышал немного тонкий голосок за спиной. — П… привет? — В этот момент он необязательно бы сумел отличить женский голос от мужского, но ему почему-то показалось, что он тонкий. Он обернулся, без особого интереса. Перед ним стояла женщина, примерно его ровесница, с несколько ненатуральными, будто светящимися, светлыми волосами, одетая в простую ветровку и узкие тёмно-синие джинсы; джинсы эти почему-то были обрезаны над самой стопой, сколь бы мало смысла в этом ни было. Приметными были и кеды: ходить в них по сельской распутице — дорогое удовольствие. Тем более, что Джесс никогда не видел женщин старше 30 в кедах. Женщина была несколько удивлена, хотя и лёгкую улыбку на её лице заметить можно было — такие улыбки появляются обычно при виде старого знакомого, с кем ты не виделся много лет. — Привет, — прохрипел он, не ожидая от знакомства какой-либо долгосрочности. — Будешь пиво? — спросил чисто из вежливости. — Эмм… Спасибо, я не пью. — Тогда что ты здесь делаешь? — он не был действительно заинтересован, скорее, несколько удивлён. Так, самую малость, исключительно на том уровне, чтобы поддерживать разговор, не отворачиваясь. — Я вообще-то к тебе, Джесс. Улыбка, которой незнакомка поначалу встретила Джесса, потихоньку испарялась с её лица. — Телевидение меня не интересует. Как ни странно, но и в такую глушь нашёлся чудак, желающий провести спутниковое ТВ, а потом перезванивающий и спрашивающий, не передумал ли клиент после вежливого отказа. Таким советуют отказывать невежливо. Что Джесс и сделал. — Я не смотрю телевизор. — Правильно. Он разжижает мозг, — на этом моменте Джесс почувствовал, что пиво уже достаточно проветрилось, и надо его быстрее выпить, пока оно и вовсе не превратилось в чистую воду. — Ты совсем не узнаёшь меня? — А должен? — он не хотел оборачиваться заново. — Джесс… Это же я… Лесли… — Не такое уж и редкое имя. На мою начальницу, например, ты точно не похожа. В голове, однако, всплыла совсем другая Лесли, и Джессу от этой мысли стало довольно не по себе. — Моя фамилия Бёрк, Эронс! — сказала она, явно рассердившись то ли на то, что он её не узнаёт, то ли на то, что не хочет с ней разговаривать. Но впечатлить его не удалось. — Если ты говоришь о той Бёрк, что я думаю, то у меня либо началась белая горячка, либо можешь передать Бренде, что шутка не удалась. — Джесс… Что ты такое говоришь? Я совсем не узнаю тебя. Меня не было 30 лет, я наконец-то вернулась, на всех парах бегу к тебе, разыскивая по всем фермам и лугам, а ты берёшь и поворачиваешься ко мне спиной? Ты совсем не рад меня видеть? — Нет, я… Слушай, не знаю, что это значит, но ты не можешь быть Лесли. Это попросту невозможно. — Это ещё почему? Почему ты думаешь, что я вру? — Да потому что Лесли умерла, чёрт тебя дери! — Разъярённый настойчивостью незнакомки, он вскочил и развернулся к ней с такой силой, что опрокинул стул. Он был зол на неё за то, что она вот так просто пришла и сразу же начала бередить былые раны. Но ещё он был зол на себя, за то, что позволяет себе так с ней разговаривать, пусть она и была притворщицей; он бы ни за что не хотел обижать Лесли подобным образом — да и обижать вообще. Женщина же, похоже, была искренне шокирована этим заявлением. — Как… Как она умерла? — Она утонула. — Джесс в изнеможении рухнул на соседний стул. На протяжении тридцати лет он не любил об этом вспоминать, и сейчас тем более не хотел этого делать. — Но ведь я же стою здесь. Я жива! Это правда! Он саркастически промычал что-то похожее на согласие от отсутствия сил думать. — Знаешь, пожалуй, я пойду прогуляюсь. Поболтаем потом, хорошо? С некоторым трудом Джесс поднялся и быстро зашагал к выходу. На полпути домой он обернулся — псевдолесли, кем бы она ни была, его не преследовала. Больше он не оборачивался. Никогда — даже в ту самую ночь — никогда ранее он не спал так крепко.