Песня.

Сукуна не может коснуться её. Что уж там говорить, он даже сказать ей ничего не может. Двуликий отчетливо помнит, как к нему приволокли скованную цепями юную служительницу храма. Покрытая грязью и кровью, шокированная и тем не менее все еще слишком смазливая, чересчур нежная, она смотрела в пустоту, дрожала в страхе и что-то бормотала себе под нос. Скорбь омрачила её прелестное личико, на нём было написано, что долго она не проживет, однако оставит неизгладимый след в давно мертвом сердце демона. Он назвал девчонку своей невестой, наказал запереть юницу и заботиться о ней как следует, а сам, неспособный понять почему его так пугает человек, топил себя и свой страх в алкоголе и крови. И вот хмельной, покрытый с ног до головы следами смерти, грязный и скучающий Сукуна вваливается в богатый дом, чья хозяйка стоит под светом такой же, как она сама одинокой луны. Слишком броские узоры на юкате из шелка раздражают взгляд, распущенные волосы развеваются весенним, почти летним ветром. Она тянет маленькую ручку к веткам сливы, облачившимся нежными цветами, но не трогает. Нельзя. Они могут пострадать. Вокруг, пока еще совсем тихо, стрекочут цикады, слишком рано пробудившиеся ото сна. Короля проклятий поражает нежный голос, доносящийся до ушей. Его невеста, запертая им же в этом одиноком, никому ненужном месте, пела слишком печально, но так легко и успокаивающе, ему даже не было нужды вслушиваться в слова — хватало лишь слышать как содрагается голос. Рёмен вдруг задумался. А сколько времени прошло с их первой встречи? Сколько песен он умудрился прослушать, развлекаясь со шлюхами, насилуя девственниц и убивая людей? Как долго мучилась его невеста в столь ужасающем одиночестве? Было ли тому виной сакэ, бездумно влитое в проклятое тело, была ли тому виной жалость к человеческой девчонке — Сукуна знать не знает, да и не волновало его это вовсе. Был лишь порыв. Было лишь желание. — Радуйся, — молвит он показываясь ей на глаза из кромешной тьмы, — сегодня ты наконец перестанешь плакать одна. Демон старается взять девушку как можно нежнее за руку, ведь примени он чуть больше силы — тонкое запястье сломается. Глаза его невесты расфокусированы, на губах улыбка хрупкая словно фарфор. — Ты все еще скорбишь по своей прежней жизни? — спрашивает он, развязывая оби, — Все еще боишься? Девушка громко сглатывает, сжимает губы, пытаясь спрятать тот гнев, что переполняет ее от столь жестоких вопросов. — Моя скорбь будет вечна, мой страх не исчезнет. — Тогда терпи всю ту боль, что я собираюсь тебе причинить. Либо прими ее с благодарностью и может быть, получишь что-то помимо нее, — шепчет двуликий утопая в поцелуе слишком соленом и горьком. Сукуна жил двумя жизнями: в одной — он праздновал свое превосходство, убивал без жалости и так же безжалостно заставлял страдать людской род, просто потому что ему так хотелось, просто потому что так было весело. Другая его жизнь была спокойна, пусть жертвой в ней был он. Было ли ему больно или просто обидно, но он ненавидел смотреть как плачет его жена, как смотрит на него с презрением и отворачивается не в силах выдержать. Только со временем ненависть во взгляде сменилась смущением, песни стали приторно-сладкими, а улыбка оттаяла. В конце концов, она приняла боль и теперь обнимала его по ночам в ответ, напевая доселе неизвестные ей самой песни, теперь Сукуна не боялся коснуться ее, заговорить и просто смотреть на нее. И вот она стоит под такой же одинокой луной, что и раньше, но уже совсем не одинокая и не скорбящая, вновь тянет руку к лепесткам хрупкой сливы и поет. Только песня прерывается кашлем, только из горла вытекают совсем не ноты, а кровь. Двуликий знал, что жена его поражена болезнью и тем не менее, в груди кольнуло уж больно сильно. Кулаки сжимаются под длинными рукавами, но поделать король проклятий ничего не может. Не сосчитать его попыток использовать обратную проклятую технику — от судьбы он ее уберечь не смог. Сукуна небрежно кидает в девушку огромное хаори: — Мало того что больная ходишь, неспособная вылечиться, так еще и по ночам раздетая шастаешь, — ворчит он, надевая маску безразличия, — если есть силы распевать песни, лучше бы отвар выпила. Как странно. Ночь на дворе, а из-за улыбки её светлее, чем самым ясным днем.