Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
У. Шекспир «Гамлет»
В утро четверга Кас стоял под мостом Мичиган-Авеню и всем охладевшим существом жалел, что отказался от кофе. Одно дело ехать на встречу с трупом по официальному звонку от начальства, но самому напороться на пару офицеров, оцепляющих место преступления желтой лентой, пока он после очередной бессонницы проезжал мост ради одного-единственного заведения, подающего кофеин в такую рань? Это может быть только его везение. У него был талант натыкаться на трупы, к этому моменту становилось все более очевидно. Может быть, окружение мертвых тел настолько въелось в его ауру, его существо, что он просто не мог иначе существовать. С тех пор, как это объясняло значительную часть всех передряг, в которые он попадал и в армии, и будучи детективом, это бы многое объяснило. Но потом опять-таки, он побывал в армии, он был детективом. Он знал лучше, чем верить в душу и потустороннее. Лично по его мнению, мысль о рае не приносила ему никакого облегчения, а ад, пока заслуженный, но не привлекал также. Каса тяготило к вечному забвению, тишине, пустоте, не прерываемой ничем и никем остаток вечности. Раз, он здесь, и вот — его больше нет. И некому горевать кроме пары его сослуживцев и возможно Мег Мастерс, но что там чувствовала сама Мег и как бы она отреагировала, он знать не хотел. Как любой смертный не хотел бы попасть в ситуацию, где его ставили перед коробкой, в которой может потенциально лежать бомба, и приказали пнуть сказанную коробку. — Странно все это… — бормотал, возможно не в первый раз, себе под нос Адам, офицер, нашедший тело. Обычно Адам — крайне незаметная и скрытная фигура, которая, несмотря на свою видимую доброжелательность, не могла не вызывать у Каса странного неоднозначного предчувствия. Касу следовало перестать полагаться на предчувствия — что было невозможной и едва не смехотворной просьбой для бывшего военного. — Что странно? — спросил Кас, когда все остальные на месте преступления по какой-то причине проигнорировали замечание. Адам вздернул голову, как будто ожидая, что его спросят уточнения, но не ожидая, что его спросит кто-то вроде Каса. Сам Кас. — То, что убийство подходит под подчерк Охотника, когда главный подозреваемый уже с неделю как мертв. Может, подражатель? Кас пожал плечом, натянув задумчивое выражение, едва сдерживая гримасу. — Закурить? — предложил тот милосердно. — Нет, спасибо. Не было ничего нереалистичного в теории Адама. Более того, окинув все место свежим критическим взглядом, это было первой мыслью, которая пришла в голову Касу — и пришла бы в голову любому приличному детективу, знающему свое дело, любому кто прибыл на место сырым холодным утром. Просто… Это имя. «Охотник», как окрестила его пресса. Такие спонтанные крещения, может, и приносят репортерам лишний бонус в зарплату, а людям приятные памятные воспоминания — но Кас, как и любой другой уважающий себя детектив, только считал это болью в заднице. Начиная с того, как выглядело само место преступления, до смешного похожее на все остальные, несмотря на отличия. Не похожее в очевидном смысле, в смысле, за который его бы посчитали на голову больным, но дело было в мелких деталях, как в том, насколько каждая хирургическая работа индивидуальна. А выглядело оно… в первый раз, когда Кас оказался на подобном месте не на пустой желудок, он был невозможно соблазнен перспективой согнуться напополам в ближайшем темном углу, опорожняя все, что съел ранее. Не столько было дело в запахе — чего-то гниющего, не резкий, но ошеломляющий всю его нервную систему, тяжелое облако разложения и сгоревших трав пропитал все окрестности. Но больше в том, как все выглядело. Нелепо и небрежно, как если бы ребенок забыл прибрать игрушки, но даже несмотря на это, они никогда не находили орудия убийства. Знали, однако, как те выглядели в теории. Мачете, ножи, пули, случайные тяжелые предметы, угодившие под руку. Убийца был осторожен со своими инструментами, но жертвы — а также их внутренности — никогда не шли в список для уборки. Поэтому Кас сразу узнал почерк, только прибыв на место, и узнал тонкости, узнал созвучность каждый детали друг с другом. Однажды увидев — больше не перепутаешь. Темой сегодняшнего утра было обезглавливание. Белокурая, длинноволосая голова откатилась примерно на метр от тела, лицо искаженное яростью, порожденной отчаянной борьбой. Если пятна крови на сорняках и заплесневелых колоннах ни о чем не говорят точно, то это видно по самой жертве, по обломанным ногтями и располосованным рукавам, по гематомам на лице и выломанному запястью. Обезглавленное, бездыханное тело жертвы было извернуто неестественно и болезненно, как у тряпичной куклы, чьи кости и позвонки вытянули через давно переставшую кровоточить зияющую рану. В могилу неизвестная девушка так и уйдет безымянной Жертвой. К тому моменту Кас потерял всякую надежду на то, что хоть единое тело из прилично толстой папки опознают. Худшей частью из всего прозвища — Охотник, чтоб его — было то, что его суть тесно переплетается с местными легендами и моральными оправданиями. Охотники были чем-то вроде местной сказки на ночь, со времен, когда люди еще верили в монстров и кидали кости животных в большие костры, чтобы отпугнуть злых духов от их домов. Люди, которые, жертвуя собой, колесили по миру и боролись со злом, они работали эффективно и не оставляли следов, не оставляли ни отпечатка за собой прежде, чем двинуться к другому городу, к другому Злу, терроризирующему род людской. Часто это был семейный бизнес, еще чаще они не давали о себе знать. Некие защитники, ангелы-хранители, благодаря которым ты можешь рассказывать своему чаду сказки на ночь о них. Многие предположительные Охотники, погибшие ужасной и загадочной смертью, были возведены в ранк святых. О них рассказывали придуманные истории и сочиняли песни. Так что прозвище прицепилось. Охотник. За тем только исключением, что этот не двигался из города в город, а застрял в несчастном забытом Богом Чикаго. И еще, конечно, за тем исключением, что Охотники были тем, чем являлись — байкой у костра да и только. Просто конечно легче называть серийного убийцу таким благородным именем, когда никакой убитый горем супруг не начнет трезвонить во все газеты и в телевидение, требуя справедливости, и ничья мать не будет рваться на место преступления, наплевав на взгляды прохожих. Потому что их нет. Эти люди, эти мертвецы, словно сегодня явились на свет с одной-единственной целью быть убитыми, жестоко и ужасно и кроваво. И заметив отблеск чего-то на рядом с телом девушки, в грязи у ее открытой щиколотки, серебристый и до отвратного знакомый, с неестественно аккуратным пятнышком крови в самом углу, Кас отшатнулся. Неестественно натянуто усмехнулся. Нырнул под желтую ленту. Пробормотал: — Извините, я… Мне нужно… И Рафаэль — бывший полевой врач — кивнул, не отрываясь от обследования обрубка на том месте, где у девушки должна была заканчиваться шея и начинаться голова. — Конечно. По старой привычке, въевшейся, как рефлекс в его нервы, ноги понесли его к церкви. Эта была, соответственно любым ожиданиям, слегка устрашающей. Той, на ступенях которой ты поправляешь воротник и зачесываешь волосы назад. Она возвышалась и выставляла вычурные детали архитектуры на показ. Кастиэль знал это место, как свои пять пальцев. Ему легко сказать, с тех пор, как он здесь вырос. Внутри, ожидаемо, никогда не было тихо. Шорохи шагов, приглушенные разговоры, молитвы, произнесенные тайным шепотом и треск догорающих восковых свечей. Что-то такое обширное, такое почитаемое, закрытое до той степени, что почти лицемерное, не может содержать в себе тишину. Первым, кто его заметил, была конечно же Мег. Сам Кастиэль осознал это по мимолетному подмигиванию проходящей монашки и неповторимое ощущение того, что его шлепнули по заднице. Это, собственно, единственное, что стоит сказать при описании Мег как личности. — Сестра Мастерс, — буркнул он, притворяясь, что не подпрыгнул от неожиданности полсекунды назад. — Удивляюсь, как вас еще не выгнали из такого почитаемого места. Давно вы зажимали несчастных прихожан в исповедальне? — Не смейте сомневаться, детектив Милтон, — в полголоса возмутилась Мег, и исчезла за одной из колонн. Как она так бесшумно и незаметно передвигалась, несмотря на то, что всегда остается на глазах — загадка на другой день. Иногда детектив Милтон был уверен, что Мег находится в программе защиты свидетелей, исходя из некоторых ее темных и крайне сомнительных историй — и конечно потому, что он просто представить не мог, как кто-то вроде Мег, из всего на этом свете добровольно выбрала бы служение Богу. Если Кастиэля готовили к этому с детства и он пошел по совершенно другой дорожке, то про Мег и вовсе нечего говорить. Дорогу к настоятельнице Анне Милтон мог пройти во сне — это была комната его матери, в конце концов. В те ее годы, когда линия между разумным и болезненным, между монстрами и рутинной материнской ответственностью стиралась на столько, что становилась нитью, на которой Ева Милтон даже не балансировала, но ходила то туда, то сюда, как ребенок, который играет в игру «не наступи на трещины на плитках». Кастиэль вошел в покои Анны, когда та отряхивала колени, только закончив утреннюю молитву, по всей видимости. Увидев лицо вошедшего из-под его совершенно необязательно надвинутой шляпы, Анна расплылась в улыбке. — Кас, — кивнула она вместо объятия, вся сдержанность и официальность, и что-то тяжелое с теплом и гордое засело глубоко в грудной клетке Каса и не собиралось оттуда выбираться. — Какими судьбами? — По делу, — сразу отрезал Кас, потому что, как бы он ни хотел, чтобы обстоятельства сложились по-другому, он здесь действительно ради дела. Почти с сожалением медля, он выудил из глубокого кармана клочок бумаги. Рисунок, неумелый, как рукой человека, годами не бравшего карандаш в руки — разве что чиркнуть отчет и записать долг своего приятеля за его стакан пива. Рисунок изображал крест. Почти похожий на обычный, который носят все католики при после крещения, но даже по неловкому рисунку было видно, что тот отличался. Более тяжелый, приземистый, с гравировками и словами, ползущими по бокам, он не был предназначен для ношения, но для держания. В старые времена, такими проводили обряды. И в подавляющем большинстве случаев, их можно было достать в церквях. В более древние времена задаром, когда байки об Охотниках воспринимались за факты. Кас не был уверен о положении дел сейчас. Он протянул листок Анне, и видел тень узнавания на ее лице, заметил сжатую челюсть еще до того, как ее пальцы окончательно сомкнулись вокруг листка. — Ты узнаешь это? — спросил он мягко, имея в виду, имела ли она какое-либо к этому отношение. Видела ли она что-то подозрительное. Анна знала, что он был детективом, знала про серию убийств, и была одним из умнейших людей, которых Кас знал. Дергано, не поднимая взгляда, Анна кивнула. — Да. К нам за таким не обращаются, на моей только памяти раза четыре. Но за последние недели полторы, наверное… — она вопросительно посмотрела на Каса, будто тот знал ответ, мяла листок, кусок записной книжки Каса. — Приходили двое мужчин. Первый постарше, лет пятидесяти. Напряженный, кожаная куртка, видно, что военный. Второй пришел несколькими днями позже, этому было в районе двадцати. Симпатичнее. Старое пальто, спрашивал про то, кто приходил за крестом последнее время. Постоянно озирался, явно человек не из церковных кругов. Тоже есть что-то военное. Подозрительный тип. И только Кас повернулся к выходу, Анна ступила вперед, положив руку ему на плечо, и вкрадчиво спросила: — С тобой точно все хорошо? Кас порывисто дернул головой, отступил назад, позволяя руке Анны упасть, и исчез за дверью, только чтобы осесть на ступенях церкви и, посреди сырого Чикагского воздуха, схватиться за спутанные волосы. Офицер Адам через дорогу от него оторвался от фонарного столба и скрылся в неопределенном направлении, надвинув шляпу на глаза.