***
Илья приходит в двенадцатом часу ночи — бледный и усталый, похожий на привидение. Какое-то время маячит в дверном проёме, потом просачивается внутрь комнаты и опускается рядом с Яном на спальник. Он в куртке, сырой от растаявшего в тепле снега. Ян вынимает наушник. — Там есть что пожрать, — говорит, кивая головой в сторону кухни. Илья ничего не отвечает, разглядывая Яна с непонятным выражением лица из-под капюшона. И от этого делается вдруг хорошо. Хорошо, что Илья пришёл, что он тут, что и Ян тоже, что всё это между ними есть. Вертится что-то на языке, требующее быть озвученным, но Ян не понимает, как сформулировать, и молчит. — Давай в моей комнате сегодня спать, — произносит Илья и шмыгает носом. И Ян соглашается. Только ночью, уже ближе к рассвету, проснувшись от возни Ильи второй раз, он всё-таки уходит в комнату деда — досыпать.***
— Как ты думаешь, когда у неё голова встанет на место? — Не знаю. На самом деле, вот вообще без понятия. Тут по-разному. — А если не встанет? — Тогда всё? — спрашивает Илья, приподняв брови. — Я не говорил ей, что хочу сдать комнаты. — Ян в задумчивости смотрит в монитор ноутбука. Он не представляет, как сестра отреагирует. Отреагирует ли вообще в теперешнем состоянии. Жизнь Яна превращается в ожидание, где каждое утро он открывает дверь бабушкиной квартиры и надеется увидеть перемену, чудо, какой-то признак, что Диане становится лучше. Но она всё лежит и лежит. Меняется только частота случающихся между ними скандалов. Диана словно сдувается и почти перестаёт обращать внимание на присутствие Яна. Что он делает, чем шурует в соседних комнатах и с какой целью — ей стало безразлично. Интересна ей только еда, которая теперь в бабушкиной квартире заканчивается гораздо быстрее, чем Яну хотелось бы. — Ну, сколько прошло-то? — спрашивает Илья. — Три дня? — Да не, больше. — Ян считает про себя. — Четыре, блядь. Время ползёт, словно издевается. Ян устало трёт руками лицо. — Я сдохну скорее, честное слово. Илья садится рядом, приваливается плечом. Они на кухне. Воняет рыбой, которую Илья поставил вариться, пока ходил в душ. Изломанные серые хвосты, будто куски щебня, торчат из-за края парящей кастрюли. — Дай посмотрю, что там у неё. — Илья протягивает раскрытую ладонь. — В комнате, у меня в рюкзаке в клапане бумажка. — Яну лень выбираться из-за стола. Илья уходит. А Ян считает, сколько дней уже фактически живёт у него. Выходит, чуть больше недели. И Яну даже нормально. Он вообще мало об этом думает, словно всё происходящее — само собой разумеющееся. И это как раз и кажется странным — совсем не похоже на то, как это было когда-то у него с Егором. Что надо в какой-то момент свалить, Ян напоминает себе искусственно. — Хлорпротиксен… А это что? — читает Илья медленно, щурясь, пытаясь разобрать уродливый почерк врача, и скособоченно улыбается. — О, вот это прикольная штука… Он оглядывается на рыбу и делает огонь под кастрюлей меньше. Снова садится рядом. — Ты, кстати, в курсе, что одно и то же вещество может стоить по-разному в зависимости от названия? — Нет. Большая разница? Илья поднимает на него глаза и проникновенно обещает: — Ты охуеешь насколько. — Что, прям?.. — С обычными лекарствами такая же история. Ты не знал? — удивляется Илья. — Знаешь, я вообще как бы не по этой теме. Откуда бы мне знать, ладно? Илья улыбается. — Ты такой простачок. — В смысле, не больной и не торчу на фарме? Улыбка Ильи становится шире. — Здоров или безумен, — бубнит он себе под нос, кого-то цитируя, снова опустив голову к бумажке рецепта. — Скажи, — говорит Ян, — я вот не могу понять. Что такого могли выписать моей бабке, что ты заинтересовался? Там же явно ничего такого. — Я тебя умоляю. Успокойки, антипсихотики… Бабушкам выписывают всё подряд. Это только кажется, что кто-то там за чем-то там внимательно следит. На самом деле всем насрать. Ты можешь прийти к врачу с головной болью, а он выпишет тебе какой-нибудь дубовый антидепрессант, и привет… И потом, — Илья как будто вспоминает что-то, — что значит твоё «ничего такого»? Ты себе это как представляешь? Ян утыкается взглядом в чертёж на экране ноутбука. В разметку полов первого этажа. — Нет, — говорит. — Вот давай без этого. Я понятия не имею, поэтому и спросил. — Я очень хотел спать. А когда хочешь спать, но не можешь спать… Я не знаю, у тебя вообще когда-нибудь такое было? — Да, когда засыпаю рядом с тобой. Илья хмыкает, улыбается. — Тебя послушать, проблема всегда одна и та же, — говорит Ян. Ни о чём другом Илья ему не рассказывает, и Ян, как произносит эти слова, сразу вспоминает об этом. — Это понятная и простая проблема потому что. — А на самом деле? — спрашивает Ян осторожно. Он не знает, соскочит Илья в очередной раз или нет. Только надеется, что не психанёт. Илья открывает рот, потом закрывает. На лице отображаются следы внутренней борьбы. — Я не хочу, — говорит он напряжённо, будто очень тщательно подбирает слова. — Потому что знаю, как это звучит. — Слушай, я от тебя такую хуйню слышал уже… — Так в том-то и дело, что это хуйня. Понимаешь? — Нет, не понимаю. — Ян пожимает плечами. Илья медлит, отворачивается, смотрит в окно, потом снова обращается к Яну: — Вот ты чем занимаешься? — В смысле — чем? — Ну, деньги там зарабатываешь, да? Выживаешь, впахиваешь. Потому что, если остановишься, настанет пизда. Верно? Ян кивает, пока не понимая, к чему Илья клонит. — А мне вот, — продолжает он, — мне не нужно это всё делать. Мне хватает, и я не хочу чего-то такого, чего у меня нет. Я по факту вообще ни хрена не хочу. Вот не хочется просто. И поэтому… — Он заминается. — Это ведь отвлекает, правда? Когда ты носишься туда-сюда, что-то делаешь. А если перестать отвлекаться… Я не знаю. — Илья вздыхает. — Я перестал. И оказалось, что мне нечего делать. И незачем. Он замолкает, как будто это всё — самое главное, что он хотел донести, но Ян ничего не понимает. — В каком смысле — незачем? — Ну, в прямом. Незачем что-то делать. Я не хочу, — произносит Илья уныло. Ян переваривает долго. Пытается это представить. В его жизни такого не бывало ни разу. Разве что случались минутные состояния, в которых ему хотелось перестать существовать. И то на какое-то время, просто потому что сильно устал или было плохо. — Ну, — говорит Илья негромко, больше себе под нос, — потом ты появился, я как-то отвлёкся немного. От этих слов Яну иррационально становится жутко. Вспоминается разговор, в котором Илья упоминал быстрые способы отъехать. Ян долго на него не смотрит, трёт запястьями веки, потом всё-таки поворачивает голову. — Мне мерещится в том, что ты сказал, какая-то нехорошая хуйня. Может, это просто его паранойя. Может, и нет ничего такого, чего Илья как будто недоговаривает. — В детстве, — произносит он, — я любил фотографировать. Это было интересно. Но я делал это хуёво, так что на всех фотографиях у родственников были отрезаны сверху головы. Съехал, понимает Ян. И чувствует разочарование пополам с облегчением. — И знаешь, что ещё? — Илья искусственно оживляется, явно пытается сбить Яна с мысли. — Насчёт Дианы. — Ну? — кисло спрашивает Ян. Уже ясно, раз Илья начал мельтешить, значит — не всё. Значит, он в своих подозрениях, скорее всего, прав. И это совсем паршиво. Как нормально разговаривать о таких вещах, Ян не знает. Как рассказать и надо ли вообще — Илья, видимо, тоже. Поэтому они оба делают вид, что никто ничего не понял и не имел в виду. Хотя бы сегодня. — Ей нужно красивое платье, — говорит Илья. — Если ты хочешь кого-то там поселить. Я тебе клянусь. — Нет, ей нужна, блядь, нормальная одежда, — вздыхает Ян.***
С одеждой выходит скверно. «Мама, мои вещи ещё у тебя?» — набирает Ян, по нескольку раз нажимая то одну, то другую кнопку на телефоне, выбирая нужную букву. Он проверяет: да, Диана в других сообщениях всё ещё называет её «мама». Переписка короткая, последнее сообщение датировано январём. Мама поздравляет Диану с Новым годом. Аж восьмого числа. Диана ничего не ответила. Её предыдущее сообщение, с просьбой прислать денег, мамой проигнорировано. Но что это значит — Ян не представляет. Может, мама молча прислала Диане денег. Может, не присылала. — Это говно какое-то, — говорит он, нажимая «отправить», и оборачивается к стоящему рядом Илье. Тот пожимает плечами. Это его идея — писать с Дианиного телефона, пока она моется. Ян знает, подбить Диану написать маме самой не удастся, а значит, честных способов забрать её вещи не остаётся. Ян вообще слабо верит, что из этого что-то выйдет. Но лучше пробовать, тогда хотя бы будешь знать: ты сделал в этой ситуации всё, что мог. — И? Что теперь? — спрашивает Ян. — Дай сюда. — Илья забирает у него из рук телефон. Сдвигает пластиковую крышку корпуса, вынимает аккумулятор. — Что ты делаешь? — Ян нервничает, вода в ванной перестаёт литься. — Забираю симку, — объясняет Илья. — Как ты ей ответишь потом? — Это как-то совсем… — Яна гложут сомнения. — Завтра отдашь же. Чего ты вообще? Ян не знает. Несмотря на всё, что творила Диана, ему всё равно сложно её обманывать. Илья ставит заднюю панель телефона на место, отдаёт его в руки Яну и говорит торопливо: — Всё, я пошёл отсюда, пока меня не прибили. И улыбается, выскользнув из Дианиной комнаты. Ян остаётся стоять один с телефоном в руках. Он едва успевает его положить на трюмо рядом с кроватью. Щёлкает задвижка в ванной, Диана появляется подозрительно быстро — разморенная и красная, замотанная в полотенце и халат, — сразу же напрягается, наткнувшись на Яна. — Что ты тут делаешь? — Ничего, — говорит Ян. — Офигел? Ян спешит уйти вслед за Ильёй.***
Симку он вставляет в свой телефон. Вечером мама отвечает: «Вещи на даче». Ни «здравствуй», ни «прощай», ни «как у тебя дела». Впрочем, Ян совсем не удивлён. С мамы сталось бы не ответить вообще. — Чё там? — Илья подползает на диване поближе, суёт нос Яну за плечо. — На дачу сплавила, — говорит Ян. И долго смотрит в экран невидящим взглядом. Сколько они не разговаривали? Лет пять уже, может, и больше. И сейчас вроде как есть шанс, хоть и не от своего имени. Ян подвисает. Не знает, всралось оно ему вообще или нет. В душе поднимается мерзкое чувство, сильно смахивающее на исступлённую детскую обиду. «С ней же невозможно разговаривать», — напоминает себе Ян и блокирует экран. Что бы он сейчас ей ни написал, выйдет плохо. Лучше подождать. Минут пять? Час? День? Илья прилепляется к его плечу щекой. Ян выдыхает, отвлекаясь от мыслей о матери. — Чё там? — второй раз спрашивает Илья. — Ну, видимо, можно съездить. Ключи где-то у бабушки должны быть. Иногда он всё ещё говорит о ней так, словно она не умерла. Словно всего лишь уехала куда-то на время. И так ему привычно. Так понятно. Бабушка просто существует где-то ещё, как всегда. А думать о том, что её больше нет, — неприятно. Ян морщится. — Давай, — легко предлагает Илья. — Хочешь поехать со мной? Ян старается, чтобы это звучало нормально. Безусловное участие Ильи выбивает его из колеи. Он привык, что он сам, он один. Даже с Мишей, который по большей части не лезет. Дела Яна — только его дела. — Да, — кивает Илья с таким видом, словно это что-то само собой разумеющееся. — Это далеко вообще? — Час где-то от Дмитровской, — вспоминает Ян. — Ну, поехали. Илья шмыгает носом и отворачивается, залипает в телефон. Яну не по себе. Ему нравится эта совместность, но привыкать страшно.***
В электричке пахнет нагретым утюгом. Утро вторника, почти никого, и все лавки свободны. Вагон дрожит, будто стучит зубами. В окне медленно тянутся друг за другом исписанные граффити заборы, а за ними то голая мокрая растительность, то присыпанные подтаявшим снежком уступы промышленных бараков. Илья плюхается на лавку напротив, вывалив вперёд ноги. И, пока никто не видит, Ян переплетается с ним ногами, смотрит на улицу. С собой он тащит рюкзак — пустой, выглядящий жалкой сморщенной грудой ремешков и пластиковых креплений. Ян сворачивает его втрое и пихает себе под локоть. Говорить лень, поэтому всю дорогу они молчат, каждый погрузившись в себя. Станция рыжая и пустая, снег с платформы сошёл, оставив только кое-где гладкую корку льда. Справа лес, слева заборы нежилых, запертых на зиму дачных участков. Когда электричка, подвывая, скрывается, тишина становится пронзительно звонкой, даже птицы молчат. Ян вздыхает: он давно сюда не приезжал. Даже дольше, чем был изгнан из дома. Илья рядом чиркает зажигалкой — отчётливо и громко. Чиркает раз двадцать подряд. Потом шипит сигаретой, затягиваясь. Дым стелется в безветренном сыром воздухе медленно, будто под водой. — Будешь? — спрашивает Илья. Ян закуривает, и они спускаются по разъехавшимся от старости бетонным ступеням, переходят блестящие рельсы. Посёлок спит или только хорошо притворяется спящим, им не встречается ни одного человека, хотя на дороге в снежной грязи вдавлены подтаявшие следы шин, ботинок и звериных лап. Узкая одноколейная улочка поднимается на холм, и из-за заборов и крыш показывается шпиль церковной колокольни. Рядом — старое кладбище за кованой изгородью. Хлипкие оградки и кресты зарыло в сугробы по пояс. Дорога до дома наводит на Яна суеверную привычную тоску. Посёлок будто не изменился, и оттого кажется, что и сам Ян превратится здесь в того мальчика, которому не посчастливилось проводить на даче долгое унылое лето с сестрой. А когда особенно не везло, приходилось куковать под присмотром бабушки весенние и осенние каникулы тоже. Бабушка в то время была в силе и только и делала, что карала и поучала — всё подчинялось её несгибаемой диктатуре. Но, как видно, где-то она ошибалась — ничего путного из её воспитания не получилось. Где они с Дианой сейчас? Одна сумасшедшая, другой еле разгребается. Никакого благополучия. Что бы она сказала, глядя на них теперь? Что говорила Диане в последние месяцы жизни? Илья рядом спотыкается, и Ян соскакивает мысленно с неприятной темы. Вспоминает: это всё закончилось, это было давно. Даже теперешняя жизнь, несмотря на сложности, кажется лучшей, чем та, какую он жил в семье в детстве. Хотя бы потому, что теперь он распоряжается ею сам. И ничья воля, ничьё непонимание не висит над его желаниями обрубающим «нет». Ворота кажутся меньше, чем Яну запомнились. На калитке спрятанный под отрезанным бутылочным дном навесной замок. Ян с первого раза подбирает ключ. Замок раскрывается. Ян дёргает примёрзшую калитку на себя. Участок стоит нетронутый. Снег примял кусты вдоль ведущей к дому дорожки. Ян шагает за забор и с опаской оставляет на гладком снежном покрове первый след, проваливается почти по щиколотку. — Калитку прикрой, — просит он Илью. Тот скрипит заржавевшей щеколдой. Металлические щиты ворот вздрагивают. Ян оглядывается в беспокойстве. Кажется, что он нежеланный гость тут. Что вот-вот придут какие-нибудь люди и начнут его выдворять. Но вокруг тихо, соседские дома закрыты, спрятаны окна за ставнями, и горячий воздух нигде не дрожит над печной трубой. Утопая в снегу, Ян с Ильёй добредают до дома в конце участка — почти чёрного, деревянного, в два этажа. С козырька над крыльцом свисают сосульки. Илья хмыкает, заметив решётки на окнах, и Ян, взобравшись на крыльцо, рассказывает, как ещё во времена его детства дом дважды вскрывали зимой. — И что унесли? — Посудомоечное средство, — улыбается Ян. — Тогда больше просто нечего было. Я не знаю, правда, зачем даже оно им сдалось. Он перебирает ключи в связке и пробует то один, то другой. — Неплохо, — хмыкает Илья. — Что у тебя там? Не подходит? Ян хмурится, берётся снова за ключ, который первым показался ему подходящим. Он входит в замочную скважину как влитой, но не поворачивается. Ян зависает. — Знаешь, — говорит, — какое-то у меня нехорошее предчувствие. — Ну, я догадываюсь. Ты сколько тут не был-то? — Довольно давно, — кисло отзывается Ян. — Так, ладно, сейчас. Не может быть, чтобы так не пёрло. Он снова пробует все похожие ключи по порядку. Входят только два. Не проворачивается ни один. Ян чувствует спиной толкущегося рядом Илью и ощущает себя идиотом. Потому что не подумал, выходит, зря его сюда потащил. Ещё и мама… Конечно, ей и в голову не пришло, что лже-Диана поедет на дачу за вещами, вот и не стала рассказывать, что сменила замок. — Блядство, — выдыхает Ян. Дёргает ручку, но замок держит так хорошо, что дверь даже не шатается, будто приваренная. Будто это вообще не дверь, а муляж. Ян сходит с крыльца. Поднимает голову. — Ну, — говорит, — охуенно, что я могу сказать. Впрочем, мне бы стоило догадаться, вообще. У меня, знаешь, чувство такое иногда возникает, что всё, что так или иначе имеет отношение к Диане — проклято. Вот никогда ничего не происходит гладко, блядь. Илья косится в его сторону и ёжится в своей слишком тонкой для зимы куртке, прячет руки в карманах. — Извини, — выдыхает Ян. — Да чего ты. — Илья неловко поддевает его плечом и тоже втыкается взглядом в дом. Так они стоят какое-то время, пока Илья не говорит: — На крыльце нет решёток. И так оно есть. Ян знает, крыльцо отделено от дома ещё одной дверью. Это просто предбанник с выходом в туалет и крючками с дождевиками на стенке. — Ты думаешь… — Ян не договаривает. Что творится за окнами, не видно: они плотно закрыты шторами. — И что, вот так вот, что ли? — Ян даже сам не понимает, как относится к этой идее. Илья решительно шагает к крыльцу. — Стой, подожди! — Ян хватает его за край куртки. — Сдурел? — А что? — Илья оборачивается с абсолютно спокойной рожей. — Это же просто крыльцо. Ну, вставит она потом стекло. — Там ещё одна дверь. — Тем лучше, — воодушевляется Илья. — Значит, вторую дверь мы потом закроем. — И добавляет: — Если твой ключ подойдёт. — Вот именно, если подойдёт. Илья поворачивает назад, и они оказываются нос к носу. Яну не по себе. — Это лажа какая-то, — говорит он, оглядываясь кругом. Тихо, и соседские дома всё такие же пустые. — Ты хочешь уехать, не проверив? — спрашивает Илья, но потом сразу сдаёт назад, поднимая руки в примирительном жесте. — Нет, смотри, если ты хочешь… — Ни хуя я не хочу, разумеется, — отмахивается Ян, — просто это… — он бросает быстрый взгляд на дом, — как-то… — Ну, я понимаю, — кивает Илья. Некоторое время они шарятся по участку, ищут что-то твёрдое и тяжёлое. — Камень какой-нибудь бы. — Где я тебе камень найду, всё под снегом. — Ну, или что-то такое, я не знаю. Ян находит в беседке глубоко спрятанный под лавку кусок кафельной плитки. Снег туда не проник, оставив бетонные плиты голыми, покрытыми налётом высохшей грязи. — Хочешь, я? — спрашивает Илья, когда Ян возвращается. Ян молча отдаёт плитку. Говорит: — Весь участок в наших следах. — Да ладно. Это не имеет значения. — Слушай, только ты можешь аккуратно? — Понятия не имею, могу или нет. Я этого никогда не делал, — отзывается Илья, поднявшись на крыльцо. — Так может, — Ян бросается за ним, — может, я тогда? — Думаешь, у тебя лучше выйдет, да? — спрашивает Илья скептически, подняв плитку. В следующее мгновение он примеривается и прежде, чем Ян успевает что-то сообразить, тюкает ею в окно. С хрустом по стеклу расползается похожая на застывшую молнию трещина. Ян в ужасе замирает, осознав, что они сейчас делают. А Илья снова опускает угол плитки на стекло, в этот раз пробивая его насквозь. Несколько больших кусков со звоном валятся внутрь крыльца, остальные осыпаются как попало прямо им на ботинки. Стеклянная крошка блестит, как снег. Ян переступает ногами. Илья говорит, подняв глаза: — Главное — никакой жалости. Ян затравленно озирается. Может, кто-то слышал. Может, кому-то этот звук показался очень подозрительным. Приходит в голову мысль, что теперь у мамы будет повод не разговаривать с ним ближайшую вечность. Если она, конечно, узнает, кто именно расхреначил крыльцо. — Ян, — зовёт Илья. — Блядь, — вздыхает Ян. В одиночестве он бы никогда не решился на нечто подобное. Счистив остро торчащие из рамы осколки, Ян вскарабкивается на крыльцо, в полумрак за штору. Илья остаётся торчать снаружи. Стекло хрустит и трескается под ногами, кажется, что скрипит на зубах. Ян морщится и шагает к двери. Она всё та же — тяжёлая, металлическая, выкрашенная в красно-коричневый. Ян, волнуясь, выбирает единственный ключ, который может подойти, — покрытая бороздками половинка цилиндра. Проталкивает его в замочную скважину, замирая, проворачивает по часовой стрелке и слышит характерный щелчок. Затем ещё. Тянет дверь на себя. И она поддаётся, словно всё в порядке и ему в этом доме рады. В продырявленное крыльцо с улицы засовывает нос Илья. — Ну, что там? — Всё, — растерянно выдыхает Ян. Получилось до неожиданности просто. Он врубает электрические счетчики. Закрытый дом изнутри тёмный, словно пещера, и пахнет отсыревшими тряпками. Кажется, что в нём даже холодней, чем снаружи. Звуки шагов гасятся об мягкость половиков. — Мило, — говорит Илья, оглядываясь. Коридор заканчивается кухней, справа две прикрытые двери, слева лестница. Лампы в соломенных абажурах, сухие цветы в горшках на кухонном шкафчике у холодильника. Ян щёлкает выключателем. Слабо загорается свет. Ян, не зная, с чего начать, оглядывается. Куда мама могла запихать Дианины вещи, он не представляет. По шкафам? На застреху? В подвал? Ян решает начать со шкафов. Заглядывает в первую комнату. — Это дача Тамары Алексеевны, царствие ей небесное? — спрашивает Илья. — Да. Была. Теперь мамина. В первой комнате шкаф, диван, набитый стеклом сервант у стены под окном, трупы мух в паутине на подоконнике. Ян раскрывает скрипучие створки шкафа. Напарывается только на пахнущие нафталином халаты и стопки с постельным бельём. — Она верующая была? — слышит Ян за спиной. Илья разглядывает образки на полке над диваном. — Нет, — говорит Ян. — Не думаю. Не помню такого, по крайней мере. Во второй комнате тоже ничего, и он поднимается на второй этаж. Темно, затхло, холодно. Ян лезет на застреху. Отодвигает от стены кресло и открывает замаскированную под стенную панель деревянную дверцу — если не знаешь, то и не догадаешься, что она тут есть. В тесном, идущем вдоль всей стены закутке куча коробок без подписей. — Илья? — зовёт Ян, свесившись с лестницы. — Что? — Найди там какой-нибудь нож, скотч разрезать. Илья поднимается, и Ян вскрывает одну из коробок. Внутри мягкое и блестящее, пёстрое. Ян запускает в коробку руку. — Ни фига, — говорит Илья. — Это её? — Ага, — отзывается Ян удовлетворённо. Он нашёл. — Ты ж её не видел никогда в нормальном состоянии, наверное. — Она у вас, как это… — Илья щёлкает пальцами, пытаясь вспомнить слово. — Ну, знаешь, эти мужики, которые переодеваются в баб. С перьями и прочим. — Да иди ты. Илья скособоченно улыбается. А Ян отодвигает коробку и принимается за вторую. Через четверть часа он сидит на полу, а Илья рядом на отодвинутом кресле, вытянув ноги в узкий проход. Вокруг куча распотрошённых коробок. Ян вытащил из застрехи всё, и в каждой оказались Дианины вещи. На голове у Ильи комок чего-то лёгкого и поблёскивающего, сползает ему на глаза. — Блядь, — говорит Ян, — я не думал, что их столько. Кроме одежды здесь украшения, какие-то сумки, обувь. Как это увозить в одном небольшом рюкзаке — неясно. — Пиздец, — резюмирует Ян. — Я замёрз. — Илья роняет комок с блёстками себе на грудь. Ян поднимается на ноги и решает: — Давай чаю вскипятим. Тут должно что-то быть. И ещё обогреватель где-то есть, можно включить. Они находят на кухне и чай, и сахар. Ян отворачивает вентиль на газовой трубе, чиркает зажигалкой и поджигает конфорку. Вода перекрыта, поэтому они наполняют маленькую кастрюльку снегом. Пока он топится, Ян валандается туда-сюда по первому этажу. Обогреватель они находят в одной из комнат — пластиковый длинный лист с изображением бамбука. Втыкают его в розетку и вешают вместо дедушкиной картины с церковью. Илья прижимается к обогревателю спиной и руками, прикрывает глаза, греясь. Ян поглядывает на него, чувствуя смутное волнение. И думает вскользь, как же хорошо, что Илья с ним поехал. Как же хорошо вообще… — Давай решать и ехать, — говорит Илья, не открывая глаз. — Я не хочу сюда потом ещё возвращаться. — Ну, возьми что-нибудь. Не всё ли равно? Ян морщится. Разбирать Дианино барахло, делить на нужное и ненужное — задачка из серии отделения гороха от чечевицы. Ян уже многие годы как не в курсе её предпочтений. И раньше-то не интересовался. «Ладно, — думает, — будет жрать, что дают». И пока Илья пьёт чай, кое-как разгребается — в вопросах минимума необходимых вещей у Яна большой опыт. Темнеет быстро. Когда Ян заканчивает, на улице уже случается синий от снега вечер. За забором сквозь мокро блестящие ветки выглядывает фонарь. Ян с Ильёй возвращают вещи по местам, закрывают застреху, моют кружки снегом, перекрывают газ — делают вид, что их тут и не было. Словно воры, спускают из расквашенного окна набитый Янов рюкзак и ещё два плотных, тяжёлых мешка. Ян запирает дом. Закрывает участок, прячет замок под пластиковый колпак из бутылки. Остаются только следы на снегу. И Ян думает о них секунд десять, пока они с Ильёй хрустят ботинками по улице, уходя всё дальше, пока Илья не подталкивает его легонько в бок. — Что? — Что загрузился? — Илья кажется чем-то довольным. Ян фыркает и сразу переключается. Илья скособоченно улыбается. Им везёт, новенькая, уютно светящаяся электричка быстро забирает их со станции. Народу будто даже ещё меньше, чем утром, и Ян приваливается к Илье плечом, быстро отогреваясь.***
Ночью он внезапно просыпается, сам не зная от чего. Прислушивается. Батарея дышит жаром в голову. Ян сползает ниже по матрасу, переворачивается на спину и приподнимается. Щель между полом и дверью слабо тлеет. «Не показалось», — думает Ян. Илья снова мыкается от бессонницы. Ян щёлкает кнопкой блокировки на мобильнике. Время почти четыре утра. Очень далеко до рассвета. Ян вздыхает, укладывается опять. Но уже через минуту не выдерживает и вылезает из спальника. Илья торчит на кухне. Горит только лампа вытяжки над плитой. Он сидит с ногами на табуретке, склонив голову над заваленным барахлом столом. Сидит неподвижно. Ян не сразу замечает, что Илья в наушниках. Тот вдруг приподнимает голову, увидев отражение Яна в окне, оборачивается. — Ты чего? — Илья стаскивает с головы наушники. Какая-то очень старая модель — металлическая дуга с оранжевыми поролоновыми амбушюрами. Ян присаживается рядом на табуретку. — Что ты делаешь? Илья, будто немного расслабившись от его спокойного тона, пожимает плечами, протягивает Яну наушники. Они подключены к пластиковой чёрной коробке с прозрачным окошком. Видно, как внутри кассета перематывает плёнку. Плеер тихо жужжит. Ян надевает наушники. Подбирает со стола раскрытую коробку из-под кассеты, читает название на бумажном вкладыше. — Боже, какое старьё, — не удерживается он. Илья усмехается. Песня Яну смутно знакома. — И что, ты вот просто сидишь и слушаешь, да? — уточняет он, стаскивая наушники. Илья пожимает плечами. — И не скучно? — Не-а. Честно говоря, я просто очень устал. И действительно, выглядит Илья так, словно вот-вот отрубится. Глаза у него почти не открываются. — Я тебе, наверное, мешаю, что шуметь нельзя ночью, — говорит Ян. — Что ты делал, пока меня тут не было? — Упарывался, — отзывается Илья с таким видом, что непонятно, шутит он или нет. Ян нервно хмыкает. Илья больше ничего не добавляет. — Пошли поваляешься со мной? — предлагает Ян, трогая его за плечо. Илья пластичный, покачивается от этого его движения. — Ну, пошли, — говорит, поднимаясь. И щёлкает кнопкой на плеере, останавливая вращающуюся кассету.