Постельные игры

      Суровый Чифэн-цзунь и утонченный Цзэу-цзюнь – одни из самых благородных заклинателей своего поколения; сильные, добродетельные воины, словом сказать, отличный пример для подражания. А еще они – самый настоящий ночной кошмар, во всяком случае для их маленького неказистого побратима – Гуанъяо. В это, конечно, никто не поверит – чтобы они да занимались такими вещами?! чушь собачья! – однако, факт оставался фактом: ночью эти голубки превращались в диких необузданных жеребцов, которым вечно мало и постоянно хочется. Причем хотелось им везде: в библиотеке, купальнях, спальнях, гардеробных, на тренировочном поле – о нем даже вспоминать не хотелось, горячих источниках и далее-далее-далее – все зависело от их бурных порывов воображения и чувств. Если быть точным, то от чувств и порывов чуткого и благовоспитанного Сичэня, воспитанного в строгих нравственных правилах ордена Лань. Минцзюэ, хвала Богам, был человеком намного более простым и приземленным и часто не понимал стремления второго брата разнообразить их любовные игрища.       И это был, пожалуй, один из тех случаев, когда Гуанъяо полностью разделял позицию старшего любовника. Потому что у него уже просто не было сил терпеть все эти страстные излияния любвеобильного Ланя, который то и дело льнул к нему с долгими поцелуями и жаркими ласками. Не то, чтобы Яо жаловался, однако Сичэнь иногда был просто невыносим. Настолько, что после их увлекательных постельных игрищ Гуанъяо не чувствовал ни ног, ни рук… по большему счету он вообще ничего не чувствовал. А все, чего он хотел – залезть в ароматную горячую воду, немного прийти в себя, а потом с чистой совестью лечь спать.       Благо, хоть Минцзюэ почти никогда не лез к нему по этому поводу да и вообще был намного более спокойным и сдержанным, иначе Яо бы уже давным-давно ушел в горы, в уединение. После увеселительных ночей с Сичэнем Гуанъяо был даже рад тому, что здоровяку Не все эти телячьи нежности не особо интересны. Хотя иногда на него все-таки находило какое-то особенное романтическое настроение. В такие моменты он приходил к ним – братьям – сам и щедро одаривал каждого любовью и нежностью. Однако, подобные эпизоды были скорее исключением, чем правилом. Обычно он покорно следовал за Ланем, позволяя делать с собой, все что его душе угодно. И чаще всего его душеньке было угодно втрахивать Яо в кровать, да так, чтобы у него искры из глаз летели.       – А-Хуань! – тихо воет Гуанъяо, хлюпая мокрым носом. – Я больше не могу! – тут он жалобно шмыгнул. – Я правда не могу!       Сичэнь улыбается, целует любовника в лоб, щеки, убирает с мокрого лба непослушную прядь, сладко посмеиваясь, и осторожно гладит ладонями его дрожащую грудь, успокаивая. Только это не помогает, а делает лишь еще хуже: Яо уже был далеко не в том состоянии, когда подобные ласки могли хоть как-то его отвлечь, так что он успокоится только тогда, когда его осторожно снимут с члена, вымоют и уложат в кровать спать. Сейчас же все попытки его успокоить были просто бессмысленны: в ответ он начинал скулить еще громче, позорно глотая крупные соленые слезы, струящиеся по щекам.       – А-Хуань!       – Тише, А-Яо, тише, – ласково шепчет Сичэнь и целует любовника в лоб. – А-Цзюэ ведь еще не закончил, верно?       Минцзюэ в ответ недовольно фыркнул и медленно подался бедрами вперед, глубже входя в мягкое горячее тело. Яо задушевно всхлипнул, ошалело поглядывая на старшего побратима, а потом на свой живот – о, боги, лишь бы это было игрой света! – уже в ужасе. Они делали это десятки, нет, сотни раз, однако Гуанъяо никак не мог привыкнуть к тому, что, черт возьми, с ним творила эта сумасшедшая парочка.       Каждый раз, когда они были вместе, он умирал, медленно и мучительно. И это была самая сладкая смерть, которая вообще только может быть. Ему было настолько же хорошо, насколько и плохо, или же настолько плохо, что даже хорошо. Если честно, Яо даже не пытался разобраться во всем этом, благодарный уже за то, что в этот раз он хотя бы своё имя помнил. А то у них бывало и такое; в основном после долгой разлуки, когда они не виделись друг с другом месяц или два. Тогда его любовники становились совсем дикими и ласкали его до тех пор, пока он не превратится в однородную дрожащую массу, хрипло скулящую о чем-то своем.       В этот раз они не видели друг друга три месяца, и Яо даже не мог предположить, что будет на этот раз. То, что на нем живого места не останется – это было вполне ожидаемо (с телом он успел проститься еще вчера, когда подготавливался к сегодняшнему марафону), а вот что будет дальше – это уже намного интереснее. Потому что скорее всего они просто-напросто вытрахают из него все, что только можно вытрахать. Да и то, что нельзя – тоже.       – Минцзюэ… – хрипло позвал его Гуанъяо, протягивая подрагивающие руки к лицу побратима. Тот покорно склонился к его лицу, поцеловал в лоб, а после уткнулся носом в шею и кивнул, мол, слушаю. – Пожалуйста, я очень… очень устал, дагэ, – тут Яо осекся, громко шмыгнул носом и, немного успокоившись, продолжил: – Я больше не могу, правда, – Гуанъяо некрасиво скривил губы; Минцзюэ плавно качнул бедрами и раскатисто расхохотался, щекоча кожу любовника горячим дыханием. Потом вдруг затих, мазнул губами по полукружиям ключиц, шее, потерся носом о его щеку и медленно выдохнул.       Губы Ланя, все это время наблюдающего за ними, расплылись в блаженной улыбке. Он ласково потрепал по голове в начале младшего брата, потом – старшего. Последний в ответ лишь недовольно фыркнул, выпрямился и кивнул ему, мол, говори давай уже.       – Хорошо, А-Яо, как скажешь.       Гуанъяо моргнул, тряхнул головой, потом поднял взгляд на Сичэня и шмыгнул носом, озадаченно смотря тому в глаза. Он ведь не ослышался, правда? Лань правда согласился его отпустить? Так просто? И даже не стал уговаривать, шепча на ухо приятные нежности, целовать, задумчиво водя руками по уставшему телу, и долго-долго ласкать до тех пор, пока у Яо не кончатся все силы? Правда?       Но ведь… Гуанъяо совсем не на это рассчитывал. Они же никогда не останавливались, а упрямо доводили дело до конца, открывая перед Яо такие границы мироздания, о которых он бы даже и не догадывался. А сейчас они решили покорно сдаться, вот просто? Но это же чушь!       – Что? – сипло спросил Яо, обиженно поджав губы. – Но… обычно же вы… я…       – Что «я»? – раздраженно рявкнул Минцзюэ. – Хотел, чтобы мы и дальше трахали тебя, не обращая внимания на весь этот скулеж? – он криво усмехнулся. – Ну мы же не звери.       – Минцзюэ, – ласково начал Сичэнь, успокаивающе поглаживая Яо по щекам, – я же просил тебя не выражаться.       – Прости.       – И не налегать на него так.       – Прости, – уже как-то нехотя отозвался здоровяк. Яо кисло усмехнулся.       – Извинения приняты.       Минцзюэ резко качнул бедрами навстречу податливому телу любовника; Яо тихо и отрывисто застонал, вздрогнув всем телом от накрывшей волны сладкой неги, накрывшей его с головой.       – Я извинялся не перед тобой, – небрежно огрызнулся Минцзюэ, недобро ощерившись.       Сичэнь устало вздохнул: даже сейчас они умудрялись препираться друг с другом.