The Monochrome Man

Все люди когда-то были детьми. И, как и все дети, у него тоже была мечта. Самая маленькая, самая обыкновенная. Джефф мечтал о друге. И, как он хорошо знал, самым преданным другом мог стать только щенок. Поэтому он начал мечтать о щенке. Джефф хотел иметь того, с кем можно гулять и весело проводить время за стенами дома, потому что домой-то он никогда не спешил. Дом не нравился ему. Ни самый первый, каким он помнил его. Ни последующие. А дома прибавлялись с каждым новым переездом всё чаще, но они оставались прежними, похожие на друг друга как один. А находиться дома — это ещё невыносимее. Дома всегда была мать. И, тоже всё время, в нём был Дэвид. Но младший брат не слишком мешал Джеффри. Дело не в том. Дэвид не был другом — он был частью семьи. А семья… К тому моменту, как Джеффри исполнилось семь лет, он смутно разбирался во всём этом: и в семье, которой никогда не оказывалось рядом, и в друзьях, которых Джеффу недоставало просто потому, что он их не имел. У него не было никого. И с того самого возраста Джефф запомнил: ему никогда никого и не обрести. Неважно, почему, неважно, как… Это всё неважно, если он сам никогда не значил и оставался только тенью в собственной одежде, на стене и на полу. После того, что случилось в детстве, он перестал мечтать. Джефф не возражал, когда перед его лицом захлопывались двери. Он не плакал и не кричал, когда от этих резких хлопков иногда щемило пальцы. Джефф не против был быть отвергнутым всем неживым и живым в доме. Пока он думал, что ему всего-то нужно это стерпеть, потому что он был плохим ребёнком. Но как только он исправится… На деле же Джефф никогда никому не причинял вреда. И он не заслужил никакого наказания. Безразличие, которым его окружили, как мягкой ватой, было хуже, чем несносный характер матери: её Джефф особенно никак не мог разгадать. Мама способна была в любой момент разразиться яростью и вспыхнуть, и ударить его, и уже через минуту обмякнуть и бессильно упасть обратно в кресло. Она напоминала Джеффу большую часть времени ожившую мумию, которых часто крутили по телевизору. Или зомби: их он видел в обилии комиксов, прибавляющихся с каждым годом у него в шкафу. Ведь другого развлечения Джефф и не знал. Правда нарисованные монстры и герои — это не тот пример, из которого можно что-то вычерпать для себя. Но взрослые просто не оставили ему выбора. Так что Джефф искренне не догадывался, что они имели в виду, когда у него забрали и комиксы и попросили найти более подходящее занятие. Как и в этот раз, Джефф никогда не понимал, что от него хотят. Это было так просто и ясно для людей, которые окружали его. Но эти люди забыли: его этому никто не учил. Никто не научил Джеффри, как любить. Он не просил любви для себя. Он не жадный: Джефф может обойтись и небольшим. Только бы раз… только бы раз ему дали это, чтобы он знал. Но родители постоянно далеки от него. Как и далеки они были друг от друга. Каждый жест, каждое слово между ними двумя выходили стерильными, неуютными. Им двоим не слишком хорошо жилось вместе — это Джефф заметил. Не о чем поговорить, нечем поделиться: они тоже переключали каналы за ужином, если такое вообще случалось, но, по большей части, они были совсем не здесь. «Твоя мама больна, Джеффри. А я не могу ухаживать за ней всё время: у меня есть работа, которую нужно выполнять. Поэтому ты должен позаботиться о ней. Ты можешь сделать это для меня, приятель?» То, что мама больна, Джефф уяснил и без него. Он отворачивался, дрожал одним испуганным взглядом и робко спрашивал, уже не надеясь ни на что, но просто чувствуя, что должен это произнести: «Можно ты не будешь работать? Пожалуйста. Ты нужен…» Джефф не успевал закончить «мне». Отец хохотал и трепал его по плечу, как будто его сын только что выдал отменную шутку. Но Джеффу не было весело. Его чувства — это не то, над чем стоит смеяться. Он признался раз. Он кричал о помощи до этого, он боялся быть отвергнутым снова и снова, но он всё равно кричал. И его перебили, грубо и бесцеремонно. «Ты такой маленький… Ты совсем ещё ничего не понимаешь. Ты справишься. Ты у меня крепкий парень. Не вешай нос, Джефф». И сделали больно. Лучше бы он ничего не говорил. И ещё лучше — никогда не находить таких чувств в себе. Чтобы они остались там погребёнными, как груда костей. Но у Джеффа всё-таки был один раз, когда всё можно было исправить. Когда всё ещё можно было остановить, а тростинка, вставшая поперёк лавины, оказывалась прочнее неё. Это случилось, когда по дому, вместе с ним, наперегонки, стал носиться чёрно-белый щенок. Фриски был совсем как игрушечный. Точно таким, как Джеффри и рассказывали, только лучше. Щенок уморительно фыркал, тявкал и пищал. На ощупь же он был плюшевый, особенно его развесистые, мягкие чёрные уши. Это было так реально и при этом так хорошо, как в мечте… Взрослые убеждённо твердили, что мальчики забросят собаку уже через пару недель: дети не любят ответственность. Так и случилось: маленький Дэвид быстро стал терять интерес к Фриски. Но только не Джефф. Он лишь больше обрадовался, что Дэвид не отнимет его нового друга. И что с щенком они могут быть теперь вдвоём. Фриски принадлежал Джеффу. А Джефф — Фриски. Он тоже полностью отдал себя растущему плюшевому щенку. Джефф не засыпал по ночам, пока рядом, даже не на кровати, а хотя бы в его комнате, не начинал посапывать Фриски. Маму это всегда злило, и она прогоняла его: её раздражало всё, от шерсти до денег, которые приходилось тратить на кого-то ещё. Но тогда Джефф научился прятать Фриски. И матери ничего не оставалось, кроме как сдаться. До какого-то момента её даже не беспокоило, что Джефф не заводил знакомств и не играл с соседскими мальчишками. Зачем же, если у него есть щенок? Беспокоился скорее его отец. И всё ещё не знал, как поговорить об этом с сыном. Каждый раз, когда он пытался, после нескольких сбивчивых фраз он останавливался и откладывал всё это недоразумение на другой раз. Воспитание — такой сложный процесс. Может, стоит позволить мальчику развиваться самому, беспрепятственно… Редко выдавались и дни, когда всей семьёй они отправлялись кататься на велосипедах. Или ходить пешком, или бегать с Фриски. Отец был рядом и иногда даже мать. Они приносили камеру, и Джеффри охотно позировал и дурачился перед ней. «Зачем вы делаете фотографии? Они нам не нужны». «Чтобы запечатлеть это событие. Нас всех, Фриски. Чтобы помнить об этом спустя много лет». Джефф только смеялся в ответ: «Но зачем нам напоминание? Фриски всегда будет с нами! Мы его не забудем!» Маленький Джефф всё ещё не понимал. Он не знал, что бывает иначе. Ведь Фриски всегда с ним. Утыкался мокрым носом в шею и щекотал, лизал лицо, провожал Джеффа каждый день и верно ждал его, когда тот возвращался домой. Он бросался к нему, вилял хвостом, лаял и любил его всем своим искренним собачьим сердцем, насколько мог. И Джефф хотел того же, что он. Он тоже изо всех сил старался любить. Прошёл год, должен был пройти и второй. Джефф вытянулся и значительно подрос, и Фриски вместе с ним. В воздухе пахло переменами, и, когда отец окончательно решил переезжать ближе к месту новой работы, Джефф верил, что всё наладится в новом доме: маме станет лучше, отец будет проводить больше времени, проводить выходные, проводить вечера, и, точно, он сам найдёт новых друзей. Впервые за последние несколько лет Джефф воодушевлённо менялся на глазах. Он предвкушал момент. Момент… «Я не поеду с собакой и двумя маленькими детьми в одной машине. Ты спятил, Лайонел!» «Мы можем поехать на двух машинах. Это не проблема. Да и ехать нам не придётся долго…» «Я не хочу слышать это больше. Я не могу ехать в таких условиях. Ты должен сделать что-то». Джефф прятался и затыкал уши. Ему страшно было слышать, как возмущённо кидалась на отца с обвинениями и злобой мать. Таким его нашли и сказали: «Джефф, Фриски не может поехать с нами. Он останется жить здесь». Отец соврал. Фриски не оставили жить здесь. Его увозили в клинику, и Джефф, увидев это, напросился с отцом. «Я хочу быть вместе с ним до конца», — твёрдо, без слёз и без жалоб, заявил Джефф. Он ни разу ещё не плакал с того дня, как к нему спустились сообщить о том, что он должен расстаться со своим другом навсегда. Ветеринар в клинике с сомнением смотрел на мальчика. Ему самому жалко было и его, и пса: последний-то был здоров и только начинал жить. Но работа не могла выполнить сама себя, за животное заплатили, следовательно, Фриски нужно усыпать. Джефф беззвучно смотрел, замерев у стола, как тяжелеют веки его пса и как тот неохотно кладёт голову на передние лапы, чтобы провалиться в смерть. Последний взгляд Фриски был мутным. Он словно хотел о чём-то ему сказать. Но не смог. Ещё через пару минут ветеринар констатировал: перед ними было не что иное, как тело. Фриски мёртв. Он никогда больше не спрыгнет на пол и не побежит за Джеффом, стоит тому только поманить его за собой. Фриски не будет пить воду из миски, чихая и расплёскивая её вокруг. Фриски не свернётся у него в ногах или не позволит обнять себя. Джефф никогда не почувствует, как кто-то спит рядом с ним, сопя, как кто-то бережно трогает его руку, зовёт за собой в очередной раз скатиться с холма и проводить золотую осень. Джефф не может больше так. Он не хочет быть опять один. Он не хочет терять то, что обрёл на такой краткий миг. Он оглядывается на тело Фриски, он не может выйти и бросить его там. Ему ведь тоже страшно. Фриски тоже не знает, что теперь будет с ним. Джефф тянет двумя ладонями отца обратно, утирает плечом лицо и просит: «Мы теперь можем его забрать с собой? Я знаю, что он превратится в скелет и мама не станет жаловаться на шерсть. Фриски не будет больше мешать, пожалуйста, пап… Мы же заберём его, да?» Джефф не переставал говорить. Навзрыд. То же самое случилось со следующим его домашним питомцем. И с другим. Больше Джефф ни разу не попросил о щенке. Он не хотел испытывать эту боль снова и не хотел, чтобы кто-то живой становился жертвой его очередной неисполнимой мечты. Не быть одному. Джефф найдёт потом ещё ни раз останки то ли птиц, то ли мелких животных: возле дома, в лесу, в канавах, — и он будет держать их в руках, изучать и постукивать ими, слушая, какой звук они станут издавать, каждая кость — особенный. И он всё ещё не будет понимать, почему так важно было оставить тело Фриски там, если его ещё можно было сохранить… И всё чувствовалось так, будто он что-то упустил и позволил лучшему другу пропасть. По его вине. Джефф гладил Блип, её чёрные мягкие уши, на которых шерсть забавно торчала в стороны, как будто она сама всё время была начеку, и говорил ей тихо: — Ты так похожа на Фриски… Совсем как он, ведь так?