Тетрадь Смерти по-русски

*** Что ждёт после жизни нас? Лишь медленный сон без грёз? Лишь обморок, где вовек ни радости нет, ни слёз? И где за короткий срок пройдёт бесконечность лет Которых, быть может, здесь, в реальности вовсе нет? Что, если мы погибнем от стремлений своих, Погибнем от мечты, что, словно горизонт, уходит каждый миг? В этой войне найдём ли мы ответ в нас самих? Несбыточный свой путь сумеем ли пройти в условиях земных? За что ж мы ценим мир, что в чувствах даётся нам? Ведь он не всегда – отнюдь! – подобен прекрасным снам… А может, она права – лишь в радости смысл всего? И, если наш мир – лишь боль, нам бросить пора его?! Что, если мы загадки ищем там, где их нет? В вопросах, что есть жизнь – и в чём её цена – мне дан простой ответ! Но среди тьмы найдём ли мы тот призрачный свет? Несбыточный свой путь сумеем ли пройти в дыму грядущих лет? *** Задумавшийся было Михаил спешно бросил руку на мышку и поставил песню сначала, оборвав воспроизведение на середине. В трёхсотый уже, наверное, раз за день. – Скучно, – пожаловался Рюк, похрустывая очередным яблоком. – Ты так уже почти сутки сидишь. Хоть раз бы песню дал дослушать. – Незачем. Осталось ждать всего-то минут десять, – бросил Чеканов, не повернувшись в сторону синигами. Он всё ещё напряжённо размышлял. Уже поздно было что-либо менять. Михаил решил реализовать свой план как можно скорее, пока за ним не начали охотиться, как за Кирой. Все тридцать пять тысяч подлежащих уничтожению людей вписаны в вырванные из Тетради листы, и осталось лишь подождать назначенного им времени – чтобы они начали действовать по плану Чеканова, а затем, естественно, умерли. А потом… А что касается «потом» – для этого рядом с Михаилом уже стоял отобранный у президента (ставшего, благодаря Тетради Смерти, простой марионеткой) ядерный чемоданчик. Естественно, за дверью кабинета Михаила Чеканова ожидала недремлющая охрана, однако от прослушивания помещение было надёжно защищено. – И всё-таки, – вмешался в разговор Лайт, – песня и мне понравилась. Дай дослушать, а? – Эхх… – вздохнул Михаил. – Чего уж там, слушайте. *** Как мне поверить в то, что я отныне тебя не увижу? Разве возможно так – что никогда я тебя не увижу? Вряд ли я мог тогда странное сходство воспринять серьёзно, Но полюбил как сон – будто бы чудо и вправду возможно! Тяжёлые капли дождя ложатся единой холодной стеною, И поезд бесшумно летит над чёрной магнитной стальной полосою… И в бешеной гонке огни в ночь улетают и больше неважно, Зачем этот мир вокруг нас, зачем появились мы в нём однажды… Мир, где есть боль, утратил право жить так, как жил. Он должен стать другим – иначе его жизнь не стоит наших сил! Дождь над землёй прах прошлого из памяти смыл. Несбыточный свой путь мы всё-таки пройдём, Пред нами мир застыл… *** – Знаешь, Михаил, – задумчиво сказал Лайт, – когда-то я подумал было, что ты обманул меня насчёт идеи с воскрешением меня и Рюка в облике людей. Но теперь я, наверное, понял. Ведь был, кажется, какой-то дорогой тебе человек, и именно поэтому ты так рвёшься к бессмертию и власти. Надеешься когда-нибудь вернуть её к жизни? И не собираешься жалеть ради этого никого и ничего? – Ты догадлив, Ягами, – тихо сказал Чеканов, положив подбородок на сомкнутые ладони. – Очень догадлив. Впрочем, всё это сейчас неважно… Он глянул на часы и продолжил уже своим обычным пафосно-кричащим тоном: – Совсем неважно. Где-то там, вдали, уже взлетают ракеты, а мы тут постыдно медлим. Пришло время перековать мир в ядерном горне! А значит, да здравствует её величество Война! С этими словами Михаил открыл ядерный чемоданчик и с наслаждением вдавил до упора большую красную кнопку. – Начинается… – прошептал он. – Пойдёмте-ка отсюда. Чеканов, пошатываясь, вышел из кабинета, а следом за ним убрались оттуда и оба синигами. Лишь одиноко звучала включённая на компьютере песня, повторяясь уже в который раз: Мир, где есть боль, утратил право жить так, как жил. Он должен стать другим – иначе его жизнь не стоит наших сил! Дождь над землёй прах прошлого из памяти смыл. Несбыточный свой путь мы всё-таки пройдём, Пред нами мир застыл…