Приручая бурю

— Позволь о тебе… В последний момент Алентир не сказал “позаботиться” — осёкся, смутился очередного нелепого порыва, — но придуманная замена прозвучала, пожалуй, даже глупее. — Позволь, я сделаю тебе хорошо? — попросил он негромко и, чтобы исключить всякую двусмысленность, хотя они двое, кажется, обречены постоянно понимать друг друга неправильно, опустился на колени. Гай почему-то сначала заозирался... а потом молча потянулся к узлу на юбке. Алентир поймал его руки, отвёл от завязок и опустил вниз, к бёдрам; погладил ладони, почти до судороги напряжённые — и, почувствовав, что они расслабились, распустил узел сам. Юбка выскользнула меж пальцев, заструилась у Гая по ногам — каджитский шёлк, может, и не самый изящный, но приятный на ощупь... Впрочем, горячая мерийская кожа на ощупь ещё приятнее, и Алентир не сдерживал любопытства. Талия, бёдра, крепкие ягодицы… Шрам, что начинался на боку, змеился вниз, а там расширялся и огрубевал на бедре рытвинами, по которым словно угадывались формы… инструментов. Скорее всего, следы пытки — но ничего действительно важного палачи всё же не коснулись. Коротко подстриженные светлые волосы в паху, — Гай не надеялся на приключение или ему просто так нравилось?.. — аккуратная мошонка и весьма красноречиво обрадованный предложением член, прямой, и довольно крупный, и, что радовало уже Алентира, обрезанный… были на месте — и без изъянов. — Нравится? — поинтересовался Гай; может быть, пауза опять вышла слишком долгой — у Гая снова побелели от напряжения пальцы, да и подначка вышла какой-то нервной, — но Тир был готов загладить свою вину. И он — поцеловал эти пальцы… потом — запястья, и, отведя руки Гая себе на плечи — контуры шрамов и нежную кожу на внутренней стороне бедра. Внизу Гай пах так же — ярко, чуть терпковато, пробиваясь через вербену, мускатный орех, красный римменский апельсин, — но одновременно совсем иначе… Алентир провёл носом по серебристой кромке волос — там, где этот запах сильнее, чище всего, — прижался щекой к бедру и коснулся губами тёмной повлажневшей головки, что до этого чуть не мазнула его по носу. Гай вздрогнул, коротко, сипло выдохнул, и Алентир поднял глаза. Было слишком красиво, чтобы удержаться, и, отстранившись, он сделал, что давно хотел — взял его член — медленно, почти невесомо, кончиками пальцев провёл по стволу — пару мгновений просто подержал его на раскрытой ладони, убедившись, что да, кожа здесь и правда намного светлее и с его собственной контрастирует великолепно — и обхватил губами, получив в награду восхищённый выдох. Наверное, Алентир много на себя взял — но не привык делать что-то наполовину. Собственное возбуждение мешало сосредоточиться, било по координации — пожалуй, не стоило так, прямо посреди комнаты, но… терпкий, солоноватый вкус, и ощущение гладкой горячей кожи во рту, и то, как Гай вздрогнул, когда его член пропустили чуть глубже... Странно, но при всём видимом удовольствии Гай молчал, только дышал всё чаще, прикусив губу и осторожно гладя Алентира по волосам и щеке. Любовался — или же слишком хотелось во что-то такое поверить?.. Гай молчал и… будто накинул на себя “Тишину”, будто держал себя: хотя и лицо, и руки, и член — как он толкался вперёд, неглубоко, но резко и беспорядочно, то лишь оттягивая щёку, то позволяя пустить себя дальше, по нёбу, — говорили и так, говорили открыто и прямо. Пальцы — тоже: изучали, перебирали волосы Алентира, чуть сжимали... и там, под ними, натолкнулись на единственный шрам. — Тир. Тир, всё просто ураган, но постой, — Гай вдруг дёрнулся, останавливая его, отстраняясь, выскальзывая — словно реальность происходящего наконец впиталась в его разум и заставила нервы отказать. — Хочу сперва... тебя увидеть. Всего. Алентира слишком вело, чтобы мозгов хватило на членораздельный ответ — и хорошо, а то бы он непременно сморозил какую-нибудь херню, вроде "Неужели я оказался настолько плох? Ты подожди, я ведь ещё не разогнался!" Поэтому он кивнул и, кажется, промычал что-то одобрительное — а Гай упал рядом с ним на колени, жадно, собственнически поцеловал в губы и тотчас поймал за запястья; поднялся, заставляя встать за собой следом, повёл к постели, на которую сел сам, и принялся стягивать с Алентира штаны и бельё, приветствуя поцелуями каждый появлявшийся из-под ткани дюйм кожи. Ему хотелось делать всё в своём ритме — и если подстраиваться под чужой, то не меняя рисунок, а переплетая с новым. У желаний был порядок, они усиливали друг друга. Умножали. Вся одежда оказалась на полу; обнажились оба, и это наконец было честно — а Гай получил возможность рассмотреть, что хотел, потому что все свидетельства Алентирова интереса оказались прямо перед его лицом. Природа — и тщательная селекция, но думать об этом хотелось сейчас даже меньше обычного — Тира не обидела; тело альтмера — собственность его калана, и за своим он следил хорошо — так, что придраться не к чему, пусть и распоряжался совсем иначе, чем калану хотелось… Природа его не обидела, страсть — распалила, и Гаю, обхватившему ладонями его бёдра, увиденное явно пришлось по душе. Он посмотрел снизу вверх, восхищаясь и обещая, что в долгу не окажется — ох, кто их считает, такие долги… сам провёл языком по набухшей головке — узнавая вкус, знакомясь — но не перехватывая приятную инициативу. Алентиру досталась лукавая улыбка-обещание — о да, кто-то составил свои планы, — и Гай отступил, позволил подмять под себя и чуть откинулся назад, упираясь ладонями в одну из многочисленных подушек и тоже — дал себя рассмотреть. Конечно, Алентир видел его почти обнажённым ещё тогда, на острове — однако сейчас, уже не случайным свидетелем, но тем, для кого и ради кого тот раскрылся... Такое по-особенному пьянило. А ещё Алентир знал, что, схватись они врукопашную — без магии, без амулетов — Гай его, молодого, здорового, отнюдь не беспомощного в бою, влёгкую скрутит, и от этого знания ещё больше завёлся. Им было где развернуться: хорошая, большая кровать… Алентир, высокий высокий эльф, на эфемских, бывало, едва умещался, но на Золотом Береге давно привыкли, что гости могут быть разных рас и размеров. И что, даже если об этом не сказано, большая их часть любит свежие и мягкие простыни... Не то чтобы ему хотелось держать дистанцию, когда — на этих свежих и мягких простынях — Гай лежал перед ним, и дразнил, и ждал, улыбаясь непозволительно хищно — скорее наоборот! Но Алентир всё равно… то ли спросил, то ли предупредил: — Теперь… подожди ты. Я хочу запомнить. Не только ты любишь играть с ожиданием, сиродилец. Тут было на что полюбоваться: тело — крепкое, гибкое, тренированное, но по-мерийски поджарое; старые бледные шрамы на золотой смугловатой коже, родинка у ключицы, твёрдые, цвета жжёного сахара соски… Гай был так близко, что его член, тёмный и твёрдый от прилившей крови… что их члены почти соприкасались, и Алентир дёрнул бёдрами, превращая "почти" в "касались" — так, что его головка скользнула у Гая по стволу, так, что его собственное предсемя размазалось по чужой коже... — Запомнить? Я не растворюсь в воздухе. — Гай нетерпеливо поёрзал, добавляя к этому скольжению новые обертона, и погладил его по бедру стопой. — Раздумал насчёт “хорошо”, керум, или и это примешься зарисовывать?.. Мне надо будет взять кисть винограда? — Я запомню, что ты не против, — пригрозил ему Алентир — и наконец продолжил то, на чём остановился. О, его ждали — твёрдо и непреклонно; шутить вслух Алентир остерёгся, но в остальном — не сдерживался. Этот прекрасный бледно-золотой член он обхватил ладонью; второй рукой — нежно, кончиками пальцев — обвёл выступившие венки, гладкую, аккуратную головку... Хотелось, конечно же, впечатлить, — кто бы в таких обстоятельствах его осудил за такое желание? — но сразу брать целиком Алентир боялся: мало что так же портит атмосферу, как не ко времени сработавший рвотный рефлекс. Подкупив самолюбие тем, что для удачного вечера умение глотать шпаги не является ни достаточным, ни необходимым, Алентир погладил Гая по бедру — правому, чистому. Прежде, чем впустить его в рот, он облизал головку, подержал её пару мгновений на языке, лаская уздечку — и только потом втянул, плотно обхватывая губами. На вкус Гай был всё такой же славный — солоноватый, мускусный — яркий ровно настолько, чтобы быть узнаваемым, но оставаться приятным. Его чистый природный запах так вкусно смешивался с их общими на двоих притираниями, что рот почти непроизвольно наполнялся слюной… и Алентир, довольно щурясь, снова поиграл с головкой, а потом взял глубже, заставляя Гая поощряюще — восхищённо?.. — шипеть. Его собственный член стоял, как Кристальная: чужое удовольствие, осознание того, что оно, это удовольствие — его, Алентира, заслуга, раззадоривали сильнее, чем левая рука, которой он себе надрачивал. Гай цеплялся за простыни, стискивал в руках ткань — дышал тяжело и очень часто и словно бы постоянно порывался застонать в голос, но не позволял себе, всё ещё окутанный “Тишиной”. Плохая привычка?.. Всё его тело кричало от удовольствия, но не горло. Гай сперва просто улыбался, потом на его лице стали сменять друг друга "некрасивые", не парадные эмоции — оскал удовольствия, сквозь который рычат; открытый рот, которым ловят воздух, словно его не хватает… Он дрожал; к коже прилила кровь, по безволосой, вполне мерийской груди стекали капельки пота... Либо Алентир очень ему нравился, либо давно никого не было — а может и всё сразу. Но что за искусственная игра в тишину?.. В его сбитом дыхании постоянно полустонами прорезывались более откровенные, низкие, громкие ноты; и они становились всё длиннее, словно таял и трескался лёд, намёрзший необходимостью никогда и нигде не быть замеченным. Хотелось продолжать хотя бы ради того, чтобы узнать, как лопнет такое молчание. И оно всё-таки разбилось… Стоило сжать его интенсивнее, потереть большим пальцем у корня, приласкать мошонку, поиграть с ней, а потом снова взять в рот и стать быстрее и грубее, Гай начал откровенно, громко стонать при выдохе, и Алентир услышал своё имя — по-настоящему нужное, — и этот момент можно было считать победой. Теперь Гай не сдерживался, — всё-таки у него был очень красивый голос… — и каждый стон — протяжный, бесстыдно-громкий, — каждое хриплое, сорванное “Тир” горячей волной разливалось по позвоночнику, дразнило, дурманило, будоражило… Хотя, казалось, куда ещё? Тир ведь и так от любого неосторожного шага вот-вот готов был взорваться... — Быстрее, — немного неразборчиво попросил-предупредил Гай, снова пользуясь “решай-это-сам” тактикой — отпусти или прими, только не останавливайся!.. Алентир был согласен быстрее — сильнее, отчаяннее, как угодно! — так, чтобы Гай притянул за волосы, чтобы имел его в горло жадно и неосторожно, не думая ни о чём — так, чтобы потом и говорить поначалу не получалось, и хоть на секунду забыть, как он заполнял и как обжигал — не получалось тоже... Но — не пригодилось. Гай кончил — и импульс, тот самый, прожигающий до мозга, поджимающий яйца и выбивающий все, если они есть, дурацкие мысли — не просто дал телу разрядку, но накрыл и Алентира. Клинки ночи — конечно, обученные, — умели не только воровать силы, но и отдавать... Почти легенда; никто в такое не верил, а те, кто знали, по большей части помалкивали... и было о чём: Гай вспыхнул. Это выражалось не в температуре или дрожи, но в некотором ощущении — словно его жизненная сила вырвалась вместе с семенем и прошла по телу Алентира эхом пережитого пика. И его — окончательно снесло под этим напором, засыпало, лишило привычных ориентиров. Ничего не осталось, кроме одного-единственного мера — кроме него...… его тела, дрожащего от наслаждения, и хриплого, загнанного дыхания — кроме вкуса его, и запаха, набухшей головки, и того, как он, солоноватый, мускусный, ровно такой, как надо… как он разливался по языку, пульсировал и заполнял собой рот — горячо и вязко. Гай было попробовал выйти, но Алентир не позволил; обеими руками придержал за бёдра, потом — впился пальцами, царапая бока, оставляя, наверное, синяки. Он был слишком жаден и он брал всё, что ему готовы были отдать — всё, целиком, высасывая такой чудесный источник, не желая терять ни единой капли... После, когда азарт уже не гнал его по морскому дну до самого Траса, Алентир вспомнил и о своих нуждах — терпеть было уже невыносимо. Он попытался додрочить себе, — долго бы не пришлось! — но Гай вскинулся, обнимая его, жадно целуя в щёку, в челюсть, в губы, и сделал это сам, твёрдо и яростно работая рукой, словно угадав нужный ритм — и, вздрогнув, Алентир излился ему в ладонь с низким, до стыдного отчаянным стоном.