Раньше в твоих глазах отражались костры Теперь лишь настольная лампа, рассеянный свет Что-то проходит мимо, тебе становится не по себе Это был новый день, в нем тебя нет
Поднявшись на последнюю ступеньку, Соня в нерешительности остановилась. Стоящий напротив мужчина, которого она по праву считала своим отцом многие годы, сейчас был кем-то чужим, каким-то страшным незнакомцем, от которого можно было ожидать что угодно. Нервно сглотнув, под пристальным и буквально испепеляющим взглядом, девушка прошла чуть вперёд, ближе к двери. В воздухе витало гнетущее напряжение, заставлявшее волосы вставать дыбом. «Ты, блять, глухая? В чём твоя проблема, сволочь ты неблагодарная?—мужчина с силой толкнул начавшую закрываться дверь, от чего она с жалобным скрипом вновь ударилась об стену,— тебе как-то невнятно было сказано, что в 8 часов ровно твоя задница должна быть дома?» Соня опустила голову, было ей сказано и это, и много чего ещё лестного впридачу, только следовать абсурдным правилам и запретам не очень то хотелось. Медленно, затаив дыхание и сверля взглядом бетонный пол, девушка прошла в коридор своей квартиры мимо разящего перегаром отца. «Я не понимаю, почему мне нужно быть дома так рано? Не маленькая уже...»—замечание в адрес отцовского решения незамедлительно обернулось Соне подзатыльником: «Ты баба, тебе думать и понимать ниче не надо». Сдерживая подступающие от боли и обиды слёзы, прикрыв рукой ушибленное место, девушка наспех скинула ботинки и поспешила спрятаться в единственном милом ее сердцу помещении этой квартиры- их с братом комнатке. В спину ей что-то кричали, но она не оборачивалась, боялась обернуться. Дернула на себя дверь в комнату, заскочила в неё и там же, у двери, сползла на пол. Нервы сдавали окончательно, если раньше подобные наезды она могла как-то терпеть и игнорировать, то сейчас на глазах появлялись слёзы от малейшей агрессии со стороны. Не может так больше продолжаться. Откинув голову назад, к холодной стене, София уставилась в находящееся напротив окно: за ним все так же солнечно и хорошо, за ним множество людей, которым невдомек, что происходит по адресу проспект Косыгина 11, в квартире под номером 7. Самые безразличные люди в мире. Самые бессердечные, пустые, холодные, как Питерские ветра. Каждый сам по себе, каждый сам за себя. Снуют и снуют по своим жалким делам, пережёвывают в мелких головах обиды и проблемы, искренне считают себя самыми несчастными и обделёнными... Но виноваты ли они в этом? Никого и не должны касаться чужие проблемы, у всех и своих достаточно. Никто не обязан понимать и помогать. Где-то вдалеке слышались песни под гитару. Должно быть, это те юноши продолжают свои вечерние посиделки. Есть ли у них тоже какие-то проблемы, которые неведомы простым встречным, которые не отражаются на мальчишеских лицах масками усталости и разочарования, синяками под глазами и потухшим взглядом? Определено есть, но они ведь как то справляются, находят в себе силы улыбаться, сидеть беззаботно компанией на скамеечке и общаться, наслаждаться уходящим днём и каждую минуту этого дня смаковать? Боевой дух девушки зачах так же скоропостижно и стремительно, как и розы, которые она рассматривала несколько месяцев назад сидя на кухне. Вроде как предпринимались попытки повлиять на что-то, но стали они вялыми, безнадежными. Брата девушка всеми оставшимися силами поддерживала и защищала, чувствовала ответственность за него, чего нельзя было сказать о их матери. Женщине будто было уже плевать на все, отчаялась она и отдушину находила лишь в том, чтоб пожаловаться дочери на мужа-тирана. А жалобы сближают? Кого-то сближают, но такие люди, в большинстве своём, тонут в этом омуте горестей и бед, заполняя себя, помимо собственных, ещё и чужими проблемами. Добровольно топятся. Соне это не нужно, она хочет помочь, но не может. Мать ее не нуждается в советах, она смирилась с происходящим и предпочтёт излить душу кому бы то ни было, нежели решать проблему. Она погибает, сама себя убивает. Софии было и грустно, и тошно слушать слёзные жалобы матери о кошмарном и ужасном муже. Когда ты это осознала и поняла? Только сейчас? Что ж до этого терпела, молчала, ждала светлого будущего и возможного исправления? Он изменился, наивно в твоём положении верить в сказку. Перестань тянуть с собой на дно Васю, перестань тянуть меня. Девушка с раздражением отвернула лицо от последнего падающего на него лучика заходящего солнца. Не нужно ей это солнце, ничего не нужно, только бы прекратить творящийся вокруг неё хаос, спастись самой и спасти тех, кто хочет этого. «Соня, ты спишь? Соня?—из весьма тревожного сна, в который брюнетка погрузилась после своих размышлений об «утопающих», девушку буквально вырвал мамин вкрадчивый голос,— идём завтракать». Женщину даже не удивило то, что дочь уснула прямо на полу. Знала она, что в душе дочки происходит, понимала, что той тяжело, лишних вопросов поэтому и не задавала. В комнате царил полумрак: жалкая старенькая лампа одиноко светилась на столе, развеивая темноту и привлекая к себе затерявшихся мошек, из-за плотных штор, которые со вчерашнего дня остались приоткрытыми, на цветастый ковёр падал холодный утренний свет. Чуть поёжившись, Соня кое-как поднялась на ноги. Поясница, как и следовало ожидать, болела жутко, но всё-таки не так сильно, как застуженная шея. Немного размяв затёкшее тело, девушка выползла из комнаты вслед за матерью. Хватит молчать, нужно поговорить с ней. «Он уже уехал?»—тихо произнесла София, стоило им зайти на кухню. Лидия Алексеевна лишь утвердительно кивнула. С некоторым раздражением Соня выдвинула из-за стола стул и уселась на него, сверля взглядом мать: «Почему ты не уйдёшь от отца? Посмотри, что с Васей из-за этого...—девушка еле удержалась от крепкого словечка,— всего происходит. Он же загнётся вместе с тобой! Ты же не только свою жизнь рушишь, но и нашу, понимаешь? Я же из-за Васюты уехать не могу и тебя оставлять жалко...только вот с каждым днём я все больше убеждаюсь в том, что тебе эта жалость ни к чему. Ничего она не даёт.» О сказанном девушка пожалела сразу, как только увидела отразившуюся в чертах матери печаль и обиду: жестоко было эту правду в лицо человеку озвучивать, погорячилась она. На кухне воцарилось гнетущая тишина, нарушаемая только звонко посвистывающим красным чайником, который никто не торопился снять с плиты. «Что ж,— не выдержав Соня медленно поднялась со своего места,— я лучше на учебу пойду. Давай, увидимся вечером.» Захлопнув за собой входную дверь, девушка тяжело вздохнула. Сырой и по-утреннему холодный воздух парадной бодрил и как-то отрезвлял. Не хотелось ей никуда идти и оставаться дома тоже не хотелось. Кинув тоскующий взгляд на квартиру, Соня направилась к лестнице. Все казалось таким одинаковым, цикличным, бесконечно печальным и надоевшим. Одни и те же ступеньки каждый день, одни и те же лица у почтовых ящиков, во дворе и училище. Заебало. Выйдя на улицу и ощутив на лице приятный ветерок, брюнетка чуть успокоилась. Теперь холод сменился на легкую прохладу, чередующуюся изредка, в местах открытых восходящему солнцу, на приятное тепло. «Эй, привет,—Соня резко обернулась на раздавшийся где-то сбоку окрик,— ты вчера так быстро убежала...с-случилось что?» Чуть поодаль, рядом со вторым подъездом стоял тот самый холёный мальчик со скамейки и приветливо махал рукой. На этот раз девушка могла разглядеть вчерашнего знакомого чуть лучше: его темные блестящие волосы были аккуратно уложены, одет он был опрятно, даже слишком. Вероятно, сын военного или типа того...мало кто сейчас будет ходить за просто так в отутюженных штанах и рубашке. Утром особенно. «Да замечательно всё, не беспокойся! Ты на учёбу так вырядился?»— Соня замахала рукой в ответ, парень ей казался очень приятным, улыбка у него была добрая и невероятно располагающая к общению. «Так значит...Лёша Горшенёв? Постараюсь не забыть». С новым знакомым девушка, после встречи у парадной, дошла до станции метро. Разговор у них выдался короткий, но весьма интересный, заслуживающий, если так можно сказать, продолжения. Впервые за долгое время Боголюбова чувствовала себя человеком, обычным человеком у которого бывают не только падения, но и взлёты. Конфликт с матерью тоже напрочь вылетел из ее головы, перестал травить душу чувством едкой вины. Распрощавшись с Алексеем, девушка, улыбаясь своим мыслям, проскользнула за тяжелые двери метрополитена и скрылась в толпе вечно спешащих куда-то людей. Она тоже спешила. «Мам?—София вернулась домой, как и всегда, позже обычного и теперь с опаской разведывала обстановку. Боялась, разумеется, не матери, а отца,— твоя блудная дочь с учебы вернулась!» Аккуратно закрыв за собой дверь и переступив через абсолютно нетипично раскиданную обувь в коридоре, девушка оставила у вешалки свои вещи. Дома, судя по всему, кто-то должен быть, но тишина то какая... Пройдя на кухню и не обнаружив ничего кроме лежащих на столе таблеток, принадлежащих с недавних пор матери, Соня поспешила обследовать другие комнаты. Двери хлопали одна за другой, но ни за одной из них не скрывалась уснувшая или увлечённо читавшая(иначе как объяснить полное игнорирование возвращение дочери?) Лидия Алексеевна. С замиранием сердца София подошла к последней комнате- ванной. Только сейчас она заметила чуть пробивающийся в мелкую щель свет. Посему, в некоторой нерешительности, она дернула ручку, на что дверь с легким скрежетом поддалась. «М-мамочка?—девушка осторожно зашла в небольшую окрашенную в неприятный глазу голубой цвет комнату,— ты...» Острым лезвием полоснуло по сердцу пришедшее внезапно осознание того, что женщина, мирно лежавшая в ванной не дышит. Её уже по-мертвецки бледное тело безвольно опустило к воде голову, чуть касаясь прозрачной глади подбородком, глаза были прикрыты, а брови впервые за долгое время не хмурились, не были сведены к переносице в результате каких-то размышлений. Она больше не мыслит. Её больше нет. Ванная наполнилась отчаянным криком девочки: перед ней труп, труп ее матушки. Чуть не упав на разлитой по полу воде, вцепившись в холодное железо ручки, София буквально вывалилась из ванной. Ей было страшно, она не знала, что делать. В одних белых носочках, джинсах и свитере девушка выбежала из квартиры, намереваясь обратиться за помощью к кому-нибудь из соседей. Больно ударяя ногами по грязному бетону, брюнетка подскакивала то к одной квартире, то к другой, но так и не получала ответа. Страх начал сковывать движения, призывал остановиться, молча осесть у холодной стены, прижаться к ней и заплакать самыми горестными слезами: «Это я виновата, я».А на улице все так же приветливо светило заходящее солнце. Миру было наплевать на эту трагедию.
Вот в парадной заслышались гулкие тяжелые шаги. София подорвалась с места и поспешила им навстречу: ей помогут! Еле удерживаясь за перила, тяжело дыша от волнения, девушка спешно семенила по лестнице. Шаги все ближе. «Это ты куда собралась?»— перед Соней стоял её отец.