Титановый нимб

      — Привет, шипучка.       Сначала запах, потом голос. Здесь вытяжка и два мусорных бака, а всё равно пахнет чертовым Hugo Boss. А как хорошо прошли сутки. Никаких конфликтных ситуаций, ни одного дрянного выскочки, круглый ноль форс-мажоров.       — Стёр горло, пока меня не было?       Так хочется шандарахнуть его этим треклятым пакетом с мусором.       — Отъебись, Тэхён.       — Рад, что ты не забыл мое имя!       Вырвалось. Надо бы парировать, только сил нет. Никогда. Вот тягать двухметровый пакет по просьбе Ёндо в половину восьмого утра — есть, а говорить с мудаком — нет.       Крышка бака предсказуемо рычит, потом визжит, под конец стонет. Стоит дотронуться — сразу неприятное чувство отвратительно грязных ладоней. Как только мешок в механической пасти, руки — в карман за антибактериальным гелем. Открываю зеленый тюбик, холодит центр ладони, закрываю, прячу, размазываю — всё под пристальным смеющимся взглядом. Мне и смотреть не нужно.       — Курить будешь?       У меня в другом кармане свои сигареты и своя зажигалка. Я дымлю крайне редко. Да и зачем тратиться, если есть богатенький мешок самых пиздецки роскошных папирос.       Чтобы взять, нужно наконец посмотреть.       Очень неравноценный обмен.       Мудак опирается спиной о бетонную стену. На нем ебучий деловой костюм. Приталенные брюки, распахнутый пиджак, заправленная рубашка, остроносые туфли. Судя по виду, только из Пусана, от папочки с мамочкой, из хором и золотых дворцов, даже прическа еще цела, черные волосы строго назад усилиями далеко не бюджетного геля. С приторным запахом неплохого парфюма.       Здесь в двух метрах ещё хлопает сонными глазами фонарный желток, течет по сухому асфальту, меняя оттенки — ни черта не пойму, какого цвета чужие дорогущие вещи. Его две недели не было. И сразу здравствуйте. Вот так просто всё у него.       Такая скотина. Руки поднимает в воздух, а глаза — уставшие и дремучие — смеются: мол, надо — бери сам. А я не неженка. Я подхожу вплотную, лезу в правый карман узких брюк, хватаю объемную пачку.       Внутри зажигалка и всего три сигареты. Этот кретин успел всё скурить. Забираю остатки себе. Одну зажигаю сейчас, остальное — к антибактериальному гелю.       Затягиваюсь, прикрыв глаза, и чувствую его взгляд. Знаю, зачем он тут. Всё я знаю.       У него кожа блестит. Особенно кончик носа. Мне хочется цапнуть зубами, чтобы остались отпечатки. Много родинок. Много нервов. Много теней под ресницами. В мире миллионы таких же. И носов. И усталых глаз. И довольно неплохих членов. В мире столько всего, а я болван, который дальше этого ни черта не видит.       — Неужели по приезде больше некому присунуть? — Сомневаюсь, что у меня лучшая задница на острове, чтобы всякий раз первым делом катить ко мне после семейных встреч.       — Может, я хочу, чтобы присунули мне?       — Был настолько плохой день?       — Да. И как видишь, я решил добить себя твоим обществом. — Эта паскуда улыбается. Пламя развязно плетется к фильтру — сигарета виснет между тонкими пальцами, просто занимая место.       Галстука нет. Валяется, наверное, в машине. В машине его запах. На руле отпечатки пальцев. На пальцах ногти. Идеально ухоженные. Пахнут лосьоном, никотином, металлом, дорогой кожей и кредитками.       Как задолбало знать наизусть эти ебучие подробности.       — Я тебя тоже терплю с большим трудом.       Пепел падает. Я говорю беспристрастно. У меня после смены скудная мимика и ленивый эмоциональный диапазон. Подбородок чешется под стянутой к шее маской, нужно избавиться от зуда, но пропадает сначала желание, потом необходимость, а в конце — концентрация.       Между нами чертова желтизна, побочный дым и никчёмный метр. Солнце уже встало, теперь развязно стелется по чужой макушке, он не щурится, прячется в тени моей головы.       Смотрит зачем-то очень пристально. Даже прячу руки в карманы униформы. Не знаю зачем. Просто. Выдержи попробуй его существование, запах, дыхание и знаки особых предписаний, набитые шпаргалками с внутренней стороны кожи.       Я вообще очень плох в таких раундах. Поэтому серьезно поражаюсь, когда он опускает взгляд. Что это сейчас было?       Лёгкая рябь, машина на большой скорости, мираж, выдумка, странность. В двух роскошных бунгало на крошечный миг загорелась крыша? Почему он опустил свои чертовы глаза?       Паучьи лапы почти сливаются с нижним рядом таких же длинных и черных, выглядят как застывшее чучело в кабинете арахнолога.       Так бы и коснулся, черт возьми. Пальцами. Чтобы щекотно было.       — Что с тобой? — Мне не стоит открывать рот. Но я открываю. В мире полно ртов, а мой минимум через час будет заполнен по самое горло.       Сильвер отлипает от стены, шаркает дорогая подошва блестящих мужских туфель.       — Ты едешь? — Ноль внимания, вакуум вовлеченности. Только разжимает пальцы. Ленивым высокомерным движением: недокуренная сигарета падает ниц.       Он ее не тушит дорогой подошвой. Только лезет во внутренний карман пиджака, вынимает телефон, и к краскам на лице добавляется искусственная подсветка.       — Нет. — Отказывать так просто. Три буквы — столько полномочий и возможностей. В мире полно ртов. А моему нравится думать, будто он что-то контролирует.       На меня поднимают взгляд исподлобья. Выходит быстро и пристально:       — У тебя кто-то появился?       Не пойму, что он хочет услышать. Не знаю, что хотелось бы ответить.       — Это имеет какое-то значение? — ах да, у меня есть сигарета. Выдыхаю ему в лицо, когда он поджимает губы:       — Нет.       — Зачем тогда спросил?       — Пытаюсь понять, почему ты ломаешься и тратишь мое время. — Мудак на меня не смотрит. Пальцы скачут и топчутся по дисплею, собирая буквы в слова. — Не хочешь, я поеду найду кого-нибудь другого.       — Ну и езжай.       Отказывать так просто. Столько полномочий, возможностей, столько внезапного самоуважения.       Тушу недоношенную сигарету дешёвой рабочей обувью и ухожу. За мной гремит дверь, я в освещённой подсобке, тут пахнет ранними заготовками с кухни и слышно, как повара из-за чего-то ругаются, а стажёр пытается оправдаться.       Сильвер остался за стеной среди мусорных баков. Там ему и место. Меня тошнит от его одеколона. От блестящей уставшей кожи и мимических морщин в уголках глаз.       Вероятно, он думает, что его ждут тут круглыми сутками и ночами ворочаются, не зная, куда спрятать тоску, тягу и томление. Ага, щас. Пошёл к черту. Желательно дремучим лесом.       Пусть покопается в своём электронном флагмане, потратит время и силы, если так не терпится с кем-нибудь потрахаться.       Меня не канает.       Я устал и заканчиваю через полчаса.       Ботхи как всегда предлагает развести всех домой.       Я отказываюсь.       У меня никакой силы воли, так что плетусь на автобусную остановку, кутаясь в толстовку. Жалкое зрелище. Ментос перекатывается и бьется о зубы. Середина мая к вечеру притворяется октябрём. Болит голова. Чешется подбородок. Немеет грудь.       На остановке трое мужчин — двое почти спят на скамейке в совершеннейший хлам, третий — мешок дорогих цацок, типичных костей и моего негативизма. Дымит в открытое окно из своей эксклюзивной тачки.       Ещё раз: я устал, я дурак, я после как всегда буду злиться, потому что открываю пассажирскую дверь и попадаю в офисную курилку. Чертов Hugo Boss сразу заменяет мятное драже.       Стягиваю капюшон и прислоняюсь затылком к прохладной коже подголовника, параллельно регулируя кресло — чуть назад, чтобы малость сморило. Ремень безопасности коротко чавкает, заменяя одеяло.       Сильвер не лихачит. Я не открываю глаз. Сегодня была хорошая смена. Чаевые греют карман на пару с мобильником, антибактериальным гелем, чужой пачкой сигарет и открытым ментосом.       — Почему не разбудил? — Возвращаюсь в мир уже на парковке. Мудак снова курит, открыв свою дверь настежь. По ногам гуляет лжеоктябрьский ветер, сожрав мне почти все щиколотки.       Сегодня мне ничего не отвечают. Сегодня вообще молчат больше обычного.       Выходят, докуривают, ждут, когда я соскребу себя с перестроенного на свой лад кремового сиденья.       Сильвер снимает квартиру в Согвипхо. Тут бежевые коридоры, однотипные надежные двери. Код всегда один и тот же. Подогретый молочный ламинат ведёт через гостиную и кухню. Наше место — спальня. Коралловые шторы, раскрытый комод, всегда разобранная кровать. Чёрное белье так и ждёт все четырнадцать дней — взлохмаченное и нетронутое.       Дальше по выверенному сценарию. Иду в душ, он меняет постель, напоминать уже не нужно: я не трахаюсь на грязном белье.       Потом в душ идёт он: я не трахаюсь с кожей, покрытой дорожной пылью.       Жду его на кровати. Мятный ментос растворился, пропитав язык. В спальне грифельные обои с серебряными узорами, а потолок холодный и всегда осуждающий.       Сначала пахнет стиранным бельём, потом смесью густых химических ароматизаторов, застрявших надолго в чужих мокрых волосах. Без геля они никчемно клеятся ко лбу и шее.       Тэхён без одежды очень простой. Небольшой шрам под ключицей, плоский, но ленивый живот, изжеванные водой соски, несуразно широкие плечи. Серое полотенце на узких бёдрах слишком низко, видно, что не выбрит, видно, что уставший, видно, что лучше бы лёг спать.       Никогда толком не понимаю, зачем мы трахаемся, даже когда видно, что он охотнее выпил бы гребаного чая и проспал бы до полудня.       Но я не спрашиваю. Он ничего не скажет, а мне, типа, без разницы. В конце концов, мы не друзья. Мы просто кто-то кому-то.       Так что владелец квартиры подходит к кровати, а я сажусь на край и раздвигаю ноги, чтобы он встал между ними. Дальше я ему отсасываю. Даже несмотря на волосы, даже несмотря на положение, даже несмотря на внутренние преграды. Я беру в рот. Сбрасываю сырое полотенце и вбираю по чертовы жёсткие джунгли его упрямой натуры.       Тэхён всегда мычит спустя минуту. Затем сопит, потом тянет руку, но тормозит и не зарывается мне в волосы.       Если начать выводить языком узоры, он станет двигать бёдрами навстречу.       Если чередовать темп по принципу сигнала SOS, он будет шипеть.       Я не люблю брать в рот. Но в этой квартире всегда делаю исключение. У этого есть веская причина, но я не люблю о ней вспоминать.       Владелец отстраняется всегда сам. Есть доля секунды — мгновение между этим и следующим действием. Внутри него я стираю пальцами слюну с подбородка и поднимаю голову, чтобы поймать чужой взгляд. И никогда не добиваюсь успеха. Тэхён не смотрит мне в глаза. Он не целуется. Я его не целую тоже. В смысле его губы. Член — другой разговор. И кольцо мышц ниже спины — другая беседа. Если ему хочется быть дающим, я всегда беру сполна. Сгибаю пополам и опираюсь рукой о прикроватную стенку, чтобы не рухнуть сверху, сбившись с ритма. Этот мудак любит молчать, сжимать губы и собирать ткань в кулаки. Ему нравится, когда я вбиваюсь на скорость, не успевая вдохнуть или выдохнуть. Если притормаживаю, он велит ускоряться. «Быстрее» — это всё, что можно от него услышать.       У меня выработалась привычка намеренно сбавлять темп, чтобы заставить его говорить.       Сегодня кровать бьется о стену ровно как и всегда после приказа ускориться.       Тэхён без одежды очень простой.       Я вхожу в него максимально возможное количество раз, продлевая секс и запрещая себе кончать слишком рано. Пока толкаюсь, кожа бьется и к люстре скачут хлопки одноразовых петард, после которых в моем сознании всегда остаётся запах чего-то паленого.       Перед тем как кончить в презерватив, я бываю неосознанно немного груб и резок. За мгновение до этого внутри всегда появляется кислое чувство предзнаменования. Сразу после него всё заканчивается.       Тэхён помогает себе рукой, кончая на полминуты раньше меня. Если я дающий, схема остаётся такой же. Как будто ебучее запрограммированное предписание.       После всё одинаково. Я сползаю с него и иду в душ. Потом одеваюсь и покидаю квартиру.       На этот раз такси привозит меня домой на фоне розово-жёлтых разводов вдоль линии горизонта. Я тихонько крадусь к себе наверх и ложусь в постель, стараясь не разбудить соседей.       Привычно ноют колени и поясница. Стирается линия старта. На финише я обещаю, что это было в последний раз, но этот гаденыш не меняет код двери и никогда не говорит в процессе больше одного слова.       Я придумал, что делаю это снова и снова из чистого любопытства. Проявляю исследовательский интерес к тому, когда наскучу и перестану висеть в свежем чате среди прочих контактов. Когда именно всё прекратится. Насколько быстро забуду, как поспешно богатенький мудак засыпает, доведённый до беззвучного оргазма.       Мы вообще разные.       Я засыпаю медленно, он очень быстро.       Он без одежды простой. Я без одежды сложный.