***
В просторной, залитой теплым утренним светом кухне Элеонора чувствует себя куда лучше, нежели чем в холодном гостиничном номере, пусть и с панорамными окнами на Лазурный берег. В мыслях приятным послевкусием остается вчерашний вечер. Тепло его ладоней, тихий голос где-то в районе макушки, а еще… Нежность, трепетом разливающаяся по венам. У нее ни с кем такого не было, да и не будет, как ни крути. Растревоженная утренней прохладой Элеонора подергивает плечами, а шелк короткого халата липнет к мягкой коже. — Витя, кофе! — Ее голос эхом разносится по пустой квартире. — Ну, и чего ты разоряешься…- Виктор появляется на кухне спустя короткое время, медленными шагами подходит к плите и снимает горячую турку с конфорки. — самой газ выключить, что ли сложно? — Я к Шеф-поварам под руку не лезу. — Улыбается Элеонора, неподвижно оставаясь на своем месте, — себе дороже. Виктор усмехается, но ничего не отвечает. На столе две чашки. Содержимое турки густой массой стекает в кружки. Воздух наполняется нотками терпкого кофе и сладкого шоколада. Глубокий вздох слетает с ее губ помимо воли. Стоит, наверное, отложить телефон подальше. Хотя бы, на ближайшие полчаса. Баринов вопросительно черкает пронзительным взглядом. — Паша… — Женщина делает небольшой глоток из кружки. На губах остается терпкий и глубокий вкус, — связался с лимитой какой-то. Даже в номер ее к себе вчера затащил… Повар не может сдержать рвущейся наружу усмешки. Интересно, а Элеонора всю жизнь вот так вот собирается. Соломку, как говорится, подстилать. Чтобы мальчик, не дай Бог, нос себе не расшиб о суровость взрослой жизни. Нет, ее, конечно, можно понять. Желание уберечь «бедного мальчика» от всех жизненных невзгод вполне обоснованно. Только вот, успехом оно не увенчалось. Пашу по жизни помотало от наркотического диспансера до реанимационной палаты. Жаль только, Элеонора все еще отчаянно не желает замечать, что «мальчик» уже вырос, и совершенно справедливо хочет жить своей: разбитной, хмельной, но такой насыщенной, а местами, горькой жизнью. — Витя, это все — очень серьезно… — Заметив недоверчивый взгляд мужчины, спешит заверить его Галанова. — Он за этой горничной, как приклеенный таскается. — Я внесу Джековича в «черный» список твоих контактов, — Баринов сначала хмурит брови, а потом, внезапно улыбается сказанному, — чтоб не доставал своими умозаключениями с утра пораньше. И тебя, и меня. — Знаешь что, Баринов…– Элеонора в нетерпении дергает плечами и сверкает ярко-голубыми глазами. — Знаю все, что ты мне сейчас скажешь…– Виктор недовольно отзывается хрипом. — И про лимиту, и про деньги, и про наследство. Поэтому, слушать тебя не хочу. — Мужчина неосторожно всплескивает руками. — Лучше ты меня выслушай. Галанова хоть и не остыла еще от желания вывести коварную и алчную горничную на чистую воду, но все-таки сдержанно кивает. Виктору она доверяет. Иногда, даже больше, чем себе. Слушать его, или нет, женщина решит потом, но узнать альтернативное мнение — всегда полезно. — Оставь его в покое, наконец… — Совершенно серьезный взгляд повара оказывается для женщины полной неожиданностью. — Паша — уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свою жизнь. Виктор встает за женской спиной, но пока не спешит оказаться ближе. Элеонора инстинктивно подается назад, слегка прикрывая глаза. — Да и потом, неужели ты думаешь, что нашего Пашу можно любить только за твои деньги? — Если за мои деньги то у меня столько явно нет… — Она кивает головой и улыбается помимо воли. Баринов обнимает женщину за плечи. Вдыхает запах ее мягких волос, оставляет невесомый поцелуй на тонкой коже. Она молчит, но плечи опускаются инстинктивно. И расслабиться хочется, и поверить, и послушаться. Он же, почему-то всегда оказывается прав. Относительно Паши. Так может, и теперь. — Уймитесь, Барыня… — Голос тихий, хриплый, но убедительный. — Вам бы, со своей личной жизнью разобраться. — А я уже разобралась, — Элеонора улыбается, а слова произносит прямо в губы. Потом целует. Нежно. Трепетно. Чувственно.***
Глаз она еще не открыла, а мучительный стыд полноводной рекой разливается по венам. В голове — нескончаемая очередь ударов Гонга. И сил Даше катастрофически не хватает даже на то, чтобы просто пошевелиться. Яркость дневного света ударяет в глаза, и девушка неосознанно морщится и поворачивает голову от окна. В следующую секунду сердце сжимает судорога, а в нос бьет знакомый терпкий, но слегка сладковатый аромат одеколона. Его лицо всего в паре сантиметров. Скулы и лоб тронуты тихими покоем сна, а губы расплываются в невесомой улыбке. Пашина тяжелая рука по-хозяйски обнимает Дашу за талию, поверх одеяла. Странно, но прикосновение его ладони брюнетка ощущает только сейчас, когда может увидеть это своими глазами. Выбраться из постели, не потревожив Павла, не получается. Молодой человек инстинктивным движением обнимает Дашу крепче и открывает глаза. — О, доброе утро, Госпожа Горничная… — Парень зевает во весь рот и поправляет ворот махрового халата. — Привет… — Даша отзывается тихим хрипом, а в следующую секунду голова опять тянется к мягкой, теплой, пахнущей собственными духами подушки, — Паша, ты не против, если я умру в твоей постели? — Зачем сразу так радикально? — Беззлобно усмехается серб, вылезая из кровати, — Для начала, можешь просто отдохнуть, а потом уже, лет через семьдесят… — Ну, я вчера и дала жару… — Стонет Даша и накрывается одеялом с головой. Жгучее замешательство то и дело обдает кипятком. На задворках памяти мелькают обрывки вчерашнего вечера. Несчетное количество стаканов виски, дурацкие, но отчаянно смешные шутки Сени. А потом: пронзительный взгляд карих глаз, духота лифта и вкус его трепетного поцелуя на ее сухих губах.***
Черт… В одежде все-таки спать не очень-то удобно. Джинсы с низкой талией и ремень с крупной пряжкой давят от долговременного ношения. А Паша — джентльмен, даже пиджак с нее не стал снимать. И, наверное, хорошо, что вчера она именно ему подвернулась под руку. А то, кто знает, чем ее вчерашняя попойка могла бы закончится. А Паша — он, все-таки, свой. — С тобой точно все в порядке? — Павел обеспокоенно вглядывается в ее измученное похмельем лицо, — воды хочешь? Девушка несдержанно кивает, и через несколько мгновений в ее руках оказывается доверху наполненный водой стакан. Спустя пару внушительных глотков становится немного легче. И уже, вроде, не так противно. И от его внимательного взгляда губы Даши расплываются в легкой улыбке. — Паша, ты прости меня…– Губы пересыхают от внезапно накрывшей волны воспоминаний, а глаза помимо воли избегают зрительного контакта. — Не говори ерунды… — Беззлобно бросает парень, сознательно сокращая расстояние, — со всеми бывает. Даже с теми, кто не все. — И все-таки, козлом и бабником тебя называть не стоило… — Тихо роняет девушка спустя короткую паузу. — О, так у тебя память хорошая. А что еще помнишь? Даша помнит. О том, как в лифте Пашу зажимала, задыхаясь ничтожным расстоянием между ними. Протяжно-твердое «тебя я люблю» все еще звенит в ушах. Уютно и спокойно было ей в его руках. А потом: освежающая прохлада гостиничного люкса, терпкий и чувственный поцелуй, и соленый привкус слез на шершавых губах. «Я тебя люблю». И кто, скажите на милость, ее вчера за язык дернул. Правильно папа говорит: пить Даша все еще отчаянно не умеет. Потому что, правда из нее, пьяной, лезет наружу, как бы она ни старалась ее скрыть. И что ей теперь ему говорить? Что любит она его. Или, что им все равно вместе не быть, потому что Паша — бабник, каких мало.Содом и Гоморра.
Даша Паше — не пара. Потому что, Даша — натура противоречивая и сложная. Да и, Галанову девушка, вполне ожидаемо, не жалует. Не сойдутся они в вопросах понимания природы творчества. Что думает о ней Элеонора? Ответа на этот вопрос брюнетка не знает, или не хочет знать. А Паша Даше — не пара. Потому что, бабник и игрок. Папе такой кандидат в мужья для дочери явно по вкусу не придется. Другое дело, что Баринов и сам где-то между прирожденным гением и запойным карточным игроком. А для дочери хочет лучшего.«Не влюбляйся, красавица, Он картежник и пьяница».
Девиз всех женщин этого семейства. Надо ли говорить, что никто из этих умных и красивых, ему не следует. Даша не стала исключением. Влюбилась. Всерьез и видимо: навсегда. И толку то что в том, что Паша — не повар. Даша вновь поднимает взгляд на Павла. На губах серба играет трепетная улыбка, и ничего похожего на насмешки и обвинения. — Я тебя люблю… Она стоит перед ним в помятой одежде, с отпечатком вчерашнего пьянства на уставшем лице и растрепанными волосами. А он говорит, что любит. Искренне, без привычного надрыва и громких предисловий. И так тепло сразу становится. И по венам течет смутное желание поверить ему. Этому, петуху Белградскому. — Не веришь мне, да? — Молодой человек читает сомнение в ее светло-карих и стремится подойти ближе. — Ну, стал бы я тебе все это говорить если бы… Не стал бы. Не стал бы он за ней последним псом таскаться, если бы все это не взаправду. И, лапшу на уши Дашке вешать — себе дороже. А для игр своих он бы выбрал бы кого-то другого. Кого-то, кто и знать не знает, какой Паша на самом деле. Без кокона тетушкиных денег и без накипи напускного цинизма. С Дашей этот номер не пройдет. Даша знает его настоящим. — Возьми его себе, пожалуйста…– Хриплость сербского акцента разрывает тишину между ними. В руках парня блестит кулон из белого золота в виде балерины. Тот самый, который несколько лет назад остался лежать на бортике его ванной. Украшение со смыслом. Как-то раз Даша обмолвилась Паше о том, что вообще-то в детстве мечтала стать балериной. Не стала, зато черный пояс по Карате получила. Паша послушал внимательно, а на следующий день принес ей кулон в подарок. — Застегнуть поможешь? Трепетный поцелуй невесомым шлейфом остается на губах. Паша крепко обнимает ее за талию, все ближе притягивая к себе. Манит запах ее волос и теплота помятой кожи. Руки сами собой скользят по хрупким плечам, а ее пиджак сползает до локтей. Девушка проводит пальцами по широкой мужской спине, от чего по коже бегут мурашки. Да так, что пробирает до позвоночника. Ее шея все также пахнет лавандой, кожа тонкая, как стекло. В голове у серба приятно мутнеет. А пиджак и вовсе улетает на пол. И все выжженные алкоголем и гулянками воспоминания вдруг просыпаются вновь. Даша привычным движением пальцев развязывает пояс его банного халата, а сама улыбается теплоте его прикосновений. Забытых, но таких дорогих ее сердцу. Не помня себя от накрывшего трепетного восторга, парень стягивает с Даши тонкий топик, а затем и джинсы. От такой внезапности девушка неожиданно получает кайф. Хочется чтобы Паша обнимал по-хозяйски бережно, чтобы целовал с присущим, одному лишь ему, трепетом. Нравится ей это, до жути. А Паша, вдруг очень явно понимает, что Даша — только его. Как бы она этого ни отрицала. И никому он теперь ее не отдаст. И никуда не отпустит. — Паша, я просила помочь кулон застегнуть, — Дашин смех сквозь очередь пылких поцелуем по всему телу. — Скачал. Люблю. Моя…– Тихий сербский акцент ответной пулеметной очередью.И пусть весь Мир подождет.
***