Бесценные оковы

Я вовсе не солгал друзьям, стремясь выставить Дхану в лучшем свете. Он действительно обещал восстановить разрушенный Пиппаливан. Это случилось, когда я однажды ночью отдыхал рядом с ним, стараясь удобнее устроиться на наименее пострадавшем от наших игр боку. Исхлёстанная спина всё ещё саднила, но охлаждающее снадобье понемногу начинало действовать, и боль постепенно стихала. Дхана лежал вполоборота ко мне, подперев голову рукой, и с нежной полуулыбкой любовался мною. Внезапно вид его стал мрачным. Я мгновенно уловил эту перемену. — Что с тобой? — взволновался я. — Сегодня я не дал тебе достаточно того, о чём ты мечтал? Если бы кто-то сказал мне всего одну луну тому назад, что я стану переживать, хорошо ли ублажил императора Магадхи, я бы плюнул наглецу, осмелившемуся заявить такое, в его мерзкую рожу, а потом изрядно помял рёбра. Но вот пришёл день, и мне действительно важно знать, что мой Дхана полностью удовлетворён. Пока мы играем друг с другом, время и судьба играют с нами, и подчас шутки высших сил полны сарказма. Нет, я на судьбу не обижен. Только вот не знаю, как матери рассказать… — Ты дал мне всё и даже больше, но дело в другом, — заговорил Дхана. — Я вдруг подумал: смог бы я сейчас напасть на Пиппаливан и быть безжалостным к Чандравардану и его людям? И честно сам себе отвечаю: нет, не смог бы. Случись это всё сейчас, я бы позволил тем кшатриям и дальше творить неправедное и глядел бы на происходящее сквозь пальцы. А это плохо, Чандра! Это никуда не годится. Если царь начинает ставить личные чувства превыше блага страны, царю и стране — конец. Ты — моё слабое место, — он вздохнул. — И этим слабым местом может воспользоваться кто угодно, поэтому нам нельзя, чтобы о нашей близости пошли слухи дальше этой опочивальни. — Я собираюсь сказать друзьям, — сознался я. — Но они — могила. — Уверен? — он посмотрел на меня с тревогой. — Мы как братья, — заверил я. — Всю жизнь вместе. — Эти «братья» некогда сдали тебя Чанакье, сам признавался, — новый тяжкий вздох. — Жалели, плакали о тебе, с ладони кормили и поили, но продолжали сквозь рыдания и вздохи сожаления смотреть на то, как ты, связанный верёвками, в лесу меж деревьев стоял и в подвале у ачарьи под потолком висел в одних дхоти! Ледяной водой поливали, чтоб не только тело мёрзло, но чтоб и разум помутился. Хороша братская любовь! Это настоящее предательство. Я б своих братьев за такое налысо обрил и в темницу упёк. И как ты можешь быть уверен, что завтра они не сдадут тебя другому ачарье? — Не сдадут. Я их не виню. Чанакья хитростью заманил их к себе в ученики. Они думали, будто творят благо для всех, включая меня. Чанакья умеет убеждать. — А однажды другой, поумнее Чанакьи, тоже их обманет? И они поддадутся? Ох, Чандра, не говорил бы ты им ничего! Для меня Дурдхара, советник Картикея и няня Дайма — самые близкие люди, однако никто из них не узнает, ибо я понимаю: чем больше знающих, тем больше вероятность для нашей тайны стать общественным достоянием. А ты ведь собираешься стать царём Пиппаливана! Не дело это, когда царь одного государства является возлюбленным другого царя. — Но как же сделать, чтобы всем было хорошо? — задумался я. — Хорошо всем было бы в одном случае: если бы в тот год, когда я собрался брать крепость, тебе бы исполнилось двенадцать*, и ты бы являлся дэви. Думаю, в таком случае я бы вместо войны заключил брачный союз, и Пиппаливан стал бы одной из провинций Магадхи с сохранением независимого правления, но в то же время находился бы под моей защитой. Разумеется, я бы не тронул тебя до тех пор, пока ты не повзрослела бы достаточно, чтобы исполнять обязанности супруги, и, конечно, ни в коем случае не принудил бы к рождению детей в столь нежном возрасте. Ты подружилась бы с Дурдхарой, росла бы с ней рядом. Никто не осудил бы нас. Но что об этом говорить? Я рад и тому, что сейчас ты со мной и в безопасности. Никто тебя не свяжет, не обольёт водой, не напустит ядовитых змей к твоим ногам. Кроме меня, конечно, — голос его стал шутливым. — Но я это всё сделаю лишь по твоей просьбе, если захочешь пощекотать себе нервы. Любого хищника из леса притащу, только скажи! С «очень опасным тигром» мы славно побаловались тогда, да? Помнишь самое первое омовение в моих покоях? — и он игриво подмигнул. Сердце от его слов зашлось в груди так, что дышать стало тяжело, а всё тело окутало тёплой волной. Чувства казались непривычными, но неописуемо приятными. — С другой стороны, твои родители гордые, — продолжал Дхана. — Есть вероятность, что они отвергли бы моё предложение. Но тогда я бы устроил показательную войну без особых жертв с единственной целью — выкрасть тебя и жениться. — Не спросив моего согласия? — притворно ужаснулся я, в глубине души очень довольный сказанным. — Неужели Чандра-дэви отказалась бы? — он широко улыбался. Я почувствовал, как щёки начинают пылать, словно самрадж снова влепил мне порцию сладчайших пощёчин, как в тот день, когда я без разрешения уехал кататься на Туфане. Если бы Туфан не погиб, я бы не вспоминал тот день с болью, ибо пощёчины самраджа меня вполне удовлетворили. — Скажешь тоже, — смущение овладело мной, а сердце продолжало колотиться быстро, сильно. — Конечно, согласился бы. Я и в мужском теле, сам видишь, на всё согласен. — То-то же, — довольным тоном ответил Дхана, а потом снова помрачнел. — Смерть твоего отца теперь никогда не даст мне покоя. И я осознаю, что ничем не смогу загладить вину. Всё, что я могу сказать в своё оправдание: тогда Чандравардан был моим врагом, и я обращался с ним, как с врагом. Я не ведал, какие чувства вспыхнут в моём сердце спустя четырнадцать лет к его сыну. Сам не знаю почему, я внезапно схватил его руку и прижал к губам. Дхана потерянно посмотрел на меня и вдруг напрямую спросил. — Кого ты видишь во мне: убийцу или… человека? Если бы я не удовлетворял потребности твоего тела, ты покинул бы меня? — Нет! — это вырвалось само собой, прежде чем я позволил себе выразить мысль спокойнее. — Раньше — да, но не теперь, Дхана. Потребности моего тела ты удовлетворил той ночью в сокровищнице. Тогда мне другого и не надо было, но сейчас… Я скучаю до смерти, когда на рассвете мы расходимся по разным покоям, чтобы выполнять свои обязанности, и я тут же с нетерпением начинаю ждать сумерек, желая снова увидеть тебя! И вовсе не потому, что ты, чередуя ласки и наказания, заставишь меня трепетать, пылать и изливаться. Мне нравится находиться рядом, слушать твой голос, держать тебя за руку. Вот как в данный миг… Хочется знать, что и тебе хорошо от моих прикосновений. Я не желаю никогда больше огорчать тебя, но я прежде никогда не любил, поэтому боюсь ошибиться и принять за любовь что-то иное. — Ты ни в чём не ошибаешься, Сокровище, — ответил он, глядя так проникновенно, что его взгляд сейчас я бы сравнил лишь с целительным бальзамом. — Мы оба пойманы любовью, от которой пытались убежать. Но спрятаться не выйдет. Если ты согласен принять от меня в подарок восстановленные земли Пиппаливана и те деревни, на имущество которых в прошлом покушались твои предки, я дам тебе всё перечисленное. Только, — голос его стал нарочито суровым, — если начнёшь обижать жителей, а не способствовать их процветанию, я измочалю бамбуковые палки о твою спину! И, поверь, если начну тебя наказывать в воспитательных целях, а не ради услады, тебе это совсем не понравится. — Неужели ты думаешь, я стану обижать невинных людей? — Кто тебя знает, — он потрогал свой подбородок, заросший щетиной, о которую мне так нравилось иногда тереться щекой. — Пиппаливанцы раньше любили устраивать засады в лесу. Вайшьи из поселений на окраине часто лишались содержимого телег, не довезя товар до Паталипутры. Хотя теперь, разобравшись что к чему, я могу понять, почему они так поступали. Пиппаливан зажат на очень маленьком клочке земли между Косалой, Магадхой и землями киратов. Вокруг — густые непроходимые джунгли, в которых тяжело охотиться, трудно добывать фрукты, практически невозможно разводить домашний скот и выращивать зерно. Из-за малого количества воинов твои предки не могли воевать с соседями, чтобы завоевать больше земель, ибо рисковали быть полностью перебитыми. На принадлежащей им скромной территории они выстроили крепость, окружили её хитрыми ловушками и только так сумели выжить. Если бы они вели себя иначе, их давно захватили бы кираты. Так они существовали, добывая шкуры животных, рыбу из реки Кали-Гандак до тех пор, пока их численность оставалась относительно постоянной, но, как я понял со слов отца, в какой-то момент население резко возросло. Возможно, в некий благоприятный год женщины Пиппаливана родили много детей, и потребовалось больше пропитания и одежды. Но откуда взять больше еды, если в джунглях невозможно возделывать землю? Кшатриям Пиппаливана ничего не оставалось, как нападать на обозы вайшьев, едущих в Паталипутру, в Нигали-Сагар, в Шравасти. Эти разбойные вылазки стали доставлять нам много беспокойства. И сначала моему отцу, а потом и мне пришлось принять ответные меры. — А вы не пытались договориться? Я не мог не спросить. История с давним захватом и разрушением земель, принадлежащих моей семье, бесспорно, причиняла боль, хоть я и старался не думать об этом. — Если бы это было возможно! — Дхана невесело усмехнулся. — Махападма пытался вести переговоры, но он не считал нужным идти на уступки. Само собой, его послания отвергли. Его даже не впустили в крепость. Именно поэтому я и пошёл на хитрость: начал переговоры с очень ценного подарка, чтобы иметь возможность хоть ненадолго войти на их территорию и осмотреться. Во время переговоров, когда они впустили меня, я мельком увидел на галерее тебя рядом с Мурой… Почему-то захотелось сжаться в комок и зарыться под покрывало. Я так боялся услышать, что он узрел во мне тогда исключительно сына врага, и я вызвал у него отторжение и неприязнь. Но всё оказалось не так! Рука Дханы легла сверху на мои волосы. — Тебе было всего четыре. Я смотрел и думал: «Однажды этот мальчик вырастет и станет воином. Но чему посвятит свою жизнь? Тоже начнёт грабить чужое имущество?» Я намеревался забрать тебя оттуда и воспитать, как одного из воинов Магадхи, чтобы само понятие «взять чужое» стало тебе несвойственно, однако я осознавал, насколько невозможно моё желание. Кроме того, я предчувствовал: договориться с твоим отцом не получится, будет битва, а те, кому во время боя удастся сбежать из крепости, пополнят ряды дасью. Всё именно так и случилось. Подарок мой забрали, меня с почестями выпроводили, а ворота захлопнули. Но, находясь внутри крепости, я уже понял, как можно войти снова. Слабые места есть везде, даже в неприступных строениях, главное быть внимательным и заметить их, а потом придумать план. Мои воины, действуя по моим указаниям, пробили брешь в одной из стен с пошатнувшейся кладкой и вошли. Было раннее утро. Да, я навязал радже Чандравардану битву в неурочный час, но у меня не осталось выбора. Клянусь, я не собирался причинять вреда женщинам и детям, а искал битвы лишь с равными себе. Твоего отца я взял в плен и привёз в Магадху невредимым вместе с твоей матерью. Я предполагал, Махападма сам решит, что с ними дальше делать, но в сабхе раджа Чандравардан оскорбил меня, назвав никчёмным шудрой и зарвавшимся сосунком. Я не мог стерпеть оскорбления и вызвал его на поединок. Что бы тебе ни говорили о нашей битве, я выиграл честно. Твой отец погиб как истинный кшатрий — с мечом в руках, не склонив головы, поэтому его душа сейчас, несомненно, пребывает в Дэвалоке. После боя я расспрашивал своих воинов о тебе, но мне передали сообщение, будто ты погиб где-то в лесу вместе с генералом Матсальдевом, пытавшимся тайно вывести тебя из крепости. Как я сожалею, что не проверил сразу, правда ли это! Всё могло сложиться иначе, если бы мои слуги тогда искали лучше и нашли тебя. — Нет, — ответил я, не отстраняясь и позволяя ему ласкать мои волосы, — ничего не сложилось бы, даже не думай. Если бы ты бы забрал меня и воспитал здесь, я бы не разлучился с матерью, но с раннего детства знал бы: я — чудом выживший царевич, чьего отца ты убил. Годы, проведённые в доме Лубдхака, не были наполнены ненавистью к тебе. Я не впитал злость с молоком матери. Случись такое, избавиться от желания отомстить было бы стократ труднее. Поверь, если бы меня воспитали в ненависти, а именно это и произошло бы, живи я здесь с четырёх лет, я бы обеими руками ухватился за Чанакью, едва он появился бы возле меня. И никакие обстоятельства или чувства, даже если бы они возникли, не заставили бы меня свернуть с избранного пути! Я бы даже не имел возможности ни разу взглянуть на тебя как на человека, а не как на беспощадного тирана. Я бы всегда думал, что ты — бессердечный убийца, не способный любить. — Тогда ты прав, — согласился вдруг Дхана. — Нечего сожалеть! Но что скажешь на моё предложение о восстановлении твоих земель и их расширении? Я отпущу выживших пиппаливанцев с рудников, объявив о помиловании. Две ближайшие к границе Пиппаливана деревни окажутся в твоём распоряжении, но с условием, что живущие в крепости будут доставлять жителям деревень целебные растения и шкуры зверей из джунглей, а взамен вы получите хлопковую и льняную ткань, зерно и молоко. Не воровство, а выгодный обмен. Как ты отнесёшься к такому предложению? Возможно ли было отказаться от щедрого подарка? Разумеется, я согласился. *** Матушку свою я застал на привычном месте в привычной позе. Она жгла лампады перед висящими в нише доспехами и мечом моего покойного отца и молилась Господу Вишну, перемежая молитвы пожеланиями страшной смерти злейшему врагу — императору Дхана Нанду. Я дождался небольшого промежутка между фразой восхваления Господу и новым проклятием в адрес царя и тихонько кашлянул, привлекая внимание. Матушка обернулась и расцвела благостной улыбкой, которая вскоре увяла, и лицо её приняло обычное скорбное выражение с оттенком едва сдерживаемого гнева. — Ты в последнее время что-то чересчур тих и спокоен, сын! — выпалила она вдруг, не дожидаясь, пока я скажу о цели своего прихода. — Да, знаю, изверг измывается над тобой почти каждый день, наказывая за малейшую провинность, но не кажется ли тебе, что пора отбросить показную покорность, забыть о неудаче и придумать план, как вызволить ачарью, Шаткара и Бхайрава с рудников? Удивительно! Матушка впервые после неудавшегося ограбления сокровищницы задала вопрос, который больше всего её беспокоил всегда: когда же состоится страшная месть, уготованная в её мыслях тирану ещё четырнадцать лет назад? Однако я принёс иные новости и молчать не собирался. — Самрадж собирается восстановить Пиппаливан, вернуть с рудников наших подданных, даровав им прощение, а ещё он жалует нам две деревни, чьи жители некогда страдали от «сбора незаконных податей» с стороны Пиппаливана. Ты мне не рассказывала, почему Магадха и Пиппаливан враждовали. Наверное, просто не успела, а самрадж поведал, — не сумел я удержаться от некоторой язвительности. — Мне теперь сложно винить императора. Как вижу, у него имелись причины не любить нас. Кстати, самрадж также понимает, что и у нас имелись причины опустошать телеги торговцев. Мы это делали от бедности и отчаяния, не видя другого пути накормить женщин и детей, ибо джунгли не давали достаточного пропитания, а зерно выращивать или пасти скот на каменистых скалах и в непроходимых зарослях невозможно. Исходя из всего этого, самрадж готов отдать нам две деревни, но с условием, что между нами и их жителями будет происходить равноценный обмен. Мы будем ловить для них диких животных и собирать целебные растения, а они за это будут давать нам молоко, зерно и ткани. Руки матушки затряслись, и жёлтые цветочные лепестки, приготовленные для поклонения Вишну, вперемешку с пряно пахнущими листочками туласи просыпались на пол. — Он это сказал тебе? — глаза её стали вдруг растерянными, словно у Парвати, застрявшей между обликом Кали и Гаури и не знающей, в кого именно следует сейчас перевоплощаться. — Да, это его предложение. Я согласился. А что скажешь ты? Вот теперь её лицо изменилось вполне определённым образом. Брови сошлись над переносицей, а во взгляде засверкали молнии. Всё-таки Кали. Да поможет мне Махадэв! — Как ты мог согласиться на подачку? — рассвирепела матушка. — Как ты мог взять хоть что-то от убийцы твоего отца? Да пусть он хоть осыпал бы тебя золотом с головы до пят! И речи не может идти о прощении. Разве я не воспитывала в тебе с младенчества гордость кшатрия? — Может, и воспитывала, но лишь до четырёх лет, а в последующие четырнадцать Лубдхак воспитал во мне умение отличать удачные сделки от неудачных. И в данном случае сделка удачная. — Но ты не торговец! — возвысила голос матушка. — А кшатрии не заключают сделок. Они убивают врагов! Я понял, что первый путь завёл меня в тупик, и изменил стратегию. — Ладно, ясно. Тебе это претит. Но скажи, — начал я подбираться к главной новости, ради которой пришёл, с другой стороны. — Если бы, предположим, я родился девочкой, а Дхана Нанд до начала сражения в Пиппаливане посватался ко мне, вы с отцом отдали бы меня ему? Или гордость кшатриев стала бы препятствием для принятия такого решения? Колени матушки подкосились, и она тяжело упала на низкое сиденье перед священным алтарём, где возжигала благовония. Взгляд её, устремлённый на меня, стал подозрительным. — Что тебе такое взбрело в голову, Чандра? — опасливо спросила она. — Ты не болен? — Нет, — бодро отозвался я. — Но мне нужен твой ответ. Она совершенно растерялась, опустила взгляд, не зная, что сказать. — Только правду, — подбадривал я её. — Если бы удалось решить трудность между Пиппаливаном и Магадхой, выдав меня замуж за самраджа, вы бы поступили так? Предположим, он бы заключил брак сразу, отложив исполнение обязанностей супруга до времени моего взросления. Вы бы меня отдали? Хотя бы для того, чтобы сделать Магадху своим союзником, а не врагом? Я заметил, как на её лице выступают крупные капли пота. Она торопливо промокнула лоб и шею краем расшитой накидки. — Не знаю, — вдруг взволнованно отозвалась матушка, вставая с места и глядя почему-то не на меня, а на отцовские доспехи. — Что за странные у тебя фантазии, сын? Я заметил, как она комкает во влажных ладонях свисающий край уттарьи. Определённо, я задел какое-то болезненное воспоминание, задав свой вопрос. — Самрадж сказал, что сожалеет о прошлом. Будь я девушкой, он бы посватался ко мне тогда, и сражения бы не случилось вовсе. Это его слова. Матушка вдруг вскрикнула и схватилась за сердце. Я бросился к ней, на ходу размышляя о том, что возможно лучше не заканчивать начатое, по крайней мере, не сегодня. Если ей тяжело воспринять даже такие простые вещи, что будет, когда я напрямую выложу, к чему этой длинной беседой постепенно её готовил? — Чандра, — она затравленно смотрела на меня, — дорогой, скажи, что ты всё это просто придумал! Я не верю, что Дхана Нанд мог пообещать тебе восстановить Пиппаливан, а также сокрушался о том, что ты родился не того пола, какого ему потребно. — Но он правда сокрушался! — я решил проявить кшатрийское упрямство и не сходить с избранного пути. — Я бы не стал так шутить. Он сначала сокрушался, что не вышло на мне жениться много лет назад, а потом предложил ремонт крепости и освобождение наших людей, которых держал на рудниках. — Боги милостивые! Что у царя в голове? — кусая губы, матушка начала метаться взад-вперёд, словно тигрица, посаженная в клетку. — О чём этот изверг думает? Я следил за ней, ожидая, что ещё она скажет. От этого зависело, могу ли я уже признаться в том, что мы с самраджем почти месяц тому назад, раззадоренные ударами плети, «поженились» по обычаю гандхарвов в царской сокровищнице? Или стоит повременить? Наконец, матушка снова рухнула на спасительное сиденье, тяжело дыша, сложив руки перед собой. — Если бы я только знала, что моё собственное упрямство станет причиной гибели мужа! Глупая… Боги, почему вы не открыли мне глаза на мою ошибку раньше? А ведь мой супруг говорил, предупреждал принять дарованное нам благо, не пытаясь его улучшить! И матушка вдруг горько расплакалась. Теперь растерялся я сам, не зная, что и думать. Всё шло не по плану, а все мои благие намерения катились в Паталу. Хуже того — я не понимал причину её нынешней скорби. Посмотрев на меня, матушка протянула руку и погладила меня по щеке. И вдруг настал миг откровений, которых я, прямо скажем, от неё не ждал. — Чандра, я никогда не говорила раньше… Но когда я забеременела, царский астролог и лекарь в один голос сказали, что по всем признакам следует готовиться к рождению дочери. Чандравардан был не против такого поворота событий. Он с радостью признался, что и из девочки сделает воина. Сказал, что его дочь превзойдёт всех мужчин по умению владеть мечом и луком, а сыновья у нас ещё будут. А я заупрямилась! Я непременно хотела родить сначала сына, чтобы у Пиппаливана немедленно появился наследник. Это был удар по моей гордости. Я вышла замуж за царя, прекрасно зная, что очень немногим девушкам выпадает такое счастье! И вдруг мой первенец — девочка? Я выпросила у одного брамина, сведущего в подобных делах, травяные настойки, способные изменить пол младенца. Я попросила кормить меня пищей, которую обычно едят матери, беременные мальчиками. Я стала постоянно одеваться как мужчина и упражнялась с оружием. Я ходила в чудотворный храм на горе, поднималась туда для молитвы почти ежедневно, вплоть до последних месяцев, когда мне уже тяжело было ходить из-за огромного живота. Но я всё равно превозмогала себя, шла и молилась, выпрашивая у богов сына. И вот сбылось! Ты родился, и ты был мальчиком, — матушка посмотрела на меня с любовью, хотя глаза её были полны слёз. — Я так радовалась и гордилась собой! Я сумела переломить судьбу! Боги услышали меня и исполнили мою заветную мечту. Но теперь, — лицо её исказилось, и она снова заплакала, — выходит, что я выпросила себе и мужу вовсе не благо? Чандравардан мог не погибнуть от руки Дхана Нанда, если бы я родила дочь? Наш заклятый враг мог стать нашим зятем? И я не проклинала бы его сейчас и не оплакивала мужа столько лет подряд! За что мне такое наказание?! Такого поворота, признаться, я не ожидал… — Мам, успокойся, ладно? Давай я воды принесу, — это всё, что я смог сказать. Но матушка была безутешна в своём горе. Каджал и тилака размазались по лицу из-за обильных слёз, а вскоре краска оказалась и вовсе смыта с её лица. — Чандравардан собирался назвать тебя Падмини, — рыдала она, — а я хотела только сына, моего Чандрагупту! Войны могло не быть, и Пиппаливан был бы цел, а моя дочь бы стала махарани Магадхи. Я сел рядом на свободный краешек сиденья. Не зная, чем утешить матушку, вымолвил доверительным тоном: — Ну, не плачь, мам… На самом деле я и сейчас махарани. Только тайная. Зато самрадж поклялся, что никого другого, кроме меня, у него отныне не будет. А наследника пусть жена Панду рожает. Если Панду вообще когда-нибудь женится. Иногда он ведёт себя как идиот. Сочувствую его будущей жене. Всхлипывания утихли. Наступила леденящая душу тишина. Теперь я не видел матушкиного лица, только два гигантских чёрных глаза зловеще таращились на меня в полутьме безлюдного коридора. — То есть, как это? Почему ты — и вдруг махарани? — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросила она. Отступать было некуда. Я ещё с утра решился, потому честно ответил: — Если я изначально должен был родиться девочкой, как ты говоришь, то нет ничего зазорного в том, что мы с самраджем по обоюдному согласию совершили недавно в сокровищнице тайный ритуал по обычаю гандхарвов. То есть, самрадж сначала меня выпорол, а потом случилось остальное. Мне сейчас правда легче стало после твоего признания, спасибо! Я думал, мы с Дханой прокляты, но это отнюдь не так. Я расскажу ему историю про своё рождение, ладно? А то он тоже сильно переживает, хоть и не подаёт вида. Если бы я только мог предвидеть, что случится дальше, я бы всё-таки повременил с признанием. *** Оглушительный вопль извергся из горла Муры, осознавшей наконец смысл сказанного её грешным сыном. Прежде чем Чандра успел опомниться, в воздух, словно фейерверк, взлетели лампады, цветы, благовония, кумкум, сандаловая паста, золотой поднос и даже драгоценная статуэтка Вишну, а потом все священные предметы, перемешавшись в полёте, посыпались друг за другом на пол. — Нет!!! — истошно голосила бывшая махарани Пиппаливана, тяжело рухнув среди разбросанных ею вещей, пачкая одежду и волосы в рассыпанном кумкуме. — Нет!!! — потолок и стены содрогались от крика, полного безысходности. — Нет, о всеблагой Господь Вишну, за что?! Чем я заслужила всё это?!