Ранняя весна

Мой лучший-худший друг Не роскошь, не хандра А девять грамм свинца На память о тебе © Mujuice

У Аркадия нет любимого времени года. То, что сейчас за окном — весна ли, зима ли — влияет только на выбор его одежды и уж точно никак не настроение или мысли. Но сейчас он смотрит в окно на падающий крупными хлопьями снег и чувствует себя так, будто стоит там под ними, и его медленно и неумолимо этим снегом засыпает. Такое ему несвойственное оцепенение, когда не хочется шевелиться, не хочется думать, хочется превратиться в сугроб, в белое чистое поле, в холодное ничто, не испытывающее никаких чувств и эмоций. Черт, как бы это было здорово. Трубецкой вздыхает и трет ладонями лицо, замирает. Ладони пахнут Алексом: его сигаретами и стиральным порошком, его потом и спермой — им. Никакой утренний душ не помогает, потому что Аркадию кажется, что он пахнет Алексом весь: его кожа, его волосы, его одежда. И самое нелепое во всем этом, что Трубецкой не против, Трубецкой желает сохранить этот запах как можно дольше. Вот же черт! Пальцы сжимаются в кулаки, и хочется снести что-нибудь со стола, чтобы кружка с кофе об стену и в дребезги, чтоб все документы россыпью по полу, но Аркадий лишь делает глубокий вдох и медленно выдыхает, повторяет еще раз и еще. Снова с раздраженными стоном утыкается в ладони, потому что на изнанке век — Алекс. Улыбается, облизывает губы, смотрит на него этими глазами своими шальными, от которых Трубецкой каждый раз как больной, глазами, которыми и цепанул его тогда при первой встрече. Мельком посмотрел и будто выстрелил. И вот уже больше года Трубецкой очень медленно истекает кровью. Сам этому не верит, ну потому что ведь не в его это правилах — держаться за безнадежные дела, не в его правилах поддаваться чувствам. Но с той ночи, когда Тарасов улыбнулся ему с другого конца барной стойки, все правила перестали работать, все привычное полетело под откос и жизнь стала напоминать психушку из Готэма. А Аркадий в этой психушке главный псих, мечтающим запереть Алекса в собственной квартире. Запереть и не выпускать. И чтобы этот засранец просыпался рядом, хмурился недовольно до первой кружки кофе, чтоб ходил по его квартире совершенно голый, как тогда в первый раз, с любопытством разглядывая книжные шкафы и фотографии на полках, едко комментируя набор пластинок, чтоб смотрел довольно снизу вверх и вжимался бедрами, матерился шепотом в поцелуи и выгибался под его руками, кончая. Все это было в самом начале их знакомства, которое даже в отношения не переросло, потому что Алекс в Трубецком разочаровался. — Ты же понимаешь, что я вылечу со службы нахрен, если станет известно… — Что ты ебешь не женщин? — перебивает Алекс, смотрит неверяще, фыркает. — Да нахрен эту службу. Ты что работу себе не найдешь? — Мне не нужна другая работа, Леш. Я с детства мечтал быть здесь. Пойти по стопам отца… — Забраться выше, чем он? — снова с кривой ухмылкой перебивает Тарасов, а Аркадий кивает. — Да, отец хотел, чтобы я достиг большего. Алекс смеется нездорово ломко, придвигается к Аркадию, в глаза заглядывает. — Ты, блять, не подросток глупый, малолетний, чтобы жить по указке отца. У тебя же своя жизнь, живи ее так, как хочешь ты. — Я так и хочу. Алекс снова смеется и ни черта не понимает. А когда через какое-то время узнает про будущую жену Трубецкого, то ржет громко и так долго, что аж икать начинает. «Ты, что, блять, в девятнадцатом веке живёшь, что тебе родители невесту сватают? Что за хрень?»  — спрашивает неверяще. Тянет издевательски: «Ты как себе это представляешь? Мы будем чинно поживать втроём. Ее ты будешь поебывать по четным дням, меня по нечётным, а в воскресенье мы будем устраивать свальный грех на троих? Отличная идея, Трубецкой!». Алекс — умница и молодец, Алекс никогда не скрывал свою бисексуальность, Алекс всегда был честным и открытым, не оглядывался на мнение других. Он просто не мог представить, что могло быть по-другому. Аркадий временами завидовал этой его легкости и наплевательскому отношению, но себе подобного позволить не мог. Отец с детства вбил в него это стремление стать лучше всех, достичь того, что другие достигнуть не могут. А в России ты не станешь лучшим, если не являешься образчиком примерного гетеросексуального семьянина. Аркадий пытался объяснить это Тарасову, но тот отказывался понимать. Тогда он, хлопнув дверью, пропал почти на месяц, но через месяц Трубецкой увидел его в том баре, в котором они познакомились. Уезжали они из него вместе. А на утро снова был разговор, больше похожий на скандал, и очередной хлопок дверью. С тех пор из этого и состояла жизнь Трубецкого: из невнятных медленно тянущихся дней без Алекса и ярких вспышек его появления. Каждый раз Аркадию стоило неимоверных усилий не звонить Тарасову, не писать, и каждый раз он отчаянно боялся, что тот не придет в их бар. Что наконец сможет без него. Но Алекс приходил и послушно ехал к Трубецкому в квартиру, отчаянно трахался, будто уж этот раз точно последний, а потом снова исчезал. Весь этот дурдом длился чуть больше года, и Трубецкой не знал, когда оно все закончится и закончится ли вообще. Но Алекс по-прежнему не собирался скрываться, прятать свои чувства и делить Трубецкого с кем-то пусть даже номинально. А Трубецкой по-прежнему не собирался херить свою карьеру, нарушать слово данное умершему отцу и трепать нервы и так больной матери. Телефон на столе недовольно вибрирует, Аркадий вздрагивает и всматривается в экран, усмехается. Помянешь черта. Трубецкой выдыхает длинно и берет трубку. — Привет, мам. — Аркашенька, здравствуй, золотце. Ты же не забыл о сегодняшнем ужине? Трубецкой хмурится, потому что ни о каком ужине он, конечно же, не помнит. Трет переносицу, напрягает память. Ужин, ужин, ужин. — С Алисой Вяземской. Сегодня ты наконец встречаешься с Алисой, — маменькин голос из сладкого и ласкового резко становится сухим и строгим. — Мы с Севериной с трудом нашли время, когда вы оба будете свободны, так что не думай даже сказать, что у тебя какие-то дела. Блять. — Никаких дел, мам. Конечно же, я помню про ужин и буду на нем. Аркадий прекрасно представляет, в какой удовлетворенной улыбке сейчас расплывается его мать. Руки, конечно, довольно не потирает, но наверняка очень близка к этому. И ее можно понять, учитывая, как долго Аркадий отлынивал от встречи со своей будущей женой. Судя по тому, что и Алиса не рвалась с ним встретиться, холостая жизнь ее, как и Трубецкого, тоже абсолютно устраивала. Но, похоже, у его матери и ее мачехи закончилось терпение. — Отлично, — продолжает радоваться тем временем матушка. — Надеюсь, на тебе тёмно-синий костюм, тебе очень к лицу тёмно-синий. Аркадий зачем-то оглядывает себя. Надо же, совершенно забыл, что нацепил на себя сегодня утром. Черт, на самом деле он в принципе с трудом помнит сегодняшнее утро. После очередного ухода Алекса совершенно не спалось. Аркадию даже в постель возвращаться не хотелось, потому что она вся пахла их сексом, потому что, стоило лечь, и мысли о том, как все херово, мешались с воспоминаниями о том, как им было хорошо, и получался такой ядерный коктейльчик, что хотелось выть, но никак не спать. Поэтому Аркадий проторчал остаток ночи на кухне, выпивая одну чашку кофе за другой (хотя ноющее сердце требовало виски) и бессмысленно пялясь в телик. Когда от кофе начало тошнить, за окном стало светлее, и Трубецкой с накатывающим облегчением начал собираться на работу. А сейчас вот сидит, удивленно смотрит на свой костюм — тёмно-серый — и думает, а какая собственно разница, какого он цвета? Какая вообще нахрен разница? Им с Алисой не отвертеться ни от встречи, ни от брака, так что они оба могут хоть в карнавальных костюмах на встречу припереться, хоть в мешках из-под картошки, результат все равно будет одинаковым. Крепкий и равноправный союз, очередная примерная ячейка общества. Аркадий раздраженно стонет, ещё раз проводит ладонями по лицу и встает из-за стола. В санузле долго и тщательно моет руки очень горячей водой. Запах пачули (так написано на бутыльке с жидким мылом) приятно щекочет нос, а Трубецкой смотрит на себя в зеркале, растягивает губы в улыбке и мысленно посылает все к черту. В конце концов давно пора было это сделать. Он дал обещание, он должен его выполнить. У него есть цель, и к черту все чувства, не маленький, переживет. Блять, он просто задолбался.