Постоянное соглашение (A Standing Agreement)

      Мгла в разуме Эскеля медленно рассеивалась. Он долгое время плыл в небытии, прежде чем открыл глаза…              …и сразу же закрыл их. Блядь, слишком светло.              Где?              Домашние запахи: сухая древесина, ткань, очаг, мыло. Знакомые цветочно-травяные нотки ласточкиной травы. Под ним — кровать. Он в помещении. И не помнил, как попал сюда.              Эскель снова приоткрыл глаза, на сей раз немного. Внутреннее убранство домика, тепло, чисто, окна распахнуты утреннему солнцу. Он собрался с силами и пошевелил ногами. Целы. Попробовал руки, поморщился. Серьезная рана в левом плече, не смертельно. Он приподнял голову, попытался оглядеть себя. Плечо обвивала умело наложенная льняная повязка. Сквозь ткань проступила кровь, темная — уже засохла.              — Так, вы только взгляните, Рыцарь Восходящего Солнца!              Эскель с трудом сосредоточился на звуке. Пожилая женщина прислонилась к дверному косяку, уперев руки в бока и улыбаясь. В ее лице было что-то знакомое, но он не мог вспомнить что.              — Где я? — горло саднило, словно выбритое изнутри. Кислый привкус рвоты не улучшал самочувствия.              — Все еще в этой юдоли слез, несмотря на все свои старания, — женщина вошла в комнату. — Ты сильно пострадал, молодой человек. Когда тебя нашли, не помнил даже своего имени.              — Нашли меня?..              — Ага, после большой шумихи на улице. Пометавшись по дороге и украсив ее содержимым желудка, ты оказался здесь. Моя внученька настояла на том, чтобы тебя принесли сюда. Почти всю ночь ты бредил, — она сложила руки на груди. — Знакомо?              Эскель прижал ладонь ко лбу. Что он помнил? Заказ. Шатания по городку на проклятом полуденном солнце. Девушку в ржаном поле, стучавшую пальцами по косе. Эвва. Вот почему женщина казалась знакомой — она была бабушкой Эввы.              Все вернулось: лунный свет на сгнившей плоти, зловоние гнезда гулей. Песта.              — Ох, — Эскель приподнялся, но замер из-за нахлынувшего головокружения.              — Полегче. Оставайся на месте. Не испачкай мой пол снова, — старуха быстро вышла и через мгновение появилась с кувшином и кружкой. Теплая, но чистая вода помогла смыть неприятный вкус во рту.              Эскель выпил два полных стакана, а потом снова поднял взгляд. Бабушка Эввы смотрела на него, склонив голову на бок, ее нижняя челюсть чуть заметно шевелилась.              — Так кто тебя наградил этим? — в ответ на вопросительный взгляд ведьмака она указала подбородком на перевязанное плечо. — Этой мелкой царапиной.              Чудовище, которое не всегда было чудовищем. Призрак. Девушка.              Мой отец прислал тебя? спросила песта. В городке, где осталось всего несколько мужчин и не хватало денег на заказ. Он понимал, что имелось ввиду.              — Кое-что, чем следует заняться, — ответил Эскель. Все внутри ныло, не болью мускулов после трудного боя или бега по Мучильне, но слабостью его существа. Он чувствовал опустошение. Последний раз он болел накануне Испытаний. Но не пропустил их. — Спасибо, что подлатали. Мне нужно поговорить с вашей внучкой. Она здесь?              — Нельзя подождать и перекусить? — женщина нахмурилась.              — Это важно.              — Она у дома, — старуха поджала губы. — Я позову ее, но сначала… — она подошла к столу, где лежало снаряжение ведьмака, вытянула серую рубаху и бросила ему. — Приведи себя в приличный вид, молодой человек.              Эскель покорно натянул рубашку, вздрогнув от напряжения поврежденных мышц. Бабушка Эввы хмыкнула и вышла за дверь.              Ее шаги удалились от домика. Через несколько минут появилась Эвва.              — Эскель! — она осветила комнату улыбкой. — Выглядишь… неплохо!              — Ха. В сравнении с чем? С трупом?              — Верно, обычно именно это случается с заразившимися людьми, — Эвва придвинула стул, стоявший у стены, и села. — Прошлой ночью ты походил на труп. Боги, думала, не дотянешь до утра. Когда очнулся? Как смотришь на меня теперь?              — Мм. Глазами.              — Ха-ха. Нет, правда. Ты чуть не умер.              — Ведьмачья кровь. Обычно мы не болеем, как другие, — или Эскель старел, или песта была слишком сильной, как он опасался. Он отвернулся, чтобы скрыть шрамы на лице, и усмехнулся. — Похоже, я должен поблагодарить тебя за спасение. Хочешь получить награду сейчас?              — Оставлю тебе каждую крону с этого заказа, — Эвва шутливым жестом постучала пальцем по его плечу. Вышло очень естественно, однако Эскель не смог припомнить, когда последний раз трезвый человек за пределами Каэр Морхена касался его по собственному желанию. — Я рвала… — она бросила быстрый взгляд на дверь, понизив голос до озорного шепота. — Я рвала задницу, выполняя заказы, чтобы собрать эти деньги. Лучше думать, что все достанется тебе.              — Заказы? Какого рода?              — Я немного знаю плотницкое дело и работу по дереву. Отец научил. У меня остался его инструмент. Пригодился, когда понадобились деньги — вряд ли ведьмаки предоставляют скидки.              — Зависит от того, насколько голодны, — ответил Эскель. Он не стал упоминать, что семьдесят крон за такой заказ и был скидкой.              — Мм!              Некоторое время оба молчали. Эвва позволяла ему отдыхать, а Эскель? Эскель понимал, что миролюбивая тишина лишь иллюзия, и он разрушит ее. Ему придется.              Он вдыхал запах ласточкиной травы и огня, можжевельника и лаванды, вбирая воздух домашнего покоя. Пробовал, какой должна быть тишина, ежедневная рутина, своя кровать.              А затем взялся за работу. Все, что он мог делать — сидеть в кровати и смотреть.              По-прежнему простое платье Эввы, несколько неброских украшений, которые он видел в ржаном поле. Эскель незаметно рассматривал браслет вокруг ее правого запястья: переплетенные косичкой красные и синие нити, закрученные в спираль. Он не замечал сложности узора раньше. Походило на узлы, украшающие корабли или дома на Скеллиге. На шее — деревянная монета с простым кожаным шнурком. На поверхности что-то вырезано.              — Эй.              Эвва вскинула глаза.              — Что это? — спросил он.              — Ты о чем? — Эвва проследила взгляд Эскеля и поднесла подвеску к нему. — Это?              — Ага. Что там вырезано?              Эвва наклонилась вперед, держа деревянную подвеску так, чтобы он увидел. Искусная работа. На поверхности вырезан цветок — пять круглых лепестков распускаются из маленькой сердцевины в центре.              Как у подвески на шее песты.              — Песчанка аренария? — невзначай поинтересовался Эскель. Эвва кивнула, довольно улыбнувшись узнаванию. А внутри него разверзлась всепоглощающая пустота. — Работа по дереву, ха. Значит, ты сделала ее.              — Да. Деревянное украшение не слишком изысканно, но, — Эвва дернула плечом, — мы здесь можем позволить себе только это.              Близкая подруга, говорила она. Так что мне кажется, весь этот чертов город проклят из-за меня.              Эвва наклонилась к ведьмаку. Она не заметила его молчания.              — Что? — в ее голосе звучала улыбка.              Хрупкий момент тишины покоился в его руке. Еще мгновение, и он раздавит, разрушит его. Девушка, которая рвала задницу, чтобы собрать средства на заказ, которая нашла его, истекающего кровью и пылающего жаром, спасла его — ее он собирался ранить.              — Эвва, — Эскель заглянул ей в глаза. — Мне нужно сказать тебе кое-что.              — Ладно… — Эвва уловила новые нотки в его голосе, и ее взгляд потемнел.              Когда ведьмаки собирались в Каэр Морхене, они никогда не обсуждали это. Они просто делали вид, что все истории подлинны и эмоции чужды им.              — Подвеска, — сказал Эскель. — Я видел другую, похожую.              Чувства сменялись на лице Эввы, от смятения к любопытству, затем — ростки догадки, которую она не хотела признавать.              — Правда? Где?              — На существе, наградившей меня этим, — Эскель пошевелил плечом, где на рубахе темнело красное пятно.              — Что… — Лицо Эввы побелело, голос утратил выразительность.              Эскель удостоверился, что она слушает. Он ждал долгое мгновение, чтобы она осознала до конца.              — Чудовище, преследующее этот город, убивающее ваших мужчин, ваших мальчиков — песта. Моровая дева. Вроде призрака, обычно того, кто умер от болезни или не сумел уйти. Она носит вырезанную тобой подвеску.              Эвва не двигалась.              А потом словно получила удар в живот. Она согнулась, сжав руками грудь. Сердце панически зашлось под ладонями, приказывая бежать, избавиться от жуткого существа, грозящего смертью. Но Эскель проклял ее знанием, от которого невозможно скрыться.              — Она забрала его, — прорыдала Эвва. — Я не верила… они не позволили увидеть ее. Пришлось похоронить… в ее могиле…              Эскель молчал. Что он мог сказать?              Эвва закрыла лицо ладонями, заглушая рыдающий вопль.              Дверь открылась. В комнату заглянула бабушка Эввы. Она хотела вбежать, но Эскель остановил ее взглядом, и старуха застыла. Она посмотрела на рыдающую внучку, закрывшую лицо руками, потом на раненного ведьмака, сидевшего на простынях, еще влажных от пота ночного жара.              Бабушка поджала губы, едва заметно кивнула и вышла, прикрыв за собой дверь. Девушка даже не заметила ее появления.              Эвва вздрагивала, пока от слез не повлажнели колени, пока не осип голос. Наконец, она успокоилась и долго сидела неподвижно, пряча лицо в ладонях. И когда окончательно подняла голову, ее взгляд был отупевшим от боли.              — Это точно Мира, — прошептала Эвва. — Она как-то вернулась.              — Она была дочерью Вацлава и Катарины, верно?              Эвва кивнула.              — И должно быть, много значила для тебя.              Эвва снова кивнула, не отрывая взгляд от своих ладоней на коленях.              Они никогда не обсуждали это, другие ведьмаки. Всякий раз, проходя через подобное, Эскель вспоминал, почему.              — Аренария… — он откашлялся. — Катарина говорила, она собиралась продать те цветы на доме. Покрывало. Она рассказала историю об аренарии. Что-то про эльфа и про испытания, девяносто два, вроде.              — Девяносто шесть, — шепнула Эвва.              — А. Ты знаешь сказку, — Эскель помолчал. — Я думал, это о парне, который не знал, как остановиться. Катарина сказала, большинство людей думают иначе. Что она о любви, которая никогда не умрет.              Эвва подавила вздох и вздрогнула.              — Так она заявила о том, о чем не могла говорить открыто, — каждое ее слово вырывалось с болью и нежностью. — Ты видел этот город. Слышал, что говорят. Здесь… опасно — отличаться. Она любила эту историю. Испытания Эновина. Потому сплела цветы и повесила на дом. Никто больше не понимал, что они означают. Но каждый раз, проходя мимо дома, я чувствовала, как она говорит со мной.              — Их там много, — мягко заметил Эскель.              — Да, — по лицу Эввы пробежало больше эмоций, чем она могла выразить.              Наступила тишина. Он наблюдал борьбу, в которой не мог помочь, ни эликсиром, ни мечом.              — Но что-то случилось, — произнес Эскель.              — Что-то случилось, — Эвва издала глубокий дрожащий вздох. — Наступил Мадергид. Он стал для Миры первым… представлением. Мне повезло. Нет матери — некому представлять, — горький изгиб губ. — Я не могла смотреть, как она проходит через подобное. Поэтому мы спрятали немного денег, чтобы вырваться отсюда. Собирались уйти в Верген. Куда угодно, где можно говорить о нас громко, в любое время. Но Вацлав узнал.              — Он навредил тебе?              — Мне — нет. Мира… — Эвва закрыла глаза и низко опустила голову. — Весь город слышал, как он бил ее. На следующее утро Раж — ее младший брат — пришел к моей двери. Сказал, что если Вацлав увидит еще хоть раз, как я смотрю в сторону Миры, он… ну, угрожал. Очень мерзко.              Эскель кивнул, показывая, что хорошо понял.              — Потом он запер ее.              — Да. Сказал, если она собиралась нарушить естественный закон, как бешеный зверь, то и спать будет, как зверь. Он держал ее в амбаре постоянно. Давал еду раз в день. Другие мужчины помогали ему — следили, чтобы я не виделась с ней. Они не пускали и ее мать тоже. Никого, кроме Вацлава.              — Это тот сгоревший амбар?              Эвва помолчала.              — Да. Все случилось позже, — она снова задумалась. — Через несколько дней после ее…              — После ее смерти.              Слезы вновь выступили на глазах Эввы. Она смогла только кивнуть.              Понимание настигло Эскеля с силой Аарда. Это был полный пиздец, итогом которого стало пьянство Вацлава. Нежелание нанимать ведьмака, даже после того как горожане собрали деньги для заказа. Смерть мужчин, неприкосновенность женщин. Время Главного Федерблада и Вацлав, единственный уцелевший мужчина. Жужжание насекомых соединилось в слова: дар для отцов.              — Эскель?.. — он очнулся. Эвва смотрела на него влажным, но сосредоточенным взглядом.              — Я понял, — произнес он. — Как Мира стала пестой.              — Не понимаю, — Эвва вздрогнула от его слов.              — Представь. Зимние амбары: теплые, тихие, спокойные, с обилием еды. Что происходит?              — Приходят животные? — Эвва нахмурилась.              — Животные, — Эскель кивнул. — Птицы, лисы… и возможно, крысы.              Она уставилась на него. Не понимая или не желая понять.              — Эвва… Мира умерла не от холода.              — Что, — слова сами сорвались с ее губ. — Нет. Что… Но никто еще не заразился. Не тогда. Только спустя несколько месяцев.              Эскель кивнул.              — Можно умно избавиться от заразных крыс, когда найдешь их. Скажем, сжечь.              — Сжечь их. Сжечь амбар. Потому что это скроет… — Эвва сидела неподвижно, однако он видел, что она на грани срыва.              — Доказательства, — закончил Эскель. — Что кто-то подверг всех риску. Что кто-то повинен в проблемах города.              Эскель видел ответ, готовый сорваться с ее языка. Она получила все части. Осталось соединить их и найти мужество завершить ужасную картину.              — Вацлав, — Эвва взглянула на него, ища подтверждения.              — Видимо, он знал о ее болезни, — согласился Эскель. — Дал ей умереть, а потом скрыл причину.              Сперва это выглядело потрясенным непониманием, а затем в ее лихорадочном взгляде появилось осознание.              — Нет, — прошептала Эвва. — Они все умирали… кричали каждую ночь… потому что…              — Мне жаль, — произнес Эскель.              — Как он мог. Как она могла — Мира не чудовище. Он не мог сделать ее чудовищем!              При возможности Эскель рассказал бы, что знал о чудовищах — кем они были, и кто их создавал. О купце в Тридаме, который заплатил за истребление русалки, топившей деревенский народ, и о ребенке, который знал, что русалка — жена купца, забитом насмерть и утопленном, чтобы скрыть результаты завистливой ярости. Он рассказал бы о краснолюдских лесорубах, обнаруженных пронзенными корнями леших, и человеческих лесорубах, которые неделей ранее дали краснолюдам воспользоваться этими землями «в знак примирения и профессиональной солидарности». Он рассказал бы о сельских жителях, нанимавших ведьмаков, чтобы убить выживших после геноцида, а затем вешавших их в благодарность. Да, Эвва, здесь, в городе, песта. Но она не чудовище, а мор — не болезнь.              Эвва сломалась, уткнулась в колени. Слезы закапали на половицы у ее ног. Кто-то другой смог бы помочь ей пережить это, кто-то, видевший случившееся в городке. Эскель был чужаком. Но он положил руку на плечо девушки, и когда она прижалась к нему, обнял, очень осторожно, потому что никого больше рядом не случилось.              Этого не могло быть в истории, которую он расскажет Геральту и Ламберту, если вообще расскажет случай кому-то.              Эвва задышала медленно и ровно. Тон ее голоса изменился.              — Позволь ей завершить.              — Что?              Она высвободилась из его рук. Теперь взгляд сверкнул сквозь слезы.              — Мире. Она не заслужила подобного. Вацлав позволил ей умереть! Потому что… — слезы потекли по щекам, но она все равно продолжила. — Потому что она любила меня.              — Это не твоя вина.              — Я знаю. Его. И он не может избежать наказания, — Эвва схватила его за руку. — Эскель. Не выполняй заказ.              — Ты хочешь, чтобы я позволил убить их?              Эвва кивнула единожды, отчаянно.              Эскель убрал ее руку со своей.              — Не могу.              — Но это его вина. Все, что случилось с Мирой и остальными. Ты не можешь сказать, что он не заслужил.              — Возможно. Но это песта? — Эскель постучал по повязке на плече. — Она сделала это? Она больше не Мира. Однажды она закончит в Аэлвире, и ничто не помешает ей уйти в другой город. Ты хочешь больше смертей, сотни, тысячи, из-за него? Другие тоже заслужили?              Эвва сглотнула.              — Хорошо, что ты собираешься делать? Убить ее? Снова?              — Нет. В любом случае, не получится. Моровые девы созданы особым проклятием. Сняв проклятие, ее можно освободить, — Эскель спустил ноги на пол. Слишком долго он болел, из-за раны в плече чувствовалась слабость. — Уф. Нужно работать.              — Я хочу помочь.              — После всей блевотины, что ты вычистила? — полуулыбка, сохраняющая кожу от натяжения шрамов. — Пытаешься поработать помощником?              Эвва издала звук, напоминающий смешок, но больше походивший на облегченный выдох.              — Что тут скажешь? Может, я нашла свое призвание?              — Спасибо за предложение. Но Вацлав единственный, кто может снять проклятие. Он бросил ее умирать — теперь, он должен принять ее обратно в семью.              — Принять обратно? — Эвва одеревенела. — Эскель. Это Вацлав. Он скорее умрет.              — Если не снимет проклятия, с ним это и произойдет. А также с кем-нибудь еще.              Сердце Эввы запнулось. Для ведьмака звук разнесся на всю комнату.              — Боги, — прошептала она. — Я не представляю, как ты заставишь его, — ее губы скривились. — Этот человек — монстр.              — Не знаю как. — Эскель ухватился за край кровати и отвел взгляд.              Они вскинули головы. На улице раздался шум, голоса сливались в гомонящий хаос. Эскель напряженно вслушивался. Голоса зазвучали рядом с домом: Вацлав ищет ведьмака. Он здесь? Откуда мне знать, черт возьми, где его искать, я ему что, жена? У ведьмаков есть жены? Если так интересно, почему бы тебе не спросить его, Ниола…              Эскель поднялся. Неустойчивость левой ноги удивила. Он мог сносно стоять и ходить, но не более, вот дьявол. Ему следовало приготовить Ласточку, но ситуация с Вацлавом торопила. Сначала дела.              — Похоже, меня зовут.              — С тобой все будет в порядке? — Эвва тоже поднялась со стула.              — Конечно. — Эвва или ее бабушка сложили его снаряжение на стол рядом. При мысли надеть всю эту кожу и металл возникло острое желание рухнуть обратно в кровать. Можно повременить. Песта не появится до захода солнца, у него будет время защититься и вооружиться. — Я скоро вернусь.              Ноги Эскеля постепенно окрепли. Натянув сапоги и выйдя на утреннее солнце, он смог идти вполне нормально, а не как хромой старик. Почему горожане смотрят с таким подозрением? Он не нравился им с разорванным плечом и выжившим после заразы, убившей других?              Горожане замолчали, рассматривая его. Откуда-то ветер доносил другие голоса. Они были слишком далеко, чтобы разобрать слова, но не казались беспечной болтовней. В них звучало напряжение, яростная энергия.              Он кивнул людям, собравшимся перед домом Эввы. Все женщины, как единственные здоровые горожане, способные выйти на улицу.              — Приветствую, — произнес Эскель.              Две из них опустили глаза, одна молча смотрела на него, а четвертая сдержанно кивнула.              — Милсдарь Ведьмак, — сказала она. Иногда вежливый тон звучал хуже угрозы. — Наш староста спрашивал про тебя.              — Прекрасно. Приятно, что меня хватились. Он дома?              — Нет. У жертвенного дерева, — женщина указала путь. — Прямо по дороге. Увидишь самый большой дуб — это нужное место.              — Спасибо за помощь.              Женщина сдержанно кивнула.              Свернув на дорогу, он слышал шаги женщин, идущих, по их мнению, на благоразумном расстоянии. Что-то здесь было не так. Но их тихие голоса не давали никаких подсказок.              Жертвенное дерево оправдывало свое название. Дуб стоял, должно быть, сотни лет — огромный прародитель леса с подушками мха на нижних ветвях. Основание окружали груды подношений. Походило на святилища, которые проезжал Эскель, только больше, с деревенскими дарами, собранными в большую кучу. Хотя, он не уделил много внимания подношениям. Его взгляд привлек Вацлав, который ждал его, уперев руки в бока и подавшись вперед.              — Что ты сделал, ведьмак? — староста махнул в направлении даров. Его правую руку покрывали повязки.              Эскель взглянул на подношения. Звук. Запах. Он увидел теперь, что горы еды облеплены мухами. В корзине крыжовника ползали белые мясистые личинки. Даже связка грибов почернела от гнили и развалилась.              Моровая дева. Ведьмак знал, что она не исчезла. Казалось, он только вызвал ее гнев.              — Я знаю, что это, — Эскель снова взглянул на старосту. — Слушай, Вацлав, мне нужно поговорить с тобой. Наедине.              — Ага. Конечно, давай, — Вацлав вскинул руки в слишком наигранном жесте. Он опять смердел дешевой выпивкой. Очень плохо. — Скажи нам, почему подношения испортились. Откуда муравьи на жертвенном дереве. Почему наш священный обряд осквернен!              Человек был чертовски громким. Собирался народ — Эскель слышал стук их сердец, они слишком долго сдерживали дыхание, шептались друг с другом и сами с собой.              …противоестественно, колдовство…              …наверняка это ведьма, ага, пришла уничтожить нас…              …принесло порождение демонов в город, что посеешь, то и пожнешь…              — Я объясню, — Эскель поднял раскрытые руки. Он кивнул на пустой участок поля подальше от древнего дуба. — Пойдем прогуляемся. Есть одна сложность.              Вацлав прищурился. Он не повернулся к полю, вместо этого вплотную подошел к ведьмаку. Эскель стоял неподвижно. Староста хотел выяснить, кто здесь доминирующий самец? Прекрасно. Лишь бы поговорить. Между ними осталось менее двух футов. Эскель чувствовал вонь выпивки и пота.              — Вацлав, — голос Катарины послышался откуда-то из-за спины старосты. — Пожалуйста!              — Заткнись, женщина, — прорычал Вацлав. — Теперь слушай внимательно, выродок. Ты работаешь на меня. Когда я задаю вопрос, ты открываешь свой уебищный рот и отвечаешь.              Какое искушение! Эскель не поддался ему. Он заставил дыхание и руки успокоиться.              — Постараюсь говорить проще, — он пожал плечами, повысил голос, чтобы горожане тоже слышали. — Ваше чудовище — моровая дева.              Моровая дева? Что за чертовщина?              Песта, придурок… проклятая песта, боги…              Милосердная мать Мелитэле, спаси нас…              Тупые клячи, ее не существует.              — Если ты нашел чудище, ступай его выслеживать, — губы Вацлава скривила усмешка. — За что мы платим тебе?              — Я выслеживал его прошлой ночью. Ты должен выслушать, — особо сильный порыв пьяного дыхания Вацлава ударил в нос. Эскель поморщился. — Это не бешеная собака. Невозможно просто убить ее. Нужно разрушить проклятие — и мне понадобится твоя помощь.              Вацлав усмехнулся еще шире.              — Что, никчемный ебаный мутант? Не можешь сделать этого сам?              …Ого, за сраных семьдесят золотых, ты думаешь…              Проклятье, так это ведьма, что я говорила…              Не поддаваться искушению, не поддаваться искушению, не поддаваться…              — Нет, потому что не я создал его, — тон Эскеля стал жестким. — А ты.              …что…              …как…              …ложь…              Гомон усиливался, дыхание учащалось, сердцебиение заходилось и сбивалось. Здесь слишком много людей, черт возьми. Они принимали позу Вацлава, не слушали.              Староста наклонил голову. Он был ниже Эскеля. Казалось, он готовился ударить ведьмака головой в лицо.              — Что, черт возьми, ты сказал?              Не избежать публичного разговора. Что за проклятая херотень.              — Твоя дочь, Мира. Ты сказал всем, что она умерла от холода. Все еще настаиваешь на этом, Вацлав?              О нет, он произнес ее имя.              Зачем он копается в старых делах…              Сочиняет бред…              Теперь Вацлав начал понимать. Эскель прервал зрительный контакт, отступил в сторону, глотнул воздух, свободный от вони выпивки. Народ подтянулся ближе, почти все здоровые горожане, способные выйти за дверь. Большинство сбилось в группки, но Катарина стояла одна, с мольбой на лице. Просьба, на которую он не мог ответить. С другой стороны жертвенного дерева Эвва и ее бабушка присоединились к толпе зрителей. Народ отшатнулся от них.              — Нет. Не от холода, — Эскель повернулся лицом к толпе, спиной к Вацлаву. Глупый чертов балаган. Все должно было пройти тихо, разговор по делу, а не представление ряженых на сцене. Вацлав, придурок. — От заразы. Ты знал, что крысы приходят в амбар. Знал, что она заболела. Но не позволил узнать людям, подверг всех риску, а потом сжег амбар. И решил, что все кончено, — Эскель обернулся. Вацлав смотрел в землю, стискивая кулаки. — Это не так. Мира вернулась — за тобой, за всеми мужчинами в округе. И она не остановится.              Наступила полная тишина. Раздался единственный приглушенный всхлип. Катарина. Она стояла, прижимая обе руки ко рту, виднелись только глаза. Широко раскрытые, застывшие, окна в душу, которые не могли найти сил даже на слезы.              Она не понимала. Ее собственный муж; ее единственная дочь.              — Обо всем догадался, так, — выплюнул Вацлав. Его лицо побагровело, а глаза стали темными и тусклыми. — Пришел, куда не звали, разнюхал о семейных делах, которых не знаешь, и треплешься здесь, не имея ни малейшего понятия.              Эскель нахмурился, понимая, что гримаса углубит шрамы на лице. Такой вид на его памяти пугал невольных свидетелей.              — Это больше не семейное дело, Вацлав. Из-за этого погибла половина твоих людей.              Лицо старосты исказила жуткая усмешка.              — Думаешь, я не понимаю, выродок? — Вацлав подошел ближе. Его руки дрожали. — Я видел ее смерть! Моя собственная дочь погрязла в скверне!              — Она не была в скверне, пока ты не убил ее.              Вацлав вскинул перевязанный кулак. Он дрожал в воздухе. Эскель не моргнул.              — Ошибаешься, — староста опустил руку. — Наш город жил и умирал в естественных законах. Она нарушила их, — он сплюнул в грязь. — Я пытался очистить скверну, но разврат не смоешь так просто. Конечно, мы страдаем из-за нее. Конечно, ее скверна задержалась. Все мы виновны в том, что позволяем такой мерзости заводиться среди нас, и я больше всех. Естественный закон покарает нас за это.              В толпе усилился беспокойный галдеж, частью вопросительный, частью поддерживающий, частью ворчливо-возмущенный. Все прекратилось, когда Эвва выступила вперед.              — Захлопните свои глупые рты! — потребовала она. — Не естественные законы заперли ее. Это был он! Ты довел до такого. Страдание. Смерть. За то, что ты сделал с Мирой!              — Что я сделал с ней, — Вацлав с насмешкой обернулся к Эвве. — Что ж, вижу, выродки объединились.              — Правда, — другая женщина выступила вперед, одна из работавших в ржаном поле. Дарва. — Я видела их вчера вместе, в поле, плетущими заговор, ее и эту тварь.              — Ага, — голос принадлежал Большой Голубой Вере. — Почему, думаете, он провел прошлую ночь в ее доме?              Незнакомая Эскелю женщина злобно рассмеялась:              — Бедняжка Эвва никогда не сможет найти себе настоящего мужчину.              Голоса одобрения из толпы раздались громче, а несогласные стихли, превратившись в едва слышное бормотание. Энергия общественного мнения нашла выход.              — А ну-ка бросьте эти разговоры, — резко бросила бабушка Эввы. Девушка попыталась отступить обратно, но люди сторонились ее, оставляя без защиты. Ее бабушка встала рядом, вздернув подбородок, горящий взгляд обжег односельчан. — Вы знаете, я не допущу подобных выходок в своем доме. Ведьмак был ранен, она позаботилась о нем. И все, истеричные сплетницы.              — А почему мы должны верить тебе? — потребовала другая женщина. — Ты не мешала ее желаниям прежде, не так ли?              Ох, представить это чудовище с кем-нибудь…              …запросто, говорю вам, подобное призывает подобное, они оба выродки…              …ничего, кроме проблем, я всегда говорила…              Беспокойный, огрызающийся поток толпы кричал все громче, полный насмешек и взглядов, хлещущих Эвву и Эскеля. Атмосфера изменилась. Теперь ведьмак ощущал взоры людей, женщин, объединившихся против него, как часто происходило. Он — мутант, чужак, Эвва — изгой. Зачем их слушать?              — Я говорил тебе, верно? О естественном законе? — Вацлав жутко усмехался, понимая, что толпа с ним заодно. — Нам не нужны твои бредовые идеи. Делай то, за что тебе заплатили, и уничтожь грязь. Или ты нам не нужен.              — Вацлав, — Эскель заговорил спокойнее, тише. — Ладно тебе. Я делаю это для живых. Хочешь все исправить? Я скажу, как. Прими Миру обратно в семью. Кончится мор, кончатся смерти.              Катарина посмотрела на Вацлава. В ее глазах стояли слезы.              — Вацлав, пожалуйста, — попросила она, но слишком многое в ней надломилось. Вышел надрывный шепот, который смог услышать только ведьмак.              Вацлав отрывисто рассмеялся.              — Вы слышите? — его голос звучал громко, не столько для Эскеля. — Принять эту мерзость в семью? Осквернить очаг? На чьей ты стороне, выродок?              Голоса усилились, громче всех звучал голос Дарвы.              — Выгони его, Вацлав, — Эскелю была знакома ее жестокая ухмылка. — Нам не следовало принимать его. Нечестивый демон — скорее всего, он в сговоре с дьяволом!              — Нет, — крикнула Эвва, но нарастающий шум поглотил ее голос…              …убирайся отсюда…              …грязное чудовище…              …скверна…              …корень наших зол…              …выродок и мерзость…              …прочь отсюда, прочь…              — Вацлав! — зарычал Эскель. Он должен остановить безумие, должен говорить резко, громко, жестко… — Подумай о своем мальчике. Раж. Ты можешь спасти его.              Глаза Вацлава блеснули, когда он склонил голову набок.              — Мы сами позаботимся о наших родных, — он отступил, возвысив голос. — Этот мутант не может помочь нам. Я разрываю контракт. А теперь убирайся к черту из Аэлвира.              Толпа забурлила. Она походила на единый живой организм, полный неистовой силы, и Эскель отчетливо вспомнил, что покинул дом Эввы без брони и мечей, а почувствовав что-то подозрительное, не вернулся за ними. Ведьмаки жили и умирали благодаря своим инстинктам. Он должен был довериться им.              — Нет! Сраный придурок! — завизжала Эвва. Бурление толпы замерло. Девушка бросилась вперед, с раскрасневшимся и диким лицом. — Как ты можешь. Ты убил свою собственную дочь, ты урод с мозгами личинки. Чудовище. И тебе плевать. Всем вам плевать! — Эвва развернулась к толпе, глаза метали молнии. — Люди умирают, наши отцы, сыновья, братья — все мертвы, но ты не хочешь помочь даже собственному сыну, — она плюнула на землю. — Ты не староста. И ты не отец!              Утопцы излучали феромоны перед атакой. Может быть, Вацлав тоже, потому что Эскель двинулся прежде, чем осознал свое движение. Вацлав сделал всего шаг к Эвве и наткнулся на ведьмака.              — Прочь с дороги, мутант, — звериное рычание. Вацлав и жители городка кипели в общем безмолвном инстинкте. Староста одичал, губы раздвинулись в оскале, руки сжались в кулаки, глаза сузились, зубы обнажились.              Эскель заметил звериный взгляд противника и посмотрел на него сверху вниз.              — Не нужно, Вацлав.              Неподвижность. А потом рука старосты метнулась. К челюсти ведьмака. Эскель ушел из-под удара влево. Чистое четкое уклонение. Удар прошел мимо, совсем рядом со скулой. Можно было поразить Вацлава в открытый левый бок, но ведьмак отступил, увеличивая расстояние между ними. Он поймал взгляд старосты. Ярость на пределе бешенства. Сейчас Эскель видел человека, который был готов позволить своим детям умереть, только бы не признавать неправоту.              Вацлав подскочил ближе. Эскель шагнул назад. Ему нужно видеть толпу. Он увидел, и теперь она стала… зверем, следящим за каждым движением. Люди породнились, слились в бессловесном рычании.              Уэсли был прав. Без контракта Эскель — всего лишь выродок, пятно, которое нужно уничтожить.              — Вацлав, — позвал он.              Зверь сверлил его глазами старосты.              Эскель увидел следующие мгновения. Вацлав нападет. Он будет жестоким, быстрым, нацеленным ломать кости и выворачивать суставы. Эскель был быстрее, безжалостнее, он был мутантом, созданным убивать. Люди увидят это. Забросают камнями, которые кое-кто уже подобрал, или схватятся за косы и вилы, лежавшие неподалеку. Ведьмак хотел защититься. У него нет ни брони, ни мечей, но они и не нужны ему, как при встрече с грабителями. Квен создаст щит, дробящий кулаки и хрупкое железо вил, Аард отшвырнет тела и сломает позвоночники, Игни обратит кожу и плоть в пепел. И когда почти все люди будет лежать на земле, изломанные и скулящие, они сбегут от него — от чудовища, которое явилось из-за пределов города и оставило после себя только руины.              Эскель расслабился, опустил руки.              — Я не собираюсь драться, — он говорил мягко. Но сам слышал только усталость. — Понятно. Контракта нет. Так? — он показал пустые ладони. — Я уеду. Ты добился своего.              Вацлав не двигался.              А потом затылок Эскеля взорвался болью. Оглушенный, он упал ничком. Камень, брошенный в его голову, упал на землю и с глухим стуком покатился в траву. У кого-то было время прицелиться. Затем пришла волна алкогольной вони и сильный резкий удар по ребрам. Вацлав бил в живот, а затем нацелился в голову, слишком пьяный, чтобы попасть. Кулак скользнул по плечу Эскеля. Человек, иссеченный пожизненной полевой работой, наклонился ниже. Ведьмак попытался собраться, но Вацлав возвышался над ним, целя нетвердыми пинками в голову, грудь, бок.              — Давай, ведьмин, — пыхтел староста. — Это все, на что ты способен?              Вопреки всякому инстинкту Эскель держал руки при себе, даже когда удары продолжились, а толпа заревела громче: бей сильнее, пусти кровь, покажи ему, Вацлав…              Показать ему что? Эскель понимал. Он был чем-то другим, чем-то нарушающим их естественные законы. Вацлав собирался поставить его на место. Если он покорится, ему позволят жить. Если он воспротивится, они схватят вилы, колья, огонь, удавки, но даже это не насытит зверя. Они уничтожат каждого выродка, которого смогут найти, каждую женщину, подобную Эвве, каждого ведьмака, эльфа, краснолюда или чародейку, и подобно песте, они уже не остановятся.              — Хватит! Да что с вами? — голос Эввы вспыхнул где-то за пределами боли. — Он же не сопротивляется! Хватит бить!              Голос ее бабушки, тихий, понимающий:              — Отойди, девочка. Ты не сможешь помочь.              Прямой удар в челюсть. На мгновение Эскель поплыл, и земля врезалась в спину.              — Пф. Ты не так уж крут теперь, — Вацлав стоял над ведьмаком, пока распластанный Эскель лежал, тяжело дыша. Темная тень старосты закрывала светлое утреннее небо. — Мерзкое зрелище представляет твоя рожа. Как у демонического выкидыша, — тень переместилась, нога пнула голову Эскеля. — Давай подправим ее.              — Вацлав, — голос Катарины, хриплый и тихий, пробился сквозь шум. — Он усвоил урок. Пусть живет.              Листва огромного дуба колыхалась над головой в свете солнца. Эскель сосредоточился на ней в миг тишины.              Сопение.              — Правда? Ты усвоил урок? — громкое дыхание Вацлава, когда он склонился. Эскель отвернулся.              — Так ли? — староста ткнул пальцем в грудь ведьмака. Он обнаружил пятно крови на рубахе и нажал на него. Эскель вздрогнул, ошеломленный вспышкой боли.              — Ах да. Теперь ты знаешь, кто ты, — Вацлав усмехался сверху, его рот кривился в отвратительном ликовании. — Выродок. Подобным тебе нет места в естественном порядке. А то, что к нему не принадлежит — следует искоренить.              Староста вздрогнул. Его рот сжался, а глаза больше не смотрели на Эскеля.              Через мгновение все прошло. Вацлав последний раз жестоко ткнул костяшками в рану.              — Даю тебе час. Потом, если увижу твою проклятую морду снова, ты станешь мертвым выродком.              Листва огромного дерева. Солнечный свет.              Шаги удалялись, вместе с голосами. Некоторые задерживались рядом, осмелев настолько, чтобы выплюнуть проклятия, хотя ни у кого не хватило мужества приблизиться. Эскель позволил исчезнуть всему. Все, кроме боли в теле, отступило в сумерки.              Кто-то опустился на колени рядом.              — Эскель?..              Мягкая рука потянулась к его груди. Эскель, вздрогнув, сел так быстро, что Катарина отшатнулась. Он увидел ее и позволил себе расслабиться. Из глаз женщины катились слезы.              — Пойдем, — произнесла она неверным голосом. — Я дам тебе влажную тряпицу.              — Не нужно, — Эскель коснулся лба. Пальцы скользнули по крови. — Я в порядке.              — Ты не в порядке, — голос Эввы с другой стороны.              Она стояла в полушаге. Ее руки бесцельно двигались. За ней стояла бабушка, сжав ладонями плечи внучки, ее лицо казалось усталым, будто утро длилось бесконечно.              Эскель осознал, что Эвва смотрит на Катарину. Та глядела в ответ.              Ему уже хватило чертова города с его погребальными кострами и тайнами. Нужно забрать вещи из дома Эввы. А потом уйти. Скоро появится другой случай на Пути, и что бы он ни говорил, произошедшее забудется в бутылке Белой Чайки, утонет в ней.              Эскель рывком поднялся на ноги и, без единого слова, неверными шагами отправился к дому Эввы.