***
Заснуть долго не получается. Ян застревает в беспокойном состоянии между сном и явью. Едва только начинает что-то мерещиться, как он выплывает обратно в бодрствование. Свет с улицы то разгорается, то становится тише, притушенный облаками. Чуть слышно постукивают чем-то соседи, шумит вода в трубах. Илья дышит тихо и глубоко. Тёплый и живой. «Вот бы так всегда», — вдруг думает Ян, и ему делается и смешно и грустно. Просыпается он от того, что становится холодно. Что-то рядом шуршит, матрас прогибается, затем, спружинив, снова выравнивается. Ян вслепую пытается поймать Илью на ощупь. Под руку попадается жёсткая джинсовая штанина. Ян сжимает пальцы и открывает глаза. Илья почти сполз с дивана, возвышается над ним тёмной тенью, опёршись коленом о край. Шмыгает носом. — Что? — спрашивает он, чуть обернувшись. Лица не разглядеть, он в капюшоне, почти полностью за ним спрятался, только торчат поверх лба всклокоченные волосы. Илья наклоняется, расцепляет Яновы пальцы и говорит: — Да ща я вернусь. Он уходит. Хлопает дверьми, шумит сливом в туалете, затем водой в ванной. Ян немного приходит в себя ото сна, бросает прислушиваться и переворачивается на спину. Тело ватное и тяжёлое. Сколько он проспал? За окном всё ещё светло, но то ли стало пасмурно, то ли начало вечереть. Ян вспоминает, что так и не сказал Илье, что Кумаков собирался зайти. Открывает уже рот, чтобы его окликнуть, но Илья неожиданно возвращается сам. Плюхается на диван, а потом на Яна. Прилипает мокрыми руками к футболке. Яну становится чуть зябко и тяжело. Илья утыкается ему носом в шею. — Прости, — произносит он, шумно вздохнув. Ян сдавленно выдыхает, ёрзает, пытаясь устроиться чуть удобнее, чтобы углы Ильи ему никуда больно не упирались. — Что? — спрашивает он. — За что «прости»? — Ты злишься? Илья приподнимается на локтях, заглядывает Яну в лицо. — Я… — Ян теряется и не придумывает, что сказать. Он уже не знает, что он вообще. К тому же, несмотря на весь разлад между ними, несмотря на ситуацию в целом, придавивший его всем телом к дивану Илья его возбуждает. «Бля, пиздец», — думает Ян. Он трёт лоб, пытается собраться с мыслями и переключиться. Илья немного, но помогает. Произносит траурным голосом: — Я распсиховался, как урод. Ян раскрывает ладони, смотрит на него сквозь пальцы. Илья морщится, избегая прямого взгляда, и шмыгает носом. — Ты про те фотки? — уточняет Ян. — Да. — Илья кивает, вздохнув, потом, чуть помедлив, добавляет с видимым усилием: — Ты просто начал гнать про синяки, и я… бля, я вообще, меня так накрыло. Я просто… Он качает головой и затыкается. — Я не понимаю, — честно признаётся Ян. — Типа, что? Я должен хотеть тебя изуродовать? — Бля, нет. Это вообще не об этом. — Тогда о чём? — Я просто… — Слова Илье даются с трудом, он опять стопорится. Ян ждёт, стараясь не перебивать и не тыркать. — Не в этом дело. Просто… я в курсе, что это я какой-то урод, а вы все нормальные. — Что? — не понимает Ян. — Какие нормальные? — Я понимаю, что вся вот эта хуйня, моя реакция, это перебор. Это так не должно работать. И то, что я тебя сейчас пытаюсь в это втянуть, это такое… Ян не выдерживает и влезает: — Ты бы хотел так же, как на тех фотках? Илья замолкает и смешивается. Несколько мгновений они друг друга разглядывают. Яна слегка тошнит от волнения, он не дышит. Если Илья сейчас скажет «да», что он будет делать? Но Илья говорит «нет». Потом добавляет, начав колебаться: — Не думаю, во всяком случае. — Я так не смогу, — говорит прямо Ян. — Я понимаю. — Правда. Прости, но это уже… — Ян нервно выдыхает. — Не, я не могу. — Да не надо извиняться за это. — Илья. — Я тебе вообще другое хотел сказать. — Что ты думаешь, что ты урод. Это я уже понял. Ян не может сдержать раздражения. Эта тема его подбешивает. — Блин, Ян. — Нет, я просто не понимаю. Ты вчера уже что-то такое говорил про себя, но типа, блядь, вот эта тема, это что, повод так думать? Реально? Тебя не ебёт, что ты с мужиками трахаешься, но вот это — это типа реально пиздец и всё такое? Ты так думаешь? Или что? Я не понимаю, как это работает. Илья почему-то от его слов сдувается и сдаёт назад. — Ну, нет, — поморщившись, говорит он. — А что ты мне про сдвиг настроек затирал, это что тогда было? Ты говорил, ты сам за каким-то хуем себе всё так устроил. — Нет, ну, так и было, просто… — Что ты тогда наезжать начал, когда я тебе сказал, что это хуйня какая-то? Илья мнётся и не отвечает. Ян догадывается и сам: в тот раз задел его за живое, и Илья наехал на автомате. Понимай потом, как дела обстоят на самом деле, что он думает, а что только говорит. — Ты такой пиздабол, Илья. Илья криво улыбается, показываются его клыки. Он расстроен. — Бля, Ян. — Да всё нормально. Мне насрать, — говорит он, а потом сразу спохватывается: — В смысле, нет, не то что насрать, но… короче, всё правда нормально. Я не против всяких вот этих экспериментов. Ну, в пределах разумного. Было нормально же вообще? Но вот эта хуйня, то, что с тобой происходит, то, что ты про себя думаешь, я, бля… — Ян сбивается от волнения, немного медлит, пытаясь нормально сформулировать мысль. — Я не понимаю. Я хочу понять, но я ни хуя просто, понимаешь? Я тупой, как свинья. И если ты что-то делаешь, вот как сегодня, я, бля… Ты можешь просто сразу прямо говорить? Я отъебусь, если надо отъебаться. Если ты так и скажешь. Ян затыкается, окончательно почувствовав себя косноязычным идиотом. Что он вообще пытался донести? Илья некоторое время переваривает. — Когда могу, тогда говорю. Когда не могу, тогда извиняйте. Как получается, — скованно отвечает он. Ян смягчается. — Я понимаю. — Я стараюсь. — Я вижу. Я тоже. — Я помню, что ты мне вчера сказал, — говорит вдруг Илья с несколько смущённым видом. Яну вслед за ним тоже становится неловко. На трезвую голову это всё-таки по-другому. — Ага, — говорит он. — Но ты пьяный был, и ты… — с сомнением начинает Илья. — Бля, нет. Это ты нализался, я нормально соображал. Илья шмыгает носом. Яну тяжеловато дышать под ним, но чтобы Илья слез, он не хочет. Между ними повисает молчание. Ян вдруг чувствует, что должен сказать кое-что ещё, и начинает волноваться. Илья ему уже несколько раз говорил, что думает по этому поводу, но Яну всё равно немного страшно. Пока не передумал, он заставляет себя быстро произнести: — Я, в общем, я подумал, я, наверное, пока поживу с тобой. Илья шмыгает носом, в первую секунду как будто не понимает, что он имеет в виду, потом говорит: — Что, да? — Я — да. Вообще, ты сам-то не передумал? — Нет. Вид у Ильи подозрительно напряжённый. Ян начинает нервничать, что сделал что-то не то, но Илья добавляет ещё: — Я рад. — А почему тогда у тебя рожа такая мрачная? Илья фыркает и опускает голову. — Да, бля, я не… я просто. Ну, короче, я реально рад, что ты так решил. Просто, я знаю, со мной вообще не очень живётся. — Знаешь, вообще-то ты самый нормальный сосед из всех, которые у меня были. — Что, серьёзно? — По ходу, да, прикинь. — Ян усмехается. — Нет, правда. Илья улыбается. Выглядит он так, словно его совсем отпустило, и Ян чувствует, как и ему тоже становится легче. «Всё нормально, — думает он, — всё будет нормально». Илья наклоняется к его лицу и прижимается губами к губам, уткнувшись носом в щёку. Ян запускает руку ему под капюшон и целует в ответ. Они увлекаются. Сначала просто неторопливо тискают друг друга без какого-либо прицела, потом Ян понимает, что возбуждён. Вглядывается в размякшего совсем Илью, который кажется ещё слишком бледным и больным от похмелья. Ян колеблется. К тому же комната медленно начинает погружаться в сумерки. Наступает вечер. Ян говорит: — Кумаков собирался зайти. Илья шмыгает носом, прижимается ближе, переплетаясь с Яном ногами. Ян гладит его бок, тёплую кожу под тканью толстовки. — Ты ходил к ним, что ли? — спрашивает Илья. — Ну, в каком-то смысле. Заглядывал. Ян рассказывает, как забыл про Дианины лекарства, и о разговоре с Кумаковым на лестнице, не вдаваясь в подробности своего к нему отношения, это не нужно. Илья иногда говорит «ага». Потом не говорит. Потом его шершавая ладонь забирается Яну в штаны. Тот не против и сразу же затыкается. Несколько мгновений он просто кайфует, пока Илья не торопясь его гладит, затем поворачивается к нему лицом. — Давай только сейчас без членовредительства? Синяки на плечах Ильи ему не нравятся, что бы он там ни говорил. — Ладно, — соглашается Илья. — Тогда давай знаешь как? Он кладёт расслабленную ладонь Яна себе на лицо, говорит чуть невнятно: — Подержи меня просто, чтоб я не мог дышать. Ян прижимает руку, закрыв его рот и нос. Илья долго моргает, мол, да, как-то так. — Бля, ты, — выдыхает Ян. Отчего-то такие штуки его дико заводят. Илья лижет его в ладонь и улыбается. Яну тоже становится весело. Илья тем временем выпутывается из джинсов, повернувшись спиной. Ян обнимает его поперёк живота, смяв толстовку. Член прилипает к голой пояснице Ильи. Тот оборачивается через плечо, косит глазами. Ян стаскивает с него капюшон и зажимает рот и нос ладонью. Илья крупно вздрагивает и становится мягким и расслабленным. Ян вообще практически его не держит, это чисто символический жест. Он перестаёт дышать вместе с ним, боится, что забудется и не почувствует, когда нужно будет отпустить. Не то чтобы он думал, что Илья может позволить ему переборщить. Ян не знает и не думает. Когда терпеть становится невмоготу, он шумно вдыхает и разжимает ладонь. Илья мелко вздрагивает, специально оттягивает момент вдоха ещё больше, потом сипло срывается, дышит с присвистом. Зубы его тихонько постукивают друг об дружку. Ян целует Илью за ухом, опять зажимает ладонью и рот, и нос. Илья, вывернув назад локоть, проходится рукой по его члену. Ян зажмуривается. Неснятая футболка липнет к спине, жарко, и сердце бьётся где-то в ушах и горле. Хочется двигаться, но он заставляет себя не шевелиться. Илья дёргается. Ян не отпускает ещё несколько секунд, ждёт, а потом убирает руку. Илья судорожно вдыхает, чуть не врезает Яну затылком по носу. На следующем выдохе стонет почти злобно, словно что-то его ужасно достало. Рывком разворачивается к Яну и приникает к его рту. Яну так хорошо, что хочется отложить момент. Такой Илья возбуждает его ужасно. Он хватает его за плечи и хочет тормознуть, но Илья мычит и не даётся. Он взмокший, волосы прилипли ко лбу. Он обхватывает оба их члена двумя руками неловко и неудобно. — А ты, — постукивая зубами, просит он, — ещё подержи меня. Хорошо? Глядя Яну в глаза, кивает, мол, согласен, мол, да? Ян согласен на всё. Медленно и мягко трогает Илью за лицо, задевает пальцами губы. Илья, не вытерпев, подаётся вперёд, опять Яна целует. И тогда тот тоже вместе с Ильёй, путаясь в пальцах, сжимает оба их члена. Когда кончает, кажется, что на несколько секунд исчез. В памяти образуется крошечный пробел. Было только чувство — тряхнуло и разорвало. — Бля, как охуенно, — произносит рядом Илья. Кажется, из носа сейчас потечёт. Ян поворачивает голову и шмыгает носом. Илья успел откатиться на спину, валяется с закрытыми глазами, растопырив в воздухе липкие ладони. В комнате почти темно. Илья, отдышавшись, говорит: — Я очень рад, что ты останешься. Это прям да. Ян вместо ответа прижимается коленкой к ноге Ильи. Ему страшно от того, что хорошо. От того, что с Ильёй тяжело, но всё равно хорошо. Ян двигается ближе и утыкается лбом в его плечо.***
Кумаков, одетый в пальто и с сумкой в руках, заглядывает ближе к ночи. — Ну, мы попрощались, — рассказывает он про Диану. — Я решил к вам заскочить перед отъездом. Я через неделю ещё приеду, если получится. Он снимает свои начищенные ботинки и аккуратно ставит их возле забитой до отказа этажерки. Илья прижимает к животу тарелку с макаронами и медленно жуёт. Ян толчётся рядом, не понимая, куда себя деть. Кумаков, разувшись, проходит на кухню, и они оба плетутся за ним. — Выпьем чаю! — Кумаков хлопает в ладоши и потирает руки. К чаю у него вместо баранок несколько белых плоских таблеток. Кумаков бухает в чашку три ложки сахара и размешивает, громко блямкая ложечкой. — От сладкого быстрее всасывается и сильнее прёт, — объясняет он, закидывая таблетки в рот. Ян качает головой. Илья только усмехается, занятый макаронами. — Будете? — Кумаков кивает на вскрытый блистер на краю стола. — Это как витамины, — поясняет он специально для Яна. — Ты моей сестре тоже эти витамины предлагал? — не удерживается Ян от вопроса. — Нет. Да а ничего не будет. Правда. Это совершенно безвредная штука. Даже полезная, я бы сказал. Ян поднимает брови. — От которой с сахаром сильнее прёт? Кумаков закатывает глаза. В присутствии Ильи он наглее. — Это помощь организму. Ой, блядь, да не давал я ей ничего, клянусь своим добрым именем. Илья громко фыркает, звякнув ложкой, и бьёт себя по коленке. — Доброе имя, — выдыхает он. Ян переводит взгляд обратно на Кумакова. — Что, хочешь сказать, для тебя оно не доброе? Ну, мало ли на земле злословов, недоброжелателей и клеветников. Наличие недоброжелателей у человека, кстати, только подчёркивает имеющиеся у него добродетели. Потому что чужая доброта некоторым как бельмо на глазу. Иисуса вот вообще распяли. — Бля. — Илья опять взгогатывает. Ян поневоле улыбается. — Главное — намерения. Я стремлюсь приносить пользу и распространять вокруг себя благость от чистого сердца, — отхлебнув чай, с серьёзной рожей говорит Кумаков. — И мне, кстати, если не сейчас, то потом это всё зачтётся. Полюбаса. Страшного суда никто не избежит. — Страшный суд происходит прямо сейчас, — включается Илья. — Начинается. — Так же, как и плохая карма. Не будет потом никакой расплаты, потому что расплата уже происходит, каждую секунду, каждое мгновение. — Ну, значит, всё равно я молодец, — пытается выкрутиться Кумаков. — Нет, ни хуя. Потому что никаких очков на потом ты не заработаешь. — Блядь, тебе лишь бы людей обламывать. — Добродетель существует только в моменте. Кумаков тычет в сторону Ильи пальцем и обращается к Яну: — Ты что-нибудь понимаешь, что он говорит сейчас? — Бля, да иди ты, — улыбается Илья. — Начитался своих китайских книжек. Нет «я», всё вокруг майя, всё пустота, Петька. Это всё от лукавого! Ты русский человек, на фиг эти чуждые нам идеи! — Это общечеловеческая идея. Ум вообще-то работает у всех одинаково. Кумаков закатывает глаза и делает вид, что его рвёт. Илья не смущается и продолжает: — Да ну, признайся, тебе просто неудобно это знание, поэтому ты делаешь вид, что его нет, но в глубине-то души ты ведь точно знаешь правду. — Дорогой мой, — говорит Кумаков, устало вздохнув, — я уже взрослый дядя. Увлечение всевозможными эзотерическими учениями я уже проходил и достаточно в это наигрался. Это, безусловно, важный этап формирования мировоззрения, и я тебя ни в коем случае не осуждаю. То, что ты думаешь так сейчас, обусловлено твоими… Илья оскаливается. — Кумаков, ты чё меня лечишь-то? На какое-то мгновение Яну кажется, что они сейчас поругаются. Он замирает, готовый к любому повороту событий. Но Кумаков, покрутив глазами, только выдыхает и расплывается в улыбке, похлопав Илью по плечу. Вид у него такой, словно он очень хочет продолжить и с трудом сдерживается. — Добра тебе желаю, как всегда. Вот помяни моё слово, — всё-таки начинает он снисходительным тоном. — Да не утруждайся. В крайнем случае мне всё объяснят на Страшном суде. Непосредственно. Кумаков опять закатывает глаза и неодобрительно качает головой, махнув на Илью рукой. Ян трёт лицо и даже не пытается понять, о чём они спорили: какая-то экзистенциальная стрёмная заумь, — просто сразу сдаётся. Под его спиной вздрагивает и включается холодильник. Ян смотрит на тарелку Ильи и думает, что тоже, пожалуй, поел бы. Встаёт и идёт наковырять себе подостывших макарон из кастрюли. Кумаков болтается с ними совсем недолго, быстро начинает собираться, сверяясь с расписанием электричек в телефоне. Илья предлагает проводить его до остановки, и вместе они одеваются и выходят. На улице сыро и холодно, только что прошёл дождь. Ян суёт в рот сигарету. Илья миллион раз чиркает зажигалкой, но в этот раз у него ничего не выходит, и Ян отдаёт ему свою, чуть менее дышащую на ладан. На душе у него спокойно. Под ногами на чёрном асфальте дрожат лужи. Неторопливо они втроём добредают до остановки. Ян украдкой наблюдает за Кумаковым, тарахтящим с преувеличенным интересом о чём угодно, кроме Дианы. Кажется, он всё-таки о чём-то в отношении неё нервничает. Ян надеется, что это связано с ним, а не с каким-нибудь внезапно произошедшим между ними дерьмом. С собой-то он точно тем или иным образом разберётся. Илья шмыгает носом и идёт близко, иногда слегка задевая Яна плечом, вставляет в речь Кумакова по пять копеек. Яну жалко, что они на улице, вокруг люди и он не может взять Илью под руку, как хотелось бы. Кумакова сажают в новенький, сияющий огнями троллейбус. На прощание он пожимает всем руки и кланяется, едва успевает вскочить в начавшие съезжаться двери. Илья улыбается, провожая троллейбус глазами, а потом оборачивается к Яну. — Пошли в лес, — внезапно предлагает он. — Что, в лес? Там же не видно ни зги. Илья шмыгает носом. — Так в этом и прикол. Пошли. Он цепляет Яна за локоть и утаскивает за собой. Они сворачивают с улицы и некоторое время крадутся сквозь полутёмные дворы, слабо освещённые фонарями. В окнах первого этажа у кого-то мигает не снятая с Нового года гирлянда, мелькает синими всполохами телевизор, горят малиновые лампы над растущей рассадой. Они переходят пустую одноколейку между домами. Время почти одиннадцать. За высокой многоэтажкой открывается лес — чёрная полоса непроглядного мрака, а рядом кажущийся маленьким и жалким, вывороченный из асфальта строителями скелет автобусной остановки. Илья притормаживает, и Ян вместе с ним. — И куда мы пойдём? Ты знаешь? — спрашивает он. Илья пожимает плечами. Мимо с шуршаньем проезжает машина. Небо над лесом такое тёмное, что не видно, где одно отделяется от другого. Ян шагает вслед за Ильёй на дорогу. Они уже были здесь, когда ходили сжигать дедушкины картины, но сейчас без снега всё вокруг выглядит незнакомым. Илья, сойдя с тротуара, сворачивает на какую-то тропинку. Под ногами мягко и мокро чавкает. Тонкие ветки кустов цепляются за рукава. Ян оглядывается на освещённую улицу, а когда поворачивается обратно, теряет Илью среди толстых теней ещё различимых стволов. На мгновение он пугается, пока рядом под ногой Ильи не хлюпает и его шершавая рука не хватается за его ладонь. — Далеко не пойдём, просто пройдёмся чуть-чуть, — говорит Илья. Он, похоже, знает, куда идти, и Ян решает ему довериться. Лес сырой и тихий. Сколько-то они проходят в непонятном направлении, ведомые слабыми отсветами с улицы, а потом под ногами вдруг вместо почвы возникает твёрдый асфальт. — Тут где-то километр по прямой до ворот, — объясняет Илья. Глаза постепенно привыкают к темноте. Ян задирает голову. Наверху чуть заметный просвет, где верхушки деревьев не смыкаются над дорогой, редкие, застывшие в неподвижности искры звёзд. В этом месте ночью Яну не по себе, но вместе с тем отчего-то делается вдруг так свободно. «Хорошо», — думает он. А потом оглядывается на Илью, но не видит ничего, кроме его плотной, стоящей с ним бок о бок тени. Тень чуть сжимает его ладонь, и Ян крепче хватается за неё пальцами.