Ты как обычно лежишь в углу И держишься за меня, Прекращай, я скоро уйду Я… я…
Завидев отца, девушка отскочила на ступеньку вверх и замерла, сердце ее начало биться ещё быстрее. Только не ты... Мужчина тоже стоял неподвижно, сверлил взглядом дочь, ожидая вразумительного ответа. В этот момент лицо его, освещённое лишь тусклым светом побитой лампочки, казалось действительно зловещим, словно Соня увидела перед собой самого дьявола—исчадье ада без единой капли сострадания, того, кому плевать на все. «Она...она мертвая, Боже...она»— голос девушки срывался на жалобный вой. Прикрывая красное, заплаканное лицо рукавом, все еще держась рукой за перила, Соня не могла совладать с собой, с каждым всхлипом она лишь сильнее сжимала холодную древесину поручня, сжимала до боли в пальцах. В глазах отца девушка заметила промелькнувший на мгновение испуг, сменившийся вскоре на злобу. Она не понимала, что это может значить. Как он, муж и отец, может так холодно отнестись к смерти жены? К скоропостижной кончине той, которую любил, к матери его детей... Почему он не кричит от боли, почему на его щеках нет слез? Почему он так холоден? Тряхнув головой, мужчина тихо процедил себе под нос, что-то сродни «Вот блять», после чего, небрежно оттолкнув Софию, направился к квартире. А она осталась стоять. Стояла на этих чертовых холодных и грязных ступеньках, не могла пошевелиться, совладать с собой. Сил хватало только на тихие всхлипы. Колени дрожали, в голове гудело и отдавало болью. Желудок был пуст, не только потому, что был голоден — а потому что наполнился нескончаемой паникой и необъятным страхом, бесконечной тревогой. Что делать… Что?! Если подняться наверх... Я не хочу! Не хочу туда, к нему и..и к ней. Я... Мысли были обрывистыми, хаотичными, но все как одна были пропитаны едким, отравляющим страхом. Бездумно девушка сделала один неуверенный шаг вниз. Следующий. Нужно уходить. Прочь. Вот движения ее становятся более резкими быстрыми, вот она уже бежит по первому этажу, прямо к выходу из парадной. Саднило стопы, одетые в одни только чёртовы белые носки, они рискуют быть стёртыми в кровь… Ей хочется вырваться из этой грязи, ей хочется убежать куда подальше и, вернувшись однажды, обнаружить, что все произошедшее — дурной сон, ошибка, что мама живая и счастливая готовит на кухне их любимые с братом блинчики, или же она читает своего обожаемого Булгакова...что угодно обнаружить, но только не холодное бездыханное тело в ванной. Ей казалось, что вот-вот она сойдёт с ума. Происходящий в последние месяцы ужас напоминал галлюцинации параноидального шизофреника. Это не со мной… Это не со мной, это не со мной… Это ложь! Это видение, я просто сошла с ума… Мне нужно лечиться, я это выдумала…я просто сплю или брежу, но это не реальность. Не реальность. Стоило девушке отворить тяжелую железную дверь, как в лицо ей ударил холодный колющий кожу ветер, а в заплаканных глазах начали мелькать белые пятна, до того ярким казалось Софии солнце после тусклой подъездной лампы. Куда бежать? Что делать? Несчастная металась от одной стороны поребрика к другой, не понятно ей было, что делать дальше. Истерика накатывала волнами, не давая почувствовать себя лучше хотя бы на минуту, не давая сосредоточиться и трезво оценить ситуацию. Люди, до этого мирно гуляющие по двору, с опасением смотрели на Боголюбову, сторонились. Соня была не самым частым гостем на площадке, вообще казалась многим в последнее время странной какой-то, нелюдимой, а сейчас вот, та самая «ненормальная» девочка мечется по улице как раненый зверь, плачет навзрыд и ничего никому объяснить не может. Маленькая её фигура пронеслась мимо этих равнодушных зевак, поглощённые своими горестями. Она была ласточкой, улетающей далеко-далеко, на юг, она была потерянным котёнком, убегающим от своры собак. Ласточки… Крым… Соне очень хотелось забрать Васеньку в Крым, излечить недуг морским воздухом и согреть в остатках сестринской любви под летним солнышком. Котёнок… Помнится, мама всегда с тёплой улыбкой обещала Васе и Соне завести питомца, маленького пушистого котика, но… Обещание не сдержала… Или не успела сдержать… Мелкие камушки прилипали к ушибленным ногам, впиваясь в них, как шипы. Лёгкие разрывало, дышать было невыносимо тяжело, во рту металлический солоноватый привкус. Холодный воздух беспощадно обжигал горло, всякий раз, когда Боголюбова жадно пыталась его забрать внутрь себя. Всё вокруг стремилось причинить ей боль. Подъезды сменялись и сменялись, ступни адски болели, но сильнее было больно только здесь…В сердце…
Стоило девушке приблизиться к выходу со двора, как кто-то бесцеремонно схватил ее за плечо. Чуть подавшись вперёд и встретив не малой силы сопротивление со стороны держащего, Соня испуганно оглянулась, готовая уже начать кричать. А может и не закричала бы она, просто стояла бы и смотрела, зачем бежать, правда? Не от чего ей на самом деле было скрываться. Она по жизни заложница каких-то глупых обстоятельств, чередой неудач тянувшихся с момента переезда её некогда дружной семьи в Санкт-Петербург. Давно ли это было? Не так давно, как раз что бы встретиться лицом к лицу с кем-нибудь сродни Игорю Иртышову или другим орудующим в черте города маньяком. И пусть, пусть так, Соня не верила в реальность происходящего вокруг, не хотела верить и была готова приписывать себе всевозможные расстройства, что угодно, лишь бы убедить свой разум в том, что ей это все «только кажется». И тем не менее, вопреки всем опасениям, стоило ей сморгнуть с глаз слёзы, как вместо расплывающихся цветных пятен она увидела перед собой Лёшу. На лице парня отражались весьма противоречивые эмоции, но, по большей части, выглядел он обеспокоено. «Ты чего творишь то?—слова прозвучали так, как будто бы Алексей - ее старший брат и отчитывает за очередную невинную шалость. Голос его был с усмешкой легкой, но наставляющий. София чуть дернулась назад, не хотелось ей сейчас с кем-либо пересекаться, особенно с Лёшей, но парень лишь сильнее сжал ее плечо,— «Нет, я же серьезно спрашиваю, что ты дёргаешься?» Отчего его это волнует? Зачем интересуется? Своих проблем будто бы ему мало. «Я спешу...»—как наивно и глупо это прозвучало! Спешит, заплаканная, в одних носках и спешит ведь. Однако Соне было плевать на абсурдность ее заявления, на то, что о ней теперь подумает Лёшка, ей просто хотелось испариться, куда подальше уйти, а потом вернуться домой и.......мама живая и счастливая готовит на кухне наши с братом любимые блинчики.
«Ты там как?»— Соня захлопала своими зелёными глазищами, таращась исподлобья на посмевшего вырвать ее из грёз Горшенёва. Недавнее смятение стремительно уступало в душе девушки место раздражительности и агрессии на все вокруг. Боголюбова снова попробовала отстраниться, но на этот раз Лёша ее не стал держать, только смотрел как-то странно, с обидой и непониманием. Отлично, ещё и его задела. Только порчу все...не может же все быть так плохо, не может. Мне кажется это всё, это глупый кошмар. Несколько шагов назад, маленьких совсем, на трясущихся ногах в некогда белых носочках. Вот злоба вновь сменяется на отчаянье, колющее в самое сердце, едкое отчаянье.Отчего ей снятся такие плохие сны, почему они снятся каждую ночь? Быть может, она и не просыпалась никогда, может сама давно лежит под холодной сырой землей и гниёт? Соня стоит в сантиметрах пятидесяти от Алексея и смотрит на него затравлено, обречённо. Лёша был готов поклясться, что ни разу не видел настолько печальных, но красивых в своей печали глаз: на зелёных радужках девушки играли последние отблески спрятавшегося за многоэтажки солнца, отражалась в них и буря непонятных эмоций. Что-то явно было не так, случилось, верно, что-то серьёзное. И как тут не проявить участие? Да пусть и знает он ее буквально день, но все же мы люди, всем иногда может понадобиться помощь, поддержка. Любому. Не желая брать грех на душу, Ягода сбивчиво произнёс: «М-может сгоняешь со мной на репетицию? Ты не подумай, просто...правда совсем плохо выглядишь, не могу я тебя так оставить!»—последние слова были сказаны столь чувственно, что затронули таки перетянутые струнки девичьей души. Не помня себя, Соня кинулась к опешившему Леше и заключила в самые крепкие объятия, самые самозабвенные. Соленые слёзы вновь выступили на ее печальных глазах, вновь стекали по горячим щекам и причиняли боль обветренной коже. Уткнувшись покрасневшим носиком в чёрную джинсовку, девушка что-то лепетала тихо, практически шепотом. Сквозь всхлипы и заикания, Лёша все же смог разобрать одну ее часто повторяющуюся фразу: «Помоги мне». Неловко похлопав девушку по слегка вздрагивающей спине, парень отстранился: «Ты же не просто так без обуви, да? Давай...давай я на руках тебя донесу, тут буквально пару дворов пройти нужно?» Сопротивляться воле своего спасителя Соня не хотела, она все еще чувствовала себя потерянно, хоть и где-то в глубине души, той самой её частью, которая осознавала, что происходящее- реальность, девушка радовалась столь удачной встрече. —Миха, встречай!– Горшенев вместе с Соней медленно заползли на точку. Девушка, изредка всхлипывая, боязливо оглядывалась и жалась всем своим телом к руке Алексея. —Новую девчонку привёл?— сидящий на небольшом красном диванчике в окружении цветастых подушек, Горшок захлопнул небольшую, но на вид толстую книжку, которую, судя по всему, читал, и слегка изогнул бровь,— как звать? Соня затравленно покосилась сначала на Лёшу, потом на сидящего поодаль смутно знакомого ей парня Точно, это был тот самый мальчик с площадки, перед которым за неё вступился Лёшка. Немного помедлив, девушка все же произнесла: «София». Активного по своей натуре Горшка такой краткий ответ явно не устроил, даже оскорбил в какой то мере, но вопреки ожиданиям уже напрягшегося брата, Миша счёл лучшим вариантом вновь уткнуться в все чтиво: «Ну Соня, так Соня». —Гаврила, не будь ты мудаком,— аккуратно скользнув рукой по плечу спутницы, Ягода подошёл к диванчику,—есть чай какой- нибудь травяной, я не знаю? Ты ж постоянно что-то пьёшь». —Блять, Лёха, — Миша вновь нетерпеливо захлопнул книгу,— я алкоголик, а не чаевед какой-нибудь. Притащил бабу - сам и обслуживай, в конце то концов». — Не баба, а девушка! Вроде находимся в приличном месте, а ступил за порог и как будто в хлеву с сапожником оказался, вот п-правда!, - огрызнулся Горшенёв-младший, нервно озираясь по сторонам, ища что-то отдалённо похожее на злосчастный «чай»,— что на этот раз за фигня на столе? — Это ты-то, дорогой мой, в хлеву очутился? Какие мы нежные! Да пошёл ты со своей…Твоя принцесса не пальцем делана, видишь? Рожа наглая и неразумная, как у пигалицы. Чё такая недовольная? Жрать сегодня не давали или давно не пороли? Взгляд Миши остановился на грязных носках Сони, чуть окровавленных во время скоростного побега в мир самообмана. Видимо, острый камушек или стекляшка настигли ноги Боголюбовой раньше, чем Лёша занялся ее героической транспортировкой до точки. Горшок сконфуженно заткнулся. Прикрыв глаза, дал себе пару секунд успокоиться и расслабиться. — Прошу прощения, вспылил сильно. Просто, не каждый день мой братик приходит с юными милыми девушками, да, Лёх?, - на последних словах Михаил хитро заулыбался, ухмыляясь. — Отъебись, - раздражённо буркнул недовольный Лёша. — А что мы так со старшими разговариваем? —С кем поведёшься, придурок. Я пойду покурить, а то с-сам понимаешь...Слишком много впечатлений за день. Ауфидерзейн. - вытащив из кармана джинс пачку сигарет, Ягода поспешил уйти на улицу, подняв руку вверх в прощальном жесте. — Ну и пиздуй, - с усмешкой бросил Горшок, когда его младший братец уже скрылся за скрипящей дверью. Почесав голову, Горшенёва-старшего внезапно озарила одна мыслишка и он обратился к Соне: — Располагайся, поудобнее! Сейчас принесу чего выпить, - Миша говорил вкрадчиво, положив руки ей на плечи и усаживая саму «гостью» на диван. Девушка, все еще ошарашенная событиями дня, безвольно упала на предлагаемое ей место и застыла; в её глазах читался лёгкий испуг и недоверие. Как только София была расположена на диванчике в лучших горшеневских традициях, а именно закидана парочкой подушек «для удобства», Горшок поспешил удалиться. Оставшись наедине со своими мыслями, Боголюбова могла лишь озираться по сторонам: её пугала реальность, её пугал этот непонятный беззубый Гаврила, пугали стремительно сменяющиеся локации. Перевела взгляд на дверь, за которой несколькими минутами ранее скрылись и Лёша, и Михаил. Обычная железная дверь с каким-то драным плакатом, чуть в стороне стоял столик с брошюрками и стул со сломанной спинкой, которую кто-то заботливо перевязал изолентой. В противоположном углу стоял диван, на котором сейчас сидела Соня и усыпанный белыми крошками, похожими на соль кофейный столик перед ним. По остальным углам были расставлены: гитары, барабанная установка и другая аппаратура, название которой брюнетка не знала. Все было так небрежно сделано, что комнатка походила на эдакий проходной двор. Таким образом, «Точка» не выглядела в глазах девушки особенно уютно, но всё-таки здесь было лучше чем дома. —Так, а вот чай для миледи,— взъерошенный как чёрт парень грациозно выскользнул из-за двери и протянул Соне кружку с непонятной жидкостью, которая ну никак на чай не походила,— это «кислый чай». Последнее Горшок произнёс явно смакуя каждое слово, каждый звук в этом «кислом чае» его как-то неимоверно удовлетворял по непонятным для девушки причинам. Неохотно, скорее из вежливости, она протянула руку вперёд: «А что это за напиток такой..?» — Сначала попробуй, тебе понравится. Расслабляет вмиг!, - заговорщически повторял Горшенёв, потирая ладони. Боголюбова недоверчиво и осторожно отпила «чай» из любезно принесённой ей фарфоровой кружечки. Послевкусие было страннее, нежели после классического чая, но лучше, чем ожидалось. Обнажая беззубый рот, Миша удолетворённо улыбался, как пиранья, внимательно, слегка маниакально наблюдая за дальнейшими действиями девушки. В этот момент он действительно напоминал хищника, который выжидает скорую смерть своей уже отравленной жертвы. Соня откинулась к стенке дивана. Тело обмякло, словно плюшевая игрушка. Накатила гигантская волна немыслимого удовольствия, эйфории и какого-то светлого равнодушия. Скорбь и боль как рукой сняло. Кошмар наяву сменялся хорошим сном, играя совершенно новыми красками. Остатки разума подсказывали девушке, что эффект «кислого чая» как-то не похож на действо чая успокаивающего. Но уже плевать. На всё поебать, откровенно говоря. Мои губы, до этого дрожавшие, теперь растягиваются в блаженной улыбке, а взгляд томный-томный. Да я чертовски хороша, должно быть! — Понравилось?, - вопрошал довольный Горшенёв, отхлёбывая из своей чашки с громким хлюпаньем. Единственное, что не могло это жаркое блаженство дать Софии — нормально разговаривать. Она неопределённо показала Горшку «большой палец», и загашенная, словно от чего-то уставшая и переполненная растянулась на диване, как кошка. Больше не больно… И ладно! Подобное чувствовать испытывать в новинку, но это всяко лучше, чем гнетущая тоска, скорбь… Потерянность, агония… Снова заскрипела дверь — Лёша вернулся с чем-то шуршащим в руках. Это была, как позже выяснилось, пачка с печеньем к чаепитию. Парень успел заскочить в местную палатку, чуть успокоившись после глупой стычки с старшим братом. Но приподнятое настроение Ягоды было недолгим — на диване лежит Соня, абсолютно неживым и пустым взглядом сверля ободранный потолок. Судя по больно знакомому состоянию — наверняка на потолке для неё играют разноцветные звёздочки. Лёшу в мгновение охватил гнев — только эта девушка, горько плакала ему в грудь, повторяя:Помоги мне…
А сейчас безвольно, как растение, лежит и не чувствует совершенно ничего. Горшенёв-старший, в свою очередь, сидит с такими же глазами на полу, зрачки широченные, лицо не покидает та до боли знакомая, жуткая улыбка, которую в последнее время Алексей видел весьма часто. Непозволительно часто. — Чёрт… - смог только прошептать Алексей, уронив пачку с печеньем на пол. — Гаврила, ты чем напоил её, утырок несчастный?! Ты чем думал, когда заваривал это, я просил же… - упав на колени, Горшенёв-младший тряс брата за плечи, словно пытался разбудить. Движения его были резкими, жесткими. — Хе, а это «Кислый чай», ё-моё, не хош? Ещё в моей кружке осталось…ну ты это, сам там глянь, - протянул в сладком бреду Миша, смотря куда-то мимо младшего брата и махая рукой в неопределённую сторону. — Нам репетировать сейчас, а ты никакой! Ни на секунду оставить нельзя, всех траванёшь и о себе не забудешь! Ты как играть в таком состоянии собрался, умник?!—Ягода говорил тихо, угрожающе, практически шипел Мише на ухо. Лёше пристрастия брата уже успели порядком истрепать нервы, он принял все это как данность. Как бы то ни было, Горшок со своими шальными мыслями был неуправляем, а «умереть молодым» сейчас было чуть ли не самой главной из его идиотских установок. Все бы ничего, но как он догадался угощать своей отравой ещё и Соню? Миша лишь снова махнул рукой, мол «И так сойдёт». Вполне ожидаемо, с загашенным человеком бесполезно разговаривать. Алексей подполз к Соне. Взяв её бледную ручку, ласково с надеждой спросил: —Сонь… Сонечка… Как себя чувствуешь? Ты меня слышишь? Сейчас будет репетиция… Ну мы попытаемся. Тебе во сколько нужно быть дома, чтобы я знал, скажи, пожалуйста…? В ответ на его слова Соня медленно повернула голову. Также умиротворённо улыбнулась, неясно помотав головой. — Так и знал, блять… Это всё не радует никак, - поднявшись на ноги и с силой пнув валяющееся печенье на полу, Ягода куда-то поспешил исчезнуть. София потихоньку начинала задрёмывать, слыша на фоне голоса. Возмущённые и недоумевающие, кто-то пытался призвать к тишине, словно приставляя палец к губам. Бубнёж слышался ещё минут пять, от силы. Потом, её расслабленное мягкое тело кто-то взял на руки… А прикосновения уже до боли знакомые, такие осторожные и нежные… Лёша? Её снова нёс Лёша? И в правду рыцарь, настоящий спаситель. Судя по ощущениям, её куда-то перенесли и укрыли чем-то мягким. — Соня… Не знаю я, слышишь ты меня или нет… Но расскажи, прошу, что же тогда с тобой произошло. Когда тебе нужно вернуться домой? Я не хочу, чтобы с домашними у тебя проблемы были, волнуюсь очень. А худшего мы ещё можем избежать, ведь так?, - грустно улыбнувшись, Алексей поглаживал несчастную знакомую по волосам, будто ища что-то в её поникшем, но всё том же кайфующем взгляде. — А? Проблемы? Их можно только, разве что, избежать, не возвращаясь в этот чёртов дом, — Боголюбова тихонько усмехнулась, обращая свои пронзительно зелёные глаза на «спасителя». Всё было неважно… Ведь всё было прекрасно для неё самой. Зачем о чём-то ещё думать? Весь ужас позади, там, в этой проклятой квартире, остался. Она была