Приручая бурю

Судя по тому, что Гай не делал ничего дополнительно, а просто отправился за городские стены, преодолел где-то лигу просёлочной дороги и дальше повёл Алентира через поля к морю, а на пороге домика вынул из кармана ключи — насчёт аренды он договорился ещё там, в бухте. Дом не был красивым — скорее добротно построенным под защитой скалы, чтобы можно было хорошо отдохнуть, схоронить партию-другую контрабанды или допросить того, чьи крики не стоило слушать приличным имперским подданным… мало ли, чем “веселым людям” нужно заняться вдали от чужих глаз? Дом не был просторным — всего две комнаты, кухня-кладовая и жилая, но выглядел уютным и очень удобно расположенным. Город оказался одновременно достаточно близко, чтобы не упустить ни вестей, ни снаряжения, и достаточно далеко, чтобы праздные зеваки не лезли под нос. Дом не был домом… но отлично подходил для того, чтобы передохнуть с комфортом и подождать, когда маормер и нереида, их общая головная боль, будут устроены. И подумать о “совпадении отчётов”. Слуги, посетившие это место ещё утром, сгрузили на кухне достаточно припасов: разделанную дичь требовалось только приготовить, а бутылки с вином — открыть. В жилой комнате вода в добротной медной ванной ещё не остыла благодаря камню с нагревающими чарами, две кровати — большая и складная — были застелены, а на туалетном столике ждали необходимые мелочи. Всё, что нужно усталым путникам после передряги. Устроившись, Алентир решил сходить окунуться в море. Гай не возражал, сказав, что займётся огнём в очаге. Когда Алентир вернулся и полез в ванну смывать с себя морскую соль, Гай возился с чем-то на кухне. Наверное, готовил. Насвистывал походный сиродильский марш — старый, ещё алессианских времён, с совершенно айлейдскими гармониями в основе. Потом он заглянул — окинув долгим взглядом замотанного в полотенце товарища — и сообщил, что идёт к морю сам. И что замариновал мясо, его осталось запечь или пожарить, в общем — что Алентиру захочется, то пусть и делает, а он вернётся через полчасика, когда в “том медном корыте новая вода нагреется”. Готовил Алентир тоже… мягко говоря, нечасто, но чтобы приготовить зайца, его кулинарных навыков должно было хватить. В конце концов, всякий мер, не сидящий безвылазно в четырёх стенах, выучивается превращать пойманную дичь во что-то хотя бы отдалённо съедобное. Ударить в грязь лицом — и угостить Гая отдалённо съедобной едой — не хотелось. Вулхельских пирогов Сандериона Алентиру никак было не перебить, его кок задал их совместным трапезам слишком высокую планку — но заранее опускать руки тоже не стоило. Он порубил тушку на четыре части, в каждую уложив по кусочку шпика и листику базилика для запаха… подготовил масло, сметану, нарезал полукольцами лук, смешал специи… Так увлёкся процессом, что пропустил момент, когда Гай вернулся — но его заяц в сметане, кажется, получился неплохо. Вечерело. Алентир зашёл зажечь лампы и позвать Гая к столу… и зашёл, кажется, не вовремя. Тот, отмываясь за ширмой, напевал — неожиданно очень мелодично и складно, даже красиво, какую-то данмерскую балладу… но замолчал на середине куплета. Может быть, услышал, что уже не один в комнате. А потом и увидел — по изменившемуся освещению. Он вышел из-за ширмы, одетый в каджитскую юбку на запахе с небрежно затянутыми морским узлом завязками. Апельсиновый и бирюзовый цвета узора приятно сочетались с оттенком кожи; Гай не рисовался — но точно знал, что на него смотрят. Капельки воды всё ещё оставались на его плечах и кончиках волос. — Я чую специи. Сейчас проглочу даже кусок никсятины, если он будет под соусом, — он улыбнулся Алентиру, но немного нервно и словно не желая удерживать на нём внимание, потому что это будет нечто значить. — Будем здесь трапезничать? Кувшин вина уже ждал на угловом столике: Алентир его не приносил, так что, наверное, этим озаботился его товарищ... Продолжив движение и подойдя к зеркалу, Гай принялся расчёсывать волосы мягкой щёткой, которую обслуга оставила вместе с полотенцами. Увы, от довольно длинной — ниже лопаток — шевелюры с левой стороны почти ничего не осталось. Косу посекло неровно, и теперь даже на мокрых волосах асимметрия бросалась в глаза. — Вот же уродская вы тварь, капитан Нагавэ, чтоб вам в Хладной Гавани очутиться... Придётся всё под корень обрезать, — Гая эта мысль очевидно раздражала. Он всё равно продолжал расчёсываться, скорее чтобы чем-то себя занять и не искать ножницы. Может быть, он стеснялся своего раздражения или не хотел втягивать Алентира в эту эмоцию. Гай весь вечер вспыхивал, разгорался — и останавливался, задувая себя, как свечку, с некоторой досадой на то, что всё так выходит — и что присутствие Алентира постоянно подливает масла в огонь. И как удержаться, чтобы не влить — ещё? — Могу помочь, если позволишь, — предложил Алентир и в ту же секунду сам себе всё изгадил, ляпнув сдуру: — Однажды я даже стриг наследного принца! Он сразу понял, что зря об этом сказал: мало ли что из такого можно додумать, если захотеть? Гай, и без того раздражённый, слишком резко обернулся и вскинул голову, опершись руками о столик позади себя. Красный ромб на его спине теперь смотрел в зеркало… — Значит, я должен подпустить тебя с опасной бритвой в руке к самому горлу, керум? Будь это произнесено с иной интонацией, второго приглашения Алентиру бы не потребовалось — причём не только по части стрижки. Однако Гай звучал не игриво, нет: он говорил с отчётливой ноткой угрозы, и Алентир… разозлился, не до конца понимая даже, на кого из них двоих — больше. “Если бы я планировал тебе навредить, я бы бросил тебя, ещё когда мы в первый раз штурмовали пиратский лагерь”, — хотел бы кинуть он в ответ, но это… выглядело бы так жалко? Дёшево же ты стоишь, керум, если единственное, чем можешь набить себе цену — тем, что мог бы совершить подлость, но всё-таки не совершил. Алентир понимал, что сам загнал себя в угол, и обижаться ему, в общем-то, не на что, и всё равно — обиделся, и оскорбился, и вмиг завёлся. Казалось бы, уж настолько доверять можно было начать!.. Гай, впрочем, не дал ему разразиться гневной отповедью. Он умел сокращать расстояние не просто за пару шагов, а словно Тени выплеснулись из всех углов, колыхнулись и собрались в фигуру в нужном месте. Жутковато и притягательно одновременно: он “собрался” всего в шаге от Алентира — ровно на той границе, когда чувствуешь чужую ауру, но ещё не тепло или запах кожи. — Ты мог меня убить по крайней мере раз пять, мог просто исчезнуть, использовав заклинание. И я больше поверю в то, что тебе хотелось знать, кто я, чем в личную симпатию… — Жёлтые, даэдрополошьего цвета глаза потемнели до прозелени, или просто не приходилось смотреть так близко? Гай ухмыльнулся, словно рассчитывая расстояние пядь за пядью до того, как оттолкнуть уже не получится. — И всё-таки…. Я её чувствую. Он и правда стоял очень близко: так, что можно было пересчитать капельки влаги — те, что на плечах, на кончиках волос, на ресницах… Светлые ресницы и брови вообще мало кого красят, но Гаю шло: не терялось на золотой смугловатой коже, скорее наоборот — а глаза в обрамлении серебристых пушистых ресниц смотрелись ещё ярче… Алентир остыл так же быстро, как и вскипел: всю злость из него будто пальцем выдавило. А Гай просто наблюдал — и провоцировал сделать шаг вперёд или назад. Как это вообще происходит с нормальными мерами? У Алентира был небедный, но… достаточно однобокий опыт, и нынешняя ситуация в него совершенно не вписывалась. Так он перед случайными любовниками, подцепленными в эфемских портах, не открывался; а с теми, с кем был знаком или с кем тайно встречался в стенах апраксического собрания — и подавно. Трудно очаровывать мера, которому довелось наблюдать, как ты истеришь после стычки, блюёшь дальше, чем видишь, и вымываешь из волос чаячий помёт. Можно позволить себе сыграть любую, даже самую невероятную роль, если знаешь, что представление долго не продлится, и после выхода на поклон ты к этому уже никогда не вернёшься. Но что, если твоё лицо успело примелькаться? “Во всей красе”, с самых нелестных ракурсов? От маски теперь — никакого толка. — Ты мог убить меня… наверное, даже чаще, — пожал Алентир плечами. — И уж подавно не обязан был нянчиться со мной здесь, когда я перестал быть тебе полезен — тем более если хотел сохранить своё задание в тайне. — Мы были полезны друг другу, керум. А потом мы сохранили жизнь хищнице и морскому эльфу. Мы о них и позаботились, — Гай следил за его лицом по-грифоньи пристально. — Сторона у нас одна, и стоит ли пытаться прикрыть наличие чужих тайн, словно срамное место? Ты работаешь на покровителя, я тоже; но здесь мы — сами… вроде как покровители для тех, кому некуда идти. Спасибо за это, Горантир. Многие бы сделали другой выбор. Особенно те, кто могут. Гай произнёс имя, словно пробуя на вкус — и вкус был хорош… Был бы хорош, если бы не хрустел на зубах опилками. “Горантир из Лилландрила” — безопасная, проверенная маска, но прятаться за ней было тошно, а открыть настоящее имя — страшно. Всё-таки… всё-таки всей правдой о “дядюшке” и его грешках распоряжаться он был не вправе; а “Алентир из Фёстхолда” слишком часто звучал рядом с “Реманом Карудилом” — не только как “друг и сторонник”, но иногда даже — хватает же у некоторых фантазии! — как любовник. — Называй меня “Тиром”, — попросил он как будто бы спонтанно; впрочем, то, что сказанное Гаем его взволновало, и тронуло, и не позволило с ходу найтись с ответом, Алентиру разыгрывать не пришлось: в этом он был абсолютно искренен. — Так будет правильнее. — Ти-и-ир, — протянул Гай. — Да, так удобнее. Удобнее — для чего?.. Так Алентира очень давно никто не называл — тем, кому мог бы позволить, это было не нужно. Наверно, в последний раз он слышал "Тира" от Аланвэ… когда, четверть века назад? Тогда в калане считали, что общение с младшей сестрой напомнит ему об ответственности, а получилось — с их точки зрения — наоборот. Впрочем, "испортить" Аланвэ Алентиру не удалось — уже победа!.. Но сестра — повзрослела, родители — так до конца и не смирились, а Реман, самый близкий и дорогой друг, сокращать имена не любил в принципе. А теперь вот — этот “Ти-и-ир”, от которого по спине побежали мурашки, и в голове замелькали картины того, в каких обстоятельствах Тира могут ещё так позвать... — Вот, мы уже дошли до ласковых прозвищ! — воскликнул он, привычно погребая смущение под толщей дурацких шуток. — Неужели я тоже тебе понравился? — Ты показался мне... наблюдательным. Это значило “да, тупица”? Или — “какое место в моих заигрываниях заставило думать иначе”? Или... — Хм. Как бы то ни было, а моё предложение — в силе. Тебе решать, хочешь ли ты им воспользоваться. — Отсечь лишнее, как от имени? — издёвка в голосе Гая сошла на нет; он улыбнулся, но только губами. — Внести упорядоченность и определённость, — поправил его Алентир — мягко, боясь спугнуть — и развёл руками. Слова, слова… Обдуманные, разумные — неправильные... Гай словно готов был зазвенеть, если его тронуть, так исполнен напряжения — но сам тронул первым, устав от слов. Перехватил Алентиру руки — не угрожающим, скорее театральным жестом резко отвёл в стороны — потом не спеша положил свои ему на плечи и медленно взял за горло — сперва словно по-настоящему решив придушить, а потом, заведя ладони под затылок, погладил большим пальцем левой точку у ярёмной вены, опасную точку под самой челюстью, где сорвано, заполошно бился пульс. Подставляешь свою шею — изучи сперва чужую? Там, на острове, Алентир видел, что Гай — сильный мер. Наверняка способен не просто свернуть хребет, а сделать это очень легко: руки — уже оружие. И всё же сейчас… — Сначала стоит попробовать без острых предметов, — теперь улыбались уже глаза, а губы… Они оказались солоноватыми на вкус. Потом?.. Потом Алентир открылся навстречу, мягко коснулся его языка своим; он был повыше ростом, потому Гаю пришлось так замысловато притянуть его чуть ниже — но, опомнившись, Алентир наклонился сам, встретил на полпути. Было так славно: впервые — не только смотреть, но и трогать, как давно хотелось... приобнять, осторожно коснуться волос — мягких, чистого мерийского серебра; дать волю рукам — чувствовать его тело — крепкое, гибкое… мышцы, полные затаившейся силы, рваный, неровный шрам на левом боку… по плечам, по спине, по влажной горячей коже... Неужели — можно?.. Неужели так близко, что... его обожжённые с одной стороны волосы торчали нелепым клоком, щекотали лицо, подсыхая, а длинные пряди ещё оставались мокрыми — и тех, и других получалось коснуться… Гай с одобряющим звуком скользнул левой рукой Алентиру на талию, под рубашку. Притянул ближе, заставил прижаться животом, не переставая несколько агрессивно завоёвывать новые пространства — не только губы, но и угол челюсти, и то самое местечко на шее, где всё чаще пульсировала кровь… он спешил, подстёгиваемый нараставшим желанием или неожиданностью момента: путал Алентировы поиски, перебивал своими, жадничал, желая постоянно двигаться, постоянно источать энергию, не воруя силы, но предлагая — словно Тени вдруг начали слезать, как защитная грязь. — Значит, я не ошибся, — полувопросительно фыркнул Гай, отрываясь от поцелуев и поддевая ногтем тесёмку у Алентира на рубашке, а потом сильно дёргая за неё, вытягивая из петель вовсе. — Тебе тоже это нужно. Его слова, его интонации достигали мозга с большим опозданием: первые пару секунд только и можно было, что пялиться на этот сочный, чувственный рот, на то, как двигаются блестящие, потемневшие от поцелуев губы... а в голове не осталось ни-че-го — только жар и шум крови в ушах. Алентир моргнул, возвращаясь к несовершенному, отравленному Лорханом мирозданию, и кое-как уложил воедино услышанное, увиденное и... прочувствованное. Сквозь только что проявленную горячность сквозил — внезапный и слишком знакомый — страх, что его оттолкнут. Гай боялся? Он казался уверенным всё это время. И сейчас оставался уверенным тоже — в том, что отвергнутым быть не хочет, потому слишком лез вперёд. Убивал страх решительностью. Если Гай думал, что подобное отвратит или напугает, то просчитался по-крупному: интерес Алентира — и его полувставший член — не заметить было трудно. Но дело ведь не только в том, что два взрослых мера хотят переспать, да? — Ну вот, из-за тебя я теперь весь мокрый… Алентир попытался отвлечься, чуть пригасить возбуждение, но, кажется, очередной глупой шуткой сделал только хуже: Гай фыркнул, окончательно расправляясь с завязками, освобождая ворот, и дёрнул злополучную рубашку так, что в ней что-то треснуло... а Алентир всё смотрел и смотрел на его пальцы — и мысленно благодарил калан, что краснел изящно: когда кровь приливала к лицу — так, что хоть яичницу на нём жарь, — внешне едва заметно темнели скулы — и только. Рубашка, стянутая сообща, чудом уцелела; Алентир скомкал её и запустил куда-то вглубь комнаты. К своим вещам он привык относиться иначе, но... Тряпка была откровенно уродливая. Без неё он сразу почувствовал себя увереннее. — Не понимаю, с чего ты так переживаешь, — Алентир хмыкнул и положил Гаю руки на плечи; провёл ладонями вниз, ближе к локтям, и расправил пальцы. Почему-то он постоянно забывал, что смуглее, и каждый раз — как и тогда, при самой первой встрече — удивлялся контрасту... — Не то чтобы в нашем общении я был хоть сколько-нибудь... тонок, — он сглотнул и закончил скомканно, поражённый внезапной мыслью: внизу ведь контраст наверняка будет ярче?.. — Меня дразнили и откровеннее. — Мелькнувшая на лице Гая непроницаемость обдала инеем — так, что на мгновение захотелось отъять руки... Но сам он водил Алентиру кончиками пальцев по рёбрам, разглядывал с жаждущим, тяжёлым взглядом, словно ожидая, когда тот заткнется уже. Всё ведь понятно. Хватит болтать. — Я готов ответить за каждое своё слово, если захочешь взыскать. — Стоило бы на этом, наверно, и правда заткнуться, но Алентир, поймав его взгляд, как-то… совершенно непроизвольно начал оправдываться: — Меня самого слишком часто… выбирали не воспринимать всерьёз, чтобы я не оставлял себе шанса всё обратить шуткой. — В Обливион шутки, Тир. — Голос у Гая внезапно охрип, и от этих незнакомых голодных ноток в груди стало тесно. — Как ты хочешь? Заданный так прямо, вопрос прозвучал бы фальшиво и пошло, если бы не взгляд — и, снова, не интонация; не мелькнувшая в глазах злая досада: вот, Тир с Саммерсета, и я не тонок вовсе — не знаю, чего ты ждёшь… но я спрашиваю не твой ум и не твой долбаный калан, а тебя. Два дня назад они и знакомы не были, а сейчас Гай стоял так близко, что можно было не только по нотам разложить аромат его притираний (вербена, мускатный орех, красный римменский апельсин... ха, Алентир и сам сейчас пах точно так же!..), но и поймать его собственный запах: сильный, терпкий, яркий — как и он сам... И Алентир понял, как он всё-таки хочет.