Бег на месте

Джехен планировал в идеале появляться в церкви каждый день, мелькать на глазах у Доена и иметь возможность разговаривать с ним, чтобы как можно плотнее засесть в его сердце. Доена хотелось заполучить хотя бы по одной причине: он был красив и в какой-то мере недоступен, что Джехена заставляло желать его внимания. Джехен приезжал почти ближе к ночи каждый день всю неделю: Доен не читал проповедей, однако говорил с ним много о Боге, о благочестии и добрых деяниях. Джехен его не слушал, лишь пристально глядя на утонченное лицо напротив, озаренное каким-то тихим, но светлым сиянием веры. Джехен в этот вечер неожиданно прерывает ровную речь Доена вопросом: - Как нынешняя церковь смотрит на отношения между мужчинами? Доен удивленно охает, сидя на скамье недалеко от него: - Что? Джехен спокойно повторяет, не сводя с него взгляда: - Как церковь смотрит на отношения между мужчинами? Доен мнется, опуская взгляд. Джехен видит, как его одолевает некое странное смущение на грани стыда и желания хотя бы взглянуть на тот самый запретный плод, и находит это весьма интересным. И в следующую секунду его озаряет догадка - Доен на самом деле скрывает куда больше, чем может показаться на первый взгляд, и это тайное именно то, что так больше всего хотел Джехен. - Я не стану говорить за всех, мы, конечно, служители Господа, однако, к сожалению, наши мнения во многом расходятся. Особенно сильно, когда дело касается вопроса любви, Джехен. - В таком случае, скажите мне, как Вы к этом относитесь, святой отец. Доен вдруг поднимает на него взгляд, и Джехен видит в нем промелькнувший испуг. - Зачем Вы спрашиваете? Это настолько важно для Вас? Джехен раздумывает с минуту, прищурив глаза, и Доен может заметить, насколько его взгляд все такой же темный. Он видит в его глазах что-то еще, но все никак не может понять, что именно, с первой секунды их встречи. - Вы ведь можете принимать исповеди? - Да, могу. Вы хотите исповедаться? - Да. Могу ли я... делать это, когда мне будет угодно? Доен невольно придвигается ближе: - Конечно. Когда хотите. - А станете ли Вы, святой отец, осуждать меня, если услышите все мои грязные тайны и грехи? - Я обязан наставлять детей Господа на путь истинный, я не имею даже права как-либо осудить кого-то из них. Джехен несколько удовлетворенно вздыхает, прислоняясь плечом к спинке скамьи и, поймав выжидающий взгляд Доена, тихо говорит: - Я могу довериться лишь Вам, святой отец. Только Вам. И я скажу, что... уже со времен юношества осознал свою тягу к мужчинам. Я принял это на удивление быстро в отличии от моих родителей, которые до сих пор отказываются даже упоминать одно мое имя. Словно не было меня никогда в их жизни. Но... что я могу поделать? Доен не двигается, с замиранием слушая чужие тихие слова, а затем Джехен вдруг придвигается вплотную, и он ощущает, как чужое горячее дыхание опаляет его сухие губы. От Джехена пахнет до ужаса приятно, и запах этот такой сильный, такой дурманящий, что Доену на мгновение кажется, что он готов упасть в обморок. Джехен все так же привычно не отрывает своего взора от его глаз и мягко прикасается кончиками пальцев к его ладони, держащей Библию в черной матовой обложке. Он шепчет, продолжая свою исповедь, и Доен будто слышит шипение змеи у собственных губ: - Когда я прикасаюсь к чужой коже своими пальцами, то ощущаю, как внутри меня поднимается неведомая волна предвкушения. Даже такие простые касания к прекрасным мужчинам приносят мне столько удовольствия. Доен сглатывает, а Джехен ведет рукой дальше и обхватывает его запястье своей сухой горячей ладонью, забираясь длинными пальцами под священные одежды. - А потом, когда я обхватываю ладонями их руки, бедра, талию, я чувствую, как во мне разжигается пламя страсти, которая заставляет трепетно сглатывать, а кровь приливать к голове. Доен даже не может соображать, ощущая себя какой-то завороженной мышью, которую околдовал змей за миг до ее смерти, и даже не может пошевелиться, а Джехен пользуется этим, заканчивая: - А стоит мне прикоснуться губами к превосходной коже, как меня уже не остановить, потому что мною овладевают вожделение и огонь страсти, которые обжигают моих возлюбленных настолько, что они никак не могут перестать стонать мое имя своими срывающимися голосами. Доен в следующую секунду чувствует его губы на своих и не может поверить собственным ощущениям. Ему кажется, будто это все какой-то сон, однако проходит почти минута, а чужие прикосновения все никак не проходят - Джехен целует его мягко, но настойчиво, сминая губы и притягивая его к себе за запястье как можно ближе. И Доен вдруг понимает, что за все это время даже не заметил, как тот взял его за руку, и как вообще оказался в такой близости от него. Но факт этого поцелуя неимоверно пугает, Библия выпадает из рук, и до ужаса громкий хлопок вдруг приводит Доена в чувства. Он с силой отталкивает мужчину от себя, вскакивая на ноги, которые дрожали так, будто он увидел перед собой льва, готового разорвать его в любую секунду. Джехен встает следом и хочет подойти, но Доен выставляет руки вперед, сипло говоря: - Стойте... Не-не п-подходите... П-простите, мне уже пора на вечернюю молитву... - Святой отец... Но Доен уже бежит как можно скорее от него в сторону дверей, и Джехен слышит непривычно громкий грохот от них. Он победно усмехается и, подняв Библию с пола, привычным вальяжным шагом направляется к выходу, думая о том, что этот святой отец на вкус намного лучше, чем он предполагал. Доен же приходит в себя, только когда захлопывает дверь собственной комнаты. Он утыкается в нее лбом и тяжело дышит, пытаясь прийти в себя. Все тело крупно дрожало то ли от испуга, то ли от того, что Джехен, тот самый превосходный, великолепный мужчина, приходящий каждый день к нему на службу, поцеловал его. Джехен был красив и, безусловно, притягателен, и Доен, несмотря на то, что давным-давно дал обет, все же не мог не заглядываться на других мужчин. Особенно на такого, как Джехен. Но это было запрещено, Доен давно знал это и понимал, что никогда не сможет пересилить себя и переступить через привычные устои и жизнь ради каких-то мимолетных желаний. Но Джехен притягивал, и Доен просто думал, что поможет этому человеку, пока тот сам не сделал такой неожиданный первый шаг. Доен устало садится на кровать, осознавая, что Джехен стал первым и единственным, кто вот так сорвал с его губ первый поцелуй. И кто вообще вот так прикоснулся к нему. И что самое ужасное, кажется, Доену это все понравилось. Лицо ужасно горит, и он пытается охладить его прохладной водой, но это состояние никак не проходит. Доен отчаянно кусает собственные горящие губы в попытке забыть произошедшее и хоть как-то успокоиться, но Джехен настолько плотно засел в его голове, что ничего не получалось с собой сделать. Это было настолько странно - он стал вот таким из-за одного поцелуя, хотя до этого просто думал о Джехене, как красивом и несколько загадочном мужчине, что заинтересовался церковью. Но все оказалось куда волнующе и неожиданно. Доен принюхивается к воротнику сутаны, ощущая едва уловимый парфюм Джехена, и это вызывает следующую волну смущения. Он судорожно снимает с себя одежды и спешно застирывает воротник под раковиной с холодной водой, боясь собственных мыслей и чувств. Повесив сушиться одежду и переодевшись в пижаму, он, наконец, впервые за это время смотрит на свое отражение. Его глаза странно блестели, так они обычно блестят у людей, которые медленно сходят с ума и даже сами не подозревают этого, волосы взъерошены. Таким Доен себя еще не видел и не чувствовал никогда, и обстоятельства, побудившие его на подобное, пугали и манили так сильно. Он отворачивается, и его взгляд падает на деревянное распятие, висящее над его кроватью. Стыд накрывает с головой, хотя он вовсе не был виновен в сегодняшних событиях. Доен подходит к постели, становясь на колени и складывая руки в молитве. Он смотрит снизу вверх на крест и шепчет мольбы о прощении, чувствуя, что стыд отпускает его изнутри с каждым словом. После многочисленных молитв Доену становится легче, и все же он засыпает.