За стеклом

Утром пошел дождь, а Артем снова испытал чувство, на этот раз – разочарование. Прежде чем убрать руку с его ноги и, как обычно, без предупреждения, уйти, Никита сказал «до завтра». А теперь это завтра было под большим вопросом. Артем очень ясно помнил ощущение спокойствия и обволакивающего их безопасного молчания, помнил теплую тяжесть ладони, и это раздражало. Как и разочарование из-за испортившейся погоды. Это не должно было иметь значения. Для Никиты ведь наверняка не имело – он просто пожмет плечами и останется у себя, делать вид, что читает. Ему будет совершенно наплевать на Артема, на то, что и договором-то нельзя назвать. Капли тяжело стучали в стекло, превращая мир снаружи в размытое, стылое пятно. Артем чувствовал себя ребенком, которого пообещали сводить в зоопарк, но забыли об этом. Умывание, завтрак, таблетки. Таблетки удалось спрятать, но это почему-то не обрадовало, в голове настойчиво и неприятно свербело, не давая сидеть на месте, а хляби небесные даже не думали давать Артему хотя бы один шанс на прогулку. Наверное, все было к лучшему – Артем ведь пообещал рассказать о себе. Опрометчивое и глупое обещание. Он это ненавидел, ненавидел жалость в глазах окружающих, а ведь Никита был юристом и наверняка сказал бы, что Артем в своей ситуации мог бы сделать так и вот так, нанять адвокатов, попытаться спастись, вместо того, чтобы из гордости и упрямства вычеркивать несколько лет из жизни. Но правда была в том, что единственное, что Артем мой сделать в своей ситуации, – это не рождаться. Не раздражать Бога своим существованием, не разочаровывать всех и каждого, не разочаровываться самому. Пожалуй, рассказанная вслух история собственных злоключений могла бы вернуть все к условной Артемовой норме – заставить почувствовать привычную апатию и равнодушие. Он жил в своем коконе из ожидания смерти слишком долго, и теперь любая лишняя эмоция пробивала в ней брешь, в которую неумолимо начинал просачиваться внешний мир. Нужно было взбесить Никиту посильнее, заставить напоследок разбить лицо назойливому собеседнику и закончить изображать нормальность. Но сегодня Артем разрешил бы себе еще один день, если бы не чертов дождь. Была еще одна правда, в которой Артем не признался бы даже на Страшном Суде: ему нравилось накручивать себя вот так, доставать из себя по капле иррациональные, запретные чувства и превращать их в лавину, которая легко сметала и апатию, и здравомыслие, и самого Артема, оставляя вместо голоса разума мечущийся, ощетинившийся комок. Если бы он был другим, кто знает, возможно, ему удавалось бы сохранять равновесие, совершать верные поступки, быть таким, как нужно. Но он не был. И назло себе и всем не желал быть. Вся его обида на жизнь выплескивалась в непрерывное внутреннее беспокойство, которым он еще больше отгораживал себя от реальности, множил собственную оторванность и злился. Злился на бесконечное ожидание чуда. Как будто кто-то мог прийти и успокоить его, как будто кто-то, кого он знал, мог. Но все это было враньем, никто никогда не пытался успокоить Артема. Пристыдить, попытаться воззвать к его разуму, задушить советами, обидами и наставлениями – да, успокоить – нет. Это тоже было обидно, почти до слез. - Ты долго собираешься здесь сидеть? – Артем вздрогнул и резко обернулся. На пороге его палаты стоял Никита и без всякого интереса смотрел куда-то мимо него. На окно, догадался Артем. - Решил не утруждать себя приличиями? – Артем попытался выглядеть недовольным, но вышло скверно. Ему казалось, что Никита насквозь его видит, вместе со всем его облегчением и даже радостью, и, чтобы не чувствовать неловкости, Артем предпринял очередную попытку вывести Никиту из себя. Больше он ничего не умел. - Мог бы постучать, мало ли чем я занят. И откуда ты вообще знаешь, как меня найти? Неужели поддался дурному влиянию и тоже следил? - Я спросил. У медсестры. Это было просто, гораздо проще, чем торчать в кустах, как это обычно делаешь ты, — все претензии к нарушению частной жизни Никита оставил без внимания. - Идешь по пути наименьшего сопротивления? В тебе что, совсем нет духа авантюризма? - Совсем, — подтвердил Никита. — Так ты идешь или предпочитаешь вернуться к своим важным делам? Никита обвел взглядом совершенно пустую палату, в которой из личных вещей Артема присутствовало разве что полузасохшее яблоко на тумбочке. И в этом взгляде Артему на краткий миг померещился саркастичный смешок, тут же скрывшийся за прежним непроницаемым равнодушием. - У меня нет выхода – не могу же я оставить тебя без своего бесценного общества, — Артем торопливо вышел из палаты и, не удержавшись, на секунду прижался к Никите и прошептал: «Признайся, так, как я, тебя еще никто не бесил». - Признаюсь, — Никита поймал Артема за руку и крепко стиснул запястье. — У тебя талант. - А ты мог бы получше разрабатывать руку, — Артем врал, от крепкой хватки остановилось дыхание, в висках застучало и кровь прилила к лицу. Боль длилась и длилась, растекаясь по предплечью, поднимаясь выше, делая серый дождливый мир ярким и прозрачным. Слабо кипящая внутри обида вдруг исчезла. Обида, у которой не было ни повода, ни смысла, только цель – почувствовать себя хуже, испарилась в один миг. Артему мучительно захотелось поверить в абсолютную чушь. В то, что Никита все понял сейчас про него, понял и остановил единственным возможным способом, оглушив неожиданной болью. Это было так же глупо, как и все остальное. Артем прекрасно осознавал, что все поступки Никиты — это часть их невысказанного договора. Для продолжения их странной игры в общение каждый должен получать то, для чего ее затеял. Поэтому Никита без особого удовольствия делал то, чего от него ждали, и то, для чего он был нужен – причинял Артему боль. И произошедшее сейчас было не более чем удачным стечением обстоятельств. Что получал сам Никита — оставалось загадкой. Может быть, забавную зверушку, за которой было любопытно наблюдать, а может, представлял на месте Артема кого-то другого. Но верить в свои фантазии все равно хотелось, до одури. Хватка ослабла, а боль исчезла так же неожиданно, как и появилась. Ее бледные отзвуки все еще бродили по запястью, но оцепенение почему-то не проходило. Никита продолжал держать Артема, только уже не давил так, словно собирался переломать все кости. Нарочно не отпускал совсем. Так же, как вчера: сначала оглушающая яркая вспышка, от которой хотелось вскрикнуть, а потом теплое, безопасное прикосновение, выколачивающее из Артема все злые, раздирающее изнутри чувства не хуже удара. Только синяков после него не остается. Только тишина. - Куда пойдем? — еле выдавил из себя Артем гораздо тише, чем ему хотелось бы. Собственный голос показался жалким, в нем так явственно проступила растерянность, что даже Никита со всем его безразличием не мог ее не заметить. - Туда, где никому не нравится, — ответил Никита и отпустил Артема совсем. Язвить по поводу ответа Никита Артему не дал – развернулся и пошел по коридору, Артему ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. - А ты неплохо здесь все изучил, — зачем-то бросил Артем, разрушая затянувшееся молчание, состоящее из переходов, дверей и лестниц. - Не одному тебе нравится бессмысленно слоняться по округе, — Никита даже не оглянулся, но замедлил шаг, чтобы Артем мог спокойно идти рядом. - Я вообще-то наблюдал, — буркнул Артем, с досадой понимая, что эпизод у двери перевернул все с ног на голову. Переиграл правила – Артему больше не хотелось ни язвить, ни нарываться. По правде говоря, ему хотелось вцепиться в Никиту и выть. Вывалить на его все самое больное и страшное, а потом вынудить обнять. Вернее, сперва ударить, а уже потом обнять. Это было глупо, ненормально и неправильно. Они знакомы-то третий день, даже с поправкой на то, что, когда ты в психушке, день идет за десять. К счастью, это препирательство закончилось не начавшись – они пришли. - Не знал, что здесь есть оранжерея, — Артем оглядывал просторное помещение, заставленное кадками с неизвестными растениями. Из невидимых динамиков доносилась нарочито расслабляющая мелодия, и Артем почувствовал себя неуютно. - Ты не много потерял. Здесь обычно никого не бывает, и это не удивительно, — Никита целенаправленно двинулся к стоящей у слишком уж зеленой пальмы скамейке, чтобы, по своему обыкновению, сесть и уставиться в пространство. - Слышал про эффект зловещей долины? – Артем поежился – все здесь было неестественным – зелень была слишком яркой, музыка слишком раздражающей, свет слишком белым. Настоящие растения так походили на искусственные, что вместо запаха цветов нос улавливал несуществующий запах пластика. В голову пришло сравнение с благообразной, чересчур старательно имитирующей реальность ловушкой, готовой гостеприимно захлопнуться и начать сводить с ума. - Заметил, да? – Никита показался довольным. — Вот поэтому здесь всегда пусто. Когда тебя лечат от осознания, что вся жизнь была иллюзией и выдумкой, не очень-то хочется окунаться в воспоминания об этой жизни. А мне нравится. Артем не сразу нашелся с ответом. Он молча смотрел на Никиту, а Никита смотрел в пустоту. Это было жутко, гораздо хуже самой оранжереи. Казалось, что Никита пропитывается всем, что его окружает, и становится все мертвее и мертвее, понемногу, по капле. Как будто нарочно глушит в себе любой проблеск ненужных чувств, любое крошечное желание жить. Артем вдруг понял, зачем Никита сюда приходит – чтобы не забыть о чем-то страшном, чтобы не передумать, чтобы напоминать себе, зачем хочет умереть как можно скорее. Неужели он боялся, что позволит себя вылечить и задержится дольше положенного? Боялся, судя по всему, гораздо сильнее Артема. Впервые за их недолгое знакомство, Артем почувствовал, что не готов узнать, что такого могло случиться с Никитой. Но Никита пришел за ним, вытащил из внутренней истерики, в которую Артем планировал упасть с головой и захлебнуться в ней, чтобы не дать жизни ни шанса. Выдернул Артема из его ада, чтобы отвести в свой, это было странно. Ответ, скорее всего, был предельно прост – Никита привел Артема в единственное место, где их никто бы не побеспокоил, но Артему не нравились простые ответы. - Итак, чем займемся? – спросил Артем, усаживаясь к Никите вплотную. Отголоски желания вцепиться в него Артем объяснил себе желанием снова начать раздражать. - Считай, ты на прогулке, — отозвался Никита без особого интереса. На скамейке было полно места, но Никита никак не прокомментировал их слишком близкое соседство. То ли ему нравилось, то ли было плевать. - Ладно, но в таком случае тебе придется изображать социализацию – то есть разговаривать со мной. В этом ведь вся суть прогулок. Хотя нет, собеседник из тебя хреновый, так что я тебе лучше расскажу какую-нибудь историю. Вот, например, про поездку на природу. Артем сам не знал, для чего это делает, зачем он принялся судорожно рассказывать идиотский случай из своей практики. О том, как вызвался помочь разочарованному своим отпрыском миллионеру, а в результате оказался связанным в багажнике машины. - Представляешь, с мешком на голове, в каком-то лесу. Хотя в лесу было поприятнее, чем здесь, даже ночью. - Вот поэтому я никогда не обращался к психологам, — прервал его Никита. - Почему поэтому? – не понял Артем. - Сперва ты за свои деньги изливаешь душу, а потом твои излияния превращаются в забавную историю. Ты подтверждаешь мои догадки: врачебная тайна — такая же чушь, как и тайна исповеди. - Не знаю про тайну исповеди, но врачебные тайны я обычно не выдаю, — Артем даже не обиделся на то, что закончить историю ему не позволили, наоборот, история была нужна только затем, чтобы добиться от Никиты хоть какой-то реакции. — Но, во-первых, мы в дурдоме, а значит, я за себя не отвечаю, а во-вторых, ты все равно никому не расскажешь. - С чего ты… — Никита осекся, поняв, на что намекает Артем, они ведь оба не планировали выходить отсюда живыми. — А если я передумаю? Вылечусь и очерню репутацию всех психологов в твоем лице? - Туда им и дорога, мне-то будет все равно, — беспечно ответил Артем, надеясь получить тычок под ребра, но его не последовало. - Ты мог бы подумать о ближних, раз уж выбрал такую профессию. Впрочем, я догадывался, что все психологи лицемеры. - Еще какие, — тут же согласился Артем. — Но я очень много помогал ближним, практически подставлял правую щеку, когда меня били по левой. Однажды меня забрали в полицию за драку. Так вот, пока сотрудник правопорядка избивал меня в свое удовольствие, я совершенно искренне предложил ему свою помощь и даже помог. А ты говоришь, лицемеры. - Он что, так хорошо тебя бил, что ты преисполнился великой благодарности? - Ты пошлый человек, Никита, — Артем картинно фыркнул; Никита был прав, но говорить ему об этом Артем не собирался. — Я был движим исключительно мыслями о всеобщем благе. - Ты очень странный, — Никита повернул голову и внимательно посмотрел на Артема, от чего его щеки обдало жаром. — В психологи ведь идут либо от желания помогать, либо из тщеславия и необходимости почувствовать себя умнее других, либо из желания хорошо заработать. А ты хочешь, чтобы тебя били побольнее. - Что не исключает всех остальных поводов, — Артем смотрел Никите в глаза как завороженный, пытаясь обнаружить в них что-то живое. Игра в гляделки затягивалась, и Артем практически заставил себя встать со скамейки и подойти к огромному, в пол, окну. — Когда тебя больно бьют люди, которых ты считаешь глупее себя и платят за это деньги, это… Артем осекся. Он увидел человека, идущего по алле к главному входу. Даже черный зонт, которым было скрыто лицо посетителя, не оставлял места для ошибки – походка, движения, манера одеваться, все это было таким знакомым, что Артем исчез. Он исчез из жуткой оранжереи, чтобы снова оказаться на крыше. Ветер бил в лицо, неся мокрые брызги, но ему было все равно. Все закончится сейчас. Один шаг — и больше никогда не будет разрывающей, огромной боли. Боли, которой пропитался каждый нерв, а все тело Артема вопило о милосердии. О единственном движении вперед, после которого не останется ничего, только блаженная тишина. Глухая, белая, окончательная. Хотелось кричать, и Артем знал, что будет, будет орать во всю силу своих легких, чтобы выкричать впившиеся в сердце обломки своих иллюзий, своей наивной веры в несуществующее хорошо. До тех пор, пока не закончится стремительный полет и он не превратится в изломанную груду мяса на асфальте. Тогда все станет правильно. - Что там? – голос Никиты слабо прорывался сквозь воющий ветер, и Артем вообразил, что это не Никита, а Леонид пришел проводить его, освободить и отпустить. Артем улыбнулся. Крик и падение — больше он не хотел ничего. Он почувствовал ладонь Леонида на своих волосах и зажмурился от этой странной, такой немыслимой и такой последней ласки в своей жизни. Теплые пальцы осторожно перебирали пряди на затылке, а потом вдруг превратились в холодную яростную силу, стиснувшую волосы так, что в глазах помутнело от выступивших слез. Сила оттянула голову Артема назад, а затем молниеносно и расчётливо направила вперед, заставляя со всего размаху врезаться лбом в край мира, оказавшийся толстым оконным стеклом. Боль разодрала виски, ослепила и оглушила. Крыша и ветер исчезли, оставляя только кадки с неприятно лоснящимися мясистыми растениями, трясущегося, как загнанный зверь, Артема и крепко держащего его за плечи Никиту. Никиту, который, не добившись ответа, схватил Артема за волосы и впечатал лбом в окно. Нужно было предупредить его не трогать лицо. - Что. Там. Вопрос без вопроса. Сейчас Никита выглядел очень внимательным, даже сквозь болезненную муть и выступившие слезы Артем чувствовал на себе его взгляд. И этот взгляд не был равнодушным или пустым, он был обеспокоенным. Внутри все оборвалось, и Артем глухо всхлипнул, ненавидя себя за это. - Там мой отец, — выдохнул он и зажмурился, как будто ожидая нового удара.