Предрешён исход Разум покинул тебя. Стал мёртвым твой дом.
— Лежи спокойно, синоби, — в который раз повторил Масамунэ. — Прекрати тревожить свои раны. Проявляя чрезмерную прыть, ты так рискуешь не дожить до возвращения Сатоши. Кадзу лишь раздражённо отмахнулся, вновь пытаясь сесть на постели. Его обмотанное бинтами горло немедленно начало снова кровоточить, так же, собственно, как и рука, скрытая под повязками почти полностью. Масамунэ только головой покачал. Но несмотря на свои раны, синоби удалось всё же кое-как сесть. Сцепив зубы и игнорируя боль, он попытался было рывком встать на ноги… и тут же едва не упал, вовремя подхваченный крепкими руками ронина. Мир перед глазами закружился и Кадзу едва вновь не впал в беспамятство, провалившись во власть мучительных видений прошлого… и не менее пугающего настоящего. В этих кошмарах он снова и снова слышал крики Мэй, видел её умоляющие глаза, протянутую к нему руку… но не мог дотянуться. Она ускользала от него, теряясь во мраке, а он продолжал метаться, словно слепец, бесполезно ловя пустую тьму руками, вновь и вновь выкрикивая её имя. Но она не откликалась. Масамунэ молча и настойчиво уложил синоби обратно в постель. Встал напротив, скрестив руки на груди, и крайне неодобрительно поглядел на судорожно хватающего ртом воздух ниндзя. Слегка отдышавшись, Кадзу ответил ему злым взглядом. — Осуждаешь, ронин? — с трудом прохрипел он. — Я дал слово присмотреть за тобою, пока не вернется твой друг, — хмурясь ответил Масамунэ. — Это означает, что сейчас я за тебя в ответе. Поэтому, пожалуйста, постарайся не угробить себя, по крайней мере пока что. Кадзу откинулся на подушках, обессилено глядя на него и слабо усмехнулся. Он видел, что за напускным недовольством и безразличием Араи кроется искреннее беспокойство. Они никогда не были друзьями, о нет, только не они двое. И тем не менее, сейчас, раненный и беспомощный, Кадзу понимал, что вполне может доверить ронину свою жизнь. — Кликну прислугу, пусть свежих бинтов принесет, — буркнул Масамунэ. — Не знаю сколько ещё хозяин этого трижды проклятого постоялого двора «Пастушья сумка» согласится нас тут терпеть. Могу поклясться, даже этот алчный господин начинает подумывать, что никакие деньги не стоят тех хлопот, что мы ему доставляем. — Оставь, — прохрипел Кадзу, держась за горло. — И не подумаю, — невозмутимо заявил Масамунэ. — Тебе и так несказанно повезло, что обоз, направлявшийся в Ойкугаву, обнаружил тебя истекающим кровью на обочине дороги тем утром. Я не намерен позволять тебе доконать себя сейчас — просто потому, что ты не в состоянии лежать спокойно. — Лежать… спокойно?! — прорычал Кадзу. — Лежать спокойно, когда… Мэй… Даже произносить её имя было несказанно больно. Думать о том, что могло с ней происходить сейчас — невыносимо. Воспоминания того утра терзали синоби куда сильней, чем любые раны. Его лисица, его Мэй… в руках этого чудовища. И каждый день, каждая минута промедления — это лишняя минута страданий и ужаса для неё. А он лежит здесь, искалеченный, не в состоянии даже с постели встать без посторонней помощи. Глухой стон бессильной ярости вырвался из разорванного горла синоби. — Знаю, — кивнул Масамунэ, посерьёзнев. — Думаешь, я не схожу с ума от тех же самых мыслей? Я тоже не в состоянии ни спать, ни есть. Не могу ничего поделать, и сбежать от этих мыслей никуда не могу. Он горько усмехнулся. Кто бы мог подумать, что он станет изливать свои чувства, да ещё и синоби… ещё и этому синоби. Но, по странной прихоти судьбы, именно этот синоби был тем единственным человеком на всём свете, который мог его понять. — Я виню себя каждую минуту каждого дня, — продолжал он. — Я не прикован к постели, как ты, да только всё равно не знаю, куда бежать и где искать её… — С этим я, возможно, смогу помочь, — вдруг раздался с порога мелодичный девичий голос. Масамунэ удивлённо обернулся, синоби тоже повернул голову. В дверях, очаровательно улыбаясь, стояла… — Сино-Одори? — неверяще выдохнул Кадзу. Она немного неловко поклонилась, входя в комнату. — Как видите, я привёл помощь, — произнес Сатоши, входя следом за нею. — Всю помощь, которую смог найти, — добавил он, оборачиваясь через плечо. Последним в комнату вошёл Такао. Его серебристые волосы струились по плечам, шёлковое кимоно было безупречно, как и всегда, а синие глаза глядели серьёзно и сосредоточенно. Не медля ни секунды, он прошёл к постели своего раненного друга и присел на её край. — Неужто даже ты решился покинуть деревню, дзёнин? — пораженно проговорил Масамунэ, неверяще глядя на то, как Такао разматывает бинты, бегло осматривая раны Кадзу. — Мне кажется, дело принимает достаточно серьёзный оборот, — ответил тот, не отвлекаясь. — Обстоятельства определённо требуют моего вмешательства. — Такао… — прохрипел Кадзу, хватая его за руку. Кровь беспрестанно сочилась из ран на его разорванном горле. — Понимаю, — кивнул дзёнин. — Не говори. Береги силы. Мы найдём её. Сино-Одори поможет. — Как? — вырвался у Масамунэ так волновавший его вопрос. Девушка лукаво улыбнулась, поправила серебристый гребень в волосах. — Леса шепчут, — уклончиво пояснила она. — Ёкаи говорят между собой. Ину-гами сильный дух, его появление везде заметят. — Вести шпионам тоже разослали, — добавил Сатоши. — По всем окрестным селениям. Если увидят девушку или хромого уродца, подходящих под описание — нам сообщат. Не переживай, найдём мы нашу хвостатую. И он подмигнул ободряюще. — Ну а пока что, главное поставить тебя на ноги, — заключил Такао, вынимая из сумки пузырьки с лекарствами. — Чонган тебе тут кое-что передал. Но придется потерпеть. Будет больно. — У старого Чонгана по-другому и не бывает, — фыркнул Сатоши насмешливо. — Не… медли, — выдавил Кадзу, закрывая глаза. Им было невдомёк, что даже самая страшная боль, терзающая тело — ничто, по сравнению с болью, что рвала сейчас на части его душу.***
Следующие несколько дней прошли для Мэй тоже словно бы в кошмарном сне, от которого никак не удавалось проснуться. Днём они с Хромым ехали куда-то, в одному ему известном направлении, избегая людных трактов и заезжая в поселения лишь для того, чтобы пополнить запасы еды. Ну и, конечно же, сакэ, которое колдун поглощал в огромных количествах. А ночами разбивали лагерь где-нибудь вдали от людных мест. Хромой по-прежнему заставлял девушку ухаживать за ним, собирать хворост, разводить огонь, готовить еду, лечить его раны. Любая попытка неповиновения наказывалась немедленно и жестоко, ударами молнии или просто… ударами. В конце концов, кицунэ решила, что лучше всего будет сейчас притвориться покорной и выжидать. Она всё ещё надеялась, что возможно однажды наступит момент, когда друзья найдут её и тогда, возможно, она сможет что-нибудь сделать. Но этот момент всё никак не наступал, и она не знала, сколько ещё сможет выдержать. Мэй почти перестала есть. Большую часть отведённой ей еды она незаметно прятала, чтобы затем тайком скормить Ину-гами. Призрачный пёс стал являться на её зов каждую ночь. Странно, но постепенно этот ужаснувший бы любого человека монстр стал для девушки единственным близким существом. Он жил в неволе, так же как она, и так же как она, страдал от издевательств Хромого. Мэй кормила его из рук и тихо рассказывала ему о своих терзаниях и печалях. И всё чаще пёс-призрак, доев принесённую ею еду, не исчезал в ночи, а оставался, чтобы послушать. Он сидел перед нею на снегу, склонив набок свою большую голову и высунув длинный язык, а уши его настороженно подёргивались, ловя звуки её голоса. Мэй не знала даже, понимает ли он, что именно она говорит ему, но он слушал. А ей так нужно было поговорить о своей внутренней боли хоть с кем то, чтобы не сойти с ума. Чувствуя горячую благодарность, кицунэ дала себе слово, что во что бы то ни стало, она найдёт способ помочь призрачному псу. А Хромой с каждым днём казался все более обеспокоенным и озлобленным. Он всё чаще нервно оглядывался через плечо, и начал защищать место их стоянки магическими ловушками на ночь. Мэй старалась держаться тихо и не провоцировать его лишний раз, но всё равно она оказывалась той, на ком он снова и снова срывал свою злость и дурное настроение. И каждый раз его извращённо-изобретательный ум придумывал новые издевательства — моральные или физические. Его поведение становилось всё более наглым и бесцеремонным, а взгляды, которые он бросал на девушку — всё более похотливыми и нетерпеливыми. Однажды он вдруг оставил Мэй в лагере одну среди дня, сообщив, что ему нужно отлучиться по срочному делу. Девушка ничуть не возражала, наоборот, она втайне радовалась возможности побыть вдали от своего мучителя как можно дольше. Колдун приказал Ину-гами сторожить её, и кицунэ знала, что пёс-призрак не сможет сейчас ослушаться его приказа. Но это было и не важно — девушка всё равно понятия не имела, где они теперь находятся, а попытаться бежать означало так же и нарушить контракт. «Видимо, он думает, что однажды его издевательства доведут меня до того, что я решусь всё же бежать, наплевав на благополучие своих друзей и жизни всех из клана Наито, ради собственного благополучия. Что ж, он плохо меня знает» — размышляла Мэй, с удовольствием наблюдая, как он удаляется верхом на своей лошади. Она была рада наконец побыть одна, впервые за долгое время. Место, в котором они разбили лагерь, было красивым — обрыв над рекою, окружённый лесом. Девушка присела у костра, слушая шум воды доносившийся снизу. Всё тело болело, покрытое многочисленными синяками, руки были в занозах и мозолях. Она печально оглядела свою оборванную и грязную одежду, пригладила растрёпанные в беспорядке волосы. Как мало осталось от той девушки, которой она была ещё совсем недавно… и сколько ещё времени пройдёт, прежде чем она и вовсе перестанет себя узнавать? Постоянный холод, голод и страх превратили её в смутную тень себя прежней, в запуганного зверька, всегда готового к самому худшему. Но чем более жестоким становился Хромой, тем чаще она чувствовала вместо страха рождающуюся глубоко внутри глухую ненависть, медленно отравлявшую её душу. Чёрное отчаяние затапливало вязкими волнами непроглядного мрака, и кицунэ тонула в нём, чувствуя, как начинает не хватать воздуха, чтобы дышать, и сил, чтобы жить. Боковым зрением она вдруг заметила движение. Ину-гами, будто бы почуяв её печаль, бесшумно появился из-за деревьев и приблизился к ней. Массивная собачья голова ткнулась лбом в её плечо. Пёс-призрак заглянул в её глаза с немым вопросом. — Что? Ты голоден? — спросила Мэй и засуетилась, собираясь встать. Но Ину-гами просто уселся рядом с нею, повернув голову в сторону обрыва и устремил тоскующий взгляд в темнеющее небо. Девушка поняла его и осталась сидеть на месте, обхватив колени руками. Тихие сумерки сгущались вокруг, а кицунэ и Ину-гами молча сидели рядом у обрыва, глядя куда-то вдаль - туда, где над рекою вставала полная луна, окрашенная в странный красноватый цвет. Хромой вернулся когда уже совсем стемнело. Заслышав его приближение, призрачный пёс немедленно скрылся из глаз. Колдун выглядел уставшим, но глаза возбуждённо блестели и на лице его играла зловещая улыбка. Мэй попятилась, стараясь держаться подальше. Она уже знала — такая улыбка не предвещает ничего хорошего. — Не рада мне? — ехидно поинтересовался Хромой, неуклюже сползая с седла. — Напрасно. Я подарок тебе привёз. Дурное предчувствие усилилось. Кицунэ с опаской посмотрела на плоскую квадратную коробочку, которую он достал из седельной сумки. В таких коробочках обычно продают украшения, ожерелья и кулоны, но… с чего бы колдуну дарить ей подобное? Неужели он решил сменить тактику и попытаться купить её расположение? Это было столь нелепо, что кицунэ едва не рассмеялась. Однако же улыбка быстро сошла с её лица, когда Хромой стремительно приблизился к ней и открыл коробку, жадно впившись глазами в её лицо. В коробке был ошейник. Тонкий железный обруч, испещрённый неведомыми магическими знаками, с надёжной защёлкой. Она рассмотрела тонкие серебряные иглы равномерно разбросанные по внутренней поверхности ошейника. Мэй всей кожей ощутила лёгкое покалывание. От предмета исходили волны магии. — Зачем это? — спросила она, не будучи уверена, что хочет знать ответ. — Не нравится мой подарок? — Хромой состроил обиженное лицо, кривляясь. — А я так старался угодить. Надеялся, эта небольшая вещичка поможет нам стать ближе. Впрочем — определённо поможет, даже если ты этого и не хочешь. И он вынул ошейник, отбросив коробочку прочь. Испытывая необъяснимый страх, Мэй отпрянула было, но он схватил её за локоть, удерживая. — Не сопротивляйся. Больно не будет. По крайней мере, не слишком. Но кицунэ сопротивлялась. Всё её существо, сама её суть противилась соприкосновению с этим магическим предметом. Страх стал почти неконтролируемым. Она боролась, отталкивала его, пыталась выбить ошейник из рук колдуна… пока он в конце концов не потерял терпение. Сильный удар под дых заставил Мэй согнуться пополам, упасть на колени. Колдун беспощадно схватил её за волосы, вздернул голову. Перед её помутневшим взором сверкнул металл и в следующий миг ошейник защёлкнулся на её шее. Девушка ожидала ощутить прикосновение холодной стали к своей коже, но вместо этого её будто огнём обожгло. Тонкие иглы впились в кожу. Она вскрикнула, хватаясь на ошейник, царапая его ногтями, пытаясь сорвать. Но ничего не выходило. Волны жара прокатывались по телу, обжигая всё внутри и заставляя сжиматься и дрожать каждую клеточку тела… Но постепенно жжение становилось всё слабее и слабее, затихая пульсирующей болью на кончиках пальцев. Хромой стоял рядом, с удовольствием наблюдая. Он всегда наблюдал с удовольствием за мучениями других живых существ, а её — в особенности. Мэй вскинула на него ненавидящий взгляд. В глубине её тёмных глаз полыхнули злые огоньки, разгораясь жгучим мстительным огнём. Хромой это заметил, и его улыбка стала ещё шире. — Хорошо, хорошо! Моя девочка. Не нужно сдерживать ненависть, только не рядом со мною. Откройся ей, дай поглотить себя… и ты увидишь, как это приятно. Мэй с усилием закрыла глаза, гася полыхавшее в них злое пламя, заставила себя медленно вдохнуть в выдохнуть. «Дышать… контролировать себя. Быть спокойной, как вода. Так учил меня Кадзу». Она повторила его имя ещё несколько раз. Как мантру, как молитву, цепляясь за образ, оставшийся в памяти. Колкие глаза, шелестящий голос, запах горьких осенних листьев… Помнить. Не забывать. Она открыла глаза и медленно поднялась. Выпрямилась с достоинством, и взглянула в глаза Хромого — спокойно и безразлично. Гримаса досады проступила на его лице, искажая и без того уродливые черты. — Упрямая кицунэ, — процедил он презрительно. — Ты опять выбираешь трудный путь. Лишь оттягиваешь неизбежное. Неужели не понимаешь? Неважно, сколько времени пройдёт, я буду ломать тебя, пока не сломаешься. В конце концов я найду твоё самое слабое место, твой самый глубокий страх, твой самый болезненный шрам. И ударю именно туда — точно и необратимо. А теперь, благодаря этой маленькой штучке, — он кивнул на ошейник, плотно охватывавший её шею, — ты больше не сможешь превращаться в лису. Не сбежишь, даже если захочешь. Ни от чего не сбежишь. Сколько ты ещё выдержишь, кицунэ? Ради чего тебе выдерживать? Мэй не удостоила его ответом. Невозмутимо обошла, будто бы его и вовсе здесь нет. Живот болел, на месте удара наверняка останется синяк, но несмотря на это, она старалась держать спину прямой и не показывать слабость. — Такая же, как твои друзья, — жёстко бросил Хромой ей в спину и Мэй застыла, остановившись. — Они тоже не сдаются, не оставляют поисков. Если мне повезёт — они нас найдут. И тогда я буду иметь полное право уничтожить их всех. Увидишь… мы с тобою скоро встретимся с благородным самураем, господином Шигори и его воинами. Под их защитой нам ничего не страшно будет. Отправимся дальше с надёжным сопровождением. «Кадзу и остальные, — заметались в голове девушки беспорядочные мысли. — Они идут за мной, они близко… Поэтому Хромой постоянно нервничает и озирается… Нужно что-то делать и как можно скорее…» И, спрятав тревогу под маской внешнего спокойствия, она начала доставать из походной сумки еду и сакэ, раскладывая всё это на тряпице, расстеленной на земле. — Ты, верно, голоден и устал с дороги, — произнесла она. — Сейчас самое время для ужина. Колдун взглянул на неё с удивлением. Хитрая улыбка тронула его потрескавшиеся губы. — Хочешь поиграть, кицунэ? Ну что ж, я не против. Сегодня вечером мы поиграем в нормальность. И он, кряхтя, опустился на землю, принимаясь за еду. Мэй сидела напротив, как обычно лишь делая вид, что ест. Её глаза внимательно наблюдали за колдуном, а в голове потихоньку начинал складываться нехитрый план. Следуя ему, она вновь и вновь заботливо подливала Хромому сакэ. Тот совершенно не возражал, осушая одну рюмку за другой и жадно поглощая пищу. В кустах неподалёку раздался шорох, а вслед за ним знакомый уже протяжный вой. Это, почуяв еду, дал о себе знать Ину-гами, и весьма вовремя. Призрачный пёс, похоже, вызывал у Хромого самые разные чувства, одним своим существованием напоминая о содеянном им зле. Глушить эти чувства колдун старался как и всегда — неумеренно налегая на сакэ. Это было сейчас как нельзя более кстати. Мэй мысленно поблагодарила Ину-гами, следя за тем, чтобы рюмка колдуна не пустела. — Потанцуй для меня, кицунэ, — вдруг пробормотал заплетающимся языком захмелевший Хромой. Вздрогнув, девушка подняла на него взгляд, полный недоумения и страха. — Ты же наверняка танцевала для того синоби, а? — продолжал колдун. — Услаждала его взор? Вот и для меня потанцуешь. Хочу оценить твоё мастерство гейши. Насмешливая улыбка сопровождала эти язвительные слова. Но в глубине мутных глаз колдуна промелькнула какая-то странная тоска. Он глядел куда-то поверх её головы, на застывшую в небе над рекою красную луну. — Сегодня особенная ночь, — проговорил он тихо. — Ночь кровавой луны. В такую ночь всё возможно и даже невозможное порой сбывается. Так потанцуй же для меня, кицунэ. Мэй уже знала — если отказаться сейчас, будет только хуже. Поэтому она молча поднялась, повела плечами, скидывая плащ. Поправила истрепавшееся кимоно. Достала из глубин своей походной сумки веер — первый подарок Кадзу. Обычный, бумажный, с искусно выполненным рисунком лисицы на нём. Сердце сдавило тупой болью, словно бы невидимой беспощадной рукою сжало. Налетел вихрь светлых воспоминаний о беззаботных днях, проведённых в гостях у дедушки Чонгана. Днях, озарённых светом солнца, смехом… и трепетной радостью первой любви. Тогда Мэй ещё не знала, что это такое, не понимала, как это назвать. Но теперь она поняла. Какая ирония — поняла что такое любовь, только научившись ненавидеть. Будет ли шанс когда-нибудь сказать Кадзу о своём открытии? Или она упустила все свои шансы и новых жизнь ей уже не предоставит?.. Кицунэ крепче сжала в руках веер. Чтобы у неё появился шанс сказать что-либо Кадзу потом, она должна танцевать для ненавистного ей человека — сейчас. Танцевать так, как никогда ещё не танцевала в своей жизни. Мэй поднялась, вышла на свободное место перед костром. Хромой выхватил нож из скрытых в рукаве ножен, быстрым движением полоснул по руке. Закапала кровь, но он даже не поморщился. Поднял руки и негромко хлопнул в ладоши. В лесу, откуда ни возьмись, зазвучала тихая музыка. Она лилась из темноты, просачиваясь меж толстых стволов деревьев, заполняла пространство вокруг, пронзительными нотами поднимаясь вверх, в ночное небо. Щёлкнул, раскрываясь, веер в тонких пальцах. Мэй плавно повела рукою в сторону, выгибая тонкий стан, откидывая голову. Тёмные, чарующие глаза грустно смотрели на веер, будто бы он был яркой птицею, желавшей упорхнуть из её рук. Стремясь вслед за ним, словно желая удержать эту птицу, девушка сделала плавный поворот. Затем скользнула вбок и на миг замерла. Резкое движение — и веер взлетел над головою, кружась в воздухе. Кицунэ вытянула руку вверх, ловя его и медленно опуская вниз, скрывая за ним лицо, отводя полные слёз глаза. Боль от ошейника напоминала о себе при каждом движении, острыми иглами раня нежную кожу шеи. Она чувствовала на себе горящий взгляд Хромого, видела как в этом взгляде все сильнее разгорается похоть. Нет! Не смотреть… Не думать. Танцевать, просто танцевать, отдаться музыке и движениям, быть свободной хотя бы сейчас, в этот краткий миг. Её движения стали быстрее, резче. Веер со свистом рассекал воздух, перелетал из одной руки в другую. Сама не заметив как, Мэй начала вплетать в танец движения, которым учил её Кадзу когда-то. Движения, созданные для того, чтобы убивать. Быстрые, точные, смертоносные. И лишь они приносили сейчас девушке желанное ощущение свободы и силы. Внутри неё росла, разгораясь подобно пожару, разъедающая ярость, что становилась всё сильнее и сильнее, билась и бушевала в душе, не находя выхода. Мэй в своем танце была словно стихия, неудержимая, неотвратимая и разрушительная. Слишком долго она запирала ненависть глубоко внутри себя, не позволяя ей вырваться. И сейчас эта сила росла и требовала выхода, грозя уничтожить всё вокруг. Глаза кицунэ сверкнули зловещим огнем. В каком-то безумном исступлении, она танцевала, танцевала под кровавой луною, дикая, необузданная, забыв обо всём на свете… Но музыка вдруг оборвалась. Хромой медленно, отрывисто хлопал в ладоши, глядя на неё полными вожделения глазами. — Воистину, достойный восхищения танец, — произнес он, не скрывая радости на лице. — Я не ошибся в тебе, кицунэ. Тяжело дыша, Мэй отёрла рукавом выступивший на лбу пот. Напряжённая, как тетива лука перед выстрелом, охваченная странным лихорадочным возбуждением, она была похожа на дикого загнанного в угол зверя. Одно неверное движение — и сорвётся, потеряв контроль, шарахнется прочь испуганной ланью или кинется на тебя разъяренной хищницей. Хромой это понимал, поэтому резких движений не делал. — Ты очень красива сейчас, дорогая, — хрипло произнёс он, наливая себе ещё сакэ и залпом осушая рюмку. — Ты порадовала меня. Вот, выпей воды, ты запыхалась. Он протянул ей флягу. Напряжение спало, после странного возбуждения накатило внезапное бессилие, и Мэй в каком-то оцепенении подошла, села и приняла флягу из его рук. Долго и жадно пила. Вода помогла ей прийти в себя. Она вспомнила свой план, вспомнила, что решила сделать, и заставила себя собраться. Остаток вечера Мэй была покорна и мила с Хромым, старательно делая вид, что лёд между ними растоплен, и не забывая как можно чаще подливать ему сакэ. Вконец опьяневший колдун, то ли веря, то ли желая обманываться, предпринял очередную попытку сблизиться. Но, как и рассчитывала Мэй, был уже слишком пьян к тому времени. Уговаривая себя забыть об отвращении, девушка помогла ему добраться до постели и уложила спать. А сама присела неподалеку у костра, выжидая. Время тянулось мучительно медленно. Обхватив себя руками, Мэй дрожала, но не от холода. Её несказанно пугало то, что она собиралась сделать, но она твердо решила — она должна. И, когда наконец со стороны постели колдуна раздался отвратительный пьяный храп, кицунэ поняла, что время настало. Она на цыпочках подобралась к нему и осторожно оглядела его одежду. Да, вот он — тот самый мешочек на поясе, который он так старательно оберегает. Мешочек с костями Ину-гами. С замиранием сердца, кицунэ протянула к нему руки. От Хромого невыносимо воняло алкоголем, немытым телом и гнилью. Морща нос и вздрагивая от каждого шороха, она осторожно стала развязывать кожаные ремешки, которыми мешочек был привязан к поясу. Проклятые завязки запутались и всё никак не желали поддаваться. Пальцы Мэй дрожали, но мерное храпение колдуна придавало уверенности. «Как он сказал? Сегодня ночь, когда всё возможно? У меня должно получиться…» — твердила она себе. И, наконец, ей удалось справиться. Хромой резко всхрапнул и перевернулся на другой бок, но вроде бы не проснулся. Мэй отпрянула, едва не упав, замирая от ужаса. Но заветный мешочек был уже у неё в руках! Как можно тише она поднялась, схватила припрятанную еду и кинулась в лес, на поиски Ину-гами. Призрачный пёс не заставил себя долго ждать. Как и всегда, он быстро явился на её тихий зов. Предстал пред нею в своей пугающей красоте, стоя у обрыва и безмолвно глядя на кицунэ остановившимися глазами. Она быстро подошла к нему, выложила принесённую еду на снег, и принялась как обычно кормить его… но сегодня — в последний раз. По крайней мере, она на это надеялась. Когда он доел всё до последней крошки, Мэй вытащила из-за пояса мешочек, развязала его и показала ему содержимое. В неверном лунном свете поблескивали собачьи кости, с вырезанными на них знаками. Глаза Ину-гами сузились. — Я смогла выкрасть их, — сказала Мэй, пугливо озираясь. — Я очень надеюсь, что это поможет тебе… Колдун не сможет больше причинить тебе боль, понимаешь? Никто больше не сможет. Она нашла несколько крупных камней и сунула их в мешочек. Туго завязала. Подошла к обрыву и остановилась, оглядываясь. Внизу шумела река. Стоявшая над нею красная луна бросала зыбкие, неверные блики на воду. Ину-гами выжидающе смотрел на девушку. Тогда она вытянула руку с зажатым мешочком над тёмною водою, плескавшейся внизу. Глубоко вздохнула и разжала пальцы. Мешочек полетел вниз. Призрачный пёс проследил глазами за его падением. Тихий плеск — и то, что могло причинить ему боль, навсегда исчезло в глубоких тёмных водах реки… Некоторое время и девушка, и Ину-гами смотрели вниз не двигаясь. Для них обоих этот момент значил многое, но для каждого их них — разное. Наконец Мэй обернулась к псу, опускаясь на колени перед ним. — Ну вот и всё… — прошептала она, внезапно обнимая руками его большую, страшную голову. — А теперь, если можешь — беги! Беги как можно дальше от этого места, как можно дальше от этого человека. Не оглядывайся, не возвращайся. Пусть по крайней мере один из нас сегодня станет свободным! Ину-гами уткнулся массивным лбом в её плечо. Мэй чувствовала под пальцами его жёсткую, слипшуюся от крови и грязи шерсть. Она обнимала мёртвую собачью голову, страшную и омерзительную для кого-то… но не для неё. Чудовищный призрачный пёс не был монстром. Настоящим монстром оказался человек, сломавший жизнь им обоим. Она разомкнула объятия, отпуская на волю своего единственного, последнего друга. — Ну, чего же ты ждёшь? — прошептала она, чувствуя как предательски щиплет глаза. — Лети, убирайся отсюда! Скорее, пока он не проснулся… Пёс-призрак замер на несколько мгновений, внимательно глядя ей в глаза. Затем сделал шаг назад, расправил плечи, поднял голову. Отряхнулся всем телом, рассыпая призрачные брызги. И прыгнул прямо с обрыва, закружившись стремительным вихрем, уносясь прочь, исчезая вдали. Мэй провожала его взглядом, пока он не скрылся из глаз. А потом долго ещё стояла у обрыва, глядя вниз, на быстрые тёмные воды реки, размышляя о том, какое же простое решение всех проблем лежит сейчас прямо у неё под ногами…***
Кадзу изо всех сил погонял лошадь. Их небольшой отряд нёсся сумасшедшим галопом вот уже который день. Сатоши получил весть, что хромого купца, похожего по описанию на колдуна, видели в поселении к востоку от гор. Они шли по его следам и до этого, но след был неверным, неоднозначным. Купца и девушку видели то тут, то там… Им часто казалось, что Хромой просто морочит им головы, ведь всем было известно, как хорошо он умел скрываться от погони. Но они не собирались сдаваться, продолжая поиски. На Кадзу было страшно смотреть. Он стал словно бы одержимый, не чувствуя боли и усталости, не обращая внимания на с трудом заживавшие раны, он хватался за любую зацепку, идя по следу как безумная гончая. Даже Такао не всегда удавалось воззвать к его благоразумию и смирить неистовые порывы. Масамунэ же всё больше впадал в тихое отчаяние, теряя надежду, а вместе с нею и последний смысл своей обреченной жизни, последнюю искру настоящего чувства, что заставляло его ощущать, что он действительно живет, а не просто существует. Сатоши и Такао все чаще хмуро переглядывались, наблюдая за этими двумя. И вот, наконец, впервые у них появилась явная зацепка. Хромого совершенно точно видели. Неужели он потерял бдительность? Или это новая ловушка приготовленная для них? Кадзу было всё равно. Он рвался туда, и никакая сила ни в этом мире, ни в мире потустороннем, не могла его остановить. Он не хотел думать о том, почему в этот раз колдуна видели без девушки… не мог об этом думать. Ему нужно было верить что она жива, чтобы не сойти с ума. Их план был прост, как и всегда. Добраться до места и разделиться — Сатоши и Масамунэ обычно отправлялись в поселение собирать слухи, а Такао, Кадзу и Сино-Одори — в окрестные леса, на поиски местных ёкай. Но в этот раз всё пошло по-другому. Не смотря на спешку, к поселению они подъехали, когда на улице была уже ночь. Такао остановил лошадь, его задумчивые синие глаза неотрывно глядели вверх, на стоявшую над лесом красную луну. — Кровавая луна, — проговорил он негромко, будто бы сам себе. — Дурное предзнаменование. Под светом красной луны грань между миром духов и миром людей тонка, как никогда. Это ночь, когда все самые страшные кошмары становятся реальны. — Дзёнин, — тихо процедил Сатоши и кивнул на Кадзу, — ты не помогаешь. Кадзу действительно и без того был сам не свой. Плохое предчувствие снедало его, неустанно напоминая о себе, беспокоя ноющей болью куда сильнее, чем свежие раны. Перед глазами стоял образ Мэй, в голове звучал её нежный голос. «Кадзу… Наше будущее — оно предопределено? — спросила его однажды очаровательная неведьма, ставшая смыслом его жизни. — Или всё определяет наш собственный выбор?» И сейчас синоби не покидало жуткое чувство предопределённости происходящего, будто бы ещё немного — и они не успеют, опоздают, и последний шанс что-либо изменить будет утерян навсегда… — А это что за?.. — раздался рядом встревоженный голос Сатоши, вырывая его из размышлений. Кадзу вскинул голову. В небе над ними что-то пронеслось, мелькнув с немыслимой скоростью, на миг затмевая звёзды неестественной тенью. Он дернулся, непроизвольно хватаясь за нож. Но Такао, ехавший рядом, удержал его руку. Пугающая тень скрылась за холмом неподалеку. Пятеро всадников застыли, напряжённо вглядываясь. Освещённый колдовским светом красной луны, на холм медленно взошёл Ину-гами. Сатоши коротко выдохнул, рассматривая пугающее видение, представшее их взору. Мёртвая собачья голова с пустыми, невидящими глазами, светившимися в темноте желтоватым светом, венчала собою белёсое призрачное тело, словно бы свитое из тугих нитей воздуха, и всё же при этом вполне осязаемое. Страшная пасть с рядами угрожающих зубов, широкая грудь, гордо поднятая голова… и спокойствие, неестественное, мёртвое спокойствие. Широко расставив лапы, Ину-гами стоял на холме, безмолвно глядя на них. — Это он, — зло сказал Кадзу, потирая горло. — Тот самый. — Спокойно, — произнес Такао тихо. — Он не нападает. — А почему он не нападает? — спросил Масамунэ, тоже кладя ладонь на рукоять катаны. Сино-Одори спешилась и сделала несколько шагов к Ину-гами. Тоненькая женская фигурка осторожно приближалась к пугающему призрачному псу. Масамунэ дернулся было вперед, но Такао остановил его коротким жестом, внимательно наблюдая. Смотрящие словно бы сквозь них глаза Ину-гами, казалось, ничего не выражали. Но мощная призрачная лапа внезапно скребнула когтями мёрзлую землю. Пёс-призрак оглянулся куда-то в сторону леса и снова перевёл взгляд на них. Лапа вновь настойчиво царапнула, оставляя глубокие борозды на земле. — Он хочет, чтобы мы за ним шли, — сказала Сино-Одори, обернувшись. — Зовёт нас. — Ещё чего! — возмутился Сатоши. — Он прислужник Хромого! В новую ловушку нас думает завести. — Нет, — упрямо помотала головою ёкай. — Он встревожен. Для него это важно. Все взгляды оборотились к Такао. Дзёнин размышлял лишь несколько мгновений. — Ину-гами ничего и никогда не делают просто так. Мы хотели найти Хромого? Вот и найдем его, так или иначе. Едем. Кадзу мельком заметил, как блеснул нож у него в руке, оставляя свежий порез на ладони. Ину-гами будто бы понял их слова. В несколько прыжков он спустился с холма, выбегая на дорогу перед ними. Испуганные лошади упрямились, но настойчивые понукания всадников заставили их следовать за призрачным псом, хоть и в некотором отдалении. Он же понёсся длинными прыжками, стелясь над землёю стремительной тенью. Время от времени он оборачивался на бегу, дабы удостовериться, что всадники поспевают за ним. И снова галоп. Бешенный, неудержимый галоп на ночной дороге, под красной луною, следом за ужасающим призрачным псом… Доведись случайному путнику увидать эту картину, он определенно навсегда лишился бы рассудка. Но Кадзу было без разницы. Он последовал бы за самым страшным демоном в самые глубины Нараки, будь хоть малейшая надежда, что он приведёт его к Мэй. Ему было безразлично, ловушка это или нет. Жуткое чувство, что они опоздают, гнало его вперед. Он безостановочно понукал взмыленную лошадь, не обращая внимания на пену, что срывалась с её губ. Боковым зрением видел, как несётся рядом ронин, не отставая, видел в лунном свете его суровый профиль и хмуро сдвинутые брови. И знал — те же мысли и те же страхи гонят вперед и его, не отпуская сдавленную тревогой душу. Бешенный галоп продолжался до тех пор, пока они не уперлись в реку. Казавшаяся чёрной вода неслась широким потоком, преграждая им путь. — Ну, что теперь будем делать? — спросил слегка запыхавшийся Сатоши. — Нам здесь не перебраться. — Нужно искать брод или мост, — сказал Такао, внимательно оглядывая реку. — Нет времени! — отчаянно вырвалось у Кадзу. — Мы не успеем… Чувствую это. Сатоши взглянул на него с опаской, как на умалишенного. Бледный, растрепанный, со сверкающими злыми глазами, его друг действительно производил сейчас неизгладимое впечатление. Но Ину-гами, судя по всему, тоже что-то чувствовал. Глаза его не отрывались от леса над обрывом по ту сторону реки. Внезапно призрачный пёс вскинул мёртвую собачью морду вверх, к красной луне. Воздух пронзил протяжный, тоскливый, полный неизбывной боли вой. Все застыли, оцепенев. Жуткая картина поражала до глубины души, заставляя дыхание остановиться, а кровь заледенеть в жилах. Но, оборвав свой вой так же резко, как и начал, Ину-гами внезапно взвился в воздух в неистовом порыве, и понёсся над рекою куда-то вдаль, скрываясь в ночном лесу на той стороне. — Ну, а нам что делать? — спросил Сатоши, немного оправившись от пугающего зрелища. — Мы-то летать не умеем! — Брод ищите! — вне себя от тревоги бросил Кадзу, всё больше начиная походить на безумного. — Скорее! И, оборотив полный отчаяния взгляд туда, где исчез Ину-гами, он прошептал: — Мы не успеем…***
Отпустив Ину-гами, Мэй тихо вернулась в лагерь и теперь лежала, свернувшись калачиком, на своей ветхой, жёсткой постели. Было холодно, страшно и как-то по-новому одиноко. Она никогда бы не могла подумать, что успеет привязаться к такому странному и пугающему существу, как жуткий пёс-призрак. До какого же отчаяния, оказывается, можно довести человека, чтобы он начал искать опору в сверхъестественном чудовище. Однако, теперь и его больше нет рядом. Девушка понимала, что она осталась совершенно одна. Единственная светлая мысль, которой она утешалась, была мысль о том, что теперь колдун более никогда не сможет причинить Ину-гами вред. Костёр погас, и зимний холод пробирал до костей. Видимо, он добрался и до Хромого, потому что тот заворочался на своей постели и заворчал. Мэй немедленно закрыла глаза, старательно притворяясь, что спит. Возня и ругань продолжались. — Какого ёкая ты спишь, кицунэ? — раздался наконец грубый окрик. — Не видишь, костёр и вовсе потух! Где моё огниво, чтоб его… Мэй повернула голову к нему, молча смотрела, как он беспорядочно шарит по карманам и сумкам на поясе… И внезапно замирает. Не найдя одной из них. Сонное раздражение на его лице моментально сменяется злой сосредоточенностью. Ещё какое-то время он ищет, тщательно перепроверяя. Но сомнений быть не может. Мешочек с костями Ину-гами пропал. Оцепенев от страха, Мэй видит, как он медленно, очень медленно поднимает глаза на неё. Их взгляды сталкиваются. Лютая ненависть, светящаяся в его глазах, парализует девушку, пронзая холодом насквозь. — Ты… — шепчет он одними губами. Время замирает звенящей, натянутой струной напряжения, повисшего между ними. Мир вокруг исчезает, остаётся лишь его хриплое дыхание и горящий нечеловеческой злобой взгляд. Мэй вся сжимается внутри, готовясь ко всему — к вскрывающему нервы удару молнией, к побоям… Она знала, что так будет, она сознательно на это шла… Но вместо этого он кидается к ней. Всё ещё лежавшая на своей постели, девушка шарахается, делает попытку отползти… Но он бросается на неё, наваливаясь всем телом. Безжалостная рука хватает за волосы, рывком оттягивая их назад, заставляя её запрокинуть голову. — Ты… долго испытывала моё терпение… — задыхаясь от ярости шепчет он, обдавая её гнилым дыханием. — Но ты перешла грань. Сегодня ты заплатишь. За всё! Чувствуя его тело на своём, Мэй в ужасе дёргается, судорожно пытаясь скинуть его, но он гораздо тяжелее, гораздо сильнее… Его грубые, жадные пальцы сжимают её бедро, сминая кимоно. Беспощадно, до боли, до стона, до синяков. Отвратительный липкий язык касается её шеи, со злорадным удовольствием скользит снизу вверх, оставляя мокрую дорожку. Паника накрывает сознание Мэй. Она отчаянно сопротивляется, пытаясь высвободиться, и её звонкая пощёчина на миг заставляет голову Хромого дёрнуться в сторону. Но он лишь хохочет, ещё больше раззадоренный. Перехватывает её руку, занесённую для следующего удара, больно выкручивает запястье и прижимает к земле. Вторая её рука плотно прижата к телу под его весом. Она чувствует его омерзительное частое дыхание на своём лице. Он придавливает её к земле, прижимает крепче, наваливаясь всем своим телом, и она едва может дышать... но всё же продолжает бороться изо всех сил. Только вот всё, что у неё получается, это лишь слабо дёргаться, словно беспомощная добыча в руках хищника. Железный ошейник на шее начинает невыносимо жечь. Она чувствует, как каждая клеточка её измученного тела желает превратиться в лису и сбежать, сбежать от этого кошмара, что происходит с нею сейчас… Но она не может. Серебряные иглы ошейника впиваются в кожу и магия течет по ним, словно яд, проникая в её тело, отравляя всё её существо, не давая истинной сущности прорваться наружу. Некуда бежать и некого позвать на помощь. Скользкий язык жадно облизывает её губы. Она мычит, пытаясь отвернуть голову, но его рука крепче сжимает волосы на её затылке, заставляя громкий стон вырваться из судорожно раскрытого рта… И тогда омерзительный язык проникает внутрь. Она давится отчаянным визгом, чувствуя, как его гнилостный вкус заполняет её рот, как Хромой довольно стонет, с удовольствием смакуя каждый момент. Другой рукой он начинает торопливо задирать её кимоно. Мэй становится дурно. Она понимает, что произойдёт с нею здесь и сейчас, тёмной ночью в глухом лесу, где нет шансов даже случайного прохожего позвать на помощь. Пальцы Хромого забираются под кимоно, жадно щупают обнажённую кожу девушки, проникают всюду… Склизкий язык ворочается во рту, заполняя его полностью, не давая ни малейшей возможности высвободиться… Она чувствует на себе его тошнотворный запах, он заполняет её ноздри, заставляя задыхаться. Ужас и отчаяние накрывают с головой, затапливают, поглощая все чувства в этой агонии мучений. И из этой агонии внезапно рождается что-то новое, что-то, что проклюнулось уже давно, незаметно пуская ростки в самое нутро её души. И это что-то — жгучая, беспощадная ненависть. Хромой, упивающийся происходящим, не замечает, как внезапно изменилось выражение её глаз. Он сделал ошибку, отпустив её руку чтобы задрать кимоно, но понял это лишь тогда, когда рядом с его лицом полыхнуло пламя. Она снова влепила ему пощёчину, только на этот раз вокруг её ладони пылал дикий лисий огонь. Колдун заорал, отшатнулся, спешно туша рукавом загоревшиеся волосы. Мэй мельком заметила белесые нити вокруг его руки, быстро гасящие огонь. Ей почти удалось высвободиться из-под его тяжёлого тела, когда безжалостный удар в живот заставил её согнуться, выбивая из неё воздух вместе со стоном. За ним последовал ещё один… и ещё один. — Колдовать вздумала, ведьма?! — заорал Хромой. — На этот раз не спущу! Ты нарушила контракт! Следующий удар был по лицу. Голова Мэй дернулась, бессильно свешиваясь набок, разбитые губы окрасились кровью. Колдун был вне себя от ярости. Казалось, сейчас он готов её убить. Она смутно увидела его руку, занесённую для нового удара… Но вдруг он закричал нечеловеческим голосом, и на этот раз это был крик боли. Мэй почувствовала рывок. Что-то тёплое брызнуло вокруг, и в темноте ночи она с удивлением разглядела на земле вокруг кровь. С трудом выгнувшись, она увидела за спиной колдуна знакомое призрачное тело и большую, окровавленную собачью голову. Ину-гами! Он вернулся за ней! Ещё рывок. Призрачный пёс, упираясь мощными лапами в землю, стягивал тяжёлое тело колдуна с девушки, вцепившись в его ногу. И хотя рывки были очень сильны, Хромой продолжал отчаянно цепляться за Мэй, за её одежду, разрывая кимоно на плече, стаскивая его вниз… Раздался пугающий хруст человеческих костей и ещё один жуткий вопль колдуна сотряс воздух. Но следом сверкнул ослепительный удар молнии, и Ину-гами отлетел, падая на землю в судорогах. Его тело выгнулось, глаза закатились, пасть беззвучно открывалась и закрывалась… Забрызганная кровью, растрёпанная, избитая и истерзанная, Мэй больше не чувствовала страха. Только ненависть. Всепоглощающую, чёрную, удушающую ненависть. Её взгляд упал на руку колдуна, упорно цеплявшуюся за кимоно на её плече. На запястье этой руки виднелись прикреплённые ремешками ножны, а в них — рукоять небольшого ножа, которым Хромой пользовался, пуская себе кровь перед очередным колдовством. Всё произошло в считанные секунды. Она ухватилась за рукоять ножа и выдернула его из ножен быстрым движением. «Бей в горло, если хочешь убить» — вспыхнули в памяти слова Кадзу. И она хотела. Глядя прямо в озлобленные глаза колдуна, она позволила всей своей ненависти к этому человеку прорваться наружу. Тело отреагировало само. Быстрый, точный, неотвратимый удар — прямо в горло врага. За миг до того как лезвие вошло в его плоть, она увидела в глазах Хромого, устремлённых на неё, ужас и… осознание. Его короткий вскрик перешёл в хрип. Мэй с удовольствием, неведомым ей ранее, провернула нож в горле колдуна. Резко выдернула. Кровь брызнула ей на лицо, хлынула рекою, заливая всё вокруг… Она поднялась, спихивая с себя обмякшее тело Хромого. Пошатываясь, встала над ним, со странным удовольствием наблюдая, как он хрипит, корчась на земле у её ног, как толчками выплёскивается кровь из раны на его горле, а вместе с нею уходит и жизнь из его тела. Ину-гами тоже кое-как поднялся и отошёл на несколько шагов, глядя то на Мэй, то на умирающего колдуна. Подёрнутые пеленою смерти, глаза Хромого в последнем усилии обшаривали всё вокруг, силясь отыскать её гаснущим взором. Девушка подошла ближе, склоняясь над ним. Их взгляды встретились. И внезапно он улыбнулся, приоткрывая окровавленные губы. Что-то, похожее на смех, вырвалось из клокочущего кровью горла. Мороз прошёл по коже Мэй от этого жуткого смеха. — Чему ты… смеёшься? — сдавленно спросила она. — Ты… ещё… не… поняла?.. — он выплевывал слова изо рта вместе с кровью. — Я… победил… ногицунэ. Тихо звякнул о камни выпавший из её пальцев окровавленный нож. Она медленно подняла, поднося к глазам, свои залитые кровью руки. «Кровь… кровь повсюду…» Жуткий, клокочущий смех Хромого эхом отдавался в ушах, разбиваясь на тысячи голосов, звучал будто бы со всех сторон, терзая сознание. Она схватилась за голову, дико закричала. Внезапно выбросила руки вперёд. Мощные потоки пламени вихрями вырвались из ладоней, устремляясь к телу ненавистного ей человека, ударили в него, сжигая плоть. Ревущий огонь охватил его целиком, жадно пожирая. Ещё живой, Хромой кричал и корчился, дёргаясь на земле. И чем жарче полыхал её огонь, тем сильнее разгоралась ненависть Мэй. Она смотрела, как он горит, как обугливается и трескается его кожа, как замирает на губах предсмертный крик… и получала несказанное удовольствие от осознания того, что последние мгновения своей жизни колдун провёл в жуткой агонии. И последним, что он видел перед смертью, было её лицо. А где-то, в глубине самой её сущности, росла и разрасталась неведомая ей прежде сила. Словно бы осколки тёмной души Хромого, разбившись, разлетелись вокруг, вспороли её кожу, проникли внутрь её естества, взрезав душу, и застряли в ней навсегда. Беспощадная тьма бежала по венам, словно жидкий яд, сначала вкрадчиво, а затем неостановимой силою, ломая и сметая все преграды на своём пути. Глядя на обуглившееся тело Хромого, Мэй вдруг со всей ясностью поняла — она убила. Только что она впервые убила человека. Она вновь закричала. Она пыталась, пыталась так сильно — сдержать эту тьму и ненависть, это зло, это чудовище, что рвалось из неё потоками ярости, но… не могла. Не хотела. Неверяще посмотрела она на свои окровавленные руки, на которых вздувались чёрные вены, наполняясь стремительно разрастающейся тьмой. Шею ожгло болью. Без тени сомнений, словно в каком-то трансе, Мэй вскинула руки и одним движением сорвала железный колдовской ошейник, сдерживавший её. Как это получилось у неё так легко — она не знала. Она не думала об этом. Просто чувствовала. Чувствовала, как напрягается её тело, выгибаясь, как что-то изнутри меняет её, находя своё отражение во внешнем облике. Словно завороженная, смотрела, как её руки превращаются в угольно-черные лисьи лапы… Вокруг будто бы потемнело ещё больше. Мир стремительно увеличивался, тени клубились вокруг смутной дымкою… И вот уже чёрная как ночь лисица с пылающими красноватым огнём глазами поднималась с земли, оглядываясь вокруг. Ину-гами стоял неподалёку и молча смотрел на неё. Он тоже изменился. Теперь, когда создавший его человек был мёртв, пёс стал по-настоящему свободен. Его призрачная плоть обрела реальность, покрываясь серой шерстью, пугающая собачья голова перестала быть мёртвой, ожила, а на лбу и на плечах проступили таинственные красноватые знаки. Умные, выразительные, живые глаза пса взглянули на Мэй в последний раз — с глубокой печалью. Затем он развернулся и лишь хвостом взмахнул на прощание, скрываясь в лесу. Он больше ничего не мог сделать для неё. Где-то в небесах раздался далекий крик сокола… А чёрная лисица зловещей хищницей замерла над обуглившимся телом своего врага. Ноздри заполнял запах горелого человеческого мяса. Но чуткий лисий нос уловил так же и другие запахи. Смутно знакомые запахи… И звуки. — Мэй! — донеслось откуда-то поблизости. Она вздрогнула всем телом, встрепенувшись. — Мэй! Мэй! — раздавалось в лесу. Лисица склонила набок голову, прислушиваясь. Несколько знакомых голосов звали её сквозь тьму ночи. Но увы, им было не дозваться её сквозь тьму, окутавшую её душу. Она прижала уши и попятилась, молча скаля зубы. — Мэй! — донеслось вновь совсем близко. Такой знакомый голос… Слишком знакомый, пугающе знакомый. Нет! Ни за что. Она не даст увидеть себя такой. Только не ему. Спутанное сознание захлестывали инстинкты, подсказывавшие ей лишь одно — бежать, бежать как можно дальше. И, резко развернувшись, угольно-чёрная лисица кинулась прочь, бесшумно исчезая, растворяясь в такой же чёрной ночи. Она бежала, гонимая необъяснимым страхом, прячась от людей, от звавших её знакомых голосов. Пусть они не увидят. Пусть никогда не узнают. Той кицунэ, что они ищут, больше нет. Этой ночью, под кровавой луною, родилась ногицунэ.Я всегда был охотником, И никто не мог меня выследить, Но что-то в тебе было, что — Я знал, можно изменить. Чтобы поймать хищника — Нельзя оставаться добычей. Ты должна стать Равной Во всём. Так посмотри в зеркало, И скажи мне, кого же ты видишь? Это всё ещё ты? Или это уже я? *