За стеклом

- Никита, что происходит? Ты зачем… — Артем смотрел на капающую с ладони Никиты кровь и не мог понять, когда все успело измениться настолько, что он впервые не имел понятия, что делать. Стоял, уставившись на Никиту, замерев, как зверь в свете прожектора, и даже слов не мог подобрать. Ведь всего несколько часов назад было совсем иначе. Было удивительно и спокойно. И так правильно, будто ничто не способно заставить мир снова пойти трещинами. Утро было настолько ярким и прозрачным, что Артем и не вспоминал о смерти. Он обо всем забыл и поэтому долго висел в мареве сонного полузабытья, наслаждаясь ощущением чуда. Почти как в детстве, когда накануне произошло что-то хорошее, и едва впереди забрезжила грань реальности, накрыло счастьем, огромным и жгучим. Сонный мозг еще не готов вспомнить, в чем именно оно заключается, но чувства уже есть, они существуют отдельно от всего остального и искрятся в крови. А ты хочешь вспомнить и в то же время не можешь отказать себе в удовольствии просто лежать в этом счастье и предвкушении понимания, и кажется, что навечно можно так застыть, и это неясное ощущения чуда даже лучше самих воспоминаний о нем. Артем потянулся, не открывая глаз, почувствовал теплую тяжесть Никитиной руки, лежавшей поперек его тела. Улыбнулся и прижался теснее. Высвободив собственную руку из-под подушки, обнял спящего Никиту, скользнул пальцами вдоль позвоночника. Ощущение чуда все никак не уходило, и Артем ластился, как кот, стараясь прикоснуться везде. Он редко был таким ласковым — только когда чувствовал себя в безопасности. Но в последний раз это было… Артем уже и не помнил когда, в одной из прежних разрушенных жизней. Эта жизнь была новая и целая, яркая, точно с нее только что сняли шуршащую обертку. Никита должен был удивиться тому, что Артем, состоящий из одних острых углов и отчаянных поступков, вот так льнет к нему, целует в подбородок, утыкается лбом в плечо. Становится шелковым и податливым. Никита почему-то не удивляется, льнет в ответ. Целует в лоб, у самой кромки волос. - Доброе утро, — прошептал Артем утренней, сонной хрипотцой. - Доброе, — эхом отозвался Никита, обнимая Артема уже осознанно и тоже ужасно ласково. В этом они были похожи, Артем на минуту заподозрил, что и во всем остальном они не такие уж и разные. Это было хорошо, Артем устал притягиваться к противоположностям, ему хотелось совпадать мелочами, небольшими деталями, из которых складывается целое. Хотелось, чтобы утром его целовали в зажмуренные веки. Хотелось представлять, как Никита забавно морщится, когда ресницы Артема — длинные, он ими втайне гордился — щекочут ему нос. Хотелось никогда больше не умирать. Артему очень хотелось, чтобы всегда было как тем утром, когда для них с Никитой реальным и значимым был только один вопрос – успеют ли они еще раз, прежде чем все вокруг проснется и заживет обычной жизнью. Они успели. Оторваться друг от друга, хоть и нехотя, успели тоже. Артема совсем разморило, и если бы не больница, если бы они были в обычной квартире, Артем снова уснул бы, наплевав на все приличия. Он вдруг понял, как у него внутри все, что еще осталось живым и целым, истосковалось по нормальности. По возможности целый день не вылезать из постели, смотреть глупые фильмы и целоваться, фальшиво жалуясь, что выходной пропал в безделье. Не напоминать себе вечную жертву, спиной чувствующую направленный на нее прицел. Жалящую красную точку между лопаток. - Нужно вставать, иначе мы будем выглядеть слишком двусмысленно, — Никита неохотно зашевелился и сел. - Ничего двусмысленного, у нас просто парные засосы, такое происходит сплошь и рядом, — Артем провел пальцами по шее, но все-таки послушался, свесил ноги с кровати и огляделся в поисках брошенной одежды. - В порнофильмах? – Никита скептически хмыкнул, встал, скрипнув матрасом, и потянул упирающегося Артема за собой. - И в психушках, — Артем не мог отказать себе в удовольствии покрасоваться перед Никитой, должен же он знать, какое сокровище ему досталось. Он собрался было изящно выгнуться в лучах утреннего солнца, нарочно встав напротив окна, но в его грудь мягко уткнулась скомканная футболка. - Очень красивый, — прошептал Никита, кладя поверх футболки остальные Артемовы вещи (и когда только успел собрать?) — А теперь одевайся. Не хочу рассказывать медсестре, как мы всю ночь играли в карты и проиграли. - Бездушное чудовище, — Артем врал, ему слишком нравилось, что все так – буднично и спокойно, без жадных взглядов и ненужного риска. Нравилось, что Никита беспокоится о сохранности репутации за них обоих, позволяя Артему картинно вздыхать, неловко натягивая трусы. Изобразить перед медсестрой, будто он только что зашел, получилось не слишком правдоподобно. То ли дело было в смятой постели, то ли в засосах, то ли в позабытой на тумбочке открытой банке вазелина. - Плакала наша репутация, — констатировал Никита, когда зардевшаяся женщина поспешно захлопнула за собой дверь палаты. — Но с другой стороны, все, что не доказано, всего лишь подозрения. - Если бы мы были в нормальной жизни, я бы потребовал вести меня на свидание. Репутацию испортил, из постели выгнал. Не восхищался, — Артем прижался к Никите и мстительно взъерошил ему волосы. - Последнее неправда, — Никита смешно встряхнул головой и предпринял не слишком удачную попытку вернуть все как было. — И куда бы ты хотел пойти? Предупреждаю, я не слишком сообразительный в таких вещах и не то чтобы выдумщик. - В кино, — Артем снова зарылся пальцами Никите в волосы, тот не протестовал. — Чтобы ты мог испортить мою репутацию еще и там. Я сто лет не был в кино. И не целовался на последнем ряду. - На первый попавшийся скучный фильм? – уточнил Никита, зажмурившись от удовольствия. - Именно, я смертельно обижусь, если, придя в кино, ты будешь смотреть не на меня. А на какой-то там фильм, это ведь свидание, а не культурный досуг. - Значит, ты больше не хочешь умирать? – спросил вдруг Никита. Артему нужно было ответить просто «нет» или неопределенно помотать головой, но он был слишком занят своим счастьем, чтобы принимать верные решения или оценивать ситуацию. Слишком увлечен, пропуская пряди чужих волос сквозь пальцы. И сказал то, чего не следовало говорить, еще не понимая этого. - Не хочу, если ты не хочешь, — прошептал он Никите на ухо, — если ты умрешь, я тоже умру. Это должно было звучать игриво, но Никита замер на секунду. Тут же расслабился и заставил себя улыбнуться, коротко поцеловать Артема, но тот уже чувствовал – что-то не так. - Иди, — шепнул ему Никита, мягко подталкивая к выходу. — Я за тобой позже зайду. У меня еще психолог сегодня. - Не говори ему ничего, что заставило бы перестать тебя бояться, — Артем ухмыльнулся заговорчески и вышел в коридор. Между лопаток снова жгло, и невидимый снайпер смотрел прямо в спину. Артем старался убедить себя в том, что ему показалось. Не было ведь ни звенящей от напряжения тишины, ни давящего молчания. Только теплые Никитины губы и солнечный свет в окне. Но внутри себя Артем знал – что-то испортилось, подступающая паника скребла по ребрам, и мучительно хотелось вернуться – вцепиться в Никиту и никогда не отпускать. Артем не вернулся, силой заставил себя идти вперед по длинному коридору и не оглядываться. Чтобы не выглядеть глупым паникером. И не испугать Никиту своей внезапной паранойей. Время шло, тревога росла и ширилась, накидываясь на Артема из углов палаты. Он никак не мог понять, что не так. Сперва ругал себя за мнительность, за то, что сам все портит и не умеет быть счастливым и нормальным. Не умеет просто признать, что ничего страшного не происходит, может, вся его жизнь такая как раз поэтому – Артем сам все отравлял своими мыслями вместо того, чтобы просто ждать и просто радоваться. Книгу почитать, в конце концов. Но Никита все не приходил, и Артему становилось страшнее, под ребрами ворочалось тяжелым камнем беспокойство. Что-то было не так, но Артем никак не мог сообразить, что именно. Он что-то сделал, теперь Артем был в этом уверен. Он раз за разом перебирал все, что знал о Никите, все их разговоры, выискивая в них причину, интуиция вопила не замолкая – причина есть. Артем ходил из угла в угол, тщетно пытаясь найти хоть что-то. И представляя, как Никита сейчас придет и посмеется над Артемовой мнительностью. И скажет, что тоже не хочет умирать. И в этот момент яркой вспышкой расцвела одна фраза, брошенная Никитой: «Из-за меня погибли люди». А следом за ней слова, которые беспечно бросил Артем: «Если ты умрешь, я тоже умру». Внутри все похолодело, и Артем был бы рад не придать этому значения, но Никиты не было. И уверенность в том, что он не просто так замер на мгновение от этих брошенных Артемом слов, крепла каждую минуту. Артем кинулся вон из палаты, гоня от себя трусливую мысль – Никита будет его искать, если придет и не застанет. Не придет. Никиты нигде не было – ни у психолога, кабинет которого был заперт, ни в парке, ни в его палате. Никита зря показал Артему оранжерею, потому что, отчаявшись обнаружить его в других местах, Артем пришел именно туда. И не ошибся. Никита стоял возле неизвестного куста, мясистые ветки которого были покрыты длинными толстыми колючками, и гипнотизировал его взглядом. По его напряженной спине Артем сразу понял, что все плохо. Хуже, чем когда-либо. На ум не шло совершенно ничего, он испытывал облегчение от того, что Никита ничего с собой не сделал, и бескрайний, оглушающий ужас. За Никиту. И за себя. Как будто от его выбора сейчас зависело, развалится ли новый, не успевший толком начаться мир, снова оставив Артема на груде обломков, или устоит. А Артем не знал, что ему делать. Он никогда раньше не оказывался там, где вершилась его судьба. Он опаздывал или торопился — не важно, всегда не вовремя, всегда осколки летели в его спину, на которой болталась мишень. Сейчас было по-другому – Артем успел, и, если ничего не выйдет, не жизнь будет виновата, не Бог, ненавидящий Артема, не толстое стекло, которое не давало ему влиять на события, во всем будет виноват только он сам. Артем неслышно закрыл за собой дверь. Он почти не дышал. Никита все стоял и стоял, а потом резко вскинул руку и схватился за стебель со всей силы, позволяя шипам пропороть кожу, вонзиться глубже. По шершавой коре потекло красное. Никита не шевелился. Время застыло, и только нарастающая вибрация в воздухе говорила о том, что фальшивое спокойствие вот-вот лопнет, как мыльный пузырь. - Никита, ты что делаешь? Ты зачем… — собственные слова прозвучали глухо и жалко, но Никита услышал. Разжал ладонь и обернулся. - Почему тебе помогает, а мне нет? – вопрос оглушил Артема, хотевшего было броситься к Никите, заставил замереть на месте. — Почему мне не становится легче? Я просто чувствую себя в два раза хуже. - Потому что ты нормальный, а я идиот, — торопливо бросил Артем, скидывая с себя оцепенение. — Я не должен был говорить, там, в палате утром. - Как ты догадался? – Никита разглядывал свою кровоточащую ладонь и не смотрел на Артема. Один из шипов, должно быть, повредил какой-то сосуд, потому что крови было слишком много. Но не так много, как в теле Леонида Полторанина, рухнувшего с высоты. Мысли Артема потекли очень ясно, заострились, и сам он как будто собрался. - Я же психолог, — пробормотал он и тут же одернул себя. — Мне просто стало очень страшно, в тот момент, когда я это сказал. Всего на секунду, но этого хватило. Ты очень хреново притворяешься, что все в порядке. - Почему тогда ты ушел? – Артем пожалел, что у него нет с собой салфеток или платка, и не придумал ничего лучше, чем с треском отодрать край своей футболки и неаккуратно перемотать им ладонь Никиты, бормоча: «Потому что я идиот». - Очень жертвенно, — Никита потряс рукой, проверяя, не соскользнет ли импровизированный бинт. — Ты не идиот, это я вечно все порчу. И сейчас тоже испорчу, тебе нужно знать обо мне, о том, что я сделал. Может быть, тогда ты поймешь, что умирать из-за меня — тупая затея. - Не пойму, — упрямо процедил Артем, но все равно пошел вслед за Никитой к уже знакомой скамейке и сел к нему так близко, как это возможно. Трусливый голос внутри твердил, что не хочет ничего знать, но Артем не обращал на него внимания. Он должен был, должен был все услышать и сделать со своей жизнью сам хоть что-нибудь. Возможно, это его последний шанс, а дальше или смерть, или новая череда случившихся у него за спиной катастроф. - Я спал с женой Ольховского, — Никита снова смотрел прямо перед собой, в пустоту, напряженный и словно помещенный в вакуум, так похожий на тот, в котором болтался Артем все последние годы, наблюдая то за чужой жизнью, то за собственными повторяющимися воспоминаниями. — Он хотел с ней развестись, а она хотела денег. Поэтому попыталась меня соблазнить, чтобы получить бумаги, которые сможет использовать для шантажа. Документы, свидетельства незаконных операций. У меня они были. И я позволил ей затащить меня в постель, а знаешь почему? Потому что хотел быть как они, понимаешь? Никита замолчал, собираясь с мыслями, Артем тоже молчал, не мешал. Только сжал пальцы его здоровой ладони. - Ты, наверное, не знаешь, как это бывает – когда стараешься выбираться в люди, веришь, что тебя ждет великое будущее, что-то значительное, но это значительное все не происходит. Вернее, оно происходит с другими, с теми, кто, в отличие от тебя, достаточно смел и решителен, чтобы это взять. А ты продолжаешь существовать в своих тупых заданностях, и из них нет выхода. Все, что ты можешь, это смотреть на тех, кто умнее и лучше тебя. И злиться, ненавидеть их и себя. Поэтому я спал с женой Ольховского, мне казалось, что если я возьму то, что принадлежит ему, то и сам стану кем-то более значительным. Не говори ничего, я знаю, как это звучит. Я понимал, что ей ничего от меня не нужно, кроме бумаг. И это мне тоже нравилось, ведь, если от тебя хотят что-то получить, значит, ты значительнее остальных. Значит, ты особенный. И можешь больше, чем думаешь. Так все устроено в том мире, куда я хотел попасть, были те, у кого было все, и те, кто хотел это получить. Хотя бы часть. И это тоже бред, но меня он устраивал. А потом ее убили, из-за бумаг. Я дал ей то, о чем никто не должен был знать, эти бумаги касались даже не Ольховского, а его покровителей, которым не стоит переходить дорогу. Потому что тебя просто уничтожат, безо всякой жалости. Никита выдохнул. Он, кажется, никогда еще не говорил так много, а Артем продолжал молчать, чувствовал, что, если вступит в диалог, Никита собьется и его решимость испарится. - Ольховский все узнал, про нас. Это было очень унизительно, он меня даже не винил. Мне кажется, он про меня все понял гораздо раньше, чем я сам. И посчитал просто дурачком, который повел себя неосмотрительно, позволил своим амбициям взять верх над разумом. Он ничего мне не сделал, я за это его возненавидел, как ребенок, которого взрослые не наказали только лишь по причине глупости и малолетства. А еще у меня была невеста. Ульяна. Я изменил ей прямо на нашей свадьбе, и при этом я тоже чувствовал себя очень значительным, в том мире все были такими – брали то, что хотели и когда хотели. Я думал, у нас просто скучные прагматичные отношения. Такие, когда смотришь на человека и точно знаешь, что с вами будет через год, через десять лет. Создать семью, завести детей, быть приличными людьми. У нас даже скандалы были скучные и как будто из чувства долга, хреновая имитация страсти. Блеклая и предсказуемая. Точно соответствующая заданностям, в которых мне предстояло жить. И которые меня бесили. А оказалось, что она меня любила и для нее это вовсе не было скучным планом. Она просто была не слишком эмоциональным человеком. Но ее эмоций все равно хватило на то, чтобы пойти к жене Ольховского, просить оставить меня в покое. Как будто я не понимал, что делаю. В этом они с Ольховским были солидарны, даже не будучи знакомыми. И вышло так, что она оказалась последней, кто видел ее живой. Поэтому ее обвинили в убийстве. Ты ведь должен не хуже меня знать, что срок мотают не только за свои преступления. Артем знал, он коротко кивнул и сильнее сжал ладонь Никиты. Ему казалось, что он сейчас все понимает. Понимает, почему так вышло – Никита оказался в том мире, к которому не принадлежал, с людьми, которые притворялись, что ничего не чувствуют. Для статуса или для собственной безопасности. А Никита был как зеркало, и когда в нем отражались блеклые эмоции, он сам становился блеклым и тусклым. Артему нравилось, когда в Никите отражались его чувства, безумные, глупые, но живые и настоящие. Наверное, поэтому Никита его не прогнал в тот первый день, ему тоже понравилось. Понравилось то, каким он становился рядом с Артемом, и все его черты, в том мире считавшиеся ненужными и неуместными, в мире Артема приобретали важность. Делали Никиту особенным, хоть он и боялся теперь этого слова. - Я повел себя как болван. Утратил контроль, вернее, его видимость и испугался. Наделал глупостей, идея сбежать из страны показалась мне просто отличной, и я попытался. Хотя должен был пойти к Ольховскому, извиниться и просить помочь, но я его слишком ненавидел. Считал врагом, потому что он меня раскусил. Снисходительным таким, сочувствующим врагом. Ты даже не представляешь, как оскорбительно это ощущается, когда ты уверен, что заслуживаешь большего. По дороге в аэропорт мы попали в аварию, думаю, она была подстроена, Ульяна умерла на месте. А я провалялся в больнице несколько недель, даже на похоронах не был. А когда вышел, наглотался таблеток, но даже умереть толком не смог. Если бы меня не было, меня и моих пустых амбиций и зависти, два человека могли бы быть живы. Или хотя бы один. Насчет жены Ольховского я не уверен – не я, так другой. Но и этот другой мог оказаться более разумным. Артем должен был сказать что-то правильное, успокаивающее, но вместо этого он радовался, что неведомая Ульяна больше не существует и никто не отнимет у него Никиту, даже не попытается. Это было мерзко, но Артему не было стыдно. Он никогда не считал себя хорошим человеком или человеком, говорящим правильные вещи. Правильные вещи говорил отец Артема, и если бы Артем их слушал, он был бы никем. Правильные вещи были иллюзией и попыткой избежать всего неудобного, оставаясь при этом умным и благородным. - Мне наплевать. Наплевать, что ты сделал, даже если бы ты сам лично всех придушил и еще Ольховского в придачу, мне было бы плевать, — Артем мрачно улыбнулся в ответ на удивленный взгляд Никиты. — И судя по тому, что Ольховский так за тобой бегает, он вовсе не считает, что ты виноват. Думаю, он винит во всем себя. Но и на это мне тоже плевать, можешь считать меня спятившим или кем угодно. Я с тобой больше никогда об этом не заговорю, если ты не захочешь. Ты не должен умирать только потому, что запутался, все, что ты на самом деле должен сделать, это отвести меня в кино. На самый скучный в мире фильм, чтобы целоваться весь сеанс. Никита смотрел на Артема очень внимательно, будто выискивая в нем что-то, обман, желание сказать что-то удобное, но ничего не находил, кроме самого Артема. И его чувств, которые вдруг стали непозволительно огромными. Артем просто хотел Никиту со всеми его грехами, настоящими и выдуманными. Воздух перестал вибрировать, и звон оборвался. Они оба рассмеялись одновременно болезненным, нервным смехом, но так было даже лучше, любой другой в этой ситуации звучал бы фальшиво. И Артем почувствовал, что победил, смерть, жизнь, себя, все. Все правила и законы, по которым он должен был страдать, не чувствуя связи с внешним миром. Брошенный им и несчастный. По руке Никиты змеился шрам от аварии, заканчивающийся чуть ниже локтя, и Артем не удержался – прикоснулся к нему губами. Никита вздрогнул и обмяк, как будто из него вынули стальную спицу. Позволил Артему себя обнять и судорожно, беспорядочно целовать. - Просто скажи, что ты не хочешь умирать. И в твоей жизни вообще не будет никаких заданностей. Вот увидишь, ты еще не знаешь, насколько я непредсказуемый. Будет весело. А еще я классно трахаюсь. И я отличный психолог, такой, что меня каждый месяц пытаются засудить. А эта история, к черту ее. Я буду только иногда думать, какой ты опасный. - Но я ведь буду помнить, — Никита сказал это как будто только для проформы, Артем чувствовал, что механизм запущен, что больше уже ничего не сломается. - И пусть, а еще ты будешь помнить, что я живу только из-за тебя. Если бы тебя не было, я бы умер. Ты просто не умеешь смотреть на вещи под правильным углом. Никита в ответ только легонько ткнул Артема под ребра, не больно, скорее как напоминание об обстоятельствах из знакомства. - Бить меня, кстати, тебе отныне запрещено, потому что это будет уже не терапией, а домашним насилием. Мне кажется, меня теперь никому нельзя будет бить, особенно если бы будешь меня обнимать, все время, — Артем привычно уткнулся лбом Никите в плечо и прошептал. — Скажи уже, пожалуйста, а то я наобещаю тебе черт знает чего. Что готовить научусь или что с отцом помирюсь. - Я не хочу умирать, — отчетливо произнес Никита и обнял Артема. — Но с отцом лучше не мирись, а то придется поддерживать с ним отношения, а это теперь будет непросто. Думаю, он меня ненавидит. В этот раз смех вышел почти нормальным. Живым, щекочущим изнутри. - Пойдем отсюда, отвратительное все же место. Никогда сюда больше не приходи, ладно? Никита только согласно кивнул. Двери оранжереи захлопнулись за их спинами с неприятным скрежетом, точно сожалея, что эти двое выбрались из ловушки, так заботливо расставленной. Артем с трудом победил в себе ребяческое желание обернуться и ответить им торжествующим взглядом.