Тянущий вниз

— Бекка, пожалуйста, это же я! Твой старший брат Баки! — Он отчаянно потянулся к сестре, но вместо его рук к ней устремились чудовищные когтистые лапы. — Ты не мой брат! — в страхе оттолкнув его, вскрикнула Бекка и с плачем спряталась за материнскую ногу. — Я не знаю, кто ты, но держись подальше от моей дочери! — Из другого угла комнаты прогремел голос его отца. — Наш сын погиб, доблестно сражаясь под Аццано. Как ты смеешь осквернять его имя, тварь?! Баки повернулся, фигура отца возвышалась над ним, лицо потемнело от гнева и отвращения. — Нет, па! Это всё ещё я, я… — слова умерли на языке, когда в глазах отца он увидел собственное искажённое отражение. Это был не он, не мог быть. — Прочь из нашего дома! Ползи обратно в преисподнюю, которая тебя изрыгнула! И как ему пришло в голову, что он может вернуться домой таким? — Баки. Эй, Баки. — К хору гневных, испуганных голосов добавился Стивов, и Баки обернулся, онемев от стыда. Стив стоял там, в старой рубахе на пуговицах, сползающей с острых ключиц, с выражением гадливости на лице. Пожалуйста, только не Стив, не надо! Баки не мог позволить ему видеть себя монстром! — Баки. По-моему, у тебя кошмар. — Что?.. Худое перепуганное лицо поплыло, становясь чеканно-плакатным, серьёзным, а испуг сменился обеспокоенностью. — Эй, ты как, Бак? Ты ужасно метался. — Ох блядь, как огурчик. — Иисусе, это был просто дурной сон. Он пытался не думать, каково будет вернуться домой после всего, что с ним приключилось, и всего, что он творил, но вот ведь штука какая — своим снам он был не хозяин. Если не выйдет исправить, как он может рассчитывать снова встретиться с семьёй? Обычным-то солдатам было достаточно трудно вернуться домой и зажить как прежде, а Баки теперь вопиюще далёк от обычного. Справляться с этим на поле боя — одно, но скрывать такой секрет дома среди друзей, семьи и сплетничающих соседей, пытаясь изображать нормальную жизнь? Ужасно. Стив сочувственно свёл брови: — Сейчас твоя смена. Но Мориту я ещё не будил, а Дуган уже раскинул свою скатку. Так что, если хочешь, могу уделить тебе несколько минут. — Не-а, поверь, я выспался с горочкой. — Это был далеко не первый кошмар. Они преследовали его давно, но вместо впустую дразнящих мокрых снов, которые приходили вместе с тем самым голодом, эти новые были полны гротескных образов, напоминающих, насколько он стал чудовищем. Неизвестно, какие хуже. Баки выпутался из спального мешка, дёрганный и беспокойный. Он должен смотреть вперёд. Насколько бы ни были дела плохи, впервые за год он ясно видел свой путь. Стив, как обещал, за пару дней просеял гору информации и в итоге выбрал цель, которая выглядела конечным пунктом назначения всякой оккультной мишуры — база Гидры в Ле́шно, Польша. В тот вечер их забросили по воздуху как можно ближе, хотя это и означало ещё с пару недель скрытного продвижения в тылу врага. Попутно они приложат все силы, чтобы прервать цепочки поставок до запланированного рандеву с советским батальоном для финального штурма. — Само собой, Бак, но прежде чем поднять Мориту, может, ты хочешь э-э… — Стив метнул острый взгляд на копошение в штанах Баки. Поморщившись, Баки провёл рукой по штанине, пытаясь унять неугомонный хвост. Отрастить чёртов хвост было само по себе плохо, но за пару дней до отправки на новую миссию вдобавок обнаружилось, что этой дряни то и дело хочется двигаться, семафоря о своих эмоциях и всячески привлекая внимание. Хорошо хоть, Баки был опытным снайпером и умел сохранять неподвижность, но он не мог бдить за хвостом ежесекундно. Итого, за пару дней он опробовал несколько способов. Оставить хвост свободно болтаться в штанине совсем никуда не годилось: тот двигался слишком часто и бросался в глаза. Когда Баки привязал его сзади к ноге, кончилось тем, что он мучительно отсидел его по меньшей мере четырежды. Примотать хвост бинтами к внешней стороне бедра пока работало лучше всего, но даже так хвост по-прежнему ёрзал. Он дёргался, когда Баки беспокоился или досадовал, и хлестал, когда Баки нервничал. Чёртовой дряни удавалось постоянно напоминать о себе, что бы Баки ни делал: сосредотачивался ли на ней, чтобы та вела себя смирно, или временно забывал, чтобы внезапно почувствовать, как вдоль ноги заизвивалось. Хвост никак не давал Баки забыть, что он действительно изменился. И вот же! Потирать его рукой через ткань не должно было быть так приятно, но хвост по-прежнему оставался чертовски чувствительным — той чувствительностью, что заставляет женщину задыхаться и изгибаться, когда её целуют сзади в шею или за ухом. Скрипнув зубами, Баки коротко зло задышал через нос, пока Стив беспомощно наблюдал. — Может, я как-нибудь… — Нет, Стив. — раздражённо перебил его Баки. — Это больно? — Нет, — выдохнул Баки другим тоном, мысленно обругав себя за то, что сорвался на Стива. — Просто чудно́. — Стив ни при чём, он просто пытался помочь. Просто оба по части странностей собаку съели. Хвост был тревожным звонком. Улучшения — это одно, но, право слово, изменения тела? Осязаемость происходящего потрясла Баки, но при этом какая-то малая его часть — та самая, что запоем глотала романы из десятицентовых лавочек быстрее, чем он мог позволить себе новые, и таскала Стива едва не на каждый очередной показ ужастиков и детективов, — находила это чуточку удивительным. Немыслимым — безусловно. Ужасающим до печёнок — ещё как. И всё же когда вызванная переменой первоначальная паника схлынула, он не мог до конца осознать всю тяжесть своего положения. Он — как любой здравомыслящий парень — прошёл путь от неверия в магию, но любви к историям про неё, до того, чтобы всерьёз задаваться вопросом, во что он превращается. Ведь дураку было ясно, что человек — это теперь не совсем про него. Стив неловко поёрзал, открывая и закрывая рот в безуспешных попытках ответить, и в итоге нашёлся: — Бак, больше не нужно справляться в одиночку. У меня хорошее предчувствие по поводу базы в Польше: мы это исправим. — Надеюсь, ты прав. — вздохнул Баки. У них был план, уже хоть что-то. Одно это продвинуло его на мили вперёд за последние несколько дней, когда он мог лишь скрещивать пальцы и надеяться найти ключ к разгадке, пока его состояние делалось всё хуже и хуже. Чёрт возьми, оно ведь и сейчас могло продолжать ухудшаться. Похоже, кормление подталкивало его изменения — так что же, ему всего-то нужно не кормиться больше, и можно не опасаться новых подлянок, выходит так? После того, как Стив утолил его голод, внутри продолжало пузыриться-покалывать радостным возбуждением. Баки съел столько, что, если правильно разыграет свои карты, должно хватить по крайней мере до окончания Лешно. А там, возможно — не сглазить бы! — ему повезёт и они отыщут лекарство, и не придётся принимать Стивово предложение. Баки попрощается с хвостом, а Стиву, возможно, ещё не поздно будет дальше устраивать свою жизнь. — Хочешь, побуду с тобой? Я был бы рад поговорить о том, что с тобой происходит, Бак. Уверен, Морита не будет в претензии за дополнительный сон. — Стив, со мной всё будет окей. Шёл бы и ты вздремнуть перед завтра. Я пойду толкну Джима. — Чёрт возьми, суперсолдат или нет, Стив должен заботиться о себе и отдыхать. Да и вообще, с Баки уже довольно разговоров и копания в его проблемах.

***

Раздражённо пыхтя, Баки скомкал третий по счёту листок. После этого кошмара он понял, как долго тянул с письмом домой. Вдобавок, ему нужно было занять голову чем-то ещё, потому что иначе мысли продолжали как привязанные кружить в долбаном унылом самокопании. И разве есть лучший способ пригасить тревоги, чем сочинить письмо семье? Баки всегда старался писать домой о хорошем: рассказывал Бекке о том, что он повидал из того, что ей бы понравилось, или о том, сколько всякой всячины они тут делают, или обещающе перечислял, чем займётся, когда вернётся домой. Пусть дома увидят улыбающегося бесшабашного Баки, которого помнят и которого показывали в кинохрониках. Пусть запомнят уверенного в себе, обаятельного молодого человека, готового ухватить жизнь за рога, а не сломленного, тревожного, напрочь изменившегося солдата. Меньше всего ему хотелось, чтобы семья узнала, как здесь тяжело. Но пока он пытался писать, на краю сознания вновь замаячило топкое беспокойство, мешая припомнить забавный анекдот или искренне сочинить, чем бы хотелось заняться по возвращении домой. Мысль о том, что если он и вернётся, то не таким, каким уходил, обессиливала. — Баки, ты нынче тихий. Обычно на дежурстве твой рот не закрывается ни на минуту. — Угу, боюсь, если открою его слишком надолго, того и гляди слюни замёрзнут. Тут даже паршивого костерка не развести. — Все не так уж плохо, Барнс. Всего лишь поздняя осень. То ли будет зимой. — Да ладно, здесь уже куда холоднее, чем в Англии. — Задубевшие пальцы мешают писать, а? — невзначай подначил Морита, иронично кривя губы. Баки дёрнул плечом: — Ага, вроде того. — Это или то, что ты пытаешься писать в темноте? Баки застыл, вперившись в чёрное небо с едва заметным серпом месяца. Его ж мать. Мать-перемать! Неужели он начал видеть в темноте так хорошо? Так закопался в свои проблемы, что не заметил, как вляпался? — Баки, дай-ка, я скажу тебе кое-что, — продолжил Морита, пока Баки лихорадочно соображал оправдание. — Я не просто так мало пишу домой. Чтоб их всех, туда попадёт хорошо если половина, да и те будут на хрен вымараны цензурой, потому что моя семья живёт в лагерях. — Лагерях?.. — Ты, верно, об этом не слышал, потому что ты из Нью-Йорка. После Перл-Харбора правительство заявило, что «для нашей же безопасности» всех лиц японского происхождения, проживающих от Нью-Мексико до Вашингтона, — ты знаешь, где живёт большинство из нас, — отправляют в «центры переселения». Я нисэй, американец во втором поколении. Я родился в Америке. Вырос в Америке и даже не был в Японии. Родители хотели, чтобы я вырос американцем в полном смысле слова. Нам с братом Уильямом даже дали американские имена. Но это было неважно. Нам не оставили выбора, просто вытащили из дома. Родителям пришлось бросить магазин, которым они управляли тридцать лет. И прямо сейчас они в Манзанар, лагере посреди калифорнийской пустыни за забором из колючей проволоки и охранниками с автоматами. Вся семья должна жить в «квартире» размером меньше, чем наша старая спальня, даже без стенки с соседями. Я знаю, потому что сам пробыл там почти год. В начале прошлого года военная служба по переселению разослала анкеты для мужчин, желающих пополнить ряды армии. Знаешь, до этого нам даже не разрешили идти добровольцами. Моя семья до сих пор изгои для других интернированных, потому что я уехал, чтобы помочь стране, которая нас заперла. — Господи, Морита, — пробормотал Баки, — мне и в голову не приходило. Я имею в виду, кажется, я читал в газетах что-то о переезде, но подумал, что это скорее, ну не знаю, отправка в какой-то другой город или что-то вроде. — Господи, если правительство могло так круто обойтись со своими гражданами только потому, что их семья из Японии, что сделают с ним, если он вернётся домой таким? Морита покачал головой: — Слушай, я вот к чему: даже если какие-то кретины во власти думают, что моя семья и такие, как я, представляют угрозу, это не значит, что оно так и есть. И уж точно не значит, что я хоть раз пожалел, что подписался помочь моей стране. Потому что это и моя страна тоже. Я американец и чертовски горжусь этим. Я не просто сражаюсь за страну, какая она есть, но за ту, которой, уверен, она может стать. На меня до сих пор льют помои, когда мы на базе, но здесь же я встретил лучших в жизни друзей. Так что хоть я и кому-то не нравлюсь, потому что я это я, это не значит, что они правы. Никто не помешает мне делать то, что я полагаю правильным. Баки молчал, жуя губы — Морита знает. Может, не всё, но довольно, чтобы понимать, что он другой и напуган. Наконец он тепло улыбнулся: — Говоришь прямо как Стив. — Ага, есть причина, по которой мне настолько понравился этот парень, что я последовал за ним снова на войну. Знаешь, что он сказал мне после Крайшберга? «Америки в твоём сердце столько же, если не больше, чем в их. Ты видел нашу страну как с лучшей, так с худшей стороны. Америка — не политики: они должны служить стране и её воле. Америка — это её народ». Баки не сразу справился с комком в горле. — Спасибо, Джим. Для меня это важно. — А, не бери в голову, Барнс. Ты хороший человек, и лично я чертовски рад, что ты прикрываешь нас здесь.