Титановый нимб

      — Я к вам с гостинцами.       Гостинцы — это две длинноногие девчонки в переливающихся тряпках. Одна садится напротив меня: нижнее белье чёрное, груди маленькие, плечи голые, кости широкие.       — Это Кайла. — Мне лучезарно улыбаются и кивают. — И Имоджин. Они из Сеула. Приехали в отпуск.       — Привет, Кайла и Имоджин! — Ребята подхватывают хором и следующие пару минут изучают происхождение такого нестандартного и редкого для них имени. На самом деле, мы тут и не такие слышали. Дело просто в большом желании почесать языками.       Имоджин в отличие от подруги зажата, платье тянет к коленям и за полминуты уже трижды поправила редкие шоколадные кудри так, чтобы те непременно закрывали собой щеки.       Я не большой любитель новых лиц, но Дюме не запретишь каждый раз цеплять где-то одиноких туристок и тащить за наш столик, чтобы повыделываться.       На фоне Sweet Dreams, в руках пиво, член неприятно стягивают неудачно выбранные джинсы, а мне по-прежнему лень поднять задницу и дойти до уборной. Ощущения, будто я набрал вес, хотя этого быть не должно. Ещё не должно быть прохладно, но мне все время откуда-то дует.       — Хей, Ментос! С тобой хотят заезд! — Детройт вырастает перед нашим столиком и как всегда жуёт эту сладкую карамельную дрянь. Музыка не крошит перепонки, но спасает от привычного чавканья. — Привет, девчонки, — букмекер подмигивает, кивая барышням, а уже потом хмурится: — Какого хера, Милки? — Густые брови сегодня выкрашены в зелёный, взлетают к рваным прядям кофе с молоком. — Ты забыл, что у тебя завтра дело?       Милки задирает голову и выдыхает скудную порцию дыма третьего за час iqos.       — Я, блять, не могу просто посидеть тут и расслабиться? — он раздраженно раскидывает тонкие ноги шире, из-за чего бедная Имоджин инстинктивно теснее сжимает свои. — Я не пил и не собираюсь. Просто общаюсь. — Он смотрит из-под своей рыжей отросшей челки и дерзит почти без акцента: — Общаться можно, your Majesty?       Your Majesty откусывает свою погнутую лакрицу и убирает остатки за ухо, пока ладони плавно входят в карманы джинсовых бридж с манжетами:       — Не из-за меня у Чанёля полголовы выбрито.       — Да ну брось, — тот убирает руки со спинки дивана, перекидывается через Имоджин и по-свойски шлёпает Милки по колену, чтобы не вздумал брать в голову, — он ни при чем, это моя ошибка была! Зато гляди, — он выпрямляется и проводит обеими ладонями от висков до шеи, красуясь вынужденной стрижкой андеркат, — какой я теперь стильный.       — Ни хрена, Дюма. — Я не могу не съязвить ровно так же, как и спрятать улыбку. — Теперь твои локаторы можно рассмотреть со спутника уже без бинокля.       — Ну что прям серьезно настолько херово всё?       Я усмехаюсь его непосредственности и неодобрительно качаю головой, в процессе отворачиваясь. Иными словами, невольно. Ради театральности и в неге расслабленности. То есть не за тем, чтобы зацепиться взглядом за оголенное плечо под голубой шамбре и лакированные сапоги выше щиколоток, закинутые на подлокотник в противоположной части зала.       — Не настолько. — Сразу же теряю улыбку. Возвращаюсь к Чанёлю с его честными глазами и искренним ожиданием ответа. — Всё в порядке. Ты красавчик. Просто особый вид.       — Это какой?       Бросаю взгляд на букмекера, вижу по смешливому блеску одну волну и не сдерживаюсь:       — Семейство ушастых.       Улыбку сдержать не выходит даже у скромной Имоджин. Только теперь замечаю, что у неё вроде как цветные линзы. Обе подруги европейской внешности, но вряд ли кому-то на Западе природа клепает такие неестественные синие глаза.       Настоящий или искусственный, цвет тем не менее охрененно гармонирует с рубашкой рядом сидящего Милки. С тех пор как дочь босса сделала ему замечание, а Дюма умело увёл всё в другой парник, мой друг сверлит букмекера ядерным коктейлем из обиды и злости.       Когда Милки негодует, всегда выглядит обескураживающе привлекательно — что-то типа сосредоточенного гангста из широко известного синдиката. Вот сейчас, когда открыта тонкая шея и чертится неоновыми фломастерами линия ключиц под расстегнутыми пуговицами, прям особенно. Милки всегда мажет губы бальзамом, сам же их кусает по поводу и без и обычно знает, что относится к семейству безупречных красавцев, которых в этом зале всегда с десяток, иногда даже искать не нужно, прямо в шаговой доступности. Красивых и достойных сексуальных партнеров вообще в большом достатке, просто это я лох, который, кажется, умеет брать в рот только у мудака с небритым лобком.       — Ну так что, Ментос, поедешь?       Детройт беззастенчиво поправляет чашечку короткого переливающегося топа, а после ловко перехватывает лакрицу, едва та выпадает из-за пазухи.       — Человек от Винни?       — Нет, отец ничего не говорил, но этот Джон Сноу ставит свою тачку.       — Джон Сноу?       — Тачку? — игнорирую Чанёля и прикидываю. — Что за парень?       — Какой-то недалёкий дуэлянт. Глицин сказал, его кто-то на слабо вчера взял, он теперь хочет перед бабой себя показать.       — А Глицин откуда его знает?       — Король Севера вчера к нему машину пригонял на эксклюзивную покраску.       — То есть он не отсюда и, как катает, никто не в курсе?       Детройт мне радостно кивает, вгрызаясь в свою конфету.       Ну что тут сказать? Лишняя тачка для Винни — знатный навар к моему эго и жирный плюс в копилку общего бизнеса.       — Что за машина?       — Субару, вроде движок хороший, сам глянешь, если надо.       Субару — не самое лучшее, что мне удавалось заполучить, но проветриться и разогнаться не повредит.       Отдираю себя от спинки дивана, стягиваю с запястья резинку для волос.       Остался всего один вопрос:       — Почему именно со мной?       — Сильвер отказался.       Замираю с задранными руками у затылка.       Хвост, наверняка, получается хилым и никчёмным, но мне кажется, даже пальцы нахрен сбились, услышав этот бред.       — Чего? — Милки отмирает.       За ним Чанёль:       — С каких это пор Сильвер у нас отказывается выебнуться?       — Сама не поняла.       — Точно не знаешь, что за парень?       — Впервые тут вижу.       Я переключаю внимание в другую часть зала. Без особой надобности. Просто ищу причину. А она непременно должна быть, потому что мудак в лакированных сапогах обожает выделываться и не упускает случая напомнить всем и каждому, что в его чертовой крови откуда-то гены самого, блять, Доминика Торетто.       Его не было две недели, вернулся три дня назад, а я только сейчас понимаю, что за это время он ни разу не сел за руль, чтобы потешить самолюбие и понежиться в бассейне мягких грудей прилипчивых фанаток. Что за фигня?       Так. Надо подумать логически. Отказывая, он в любом случае знал, что тот парень попрется ко мне, знал, что я соглашусь, знал, что?.. Что? Вот просто так отдать мне победу? Херня. Значит, не победу? Может, мудак знает короля Севера и тот не такой уж и «недалёкий дуэлянт» и предположительно имеет все шансы меня обогнать?       Это так занятно меня хотят подставить? В смысле занятно?       Простецки.       — Думаешь, это подстава какая? — Милки как всегда на одной волне и точно угадывает мои размышления.       Думаю.       Или не думаю.       У меня вообще с того вечера какое-то странное нехорошее чувство внутри — обьяснить ни хрена не могу, зато сравнить вроде как получается. С фразой «тут кто-то был и что-то переставлял» сразу после того, как заходишь в дом.       Сильвер мудак, конечно, и выскочка, и надутый индюк, но чтобы так позорно и топорно увильнуть от проигрыша — это не про него.       В смысле…       Остальные вряд ли со мной согласятся, но они и не…       В общем…       — Ментос, да или нет? — Детройт ждёт.       — Почему тебя называют Ментосом? — это прорезается не к месту тихий голосок европейки.       По инерции ловлю взгляд искусственных глаз и, усиленно стараясь отвлечься, придумываю себе выигрыш, стимул, сценарий, ну и за одно с этим свободное сердце.       — Если выиграю, покатаешься со мной сегодня? — и глазами по сжатым коленям до щиколоток. Чтобы ей было понятно, что ещё мы будем делать после покатушек.       Я почти уверен, что она откажется. Да, свой первый вопрос она задала мне. Да, задала особым голосом. Я все их знаю. Знаю, что понравился. Она с меня глаз не сводит, тут что в упор, что затылком. Но бывают такие леди, девушки, барышни, джентельмены, бароны и герцоги, которые хотят попрыгать на том же, что и все остальные, только при условии, что до этого ты будешь делать вид, будто на самом деле держишь в бумажнике билет до Парижа и намереваешься доказать чистоту своих пламенных чувств каким-нибудь очень романтичным поступком.       — И ты расскажешь, почему тебя называют Ментосом? — К счастью, эта леди с другой грядки. Ещё и как красиво согласилась. Да я с этим мудаком совсем разучусь разбираться в людях.       Когда поднимаюсь, достаю из переднего кармана джинсов недавно начатую упаковку конфет, склоняюсь над столом и маню пальцем. Милая скромница с английским именем послушно подаётся ко мне ближе.       — Я тебе даже наглядно покажу.       Мои слова ее радуют. Она улыбается, поддевая языком протянутое меж пальцев драже, не забывая облизать мне подушечки пальцев.       Я собираю ладонь в кулак и снова опускаю глаза на выемку между ее теперь уже слегка расслабленных ног. Ощущение, будто она вымазала их карамелью.       Чертовой жженой карамелью, которой пахнет лубрикант, стоящий на прикроватной тумбочке дома одного беспросветного мудака.       Я спускаюсь с верхнего уровня, обхожу небольшие столики по центру и поднимаюсь на противоположную платформу.       Тут такие же диваны полукругом и официанты в чёрных пиджаках на голые торсы. Те же неоновые трубки вдоль редких колонн и голограммы растекающегося по стенам розового молока. Та же музыка — сейчас Дуа Липа с талантливой француженкой. Здесь даже запахи повторяются. Кто-то заказал шоколадный фонтан, визжит где-то слева, а после хохочет.       Здесь пышногубая блондинка лижет шею одного мажора, спускаясь ладонью к его внутреннему бедру.       Он успевает перехватить не глядя и мягко отстраняет, продолжая полулежать с задранной на подлокотник ногой. Глаза закрыты. Брови надломлены. Безрукавная майка под рубашкой очень влажная. Влажный лоб, влажная шея. Волосы собраны банданой, но даже с приглушённым светом видны прилипчивые крючковатые ленты. Пот даже над верхней губой. Откуда столько?       Он не танцевал и просидел смирно не меньше моего. Опустим момент, откуда во мне столько уверенности, лучше как всегда подметить, что от этого стола несёт Hugo Boss и…       …вот здесь я, наверное, хмурюсь, никак за собой не следя. Плевать, он все равно лежит с закрытыми глазами. Иначе мне пришло бы в голову попытаться найти в мутных зрачках ответ на вопрос, почему от него пахнет напитком, который он никогда раньше не заказывал.       Остальная застольная компания вечно сменяющихся лиц обращает на меня внимание примерно как на заблудившегося скрипача или аниматора. Они это показательно, инфантильно и сообща, что мне только на руку и на что я давно кладу свой средний и рабочий.       Среди таких же маменькиных и папенькиных эмбрионов меня может заботить разве что Мирэ, которая сидит напротив и, конечно, не сводит с меня взгляда. Так и зависла над подсвеченным смартфоном и глядит из-под накладных ресниц. Стараниями неона они кажутся выкрашенными в синий, подобно кончикам моих волос. Она хочет спросить, хрен ли я тут забыл, а я — с каких пор ее любимый рекрут пьёт водку?       Граненый стакан зажат в длинных пальцах на том же подлокотнике, что и нога в этом дурацком сапоге. Полупустая прозрачная бутылка у самого края стола. И чертов запах, перебивающий одеколон.       Дёргается каре с идеально прямой чёлкой: Мирэ склоняет голову набок и сбрасывает меня с качелей наблюдений одной ответной волной, угрожающе расширяя глаза. Она это умеет. Этим эта девчонка в отца.       Детройт в отца тоже, даже больше, но исключительно внешне, а Мирэ — проросла его повадками изнутри, как будто в отместку сестре.       Так мне порой думается, если и когда вспоминаю, что эти две барышни рождены от одного папаши.       Со стороны и не скажешь, хотя бы потому что обе совсем не ладят и похожи только при пристальном рассмотрении. Заурядное явление для детей, рождённых в двух разных семьях одного мужчины.       Мирэ кореянка лишь наполовину, Детройт — на обе янки.       Мой босс Винсент тоже янки.       Такие могли бы и страну захватить, так что один район в провинции Чеджу, как мне кажется, только начало. У него и дети под стать. Одна собирает ставки, ведёт дела и контролирует заезды, вторая — вот эта с острым предупреждающим взглядом — талантливый Ловец. Снитчи не глотает, на метлу не садится, зато ищет кадры. Ищет и всегда находит.       Это ее стараниями Сильвер оказался в подобных совсем не подходящих для него кругах.       Это ее стараниями я снова вернулся к тому, что, как свято верилось, оставил в прошлом.       Ее стараниями. Я тут ни при чем совершенно. Я тут просто подошёл решить вопрос про Джона Сноу, местный престол и предполагаемый Субару.       — Ты специально нажрался, чтобы была причина не садиться за руль? — Мирэ может и дальше вести тихий морской бой, лично у меня есть дела поважнее. Например, тайные мотивы потной туши в съезжающей набекрень бандане. — Или всё куда сложнее?       Мои слова звучат достаточно громко, чтобы перебить Дуа Липу с ее французской подружкой, и определенно шумно для упитого в хлам аборигена.       Сонные глаза распахиваются поразительно резко для человека в его состоянии и тут же ловят весь неон разом. Теперь это две химические капсулы вроде тех, в которых учёные выращивали аватар для Джейка Салли.       — Привет, шипучка. — Этот пришелец слегка поворачивает голову и прижимается щекой к бежевой коже дивана, видимо, принимая за подушку. — Это просто… — Он переводит взгляд на бокал в руке и немного трясёт им в воздухе, оценивая остатки содержимого, — это просто водка. Хочешь?       Знал бы он, чего я хочу, протрезвев, поднял бы меня на смех.       И это так выводит из себя, Боже. Сам не замечаю, как сводит челюсть. Сегодня у меня явно далеко не скудная мимика и очевидно слишком деятельный эмоциональный диапазон.       — Что тебя так разозлило, шипучка? — Он елозит на месте, стараясь лучше меня рассмотреть, пока бандана окончательно не спадает через макушку прямиком на пол.       Да всё.       Во-первых, мои пустоголовые рефлексы, которым приходит в голову самозабвенно поймать ее в полёте и сжать меж пальцев.       Во-вторых, точнее, это как раз-таки первый пункт в списке: у нас так ни хера не делается. Это, блять, не «кто на подхвате». Гоняешь, будь добр гонять. Даже если никакой подставы, на хрена мне победа по случаю неявки чемпиона? Проигрыш и то солиднее.       Ну и в-третьих:       — Я второй, но не запасной, Сильвер, хорошо бы тебе это усвоить. Вот же ж блять.       Очевидно, это не то, что мне хотелось сказать изначально. Совсем не так и совершенно не таким тоном.       Сегодня я абсолютно не способен держать себя достойно, это ясно как день. Рядом с ним всегда одна и та же чертовщина. Что тогда, что сейчас. Во мне клокочет гибрид раздражения и злости — сводный брат второй непобедимой ипостаси, которую хотя бы получается заглушать.       И на том спасибо.       Отмотать уже не выйдет. На остальных мне плевать, Мирэ может идти лесом, а этот все равно чертовски пьян — должно быть, уже к утру забудет. Так что самое важное:       — Я не собираюсь подбирать и развлекать тех, кому твоя пьяная рожа изволит отказывать в заездах.       Песня сменяется, розовое молоко стекает с самого начала.       Мокрые проспиртованные губы открываются, как чертов амниотанк:       — Тогда подбери меня.       Это просто водка! Как же! А это просто мои кулаки, которые прямо сейчас ползут в карманы этих ужасно неудобных джинсов, чтобы не разукрасить чьё-то обнаглевшее лицо до схожести с абстрактным экспрессионизмом.       Он вздыхает полной грудью и зачем-то отводит взгляд чуть в сторону, мне за спину. Глядит бесцельно, мажет вроде бы даже по полу, вслепую подтягивая к губам бокал и вливая остатки.       Я непроизвольно цыкаю. Или фыркаю. Или закатываю глаза. Что-то опять делаю, неспособный себя сдерживать.       Сильвер это замечает.       Поднимает свой взгляд — усталый и дремучий — чем-то похожий на тот, с каким он вернулся на остров, а потом ловко меняет. Пьяный дурной оскал рождается меньше чем за одну ноту:       — Слабо, что ли, Ментос?       Мой рот открывается, прежде чем находятся силы и элементарная воля сдержанно промолчать.       Сейчас я снова ударю в грязь лицом.       Сейчас из меня, как из проткнутого иглой воздушного шара, выйдет с воздухом что-нибудь паршивое, тупое и примитивное.       — Как же…       — Сильвер, — охранник vip-сектора вырастает отутюженным гибоном, убивая мое озлобленное безрассудство. — Тебе просили передать.       Тэхён принимает сложенный желтый лист, вяло откинув пустой стакан себе на грудь. Длинные пальцы ловко раскрывают послание.       Вот и хорошо.       А что я хотел сказать?       Как же я тебя терпеть не могу?       Ну точно. Колючее, неоригинальное, дочиста выжатое. Жалкая примитивщина.       Самосуд и разнос гарантированы.       Но сейчас дохнут. Оба и разом, стоит увидеть, как чужое лицо в одно мгновение теряет прежнюю развязность. На моих глазах от лба к подбородку падает рябь неизвестных эмоций, молниеносно и яростно, пресловутым болидом на «формульном» чемпионате.       Это всего миг.       Рука сминает записку одним резким движением. Как крокодилья пасть неожиданно показывается из воды и утаскивает домашний скот.       Есть вероятность, что мне пудрят мозги голограммы и освещение? Допустим, заевшая пластинка молочного дождя слишком въелась во влажные щеки и теперь вьется подкожными ужами ожившей краски, пародируя на лице толику истязания и тоскливой ненависти. Возможно?       Возможно.       А еще. Еще может такое быть, что мне просто хочется видеть на этом лице признаки острого отчаяния или боли.       Может быть.       Может быть, меня тошнит от Hugo Boss, и дорогой водки, и легкого шлейфа пота, который я всё же чувствую, когда Тэхён поднимается и, качнувшись на месте, проходит мимо.       Плевать.       Плевать, что у него грудь всю дорогу вздымалась, как у чудом спасшегося утопленника, хотя он не поднимал своей задницы с места битый час. Плевать, что здесь даже близко не так душно, как должно было бы быть, чтобы бандана, зажатая у меня в кулаке, оказалась буквально промокшей насквозь.       Плевать, куда он там пошел и что будет делать.       Не каждый может попасть в закрытый сектор. Если что-то передали, как правило, из общего зала. И обычно такие просьбы взывают ко встрече.       Встречи меня не касаются.       Разве что с тем недоделанным королем Севера, вопрос с которым всё еще висит нерешённым.       Во втором зале биты съедают все извилины, я морщусь, толкаюсь и тащусь на выход, упрямо не смотря по сторонам. Мало ли где он. Мне плевать, я хочу, чтобы на его высокомерную голову свалились проблемы, от которых придется бегать по автодрому на своих двоих.       — Ты же Ментос?       Нет, Доместос.       И ещё я себе нагло вру. И ему тоже.       — Ты же Ментос?       Побочные голоса девочек и мальчиков, которым кто-то сказал, что в общей турнирной таблице вторым королем этих легальных заездов значится гонщик с синей краской на кончиках волос.       Цветные волосы — это не моя идея. Цвета — это Нана. Дочь хозяйки дома, в котором я снимаю комнату. Когда только въезжал, а это было три года назад, она сказала, что сделает хорошую скидку, если позволю покрасить мне волосы.       У ее матери свой бизнес. Небольшая парикмахерская на первом этаже. Нана тоже всё это умеет. Она всех красит за скидки, просто у меня есть склонность привязываться к чему-либо и не стремиться менять.       Уличная парковка на все уровни забита машинами до самого полигона. Сквозь обрывки слышу рёв гоночных движков — кто-то носится по трассе.       — Тебя уже заждались! — Голос Пран громче десятка магнитол, включённых каждая на свой лад. Она стоит среди массы знакомых возле своей машины. Если бы не смог найти глазами, вели бы уши. Это наша икона стиля и лицо клуба. Ее и слышно, и видно, как любую гридгёрл. Подношу ладонь, отдаю честь. Она повторяет. Ее любимая фишка.       — Салют, Ментос, — возле меня притормаживает кроваво-чёрный Форд, сверкая красными дисками, — сегодня гоняешь?       — Да сам ещё не понял, — окно открывается до предела, я отбиваю кулак Минори, ее парень Бэк тянется с пассажирского — приходится наклониться и прилечь локтями на раму, — какой-то парень ставит свою тачку, иду поглядеть.       — Мы видели какого-то новичка с белым волком на капоте.       — Видать, твой клиент. — Бэк добродушно надо мной стебется, классно управляясь с акцентом. Они с Минори из Японии, но, застряв на острове, переключились на английский.       — Всё, не задерживайте достояние республики.       Меня не забывают подъебнуть и, газуя, выезжают с парковки.       У них в салоне стойкий салонный парфюм, а теперь я снова в волшебном котле из масла, бензина и жженых покрышек.       Вдыхаю вперемешку с влажным маем и пытаюсь вспомнить, куда дел куртку. На мне осталась тонкая чёрная водолазка и дебильные темно-синие джинсы, вопрос с которыми тоже все ещё остаётся ни черта не решённым.       Здороваюсь, пробираясь через народ, болтовню, окрики, хлопки по плечам и узнаваемую S&M из чьих-то наиболее настойчивых динамиков.       Моя девочка стоит в первой линии рядом с чёрным Шевроле Чанеля, который сейчас клеит Кайлу, так что женщин в привычном мне секторе на процент поменьше, чем бывает обычно из-за неисправимого Казановы семейства ушастых.       Слева тачка Милки, который уже успел перекочевать сюда из клуба, откопав где-то Глицина, которого я сегодня ещё не видел, ничего при этом не упустив: он привычно сидит на капоте, уставившись в свой скетчбук.       Милки ездит на песочной Мазде исключительно с передним приводом — показательно и обоснованно демонстрируя ненависть к дрифту.       Букмекер как всегда шустрее нас всех. Уже склонилась над открытым капотом незнакомой тачки и ловит мой взгляд через плечо. На ней ее любимая желто-чёрная эко-шуба и короткие сапоги хрен знает какого бренда, но сверкают как коробка кристаллов Сваровски.       — Меня зовут Айки, — я поднимаю голову от движка и тут же догоняю, что Джон Сноу — не только из-за заявленного волчьего арта. У парня ну просто львиная грива черных локонов греет массой даже предплечья. Это кореец. У него накачанные руки и очень белоснежные зубы. Парню лет двадцать семь. — Мне сказали, ты тут лучший. Хочу бросить вызов.       Так, ну понятно.       Что я тут лучший, сказать ему не могли. Потому что лучший тут не я.       Вздыхаю, перевожу взгляд на Детройт, та мне понимающе улыбается.       С этим Айки ещё какие-то два парня помладше, а прямо за спиной три девицы в кардиганах. У каждой по крутой мобиле, тигриному маникюру, кожаному клатчу и золотой цепочке на шее. Ещё взгляд. Такой вырабатывается у тех, кому на корпоративы вызывают молоденьких айдолов и танцуют стриптиз даже артисты большого театра.       Такую группу поддержки не удивить зубами и машинками. Тут таких надо покормить, хорошо развлечь, покатать, а потом суметь позорно не спустить ещё в первом акте со всеми тремя в главных ролях. Полагаю, Джон Сноу с таким ещё не сталкивался. Полагаю, позорно спустить раньше времени он сейчас боится больше всего, а заезд — это такая аварийная попытка как-нибудь оттянуть время и попробовать поднять себе самооценку.       Ему сказали: там-то там-то на острове один янки держит автодром, где вечерами обычные официанты и воспитатели детских садов превращаются в гонщиков и зарабатывают на заездах, так что Джон Сноу бросил стену, надушился и пулей сюда.       Стои́т. Ни в чем тут не разбирается. Дуб дубом мужик. Просто пиздец. А я из-за него к Сильверу на разборки попер.       Господи. Хорошо, что он был такой пьяный.       — Да ну? А мне сказали, ты сначала к моему сопернику свататься ходил. Отвергли?       Айки хмурится и принимает защитную позу, скрещивая руки на груди:       — Он обдолбанный, мне это не интересно.       — Выпивший. — На кой-то черт поправляю. — Не обдолбанный.       — Плевать. Гонять будем? — Вынь да положь ему. — Ставлю свою машину.       — Вот эту, что ли?       — Вот эту, что ли.       Вот эту, что ли, — это Subaru WRX. Четыре цилиндра, двухлитровый турбомотор, триста пять лошадиных сил, разгон до ста километров в час за пять с лишним секунд.       — Хорошо подумал?       — Мы болтать будем или поедем?       Да Бога ради. Я жму плечами и даю добро. Чувак при бабках, жизнью не обижен, ничего с ним не станется от потери тачки. Не скажешь же ему в лицо, что она не тянет со мной тягаться.       — Дрифт или драг-рейсинг? — отходя, слышу, как букмекер уточняет стиль.       — Просто по прямой же можно? — Айки звучит растерянно, а я закатываю глаза, снимая сигналку, и встаю возле своей ненаглядной.       Глицин отрывается от альбома и очень печально наблюдает, как новичок захлопывает капот. Громадный волк с горящим красным взглядом сгруппировался на дорогом металле, закрывая собой волчат и скаля острые клыки.       — Столько сил на это вчера угробил… — Горе-художник горбится, смотрит исподлобья на чужую машину и вяло, но негодующе мотает головой.       Милки полулежит рядом, опираясь о лобовое стекло, и хрустит сырными читос:       — Зато бабки получил.       Глицин выдыхает уже с лёгким недовольством и оборачивается за спину стрельнуть глазами по набитым щекам друга.       — Я не прав? — Тот выгибает бровь.       — Прав. — Кивают и ёжатся. — Но так умирает искусство.       Глицин страшно мерзлячий. Сегодня в белой шапке по самые уши, торчит только пара черных прядей — несуразно да из разных углов — почти закрывая один из глаз. Ещё на нем джинсовка с подкладкой из шерсти и свитер с высоким воротом под. Он даже летом укутан.       — Иди в таком случае закрой грудью своё искусство. — Милки у нас — ноль сантиментов, кто-то считает бесчувственным, но он забрасывает в рот сразу горсть толстых спиралей, и ему совершенно плевать.       — Слишком охуенно вышло, — присаживаюсь на капот своей Восьмерки. Торопиться некуда: Детройт нужно время собрать ставки. — Вряд ли Винни решит ее перекрашивать.       — Думаешь? — Глицин раскручивает меж пальцев чёрный карандаш и щурится. Конусообразная шапка совсем не помогает, глаза пропадают за щеками, и нелюбимый сын прокурора превращается в заснеженного садового гнома.       — Он ценит твои работы. — Милки не отнекивается.       — Это ты сейчас сказал что-то приятное или мне показалось?       — Что-то приятное тебе сказал Ментос, а я напомнил, что Винсент тоже любит тебя похвалить. Тебя все хвалят, Пикассо, харэ вечно выклянчивать доброе слово.       Глицин на то и Глицин, чтобы никак не вспыхнуть, не ответить на провокацию, не перейти на личности.       Глицин на то и Глицин, чтобы зевнуть, поймать мой взгляд и сбить с толку:       — Что у Сильвера стряслось?       — Почему ты у меня спрашиваешь? — и натурально выпучиваю глаза. То есть явно лажаю. В любом случае с пьяным мажором меня ничего не связывает, просто иногда мы встречаемся у него на квартире на пару часов, но об этом никто не знает. Это херня, не имеющая значения. — Видел только, что он пьяный как свинья и двух слов связать не может.       — Его какой-то мужик искал.       — Давно?       — Час назад, наверное. Я думал, может, что стряслось.       — Что за мужик? — мне все равно, я просто спрашиваю.       Глицин пожимает плечами и горбится ещё больше:       — Откуда я знаю? Такой… за сорок уже, коротко стриженный и дохуя улыбчивый.       Зачем-то инстинктивно оборачиваюсь, чтобы в левом ряду найти один конкретный Aston Martin. Блестит и сияет пижонский эксклюзив.       Владельца рядом нет.       Опять же зачем-то перебираю рядом стоящие фигуры в поисках несуразных лакированных сапог и голубой дорогой рубашки.       — Ментос, давайте на старт!       — Удачи. — Даже не заметил, как новая знакомая подошла так близко. Тут все до неприличия шустрые. Она улыбается. Я улыбаюсь машинально. И подмигиваю тоже — машинально. Машина, как видно, уже часть меня.       В свою сажусь как можно быстрее. Почему-то хочется скорее со всем этим покончить. Не пойму только с чем.       Подъезжая к стартовой линии трассы автодрома под освещающим лучом прожектора, плотно задвигаю все окна, чтобы убить ненужные звуки. Достаю беспроводные игровые наушники, подключаюсь к проигрывателю и блокирую всё второстепенное, оставаясь лишь с урчанием мотора и вечным спутником любой моей гонки: P.O.D. — Youth of the Nation.       Справа новичок, который сегодня останется без машины, секса и гордости, но у меня нет желания ни злорадствовать, ни усмехаться, ни тем более составлять его психологический портрет.       Некоторые говорят, что любят всё это за скорость, адреналин и азарт. Другие находят простую отдушину посреди самого привычного и заезженного расписания, спасая свои будни.       «Почему тебе это нравится?».       Я слышал этот вопрос очень часто. Сегодня мне, наверное, снова его зададут, и, чтобы я честно, но истрепанно выжал всю ту же истину, сейчас нужно сконцентрироваться и победить. Должно быть, можно не напрягаться, но жизнь давно научила никогда не доверять ожиданиям и всегда быть готовым к самым серьёзным переменам.       Я дожёвываю ментос, и Пран как всегда с несравненной соблазняющей грацией выходит вперёд ровно посередине. Джинсы с высокой талией, и красная перевязанная под грудью блузка переливается кровавой рекой, удачно отражая мотив песни в наушниках. Черничный высокий хвост скачет из стороны в сторону, красивые пальцы держат до предела надутый воздушный шар.       Когда она его лопнет, я буду газовать. Этот Айки — тоже. Остальные — кричать. Мир — безынициативно смотреть, а какой-то завод — производить читос.       Сжимаю кожаный руль, вдыхаю остатки мяты на языке и прослеживаю траекторию качающихся DVD-дисков под зеркалом заднего вида. На каждом из них маркером выведено по букве, все вместе складываются в слово BLUE.       Так зовут мою Восьмёрку.       Ее мне презентовал Винсент за то, что гонял для него курьером почти три года подряд. Она светло-синего цвета, не такая насыщенная, как кончики волос, но я назвал ее исключительно в честь одного велоцираптора из «Мира юрского периода». Блю был лидером среди остальных сородичей, а я вроде как люблю тех, кто выделяется. В школьные годы даже был по уши влюблён в одного такого.       По уши — это, кстати, настоящая беда, которую отныне я тоже считаю непредвиденным серьёзным испытанием. Мне всегда казалось, что удалось вырасти и пройти его, но, наверное, тогда всякие самопровозглашенные незаслуженные лидеры стали бы мне до лампочки, а я все ещё продолжаю жутко злиться в присутствии кого-то, даже близко смахивающего на одного конкретного.       Так, очевидно, что сегодня мне совершенно не удаётся сконцентрироваться. Сегодня нет ни сдержанности, ни самоконтроля, ни твёрдой воли. Есть лишь Чон Чонгук по прозвищу Ментос и его машина, которую он назвал в честь динозавра Альфа-самца, потому что на этом отстегнутом от материка острове все-таки спокойнее существовать со своим личным велоцираптором.       Не слышу, но вижу: воздушный шар лопается.        Дистанция: четыреста два метра.        Остальные кричат. Мир безынициативно смотрит, какой-то завод производит читос.