***
Альзур появляется на пороге храма лазурным вихрем, гораздо раньше, чем Гедвига его ожидает. Он для неё каждый раз как этакая загадка, шкатулка с резным узором-головоломкой, неизвестно, что принесет или скорее притащит с собой — добрую весть или какую-нибудь проблему. Альзур то здесь, то там, временами заглядывает в храм Мелитэле, но подношений не оставляет и не зажигает свеч, ибо с богами у него все обстоит странно, настолько, что Гедвига и сама не может разобраться, верит он во что-то или нет. Но сегодня она знает, почему он приехал — она сама призвала его, сама втянула в проблему, которая, впрочем, могла таковой для него и не являться. Все-таки он был талантливым чародеем, этот Альзур. Помешанным на своих открытиях и исследованиях, на подчинении хаоса, отвратительно питающимся и отвратительно спящим — опять же из-за открытий, которые, по его словам, не ждали. Их следовало хватать за хвост, пока не поздно, между тем как еда и сон могли обождать. — Мать Гедвига, — разница в возрасте между ними не столь велика, но Альзур приветствует и обнимает её за сухие, костлявые плечи. Всё равно что родную бабку. Хотя была ли у него бабка вообще? А может быть, он всех жриц считает добрыми бабками? — Я ждала тебя не раньше, чем через несколько дней, — говорит она, взмахом руки призывая следовать за собой. — Думала, ты как всегда задержишься из-за своих… собирательских привычек. — Надо же, — Альзур улыбается в усы, его мантия чуть хлопает за спиной. — Ради меня ты выдумала новое название для всего того, чем люди занимаются, если намерены уехать. И что, помогла моя спешка? — В какой-то мере. Плод уже почти созрел, не вижу надобности тянуть время. В раскидистых садах душновато, но под деревьями хотя бы можно спрятаться от палящего солнца. Тут и там маленькие и не очень послушницы в белых одеждах собирают яблоки, трудятся над грядками, вытягивая за хвостик рыжие кривоватые морковины в прилипшей земле, и распевают чисто девичьи песенки. Спелые овощи, которые они складывают в аккуратные плетеные корзинки, похожи на горки самоцветов — зеленые и желтые перцы, красные помидоры, золотистый картофель, только что вымытый в лохани с водой. Гедвига проходит мимо послушниц степенно, с высоко поднятой головой, хоть и чувствует ироничный взгляд Альзура меж лопаток. Он знает, что у неё возникла проблема. Знает, что, возможно, кроме него ей не к кому обратиться. Гедвига вновь мысленно ищет слова, более не обращая на послушниц внимания. — Я знаю, что ты искушен в магических арканах, — начинает она, распахивая высокие и тяжелые двери храма. — Более того, после долгих раздумий я решила, что никому иному не могу доверить это… дело. — Мне кажется, ты скачешь во времени, Гедвига, — усмехается Альзур. — Ты говоришь со мной так, словно все мне уже рассказала. Но в письме я прочел только: «Мне нужна твоя помощь. Приезжай немедля и без малейших задержек, никаких сборов в черепашьем темпе». — Обвини меня еще в излишней грубости к тебе, — Гедвига ничуть не смущена, а даже довольна. Альзуру немало лет, однако иногда и с ним нужно говорить, как с Лилианной, да и не только с ним. Большинство людей понимает и подчиняется исключительно языку строгости. — Ты же любишь брать с собой кучу барахла в дорогу, даже если тебя не будет пару дней. Мантии, вино, теплые покрывала, офирские ковры, табак, медальоны с портретами всех твоих любовниц, чтобы можно было в любой момент выбрать подходящий… — Не перегибай палку, — возмущается лазурный гений. Гедвига усмехается тонкими некрасивыми губами — значит, как минимум насчет медальонов она не промахнулась. — Ты все равно появился довольно быстро, — она пожимает плечами, — так что все это неважно. — И всё-таки, — Альзур обгоняет её в тесном коридоре, встает впереди, загораживая проход, — в чем дело? Гедвига не знает, с чего начать. Хоть её доверие к Альзуру куда сильнее, чем к какому-либо другому чародею или чародейке, его недостаточно для того, чтобы успокоить сердце. Она проснулась утром в своей постели, закутанная в сомнениях и опасениях как в прозрачном одеяле. Нет, как в вовсе несуществующем одеяле. За общей трапезой ей казалось, что все видят мечущиеся в её голове мысли. Лилианна вновь за столом не появилась — Анка и Еля, неизменные её подружки, уплетали за обе щеки кашу и весело переговаривались, совсем о ней забыв. Никто более не спрашивал, куда она ушла и где теперь спит, ест, можно ли ей выйти в сад, чтобы поиграть с ними в салки. Даже если бы спросили, Гедвига бы не позволила. Дракончики, напоминает она себе. Рыжие, темные, светлые; с косичками, лентами и непослушными кудрями… Если дать червячку из корзинки волю, он никогда не смирится с отъездом. А уезжать необходимо. — Иди за мной, — только и просит она Альзура. — Я сама тебе покажу. Вместе они скрываются за дверью её опочивальни, где Гедвига выводит чародея на балкон. Ветер ласково треплет их одежды цвета белых облаков и голубого неба. Внизу от сгоревшего сарая осталось, разве только, черное пятно выжженной земли. Жрица молчит, отгоняя сомнения прочь. — Если ты хочешь засеять пустырь травой, — замечает Альзур, — помимо меня с этим мог бы справиться любой маг. Паясничает, смеётся — для него весь мир шутка, если призадуматься. Он и не представляет, что Гедвиге от его шуток не легче. — Знаешь, что было на этом месте? — спрашивает она негромко. — Еще неделю назад здесь стоял сарай с садовыми инструментами, попробуй его себе вообразить. Мальвы, тянущиеся к солнцу, а чуть пониже и подальше — ромашки, календула и настурции. Вокруг сарая бегают маленькие послушницы, гоняются в шутку за курами, бросают им зерно из тех же плетеных коробков, в которые собирают овощи. Светит солнце и птицы заливаются радостным гомоном, как будто сошли с ума. Червячок из корзинки тоже играет — каштановое пламя волос развевается за спиной, коробок с зерном бесцеремонно отброшен в сторону. Они прыгают через обветренные, обточенные дождями камни, похожие на головы древних людей, закопанных по самый нос. Они и не подозревают, что настоятельница уже несколько минут наблюдает за их игрой со своего балкона, а если бы заподозрили, то, возможно, стали бы свидетелями очень редкого явления — доброй улыбки на её лице. Гедвига не сразу осознает, что чья-то невидимая рука будто бы шевелится в её мозгу, пуская мурашки по всему телу. Она оборачивается к Альзуру — его глаза, два лазуритных кусочка, блестят ярче прежнего. Он там, в её мыслях. Он копошится в них бесцеремонно и так даже правильно, настолько правильно, что жрица не в силах ему и возразить. Она не знает, почему ей так сложно выложить все на духу — ей, матери Гедвиге, столь суровой и непоколебимой, что даже Альзур временами смиреет перед ней как провинившееся дитё. Жрица раскрывает ему свои мысли покорно, дает ему узреть то, что узрела сама. Вдруг что-то происходит. Какое-то неуловимое изменение в воздухе, тянет заметным холодком — она понимает, что девочки ссорятся. Игра прервана, поднявшийся ветер чуть было не срывает пестрые головки мальв. — Ты нам надоела! — слышит она. — Вечно выигрываешь! Червячок из корзинки, её Лилианна, маленькое резвое чудовище. Девочки уже ушибли себе коленки, едва не свернули лодыжки, запинаясь об каменные лица, торчащие из земли, а ей хоть бы что — скачет как коза. Послушницы играют с ней, потому что не смеют ослушаться настоятельницы и пренебрегать червячком, но всегда ищут повода для ссоры. — Я же не виновата, что вы прыгать не умеете! — возмущается червячок. Ты не права, хочется сказать Гедвиге, неужели ты не замечаешь своих длинных ног? Анка и Еля невысокие, да и нет в них твоей легкости, твоих гремящих косточек… — Мы не умеем?! — кричит Анка. — Да ты просто жульничаешь и хитришь! Колдуешь, вот и все! Как раньше колдовала, вспомни, Елька! Ты ведьма, все это знают! Гедвига морщится, дергая головой, но чувствует, что Альзур держит её крепко. — Сама расскажешь теперь? — спрашивает он. — Хорошо, — выдыхает она, указывая на карло около стола. — Присядь, прошу. Мне нужно… Мне нужно отдохнуть. И тут Альзур заботливо подхватывает её под руку, такую же костлявую, как её плечи. Само это движение, отдающее теплотой после бесцеремонного копошения в голове, изумляет Гедвигу, но она молчит. Альзур сам усаживает её на карло, но остается на ногах. Он прохаживается туда-сюда, вся его веселость мигом сошла с лица, как весенний снег сходит с земли. — Что за червячок? Что было дальше? Бисерные глаза Гедвиги устремлены на балкон, как будто бы она все еще там. — Девочка, подкидыш. Она подожгла сарайку, огонь появился будто бы из ниоткуда. А может быть, я была так увлечена их ссорой, что не увидела, не заметила… — Так у неё Дар? — Альзур невозмутимо приглаживает бородку — кажется, что нет для него во всем этом ничего интересного. — Могла бы вызвать кого-то из Аретузы, они во всем этом более сведущие. При чем здесь я? — Выслушай меня до конца, — в её голосе вновь прорезываются суровые нотки воспитательницы, — а потом уж делай какие-то выводы. Это… Не первый раз. Дар, как ты его называешь, проявился лет пять назад… — При каких обстоятельствах? Гедвига делает шумный вдох — ей стоит огромных усилий не взорваться. — Была середина зимы и она заболела. Сначала мы думали, что это обыкновенная простуда, ничего более. Давали ей мед, горячее питье, караулили, чтобы она не выпрыгивала из постели следом за остальными послушницами… Ей ничего не помогало. И тогда я прибегла к более сильным средствам. Влила ей в глотку пару снадобий — она металась в горячке, нужно было как-то её снять. — И? — чародей щурится, как ястреб перед чудовищным броском. — Она заговорила со мной, — жрица сжимает кулаки, покоящиеся на коленях, обтянутых белым одеянием. — И это был не бред. Она говорила так, словно была в полном, совершенном порядке. Не смогу это повторить вслух, это слишком… Читай мои мысли, Альзур. Читай, я позволяю тебе, даже если мне от этого будет худо. «Я вижу смерть… и рождение. Целые цивилизации. Забытые сказания, которые вспомнили вновь. Разорение, красоту и опять разорение. Вижу богов, вижу, как они валят цветущее дерево и как гибнет под ним дитя. Вижу, как повторяется раз за разом все на свете. Вижу…» Его синие глаза блестят — Гедвига боится увидеть там то, что увидела бы в глазах любого другого чародея. Жажду определенной силы, жажду завладеть этим ребенком, жажду… — Это Исток, — шепчет Альзур одними губами. — Исключительное дитя. — Понимаешь теперь, почему я позвала тебя? Я не доверю Лилианну никому, не доверю стервятницам из школы магичек, не отдам вашему Капитулу или как он там зовётся, мне всё равно. Возможно, не отдам даже тебе. — Ты знаешь, что я с Капитулом не сношаюсь. Они не преследуют меня только потому что я им нужен. В какой-то степени. — Какая разница? Я не хочу, чтобы на ней ездили, как на лошади, используя то обстоятельство, что ей досталась такая сила. Если бы была возможность — она бы осталась при храме навсегда, но такой возможности нет, Альзур, это исключено. — Разумеется, — фыркает он. — Едва ли ты захочешь собирать свой любимый храм по кусочкам после того, как её в очередной раз накроет — очередные неудавшиеся салки или непонравившаяся еда, или даже запрет на прогулку… Или есть еще что-то, Гедвига? Может быть, я слишком хорошо о тебе думаю? За всеми этими словами кроется жестокое обвинение и куча подозрений — подозрений в том, что она удерживает Истока в четырех стенах, изолирует вовсе не из желания обезопасить других послушниц, но из собственных побуждений, из желания иметь над девчонкой полный контроль. Возмущение кипит в Гедвиге как горячее масло, Альзур же холоден, собран… А в глубине души уже желает взглянуть на червячка из корзинки, да и не только взглянуть. — Ты покажешь мне её? — спрашивает он. — Эту девушку? Ты ведь вызвала меня сюда ради неё. — Ради неё? — усмехается Гедвига. — Возможно, если бы она сама этого желала. Три дня назад она объявила голодовку. И войну — мне. Не представляю, что творится в этой маленькой головке, и не желаю представлять. Меня это угнетает. Хочешь знать, я еле спасла её от расправы — все эти девочки по-своему жестоки, а страх перед кем-то только усиливает жестокость. Альзур погружается в размышления, трогает усы, прикрыв глаза. — Отбрось эту напускную строгость, матушка, и не играй со мной в «да» или «нет». Ты все уже решила в тот миг, когда написала письмо. Ты хочешь, чтобы я её забрал, потому что я — единственный чародей, которому ты хоть немного доверяешь. Хождения вокруг да около этого не изменят. — Чтоб тебя! — не выдерживает она. — Не строй из себя сведущего во всех и во всем! Неужели ты не видишь, как меня заботит её судьба?! Она тяжело падает обратно в карло и выдыхает как будто бы из последних сил. Кто же их знает, может быть, они и впрямь последние — может быть, в тот же миг её хватит удар, а затем смерть на своих крыльях унесет куда-нибудь далеко-далеко, подальше от невзгод и проблем, которые приходится решать. Гедвиге уже не двадцать, не тридцать и даже не сорок. Её костлявые плечи многого не вынесут на себе. — Да, ты прав, — бормочет она. — У меня нет иного выхода. Я глупею и старею, но провалиться мне на этом месте, если… Впрочем, неважно. Идем со мной.***
В тот миг Гедвиге очень уж хочется обладать таким же Даром, как у Альзура — чтобы иметь возможность поворошить его мозги. Потому что даже следуя впереди него по коридору, она все еще не может искоренить из своей души зерно сомнения. Альзур амбициозен, как все молодые чародеи, и может погнаться за фактически неосуществимой затеей, может поставить на кон все, что у него есть — в том числе и свою новоявленную ученицу. Гедвига борется с собой, борется с желанием все же отказать ему. Аретуза… А что насчет неё? Первоклассная школа для магичек на Танедде, место, где она будет видеть своих сверстниц. Место, которое можно будет назвать её средой, такой же, как вода для рыб или лес для диких зверей. Они даже не потребуют платы — Исток станет ею сам по себе. — Приглуши свои мысли, прошу тебя, — подает голос Альзур. — Там всё совсем не так, как ты представляешь. — И как же там? — хмыкает Гедвига. — Насколько я помню, ты сам никогда за партой не сидел. Как ты можешь знать, что… — Я знаю, поверь, и знаю больше тебя. Её это уязвляет. В обители, в храме, который дышит и говорит по её велению, одергивать настоятельницу и главную жрицу немыслимо. Но для Альзура мыслимо всё. — Мне остается лишь надеяться, что я не напрасно доверилась тебе. Не вздумай обижать девчонку и… Не проявляй своих дурных наклонностей хотя бы до её совершеннолетия. Альзур, ты думаешь, я шутки шучу с тобой? Чародей прячет всепонимающую улыбку. — Мне просто хотелось спросить, о каких именно наклонностях ты говоришь. В моем арсенале их предостаточно. — Не заставляй меня разжевывать тебе очевидное, — раздражается она, чуть ли не пуская дым из ноздрей. — Рассказывать, что происходит между взрослым мужиком и девкой, которая только-только выходит из-под моей опеки, прежде видя таких как ты либо очень издалека, либо на картинках. Я знаю, каким ты умеешь быть обаятельным, какой мёд льешь в уши, но потом этот мёд превращается в яд. Будь благоразумен, прошу тебя. — Как желает матушка Гедвига, — Альзур шутливо кланяется до земли. Всё он на самом деле понимает, но ей все же трудно удержаться от того, чтобы не дать ему этакий подзатыльник. Гедвига кивает Ненке, застывшей около дверей словно молчаливый страж, и та проворачивает ключ в замке несколько раз, прежде чем пропустить их вперёд. В комнате царит хаос в прямом смысле этого слова. Она не заходила к Лилианне с того самого момента, как заперла её — не желала размякнуть от этого жалкого зрелища, от вида этого зверька, съежившегося в комок на постели, совсем как в тот день, у её ног. Червячок из корзинки и сейчас лежит так, на грубо выскобленном столике рядом — остывшая еда. Разбитый горшок с вырванным цветком лежит на полу, а в земле копошится мышь, которая тут же с писком принимается удирать, завидев их на пороге, хотя Гедвига её даже не замечает. Она видит разбросанные смятые платья, разорванные свитки, сломанные перья для письма. Пролитые чернила на столе, спелое яблоко, оставшееся от завтрака, но надкушенное лишь с одной стороны — на нем примостилась жирная муха. Лилианна мстит им всем, мстит иногда изощренно, а иногда по-детски. Никто не предупредил её, что сегодня-завтра она должна уехать, поэтому и вещи в узелок не собраны, да и с предупреждением она вряд ли тратила бы на это силы. Она сбила точным броском деревянной кружки гравюру на стене, которая изображала резвящихся в поле ланок и робкого самца, вышагивающего к ним со своей короной из переплетенных рогов. Она разрушает все, когда чем-то недовольна, а когда червячок в ярости — он только быстрее начинает грызть их корни. Гедвига кивком велит Ненке собрать вещи воспитанницы — чистую одежку в одну кучу, грязную в другую. — Встань, — требует она, внутренне зная, что Лилианна уже смирилась. Будь это не так, она бы поджидала их за дверью, занеся над головой что-нибудь тяжелое, рвалась бы мимо своей тюремщицы на волю. Но сейчас она лежит, как мертвый воробушек, хотя и все слышит. Поднимается нехотя с постели, уставившись в пол, и видно, как бегают её глазки — от мягких туфель матери Гедвиги из телячьей кожи до идеально вычищенной обуви чародея. — Матушка, — слышно тихое и робкое. — Посмотри на меня, — велит Гедвига, не смягчаясь ни на секунду. — Что за поведение? Ты больна, чтобы лежать как труп? Заучила то, что тебе принесли? По изорванным свиткам она уже знает ответ, но её это не беспокоит. — Я здорова, — лепечет Лилианна. — Просто мне грустно. Грустно расставаться с храмом. Гедвига косится на Альзура. Он молчит, только рассматривает жадно червячка из корзинки, и вновь ей до смерти хочется влезть в его мысли. Он желает её силы? Он сделает ей больно? Верно ли она поступает, отдавая Лилианну в руки чародея, которого большинство коллег воспринимает как дерзкого самодовольного сумасшедшего? У Альзура в глазах плещется любопытство, на губах играет улыбка — не понять, что прячется за ней. — За пределами храма много чего интересного, дитя, — подает он голос. — Поверь, скоро твоя тоска уйдет. Вот бы так все и было на самом деле, думает она. — Посмотри на меня, — повторяет жрица. — Не прячь взгляд, никто тебя палками избивать не собирается. Поприветствуй своего нового наставника, талантливого чародея, Альзура из Марибора. Он не король и не принц, чтобы делать перед ним книксены, но с другой стороны, откуда бы девке знать, как приветствовать знатоков магических искусств? Она и обыкновенных мужчин видела редко, а уж таких, что пахнут не потом, не кровяной колбасой, не селедкой и не мочой, а сандалом — и вовсе никогда. Она не видела мужчин, так следящих за своей внешностью, не видела мужчин, которые предпочитают золото благородному серебру, не видела таких синих глубоких глаз — для неё это все равно что посмотреть в морскую бездну. Червячок цепенеет в полупоклоне. — Очень хорошо, Лилианна. Я нисколько не сомневалась в тебе. По крайней мере, до этого момента. — Могу я поговорить с ней наедине? — спрашивает Альзур, а в голосе его слышно плохо скрытое нетерпение. — Нет, — качает головой Гедвига. — Скажи при мне, если это что-то важное. Неважное — значит, и говорить не стоит. Чародею её подозрительность уже набила оскомину, это по лицу прекрасно видно, но он не спорит. Потому что он мудр. — Отоспись хорошенько, — произносит он. — Завтра будет долгий день.***
За высокими узкими окнами хлещет дождь. Гедвига прислушивается к стуку капель с самого утра, с той секунды, когда открыла глаза. С балкона тянуло холодком, поднималась она неохотно, но, в конце концов, заставила себя — настоятельницы не должны валяться на перинах, пока все остальные уже на ногах. Утро для неё всё равно что туман, густой, словно молоко. Отчего-то ей трудно прислушиваться к словам Ненки, трудно поднимать ложку, чтобы впихнуть в себя завтрак. Ненка сетует на то, что Гедвига сегодня явно не в себе и, быть может, отчасти даже догадывается, по какой причине это происходит. В любом случае, жрица не желает обсуждать это с ней или с кем-либо еще. Кое-как доев привычную порцию овсянки и даже не притронувшись к яйцам, овощам и хлебу, она уползает к себе, как старая улитка с потрескавшейся раковиной. Не пойду к ним, думает Гедвига. Зачем, к чему эти нелепые прощания? Пускай уезжает с миром. Она смиренна как ягнёнок на заклании, другие служительницы собирают её в дорогу — не иначе как прицессу какую. Альзур дожидается окончания приготовлений в своей комнатушке — наверняка листает прихваченные из Марибора гримуары, ругает её за медлительность, за ощущение оттягивания отъезда. — Да чтоб вы все подавились, — ругается Гедвига. — Уезжайте хоть сейчас, без вещей. Только бы все оставили её в покое. Дождь барабанит так, что она еле в силах выносить этот монотонный звук. Через час, впрочем, она даже начинает пытаться найти какую-то пользу от этого дождя, причем пользу довольно странную. Ведь если сейчас льет как из ведра — почему бы не оставить их в храме еще на денёк? Простудится еще девчонка, промокнув, а разве Альзуру нужна вся эта возня? Что он понимает в целительстве, в моральной поддержке? Гедвига откладывает перо в сторону, слушает дождь. В полдень является Ненка, коротко рапортуя о том, что вещи юной мазельки-чародейки собраны, а сама она готова к отъезду. — Пойдёте провожать? — спрашивает служительница. — Ей уж конька седлают, чародей комнаты свои оставил. — Не пойду, — отвечает Гедвига. — Дай им припасов в дорогу и… Скажи, чтобы меня не беспокоили. До вечера. Ненка исчезает за дверью, точно призрак. Слышно, как она шуршит юбками, удаляясь по коридору — и наверняка ищет слова, чтобы объяснить Лилианне, почему матушка отказывается с ней прощаться. Матушка… Гедвиге тошно. Ей тошно от себя, тошно от того, что она не сделала, не отдала её раньше — раньше, чем успела ощутить хоть какую-то привязанность. С маленькими детьми проще, легче, до пяти лет их вообще не различаешь и не задумываешься, значат ли они для тебя что-то или нет. Множество детей прошло через её тонкие руки, увитые синеватыми венами, кого-то она безвозвратно теряла и горе её было недолгим, но эта девочка… Милая, добрая девочка, смиренная послушница, собирательница трав, фруктов и овощей, её розовый червячок в корзинке, надрывающий крошечное горло, но в этом звуке, казалось, был сосредоточен для Гедвиги весь мир. Я ударила её, думает она. Ударила и заперла в комнате, как в темной клетушке, не пуская к ней никого, кроме Ненки. Всё идет так, как должно. Разумеется, она не захочет видеть меня, она обижена — в таком возрасте на пощечины обижаются сильнее всего. Она не хочет ехать, как бы её ни соблазняли необыкновенными вещами и местами. И она попытается сбежать от Альзура при первой же возможности. Нужно его предупредить, чтобы за ней был глаз да глаз. Нужно… Нет! Что за глупости! Выйдя за стены храма, она должна перестать существовать для них. Лилианна не станет ни медичкой, ни акушеркой, ни проповедницей, собирающей в лесу дикие ягоды и раздающей бедным в знак того, что богиня о них помнит. Она станет чародейкой, а это совсем другое. Совсем чужое. В серой пелене дождя видны такие же посеревшие фигурки послушниц, прячущихся в храме от ливня, деревья почти пригибаются к земле, ветер клонит их, словно мать пытается уложить непослушных детей спать. Где-то там они стоят сейчас, чародей в лазурной мантии и девочка… Нет, девушка. Девушка в простом платье, с узелком нехитрых пожитков, с вихрем каштановых волос, с добрыми глазами. Если доживу, обещает себе жрица, приглашу её в храм. Вот бы посмотреть на неё через десять лет или через двадцать. Лучше через сто, разумеется, но ей столько не жить, а Лилианне и Альзуру — почему бы и нет… Может быть, именно эта мысль, именно этот страх никогда её более не увидеть становится последним ударом. Гедвига подбирает белое одеяние и толкает дверь, сбегает по лестницам, начисто забыв о том, что снаружи льет. Она спотыкается, ругань её разносится по коридорам и залам, маленькие послушницы шмыгнули в комнатки, и удивляться или возмущаться этому нет совершенно никакого смысла — им Лилианна не так важна, как ей. Ненка что-то кричит вслед, думает, наверное, что что-то случилось, но Гедвиге некогда объяснять. Она должна, должна увидеть — хотя бы её хрупкую фигурку, неуклюже покачивающуюся на лошади. Она должна еще о чем-то напомнить Альзуру, наказать ему, да только из головы все напрочь вылетело. Потом вспомнит. Если надо — пошлёт строгое лаконичное письмо, придумает что угодно, обругает его за то, что не зашёл проститься, хотя его-то она спровадить почти рада, но не Лилианну. В саду мокро и пусто. Дождь льет ей в лицо так, что впору захлебнуться, брошенные ведра давно переполнились водой. Гедвига оглядывается потерянно, не видит их. Опоздала. Никаких лошадей, никаких фигур, ничего. Она касается яблони морщинистой ладонью, закрыв глаза, и не помнит, сколько времени стоит под молодым деревцем, прежде чем что-то налетает на неё сзади, обхватывая руками за пояс. — Матушка! По щекам настоятельницы текут слезы. Она искренне благодарит Мелитэле за спасительный ливень, прячущий за собой её печаль. — Лилианна, — она прижимает послушницу к груди. — Червячок мой… Драконы тоже бывают красивы и благородны. Может быть, она вырастет и станет именно таким драконом? Может быть, еще не всё потеряно? — Я уезжаю, — говорит она. Мокрые потемневшие волосы липнут ко лбу и шее. — Я тебя больше не увижу? — Увидишь, дитя, — обещает Гедвига. — Может быть, я немного изменюсь… состарюсь… но ты увидишь. Краем глаза она замечает Альзура. На его лице будто бы непроницаемая маска, он держит на поводу двух лошадей. — Можно мне поцеловать тебя, матушка? — спрашивает дракон тоненьким голосом. Гедвига подставляет ей мокрую от слез и дождя щеку — на мгновение ей кажется, что Лилианна все же догадается. Она чувствует поцелуй и еще раз прижимает её к себе, еще крепче, в еще большем нежелании отдавать. — Будь терпелива, червячок. Учись, набирайся сил, ищи свой путь. Я буду скучать по тебе настолько, насколько человек вообще может скучать… Альзур молчит, но видно, что терпение его не вечно. Секунда — и теплой тяжести в её руках как не бывало. Лилианна неловко забирается в седло, складывая в седельную сумку узелок, и машет рукой на прощание, совсем не следя, куда её несёт кобыла. — Прощай, матушка Гедвига! — кричит она и машет, машет так, что кисть, кажется, вот-вот отвалится. — Прощай! Не забывай меня! — В добрый путь! Да смотри же за дорогой, свалишься ведь! Червячок… Непоседливый мой червячок… Спустя минуту они растворяются в стене холодного дождя. Гедвига уже не видит их, но стоит под яблоней долго, словно окаменев — пока взволнованная Ненка не уводит её в храм.