Грехопадение

      Рабыня прячет лицо за завесой волос, жмется к столбу, к которому была привязана минутой ранее, плечи ее сотрясаются от рыданий, она обнимает себя за плечи и дрожит от боли в спине. Бенедикт тяжело дышит и смотрит глазами, в которых клубится тьма греховных страстей на кровь своей рабыни на кнуте, облизывается и переводит взгляд на девушку. Подходит медленно к ней и присаживается на корточки, приподнимает голову за подбородок пальцами, затянутыми в кожу перчаток. Лицо девушки грязное от пыли и слёз, глаза заплаканные и красные, губы, приоткрытые, подрагивают, и Бену кажется, что ничего более сладкого и греховного в жизни своей он ещё не видел. Его внутренние демоны, с которыми он успешно боролся вплоть до того дня, как в его жизни появилась эта ведьма, посвящая всего себя служению Пятерым, радуются и довольно скалятся.       — Ты ведь знала, что так будет, — обманчиво нежно шепчет он и проводит большим пальцем по мокрым от слез и крови губам рабыни, оттягивает нижнюю и проникает внутрь. Рабыня прикрывает глаза и тихо выдыхает. Бен выдыхает в унисон с ней, кладет кнут в сторону и накрывает освободившейся рукой в кожаной перчатке ее израненную, всю в крови, спину. Девушка всхлипывает, болезненно стонет, но не отстраняется, а наоборот, жмется ближе. Бен улыбается, но отнюдь не ласково, скорее жестоко, не улыбается даже, а бешено скалится. В его улыбке отчётливо можно заметить признаки сумасшествия.       — Ты знаешь, что я могу с тобой сделать? — шепчет он, наклонившись к уху рабыни, та кивает и заглядывает в жуткие зелёные глаза, из них в ответ смотрят на нее демоны, скалятся так же, как скалится Сэр Бенедикт. Рядом раздается ржание лошадей, но они не слышат, поглощённые друг другом.       — Я пытал бы тебя, пока ты сама не стала бы молить о смерти, — его больной шепот наполняет конюшню, — выдирал бы каждый твой ноготок особенно медленно, изрезал бы твою нежную плоть и долго слизывал бы твою кровь, грязную, наполненную скверной, засунул бы в Железную Деву… — его пальцы впиваются в раны от кнута на спине, и девушка болезненно вскрикивает, снова плачет. Сам Бен наклоняется и ведёт языком по искусанным губам, собирает с них кровь и глухо стонет, сцеловывает с особым наслаждением солёные слёзы.       — Господин, увидят, — рабыня цепляется пальцами за его рубашку и смотрит в совсем пьяные, тёмные глаза своего хозяина, продолжая беспокоиться за него несмотря на боль, и инквизитора от этого ведёт ещё сильнее. Он подхватывает девушку на руки и несёт в комнатушку, чистую и пахнущую духами и свежестью с тех пор, как здесь поселилась его рабыня.       Опустив свою ношу на лавку, Бен стаскивает испачканные в крови перчатки, кидает их куда-то в сторону и опускается на колени у ее ног, забирается горячими твёрдыми ладонями под подол ее платья, уже давно надеваемого на голое тело, и ведёт по ногам. Обхватывает сильными пальцами тонкую лодыжку и поднимает ногу, целует подъём, и рабыня шумно выдыхает.       — Я мог бы убить тебя, — шепчет, уткнувшись лбом в худую коленку, задирает подол ее платья до бедер и прижимается губами к шраму над коленом. Хрупкая ладонь девушки ложится на его макушку и нежно гладит. Он вскидывает голову, и в его глазах столько муки и греховной похоти, и от осознания того, что причина этому она, у нее внизу живота все сладко тянет.       — Но ведь не убьёте? — она нежно, несмотря на боль во всем теле, причиненную им, улыбается.       — Нет, — выдыхает он, — я не отдам тебя ни Пятерым, ни Десятирогому. Ты — мой грех и мое падение.