***
У Скороходовых угощают яблочной пастилой. Ян не очень понимает, зачем к ним приехал, но нельзя же отказываться постоянно, и он участвует в этом формально-дружеском мероприятии. Смотрит, как жена Скороходова кормит младшего ребёнка оранжевым пюре, лезущим у него изо рта. Потом очень внимательно слушает историю ремонта квартиры. Она, так же как и офис Скороходова, кажется голой, будто недавно её обокрали. Стены серые, белые и бруснично-красные. Одна целиком зашита фанерой. — А вот здесь, — говорит Скороходов, — видишь этот разлом? Это как будто сюда пришёлся удар. Поэтому эта стена красная, как бы от напряжения, а остальные серые. — О, — выдыхает Ян, — здорово. — Такая была концепция. Потому что вторую стену мы снесли вообще, а эту решили оставить. И как напоминание об этом — вот такой элемент. А этот стол был специально спроектирован. В плане он повторяет план нашего первого дома. Ты должен его узнать. Видишь? Скороходовская жена жалуется, что смогла заставить мужа купить всего один шкаф и что жить так невозможно. Скороходов нервно смеётся. Приходит старший ребёнок — диковатая девочка, которая при появлении Яна спряталась в спальне. Приходит с книжкой и просит маму почитать, тянет её вниз с высокого барного стула. Нормальных стульев в этой квартире нет. Ян устаёт так сидеть. Пока пьёт чай, чувствует себя, будто присел в парке на хлипкий заборчик. Проводит он у Скороходовых всего часа три, но за это время ужасно утомляется от непрекращающихся разговоров. Сквозь недосып это посещение кажется особенно бессмысленным, но Ян уговаривает себя, что так было нужно, что есть определённые обязанности, раз уж ты с кем-то работаешь, и надо их выполнять. Почему-то кажется, что и словоохотливый Скороходов думает точно так же. Когда у лифта они прощаются, Яну мерещится на его лице отголосок собственного облегчения от того, что эта встреча закончилась. Ян закуривает, выйдя на улицу. Несколько минут стоит, переваривая наступившую тишину. Разглядывает вмёрзшую в снег детскую площадку напротив. Когда идёт к метро, о Скороходове уже не думает. Забывает. В вагоне он пристраивается поспать. Потом пытается сделать то же самое в троллейбусе, но его быстро сдёргивает с места агрессивная бабка. Ян молча уходит в хвост троллейбуса: связываться себе дороже. Когда добредает до дома, хочется только чего-нибудь съесть и немедленно отрубиться, яблочная пастила рассасывается в организме как будто бесследно. Когда он подходит к подъезду, начинает звонить телефон. Номер незнакомый. Ян нажимает «ответить», одновременно прикладывает магнитный ключ к двери, открывает рывком, домофон пищит, будто сигнал тревоги. На том конце женщина спрашивает про сервизы. Спрашивает так громко, что Ян непроизвольно вздрагивает и отнимает телефон от уха. — Нет, — отвечает он, — ещё не проданы. Голос женщины по тембру напоминает паровозный гудок. При этом говорит она так часто и много, что Ян едва умудряется вклиниться своими «да» или «нет». — Завтра вечером удобно. Да, после обеда, да, это не раньше трёх, хорошо. Я вам напишу точный адрес СМСкой, — говорит Ян. Одновременно замечает Илью, спускающегося по лестнице к почтовым ящикам. Он останавливается на ступенях, Ян тоже. Несколько секунд они просто смотрят друг на друга. — Милый, — вскрикивает женщина, — я не читаю СМСки. Давай я лучше карандашиком, по старинке? Ян диктует ей адрес, женщина уточняет, используя имена вместо букв: Харитон, Евгений, Роман, Святослав, Олег, Наум, Святослав, Кузьма, Артём, Ярослав. Илья спускается и протягивает руку, когда Ян нажимает «отбой». Ладонь у него шершавая и горячая. — Привет, — говорит он. Ян думает, что не видел его весь день и, наверное, соскучился. Потом сразу же отметает эту мысль как совершенно ненужную. — Увидимся, — говорит Илья, нерешительно качнувшись в сторону двери. Почему-то кажется, что ему немного неловко. Яну тоже. Он кивает, провожает Илью взглядом. Дверь за ним захлопывается с металлическим лязгом, громко и злобно. Ян выдыхает, поднимается на второй этаж. Остаётся неприятное ощущение недосказанности. И неловкость… Это беспокоит. Дверь в Дианину комнату заперта. Ян колеблется, сняв ботинки и куртку. Думает, зайти, не зайти. Телевизор смеётся, хлопает в ладоши, играет звучащую победно музыку. Ян сворачивает в ванную, моет руки. Потом идёт готовить еду. Утренняя каша пропала, осталась пустая кастрюля, замоченная в раковине. Ян даже не обращает на это внимания. Очень быстро привыкает к тому, как бытовуха распределена между ним и сестрой — никак. Будто он живёт в квартире не со взрослой девицей, а с шестилетним ребёнком. Он ставит гречку и, пока та подпрыгивает в воде, пока булькает, моет посуду. Потом режет салат из помидоров и китайской капусты. Заваривает крепкий сладкий чай. Съедает это всё в каком-то отупелом оцепенении. Внутри пусто и тихо, как в картонной коробке. Ян уходит в комнату и ложится спать.***
Весь следующий день Диана не появляется, Ян начинает беспокоиться. Он делает завтрак, к которому никто не притрагивается. Потом проходит время обеда. День снаружи начинает потихоньку тухнуть. Телевизор молчит, и Ян понимает, что всё это время его равномерный фон успокаивал, как будто говорил, что пока всё в порядке. Теперь тишина навевает мысли о мертвецах. Ян не выдерживает и приходит под дверь сестры. — У тебя всё нормально? — спрашивает он, постучав и осторожно заглянув внутрь. Диана лежит на кровати, накрытая одеялом в блёклый зелёный цветочек. Голова утопает в подушке. Она не спит, глаза распахнуты, а руки лежат на груди поверх одеяла, что-то неторопливо перебирают — Ян не видит, что именно, вещь очень маленькая. — Диан, — зовёт он. — Что? — спрашивает она сипло, всё так же на него не смотря. — Ты заболела? Плохо себя чувствуешь? — Я не знаю. Отстань. Она переворачивается на бок, прячет за волосами лицо. Ян в растерянности продолжает стоять в дверном проёме, ухватившись за ручку. Нужно ли что-то делать или это очередные демонстративные выкидоны? — Там есть каша, — пробует он ещё. Диана молчит, не шевелится. Ян ждёт ещё несколько мгновений, потом тихонько закрывает дверь. «Мда-а», — думает. На душе неспокойно.***
Вечером за сервизами приходит женщина с тележкой на колёсиках — та самая, звонившая накануне, — рыжая тётка с лошадиным лицом. Когда она снимает в прихожей пальто и чудовищный головной убор, напоминающий вязаную Пизанскую башню, оказывается, что её брюки и тёмный свитер покрыты налипшей шерстью. Ян долго уговаривает тётку не разуваться, потому что не сможет предложить тапочки. Все бабушкины штиблеты сношены до дыр в стельках, предлагать такое — позорище. Тётка улыбается, снова, как раньше по телефону, обращается к Яну «мой милый». Яна коробит, но он старается не подавать виду. Вместе они проходят в гостиную. Тётка сразу цепляется взглядом за сервизы, не замечая жутковатую обстановку вокруг. — А какой это завод, ты знаешь? — спрашивает она, присаживаясь у дивана на корточки. — Понятия не имею, честно говоря, — признаётся Ян. Тётка переворачивает одну из чашек, потом берётся за сахарницу. Ян присоединяется. Вместе они пытаются найти признаки завода. На дне чашки только несколько расплывшихся цифр и непонятно что обозначающая бздюшка. — А это важно? — спрашивает Ян. — Ну, как же?.. — Тётка ничего не объясняет, достаёт из сумки очки и цепляет на переносицу, жалуется: — Темно тут у вас. Осмотрев один набор, принимается за второй. Потом спрашивает про коробки. Нет, Ян качает головой, оригинальных, конечно же, не осталось. Тётка хмурится и, когда уже кажется, что уйдёт ни с чем, соглашается купить оба сервиза. — А как вы сразу два унесёте? Тяжело же. — Так тележка на что, милый мой? Сервизы заворачивают в старую пожелтевшую газету. Ян находит подходящие по размеру пустые коробки и заклеивает их скотчем. Кое-как удаётся их запихнуть в оказавшуюся маловатой тележку. — Давайте скотчем примотаем сверху к ручке, чтобы не болталось, — предлагает Ян. — И что, я пойду как чучело по городу? Ян косится на тёткину шляпу и больше ничего не предлагает. Он провожает её до лифта. А когда кабина захлопывается, увозя тётку на первый этаж, идёт на лестницу покурить. Илья не попадается ему целый день. И сейчас его тоже нет. Ян смотрит в чёрный ночной квадратик окошка. Ничего там не видно, ничего не происходит. И можно представить, что снаружи дома всё точно такое же — пустое, несуществующее. Ян докуривает. Вторую не начинает, чувствует, что незачем. Вторую он курит, только когда здесь толчётся Илья. Ян возвращается в квартиру, бросая короткий взгляд на соседскую дверь. Можно было бы позвонить, спросить, что да как, но, немного поколебавшись, он всё-таки не решается. В квартире тихо, и от этого уныло и мерзко. Работать больше невмоготу. Лимит любви к чертежам подходит к концу. Ещё несколько дней, и Ян будет их ненавидеть. В кармане лежат три сложенные вдвое бумажки, и Яну приходит идея опять заглянуть к сестре. — Диан, — зовёт он, просовывая голову в щель между дверью и косяком. В комнате полумрак. Светится лишь пыльный абажур у кровати. Диану совсем не видно из-под одеяла. Только волосы разметались по краю подушки. — Диан, я продал сервизы. Хочешь со мной в магазин сходить? — спрашивает Ян. Почему-то знает, что она не спит. — В какой? — слабо подаёт она голос из-под одеяла. — Ну, в хозяйственный, в продуктовый можно потом. Я хотел шторку для душа купить. Хочешь, выберешь, какая тебе понравится? В слабом освещении коллажи на стенах кажутся облезающей, покрывшейся плесенью штукатуркой, кусками не полностью сгоревших обоев. Ян разглядывает их. Рядом с лампой отчётливее видно несколько. Женщина с налепленными сверху головы глазами разных цветов и размеров. Вместо ног — кусок рыбьего хвоста, наверное, со страницы про кулинарные рецепты. Синие полосы сбоку, рядом знак «стоп». Чёрно-белая толпа каких-то детишек. Что она имела всем этим в виду? Диана медленно шевелится. Тяжело садится на постели, откинув на ноги одеяло. — Пошли? — зовёт Ян. — Я пока чай сделаю нам. — Хорошо, — соглашается Диана. На улице холодно и ветрено. Ян накидывает капюшон поверх шапки, но его всё время сдувает. Диана натягивает слишком большой для неё старый пуховик, надевает на голову шапку, в которой практически тонет. На ногах бабушкины ботинки с синтепоновой набивкой. Яну хочется спросить, где вся её одежда, которой было так много ещё пять лет назад. Но Диана и так выглядит полудохлой — тревожить её не хочется. Она еле переставляет ноги, хмуро глядя по сторонам, поэтому идут они медленно. Переходят полупустую дорогу, встречая парочку скачущих и ржущих подростков. Сворачивают в заросшие деревьями дворы пятиэтажек, чтобы срезать. На снегу мужчина выгуливает небольшую собаку в комбинезоне. На детской площадке надрывно скрипят качели. Мамаша распекает ревущего малыша. Рядом дети постарше скатываются с короткой металлической горки в отполированную ногами ледяную канавку. Светятся оранжевым и жёлтым окошки чужих квартир. Ян шагает по тротуару рядом с Дианой, заглядывает на кухни и в гостиные. У кого-то мелькает всполохами огонь телевизора. У кого-то ужинают. Где-то светится ярко-малиновым лампа над выставленными на подоконник цветами. Диана спотыкается, Ян рефлекторно хватает её за локоть, хотя она вовсе не падает. Ослепляет сиянием фар проезжающая вдоль двора машина. Диана прицепляется к Яновой руке, виснет на ней, когда он прячет ладонь в карман, потом вовсе тоже засовывает туда руку. Ладошка у Дианы холодная-холодная. Ян сжимает её в своей, прячет в кулак. В магазине по сравнению с улицей слишком ярко. Длинное подвальное помещение с закоулками похоже на лабиринт. Гудят под потолком полосы люминесцентных ламп. Ворсистый коврик при входе хлюпает под ногами от растаявшего снега. Ян с Дианой проходят мимо полок, уставленных средствами для мытья посуды, стиральными порошками, мимо стендов со швабрами и пустыми разноцветными вёдрами. Пока Диана как-то по-особенному неуклюже перебирает пальцами упакованные в прозрачный пластик шторки, висящие на держателе, Ян думает, зачем вообще всё это делает. Сестра разглядывает крупные цветы на напечатанной на картонке миниатюре, рыбок и дельфинчиков, Эйфелеву башню. Отодвигает и смотрит на следующий рисунок. Ян наблюдает из-за её плеча. Что она выберет, ему глубоко безразлично. Чем ближе к кому-то находишься, тем сложнее быть равнодушным. Как просто было после телефонного разговора с ней снова вернуться к своей жизни, к своим делам. Как просто было вообще про неё не вспоминать, когда она не звонила. Ян морщится от этих мыслей. Чувствовать себя ответственным за то, в каком Диана сейчас состоянии, — отвратительно. И он знает, что тут ни при чём. Практически ни при чём. Но всё равно чувствует, будто должен был поступить по-другому. Скажем, ещё лет пять назад. Это бы что-нибудь изменило? Бабушка свихнулась бы в одиночку? Или они с Дианой свихнулись бы с бабушкой втроём? Если бы Ян тогда выбирал не себя, а семью. Маму — если точнее. Как будто усмирять и её, и остальных женщин в этой семье — его обязанность. Длинный узкий коридор магазина совершенно пустой. Кафельный пол такой чистый, будто по нему никогда не ходили. — Ты выбрала? — спрашивает Ян. — Как думаешь, эту или эту? — Диана снимает две упаковки. На одной ярко-красные маки, должно быть, просто огромные в натуральную величину. Вторая штора, из прозрачного рифлёного пластика, переливается мелкими ребристыми квадратиками. Всё это Яну вдруг напоминает детство — Дианину любовь к безвкусным украшениям. — С блёстками не было, да? — спрашивает он. Диана смотрит на него укоризненно из-под сползающей на глаза шапки. — Ха-ха, — говорит, — очень смешно. — Бери любую. — Зачем я вообще тебя спрашивала? — Да вот я тоже не понимаю.***
Ночью Яна мучают тревожные мысли. Миша пишет, что комнату, которую он ему предлагал, сегодня сняли. Ян лежит в темноте, завернувшись в спальник. От телефона слепит глаза. «Жаль», — пишет он. И это действительно так. Миша не понимает этой его реакции. «Я должен тут кое-что доделать», — объясняется Ян. «Для этого обязательно там жить?» — спрашивает Миша. Ян не может честно ответить на этот вопрос даже себе. Ну, хорошо, если бы он не ступил и переехал, если бы приезжал сюда иногда, в перерывах между работой. Освободил бы обе комнаты, привёл бы их в божеский вид. Как часто бы у него находилось время? Как часто в этом времени он бы пересекался с Ильёй? «Короче, тут есть один чувак», — пишет он Мише. И писать это почему-то так же неприятно, как говорить о сестре. Наверное, оттого, что он чувствует себя идиотом. Илья — неподходящая кандидатура для околоромантических чувств. Илья, эта квартира, Диана — всё это совсем не то, что Яну сейчас нужно. Проблемы надо, по возможности, уменьшать, а не множить. «понятно», — пишет Миша. «ПОНЯТНО. тебе так не хватает от него внимания, что ты морочишь голову МНЕ с этим сраным переездом?» «Мне правда надо переезжать», — отправляет Ян. И думает: «Бред какой-то».***
С Ильёй они встречаются вечером следующего дня. Ян выходит из квартиры покурить и натыкается на соседку из квартиры напротив. Седая, очень древняя на вид старуха смотрит на него, словно на привидение. Большая сморщенная лапа сжимает пляшущий в воздухе костыль. Рядом со старухой темноволосая женщина в мокром от снега пальто. Лицо утомлённо-скучающее. — Здравствуйте, — автоматически здоровается Ян. Женщина кивает, бросив на него безразличный взгляд. Старуха открывает рот, пыжится, кажется, собирается что-то сказать. — Да не утруждайтесь, — советует её провожатая. Старуха оборачивается к ней, снова открывает рот, прерывая движение вперёд. Костыль дрожит и виляет. Провожатая вздыхает. Они явно идут от лифта к приоткрытой двери под номером шесть уже очень давно. Ян почему-то тормозит, не обходит этих двоих. В этот момент ещё одна соседская дверь отворяется. Илья выскальзывает в образовавшуюся щель, захлопывает её и шагает к Яну. Развязанные шнурки клацают об пол. — Добрый вечер, — здоровается он со старухой и провожатой вскользь, не ожидая никакой ответной реакции, сразу проходит мимо. Старуха снова останавливается, оборачивается к Илье. Провожатая устало вздыхает. — Ты курить? — спрашивает негромко Илья без приветствия. Ян кивает. Они выходят, прикрыв железную дверь. На лестничной клетке тускло. Мигает несколькими этажами выше нервная лампа. В маленьком окошке сквозь черноту вечера сыплется крупными хлопьями снег. Ян разглядывает Илью. Как он суёт в рот сигарету, как чиркает зажигалкой раз десять, прежде чем высекает огонь. Илья непривычно собранный, даже какой-то нервный. Ян соскучился. Вспоминает, что вообще-то шёл тоже курить, вытаскивает из кармана почти пустую пачку. Илья несколько раз быстро затягивается, выдыхая серую муть дыма в пространство между ними. Потом говорит: — Я, короче, работал. Как будто Ян его спрашивал или они о чём-то уславливались. Яну хочется сказать, что он так и думал. Но ведь это будет признанием, что он правда думал об этом, что он Илью ждал. «Наверное, такое нормально в контексте дружбы, да?» — спрашивает Ян сам себя. Он не знает. Когда он с кем-то реально дружит, у него никогда не возникает в голове подобных вопросов. — Кем? — спрашивает, затянувшись. — Да… — Илья машет рукой, мол, не суть важно, но всё равно поясняет: — Собирали звук для одного мероприятия. Знаешь, все эти там штуки, провода, чтобы всё работало… Он замолкает, глядя на Яна. — А ты? — Что? — Ты кем работаешь? — А, ну. Меня типа уволили недавно, — с унылым смешком отвечает Ян. И потом почему-то добавляет: — Посрался с начальницей крупно. Сейчас она в больнице. Илья кашляет, поперхнувшись дымом. — Это же не имеет отношения к твоему увольнению? — спрашивает, сморщившись. — Блин, нет… нет, конечно. Она болела. Сейчас должны делать операцию вроде. Или ещё нет, я не знаю. — А что у неё? — Щитовидка. Сейчас Яну кажется, что он мог бы реагировать в ссоре с Аллой спокойнее. Что должен был реагировать спокойнее. И тогда можно было бы ей написать или позвонить, спросить о самочувствии. Они оба были неправы — теперь-то Ян понимает. — Я сейчас перебиваюсь всякой фигнёй типа дизайна и чертежей, — рассказывает он Илье. — Но, конечно, фриланс — это жопа. — Я знаю, — кивает Илья и улыбается. Показываются два выпирающих вперёд клыка. Яну хочется к Илье прикоснуться. Так внезапно, что аж ёкает что-то внутри. Илья вдруг тушуется, отворачивается в сторону, но скорее сбитый пришедшей в голову мыслью, Ян ведь ничего такого не сделал, ничем не выдал себя. — Слушай, — начинает Илья взволнованно. Ян бессознательно напрягается. — Знаешь, мне кажется, что… — Он не заканчивает, нервно рассмеявшись и помотав головой. — Блядь. Это какой-то пиздец. Потом смотрит на Яна, будто с чем-то сверяется. — Просто я не могу понять, кажется мне это или нет, но ты… мы же… Говорит он это с таким видом, с такой плохо скрываемой неловкостью, что Яну тоже начинает казаться. Лицо непроизвольно сковывает холодом. — Мы — что? — Ты же тут ненадолго, — к чему-то то ли утверждает, то ли спрашивает Илья. «Если б ты, блядь, знал. Меня тут уже не должно быть», — думает Ян. — Короче, можешь меня ударить после того, что я скажу. Но я сдохну, если не скажу. Так что извини, если я ошибся. Ян пытается это представить — хоть какие-то уместные по контексту слова, за которые ему захотелось бы Илье втащить. И не может. В голову лезет только одно. Илья мнётся и медлит, так что Ян спрашивает, внутренне обмирая: — Если не ошибся, то что? — Ты мне нравишься, — произносит Илья. И застывает. Отстранённый, готовый к любому повороту событий. Ян хорошо знает это состояние. Носит его в памяти, запечатлённое до мельчайших деталей. Это ожидание удара. Ян кивает, хмыкает. Потом кивает ещё раз. — Да, — говорит, — я так и подумал. В ногах ощущается неприятная слабость. Ян медленно выдыхает. Илья мотает головой: — Нет, ты не понял. Я имею в виду, не в том смысле… — Я догадываюсь, — перебивает Ян. — Иначе с чего вообще это говорить? Я просто думал… Блядь. — Ян вздыхает, трёт лицо. — Я думал, ты скажешь что-то другое. Я, конечно, думал, но… Илья приподнимает брови, до него всё ещё не доходит: — Извини? — Да какое извини… Я не понимаю просто. У тебя по-простому всё так. Ты никогда не получал, что ли, на этой почве? — А ты получал? Ян тормозит на секунду. Вид у Ильи недобрый, почти траурный. Ян фыркает и признаётся: — Я получал. И только тогда холод начинает его отпускать. Сначала неловко улыбается Илья, а за ним и сам Ян. Он неуверенно делает шаг ближе, кажется, ещё мог что-то не так понять. Но Илья перестаёт улыбаться, качнувшись от стены, прижимается губами к его губам, и Ян больше не сомневается. Целоваться с Ильёй оказывается классно. Теперь это можно, и Ян закрывает глаза и забирается руками внутрь его капюшона, трогает и узнаёт, как и хотелось. В голове проскальзывает мысль, как же хорошо, что всё вышло так просто. Илья прижимается вплотную, утыкается носом в щёку. На ощупь он странный. Ян сразу ловит это ощущение — отсутствие напора. Илья утекающий, прилипает обратно к стене, когда Ян переступает ногами ближе. Ян не встречает ни его сопротивления, ни сопротивления его тела. Это ново и непривычно. Он находит на ощупь ладонь Ильи, шершавую и горячую. Сжимает в своей, переваривая это ощущение — приятное и ещё слабо знакомое. Илья выдыхает и прижимается лбом к его лбу. — Что с руками? — спрашивает Ян тихо. Под пальцами шершавая корка. — Да, фигня, — отвечает Илья. — Сказали, нервное. Он открывает глаза и смотрит на Яна с этого слишком близкого расстояния. Ян не ожидал, что Илья окажется вот таким. Он вообще не думал, каким он может быть, когда дело доходит до подобной близости, но Илья всё равно его удивляет. Потом, когда они отцепляются друг от друга, курят ещё по две сигареты. Илья смотрит с хитрым прищуром, улыбается. Разговаривают о какой-то ерунде. Илья рассказывает про соседку — Светлану Марковну. — У неё какие-то сильно богатые родственники, но они редко к ней приезжают. Вот ходит социальный работник, ещё убираться приходит девочка одна. Светлана Марковна почти никогда не выходит. Ну, ты сам видел. Она такая, сколько я её помню. А это лет шесть где-то. — Ты живёшь тут шесть лет? — Да, около того. Приблизительно. Возможно, мы и раньше пересекались. Я не помню. Ян тоже не помнит. Он не навещал бабушку очень долго. Последние несколько лет даже по телефону не разговаривал. Настучала ли на него мама или бабушка обиделась по каким-то своим причинам? Такое часто случалось, и обязанностью Яна было первым идти мириться. Он не стал выяснять, что не так. Вся семья тогда казалась ему врагами. Он не знал, сообщила ли всем мама, почему его выгнала, и даже не хотел узнавать. Потом уже в первый раз позвонила Диана. Она ещё жила с мамой. Просила их помириться. Ян послал её матом и не брал трубку, когда она снова звонила ещё несколько месяцев. Это было плохое время. Что было до этого? Нет, Ян не помнит Илью, даже если они и встречались. Они расходятся, скованно прощаясь. Ян запирает дверь. Стоит и слушает, как клацает с той стороны замком Илья. Потом становится тихо. Дианина комната закрыта, там тоже ни звука. Шторка для душа не помогла, и Диана весь день, как и предыдущий, просидела в комнате. Ян снимает ботинки, идёт на кухню, наливает в чайник воду из-под вздрогнувшего от напора крана. Ставит на подставку и щёлкает рычажком. Садится за стол в странном оцепенении. Голова у него идёт кругом. Не верится.***
Миша ехидно скалится и хлопает его по плечу раз десять, пока Ян на него не огрызается. Суббота. Они встречаются недалеко от Мишиного дома, в спальном районе, застроенном облезлыми многоэтажками. Сворачивают с широкой улицы рядом с метро, мимо автобусных остановок и светофоров. Пинают ногами слипшиеся куски снега, отвалившиеся от прошедшего по тротуару грейдера. Миша без шапки, смотрит по сторонам. Сквозь мотыляющиеся на ветру волосы торчат красные от холода уши. Руки он засовывает в карманы кожаной куртки. Они прячутся в бар, втиснувшийся между двумя жилыми домами. По соседству светится синяя вывеска прачечной. В зале тепло и тихо. Миша, явно привычным движением, проскальзывает за стол у окна. Сквозь призрачные отражения зала виден пустой каркас остановки на улице. Рядом женщина в малиновом пуховике чинно катит навороченную коляску. Ян блямкает рюкзаком о стул, тоже садится. — Странная сегодня жизнь, да? — спрашивает Миша. Ян мгновенно узнаёт это его философски-пакостливое настроение. — Я не собираюсь нажираться с тобой, как тварь, вот честно, — предупреждает он. — Да разве об этом кто-то говорит? — искусственно изумляется Миша. — Ну да, конечно, — с сарказмом произносит Ян. По Мишиному лицу пробегает тень недовольства и раздражения. Не Яном, он это хорошо знает, скорее всем миром в целом. Миша молчит, раскачивается на стуле, держась за край стола пальцами. Подплывает официантка, молчаливая и безучастная. Кладёт перед ними пластиковые карточки меню. Ян думает, что да, это очень умно — чтобы пьяные гости не испоганили бумагу, хорошо закатать её в ламинат. — Ну что, расскажешь, как тебя всё заебало, или ещё походим вокруг да около? — спрашивает Миша. — Ещё походим, — говорит Ян, не отрываясь от меню. Выбирать там, на самом деле, особо нечего. Начинают с пива. А когда первый стакан заканчивается, Миша спрашивает: — Так что там твоя сестра? Ян мотает головой — ещё не готов, — говорит: — Позже. Тогда Миша принимается за рассказ про знакомого из другого города. Потом, будто нехотя, будто это совсем его не волнует, рассказывает, что ещё выкинул его долбанутый папаша. — Приебался на ровном месте. Я говорю: «Чё ты от меня хочешь опять?» Он: «Бу-бу, бу-бу», какую-то пургу начал гнать, про настоящего человека. Я ему говорю: «А ты типа что-то об этом знаешь вообще?» Он обиделся и съебал… Он, блядь, постоянно знаешь что ещё делает? Вот спрашиваешь его: «Ты будешь рыбу есть?» Он говорит «да». Я стараюсь, готовлю. Потом на следующий день, блядь, целая сковородка этой рыбы. Он не ест. Я говорю: «Вот и что теперь с этим делать?» Он говорит: «Я не знаю, я суп поел». Они выходят покурить. Мнутся в снегу рядом с крыльцом. Ветер дует холодный. Дневная хмарь постепенно тускнеет. Зажигаются, будто сигнальные огни, фонари. Когда возвращаются, Ян уже не так против накатить чего-то покрепче, кажется, что без этого уже и нельзя. Мишино присутствие быстро ставит его на привычные рельсы. С ним Ян в своё время выпил столько, сколько не пил ни с одним другим человеком. И это кажется нормальным, логичным. Те две бутылки пива, купленные им некоторое время назад, до сих пор стоят в холодильнике. Ян их не открывал. Не хотел терять концентрацию на одной территории с Дианой. — В общем, моя сестра, — начинает он, когда чувствует, что становится заторможенным и размякшим, а Мишино раздражение выплеснуто в достаточной степени. Руки ещё хорошо его слушаются, но уже становятся будто чужими. Он вытирает капли испарины с гладкого бока стакана. — Ну? — говорит Миша. Опьянение сбивает напускную весёлость, в которой он пребывал в начале встречи. Он становится угрюмым и серьёзным. — У неё, похоже, поехала крыша. — Знаешь, я как бы догадался, — хмыкает Миша. — Я имею в виду… Короче, бабушка же умерла полгода назад. Диана осталась одна. Раньше она звонила мне, жаловалась на бабушку, мол, она совсем с ума сошла, что она там ей наговорила, опять её довела. Но это в порядке вещей всё. У бабушки характер всегда был говно, ну, ты знаешь. Я не удивлялся. Потом… — Ян вздыхает. Медлит. Разговаривать об этом всё ещё сложно. Миша пристально смотрит. — На похоронах она выглядела как бомжиха. Я её даже не узнал сначала. Подумал, ладно, может, у неё так шок выражается. Но потом я приехал к ней домой. И это какая-то жесть. — Засрала квартиру до потолка? — Нет. В этом плане не страшно. Она даже посуду, видимо, мыла, пока я не приехал. Просто… — Ян качает головой. — Она никуда не выходит, ни с кем не общается. Работы у неё, само собой, нет. Телефон у неё кнопочный, бабушкин. Ходит всё время в одном и том же халате и ночнушке. Всё, что она делает целыми днями, это валяется в постели, смотрит какие-то стариковские телешоу и вырезает стрёмные коллажи из газет. Но это ещё не самое ужасное. Самый пиздец — это её перепады настроения. Она реально стала неадекватная. Она ненормальная. Я повесил замок на комнату, потому что… — Ян не может договорить. Когда он всё это произносит вслух, пробирает ещё сильнее. — А у меня с работой сейчас вообще непонятно что. Я не вывезу нас двоих по отдельности тупо. Там две комнаты целых стоят пустые. Но не могу же я их сдать, когда в квартире живёт эта чокнутая? Миша громко хлюпает из стакана. Потом со стуком опускает его на стол. Смотрит поплывшим взглядом. — Я никому не рассказывал, — говорит Ян. — Я даже матери не звонил. Боюсь, что она промолчит просто, и всё. Она не приехала разбирать бабушкины вещи за эти полгода. Я вообще не знаю, о чём она думает. — Я говорил, переезжай ко мне. Ян невесело улыбается. Миша, немного помедлив, спрашивает: — А если ты сдашь всю квартиру? Если у вас трёшка, снимешь с Дианой двушку, ещё что-то будет оставаться. — Не вариант, Миш. Я не хочу и не могу с ней жить. Это пиздец. И опять ныкаться… Нет, благодарю. Миша впадает в задумчивость. Ян тоже. Легче от того, что всё это произнёс, не становится. Становится паршиво — собранное воедино, это дерьмо нравится ему ещё меньше. — У Риты, — говорит Миша и, когда произносит это имя, становится совсем кислым, — есть какая-то знакомая, которая лечилась у психиатра, не вставая на учёт в психдиспансере. Но это за деньги, само собой. — Деньги — не самое сложное. — Но мы поругались недавно. Она хотела приехать, даже билет купила. Но я послал её. На фиг надо. Она надулась, по ходу, сильно. — А ты что? — осторожно спрашивает Ян. — Я ничего. Не надо ей приезжать, короче. Какое-то время они опять молчат. Потом Миша добавляет, выплыв из неприятных раздумий: — Напиши ей сам, если хочешь. Эта её знакомая отсюда. Ян решает, что так и сделает. Миша после новой паузы предлагает выпить ещё. Когда стадия опьянения доходит до вполне ощутимого головокружения, он спрашивает про того чувака. Ян знал, что он спросит. И ждал этого, как чего-то неотвратимого. Нервничал. — Он наш сосед, — говорит. Вспоминает кумар на лестнице, бабушкины таблетки, самого Илью, заторможенно затирающего историю про ворону, Илью, улыбающегося скособоченно и смущённо… Говорить, не говорить? Ян знает, что не стоит. Миша, сам как бывший торчок, ужасно их ненавидит. — И? — спрашивает Миша. — Это всё? Это вся информация? — Блядь, да я не знаю. — Ян подпирает рукой лоб, смотрит на ребристую деревянную поверхность стола. Взгляд не фокусируется чётко. — Очень интересно. Ты как обычно, короче. Сказал «а», а я дальше думай, гадай. Ненавижу, когда ты так делаешь. — Он, по ходу, упарывается, — само собой вырывается из Яна. На Мишу он не смотрит. Не хочется. — А-а, — протягивает тот. — Ну, давай, давай. Вперёд. — Блядь. Ян подбирается на стуле, перестаёт растекаться по столу. — Где ты находишь этих юродивых? Никого нормального правда нету? — Я не знаю, — говорит он. — Вот честно. Будь моя воля, всё вообще было бы по-другому. Родился бы в другой семье, в другой стране… — Бесполезно. Юродивые — твой типаж, — говорит Миша. Из бара выбираются уже в ночи. Прохожих почти не видно даже рядом с метро. Миша добредает до покрытых серой слякотью ступеней перехода. Курит вместе с Яном у огораживающего газон заборчика. Мимо проносится совершенно пустой дребезжащий троллейбус. За ним по сигналу светофора тянутся, медленно разгоняясь, изгвазданные легковушки. Ян затягивается, выпускает изо рта струю мутного дыма. Затягивается снова. Руки без перчаток быстро замерзают. Мише на волосы падает неторопливый редкий снег. Ян протягивает руку. Жмёт Мишину ладонь, крепкую и холодную. «Совсем не такая, как у Ильи», — думает он. Прощаются. Ян спускается в дыхнувшее навстречу тёплым воздухом метро. Ехать недалеко, всего несколько остановок, потом пересадка на троллейбус. Ян устраивается в самом хвосте троллейбуса. Впереди только женщина с сумками, двое парней смотрят что-то в телефоне, воткнув в уши по одному наушнику. Ян вытягивает ноги вперёд. До похмелья ещё далеко, а сейчас становится хорошо. В окне смазываются, плывут цветные огни вывесок, фонарей, чужих окон и встречных фар. Троллейбус качает, будто корабль, и Яна постепенно окутывает неотвратимая дрёма. Он не успевает уловить переход, когда неторопливые мысли становятся всё более дикими, превращаясь в сон.***
Ян проезжает свою остановку. Проезжает и следующую. В троллейбус вваливается пьяная компания из двух девиц и громко гогочущего парня, это Яна и будит. Он вздрагивает, судорожно всматривается в тёмное окно, отражающее больше его самого и внутренности троллейбуса, чем что-то снаружи. Дома, проступающие сквозь отражение в стекле, незнакомые. Ян поднимается с сиденья, вцепляется в поручень, повисает у самых дверей. Троллейбус дёргается вперёд, одна из девиц почти падает и громко хохочет. Ян наблюдает за компанией краем глаза, боится и сейчас пропустить остановку. Девицы вдруг слишком уж сильно прилепляются друг к дружке. Ян видит, будто в замедленной съёмке, как одна поворачивает голову навстречу другой и они целуются. «Блядь», — думает Ян. Двери с шипением расходятся, складываясь гармошкой. Ян выпрыгивает в холодную тьму. Домой он приходит замёрзший, злой и всё ещё пьяный. Хочется только в горячий душ и лечь спать. Но на пороге его встречает Диана. «Выперлась», — думает Ян. Сейчас он этому совершенно не рад. — Где ты был? — спрашивает она. Фраза знакомая. Как из дурацкого анекдота про жену и мужа. — Не понял, — говорит Ян. — А тебе есть какая-то разница? — Ты что, бухой? — Диана подаётся вперёд к нему, почти прижимается, втягивая носом воздух. Яну кажется это забавным. — Серьёзно? — спрашивает он. — Ты вот это всё сейчас серьёзно? — Ты что, гулял с какой-то бабой? Ян даже теряет дар речи в первую секунду. — Что-о? Диана смотрит на него очень внимательно. Она ужасно зла, и это внезапно кажется Яну таким смешным. Он не хочет, но просто не может не улыбаться. Это злит Диану ещё больше. — Тебе нравится издеваться надо мной, да? — накидывается она на него. — Ты сделал это специально, чтобы сделать мне больно? — Сделал что? — Потом ты приведёшь её сюда, и мне больше не останется места. И ты вышвырнешь меня вон. Ты этого хочешь, да?! Хочешь, чтобы я ушла, потому что мешаю тебе? — Да блядь. — Ян пытается собраться с мыслями, трёт замёрзшими руками лицо. Он в ботинках и куртке, стоит, как вошёл. — Кого я приведу? Что ты несёшь опять? — Ты дуру из меня не делай! — рявкает Диана, и Яну чудятся в её голосе бабушкины интонации. — Думаешь, я тупая, да? Думаешь, я ничего не понимаю?! — Блядь, да у тебя паранойя опять разыгралась. Иди проспись. — Я не позволю тебе никого водить в мою квартиру, ты понял?! Это моя квартира, она только моя, и ты не будешь здесь командовать… На этой фразе спокойствие Яна оставляет. — Ты видишь, чтобы я кого-то привёл?! — Он хватает Диану за руку и тянет в коридор. Диана упирается, царапает руки. — Ты кого-нибудь видишь тут, ебанутая?! — Отпусти меня! Диана пинает его коленом куда придётся. Халат ей мешает, сковывает движения. Ян пытается её скрутить, но она вцепляется зубами ему в руку, сжимает челюсти так, что у Яна искры из глаз летят от боли, будто она правда решила оторвать кусок мяса. Он со вскриком отпускает её, отшатываясь назад. Диана, словно одержимая, расхристанная, тяжело дышащая, застывает в дверном проёме с бешеным лицом. Ян помнит, что он пьян, что не должен бить её. Но именно это ему хочется сделать больше всего. Просто дать по голове. Или взять двумя руками за череп. Это так легко. Просто резко повернуть в сторону до характерного хруста. Он делает ещё шаг назад. Диана трясущейся рукой тянется к дверной ручке. Ян не двигается, просто смотрит. Позволяет ей закрыть дверь их общей квартиры. Потом слышит, как щёлкает замок. Ключ лежит у Яна в кармане. Он может отпереть дверь, но смысла в этом нет никакого. И он остаётся стоять в коридоре. Куда теперь идти, что нужно сделать? Ян не знает. Рука в месте укуса ноет, пульсирует болью. Царапины от ногтей жжёт. Ян разворачивается и уходит на лестницу. Там скидывает рюкзак, ставит на ступеньку и садится рядом. Достаёт из кармана пачку сигарет. Щёлкает зажигалкой. Простые понятные действия. Ну, по крайней мере, он может сейчас покурить. Злость выветривается так же быстро, как вспыхнула. Не остаётся ничего. Только усталость и пьяное головокружение. Ян решает, что вполне может поспать так часок — прислонившись плечом к стене. Или два. Он подождёт. Потом как можно тише зайдёт в квартиру и запрётся в комнате. У лифта раздаются шаги. Дверь на лестницу приоткрывается, внутрь просовывается голова Ильи в капюшоне. Он оглядывается, находит Яна в пролёте, ведущем на третий этаж, и заходит целиком. — Вы так орали. Всё нормально? — спрашивает он. Ян не знает, рад ли его сейчас видеть. Настроение совсем не располагает к беседам. — Нет, — говорит он. Илья скользит по нему быстрым взглядом, стопорится на сжимающей сигарету руке. — Что это? — спрашивает, кивая подбородком на руку Яна. — Она укусила меня, — выдыхает Ян, не видя смысла скрывать. Затягивается, снова выдыхает. — Охренеть, — говорит Илья. Он тоже закуривает. Остаётся стоять внизу под окном. Больше почему-то не лезет. Яну от этого становится легче. Меньше всего хочется обсуждать то, что сейчас случилось. Когда сигарета у Ильи заканчивается, он сминает бычок о консервную банку и кивает Яну на дверь, говорит так, будто это уже было между ними задумано: — Пошли ко мне. Ян поднимается со ступеней, подхватывает рюкзак. И действительно, с чего бы и нет? Уже в квартире, в тёмной прихожей, пахнущей незнакомо, Илья интересуется, заперев дверь: — А чего ты сразу ко мне не пошёл? Ян пожимает плечами. Непонятно, видит ли это Илья, но больше не спрашивает. Ян не может признаться, что просто не знает, в каких они отношениях, что не понимает, как теперь себя с ним вести. И раньше-то было слабо понятно. Илья проходит вглубь квартиры, щёлкает выключателем. Над головой у Яна вспыхивает маленький жёлтый стакан абажура. Освещает кучу одежды на крючках, этажерку, заваленную ботинками и тапочками. Одежды так много, что коридор кажется совсем узким. — Повесь там куда хочешь, — говорит Илья. Ян разгребает место у стены для ботинок. Вешает куртку за капюшон поверх остального барахла. Шмыгает носом и чувствует вдруг невероятную усталость. — Мы пили с другом, — объясняется он, — потом здесь эта дура, как обычно… в общем. Илья слушает внимательно. Потом неожиданно говорит: — У меня коньяк есть. — Плохая мысль, — качает головой Ян. — Это тебе так кажется, — не соглашается Илья и уходит по коридору куда-то. Яну остаётся только пойти за ним. Прямо по коридору кухня. Такая же маленькая и тесная, как коридор. На холодильнике куча цветочных горшков. Растения так разрослись, что кажется, вот-вот выпадут. Кактусы и какие-то вьющиеся лианы. Холодильник покрыт пёстрыми наклейками, что-то содрано, что-то очень старое — рисунок стёрся до белизны, — одно поверх другого. Стол у Ильи тоже завален. Банками, пакетиками, скрутившимся вокруг хлебных горбушек, упаковками из-под специй и прочим разномастным барахлом. Всё это плавно перебирается на подоконник, где тоже цветы, подвязанные нитками к карнизу. Штора завязана узлом и закинута на полку. Всё это Ян замечает вскользь. Глаз мечется, не зная, где остановиться в этом хаосе. Илья выдвигает Яну табуретку из-под стола, сам лезет на полку, прячется за распахнутой дверцей, чем-то гремит внутри. Ян садится. Холодильник оказывается у него за спиной. Шею щекочет щупальце растения. Илья достаёт бутылку, ставит, не глядя на стол, попадая точно в пустое пространство между двумя кружками с засохшими чайными пакетиками. Находит два чистых стакана и спрашивает: — Хочешь кекс? — Кекс с коньяком? — уточняет Ян. — А что? Нормально. Кекс оказывается погребён на столе. Илья запускает руку в беспорядок и достаёт его, будто игрушку из автомата. Разливает коньяк по слишком большим для этого дела стаканам. Выпивает, ничего не сказав. Наливает ещё. Ян просто за ним наблюдает. Вспоминает, о чём говорил про Илью с Мишей. Илья режет кекс. Ставит его на стол так — на разделочной доске. Доска красная, в форме свиньи, замечает Ян. Илья прослеживает его взгляд. Садится на вторую, вынутую из-под стола табуретку так близко, что почти прикасается к Яну плечом, и говорит: — Это мне девушка подарила. Мы с ней пожениться собирались в сентябре. Ян застывает, поражённый этой фразой. Потом слышит будто издалека: — Я пошутил, Ян. Илья толкает его в плечо, улыбается своей вампирской улыбкой. Ян выдыхает и тянется к нему рефлекторно, как-то автоматически. Улыбка Ильи вянет. Он кладёт руку Яну на плечо, подаётся навстречу, и они целуются. Яну становится нормально, почти хорошо. Потом Илья облизывает губы, пододвигается на табуретке ближе, так, что их ноги прижимаются друг к дружке. Ян накрывает ступню Ильи своей — не сильно, просто чтобы чувствовать. Берёт кусок кекса. Он оказывается даже не высохшим и крошится в пальцах. Потом Ян выпивает коньяк, обжигающий рот и горло. Илья наливает снова. — Я знаешь что сделал? — говорит он. Ян чувствует, что пьянеет сильнее. Вопрос Ильи крутится в голове очень долго. — Я подключил видик к телевизору. Можно смотреть кассеты теперь. Ян трёт лицо руками. — Да? — говорит. — И знаешь, какой мой любимый фильм? — продолжает Илья. Ян хочет сказать, что, по сути, вообще ничего о нём не знает, куда там фильм. — Я тебе покажу, — говорит Илья. — Но ты, наверное, и так его видел. Кекс они съедают целиком. Потом Илья цепляет пальцами с доски мягкие крошки, сминает их в щепотки и ест. К этому моменту он зачем-то пересказывает Яну сюжеты сразу нескольких фильмов и к концу будто бы устаёт. Ян слушает плохо. В ушах шумит. И гораздо больше, чем содержание рассказа, его занимает сам голос Ильи. Одна его нога закинута на колено Яну. Они сидят, тесно слепившись друг с другом. Руку Ян держит на его спине, машинально щупает сквозь плотную ткань толстовки выступ лопатки. Когда Илья говорит, спина его еле ощутимо вибрирует. Ощущение это Яна цепляет, отвлекает от всего остального. — Пошли покурим, — предлагает Илья. Кое-как они расцепляются, пробираются друг за дружкой сквозь тесный коридор к выходу. Ян скользит пальцами по шершавой поверхности обоев, ноги шагают ровно, но всё равно ощущаются не своими, движимыми некой посторонней волей. Обуваются, в коридоре стараются не шуметь. Уже на лестнице Ян вспоминает: — Я сигареты не взял. Илья достаёт одну из пачки, протягивает ему. Ян почти суёт её в рот, когда Илья делает шаг к нему вплотную. Ян реагирует медленно, тормозит. Илья улыбается. Показываются два выдающихся вперёд клыка. Яну хочется к ним прикоснуться, потрогать пальцем. Илья сокращает оставшееся расстояние между их лицами, целует, утыкаясь носом в щёку. Ян закрывает глаза, падает в темноту и прижимает Илью к себе. В этот раз они долго друг друга не отпускают. Ян в шаге от того, чтобы запустить руку Илье в штаны. Останавливает только невесть откуда вылезшая мысль «а можно ли?», хотя всё происходящее между ними вполне однозначно. Илья дышит ему в шею часто и жарко. Сигареты в руке у Яна уже нет. Он не замечает, когда и куда она исчезает. Наверху вдруг надсадно скрипит пружина — парой этажей выше или даже дальше, но оба вздрагивают, смотрят вверх. — Соседи, — шёпотом произносит Илья. Гулко разносится по лестнице чей-то кашель, шорохи. Яна это несколько отрезвляет. Вокруг появляется что-то кроме Ильи. — Я просрал сигарету, которую ты мне дал, — говорит Ян так же тихо. Ослабляет объятия, в которых сжимает Илью. Тот опять улыбается, прикрывает на мгновение глаза и медленно выдыхает носом. Ян любуется им в эту секунду. Его лицом, ставшим совершенно спокойным, покрасневшими щеками, встрёпанными волосами, торчащими из-под капюшона. «Охренеть», — думает он. — Чёрт, — произносит Илья с лёгкой досадой, отступает на шаг, Ян его отпускает. Илья снова достаёт пачку. До бесконечности пытается прикурить сигарету от вхолостую искрящей зажигалки, так что, когда получается, Ян прикуривает уже от него. Кто-то наверху не отсвечивает, но Яну всё равно кажется, что он не ушёл. Они с Ильёй прислоняются к стене под окошком. Смотрят на спускающиеся к первому этажу ступени. От дыма слегка щиплет глаза. Голова у Яна кружится. Илья рядом вдруг медленно оседает вниз. — Что-то мне хреновато, — говорит он, опустив голову. — Эй, ты чего? — Ян подхватывает его, не даёт совсем опуститься на пол и ставит обратно на ноги. Илья бледный, не такой, как пару минут назад. — Я… — говорит он, — короче… Но так и не заканчивает, морщится и закрывает глаза. — Пошли-ка домой, — решает Ян. Тушит обе сигареты, придерживая Илью. Отправляются обратно, клацая шнурками об пол в ночной тишине дома. Когда Ян закрывает дверь квартиры, Илья скидывает как попало ботинки и шагает в тёмный дверной проём слева. — Мне надо полежать, — доносится до Яна оттуда. Ян наугад запирает дверь. Крутит один из барашков замка. Потом тоже разувается и идёт за Ильёй. — Немного, — добавляет Илья. Ян почти забывает его предыдущую фразу. — Это нормально? — спрашивает. — Это от коньяка? В комнате темно. Только контрастным оранжевым пятном лежит на полу отсвет от фонаря с улицы. Ян едва различает очертания предметов: полки по стенам, ноги торчащей посреди комнаты табуретки, ноги Ильи, свисающие пятками вверх с края то ли кровати, то ли дивана. Илья не отвечает, и Яна прошибает холодным потом. «Блядь», — думает он. Даже соображать начинает лучше. — Где у тебя тут свет вообще? Он находит бумажный каркас торшера, призрачно белеющий в потёмках. Находит, только потому что очертания его очень знакомы. Сколько раз на него смотрел в магазине, собирался сам покупать и почти решился. Всё это было за несколько недель до скандала с Аллой. Ян нажимает на полу кнопку, торшер вспыхивает мягким белым сиянием. Ян оглядывается. Илья лежит ничком поверх узорчатого покрывала на разложенном диване. Рядом забитый книгами и всякой мелочью стеллаж, делящий комнату пополам. За ним — окно, непонятно что. Ян не приглядывается. Садится к Илье, трогает его за плечо. — Илья, — зовёт он. — Ты что принял? — Не сейчас, — отзывается Илья глухо в покрывало. — А когда, блядь, если не сейчас? — Нет. Не сейчас принял. Илья подгребает руки вверх, приподнимается, уперевшись в матрас локтями. — Бля-адь, — тянет он. Ян вообще не знает, что говорить. Поэтому не говорит ничего. Негодование внутри него борется с ужасом и беспомощностью. Он понятия не имеет, что надо делать. — Ничего страшного не случится, — говорит тем временем Илья. Потом добавляет скованно, будто произнести ему это трудно: — Извини. Ян это всё пропускает мимо ушей. — Что делать? — спрашивает он. — Ничего. — Илья приподнимает голову и смотрит на Яна. — Да нет, ничего, Ян. Нормально всё. Серьёзно, не нервничай. Яну хочется снова курить. — Короче… Делай что хочешь. Бери что хочешь. Диван один, так что… ну, ты понял. Мне надо поспать. Он подползает по покрывалу выше, чтобы ноги не висели в воздухе, выгребает откуда-то подушку и сминает под головой. — Извини, — второй раз произносит Илья. Дотрагивается шершавой ладонью до руки Яна, на которую он опирается. Ян весь деревенеет, тормозит и чувствует себя до отвращения недостаточно пьяным. — Ладно, — выдыхает он. — Ладно. Он идёт на кухню, где брошены на заваленном столе их стаканы, разделочная доска с подъеденными крошками. Делает несколько глотков прямо из бутылки. Морщится. Внутри всё жжёт, и кажется, что сейчас полезет обратно. Ян пережидает. Выключает на кухне свет. Выключает его в коридоре. Возвращается к Илье. Тот лежит неподвижно. «Мёртвый», — думает Ян, не чувствуя при этом вообще ничего. Торшер он не гасит, боится запутаться в незнакомой обстановке в темноте, если вдруг что. Что это за «вдруг», он и сам не знает, но это не важно. Ян ложится на диван рядом с Ильёй. Несколько минут в лихорадочном беспокойстве пялится на бумажную люстру под потолком. Закрывает и открывает глаза, потому что, кажется, забывает моргать. И в какой-то момент не открывает их снова, проваливается в сон.