***
Мысль созрела на краю сознания ещё утром, а к обеду оформилась в определённое намерение. Ян наглеет настолько, что звонит в соседскую квартиру. Обычная дверь, обшитая коричневым дерматином. Пластиковая бляшка с цифрой «семь» прибита гвоздями. Не открывают долго. Ян успевает подумать, что соседа нет дома, что он в магазине, на работе, в конце концов. Должен же он как-то существовать? Но потом внутри двери что-то щёлкает, и она приоткрывается. Из темноты появляется всклокоченная голова, острый нос и босые ноги. Илья щурится, за ним какая-то невероятная непроглядная темень. Ян ожидает красных глаз с полопавшимися капиллярами, всё как в карикатурных рисунках и анекдотах, но сосед просто выглядит заспанным. — О, — выдыхает он неопределённо, едва заметно покачиваясь. — Разбудил? Извини, — говорит Ян. — А, да. — Илья трёт ладонью веки, потом лоб, переходит на шуршащие волосы. Ян разглядывает его, хотя пауза в разговоре достаточно странная — один тупит, другой не мешает. — Хотел попросить тебя помочь кое с чем, — говорит Ян в конце концов, когда видит, что Илья снова начинает погружаться в дрёму. — Да? — Он вскидывает голову, смотрит на Яна в ответ. — Ковёр очень надо на помойку вынести. — А, ну, это можно. Сейчас? — Сегодня, — неопределённо произносит Ян. — Окей. Хорошо. Ладно. — Илья кивает и улыбается. — Ща, я оденусь, хорошо? Он отходит назад, и дверь за ним закрывается. Ян уходит со сложной смесью чувств: неловкость, смущение… «Пф, — думает, — какой бред». Илья появляется минут через двадцать. В капюшоне, одетый и зашнурованный. — Чё? — Он шмыгает носом. — Пошли, что ли? Вдвоём они вытаскивают ковёр к лифту, потом долго пытаются запихать в тесную кабину. Ковёр не лезет, не хочет сгибаться пополам. Илья давит на жёсткий рулон ботинком, будто ломает палку для костра. — Какая-то лажа. Так, может?.. — Он не договаривает. Они оба смотрят в сторону лестницы. Глупо, что не додумались сразу — идти вниз всего два коротких пролёта. По ступеням подъезда они скатываются на улицу под равномерное пиликанье домофона. Воздух холодный, щиплет голые руки и лица. Ян выдыхает пар, говорит: — Веди, я не знаю, где у вас тут помойка. — А я, что ли, знаю, по-твоему? — У магазина должна же быть? По логике, да? Они распугивают стаю голубей у торца дома, прутся на противоположную сторону улицы. Большой зелёный контейнер, какие возят на специальных грузовиках, находят через два дома от магазина. Скидывают туда тяжёлый рулон, окончательно заморозив руки, поэтому курят, уже вернувшись домой, на лестнице. — Спасибо, — благодарит Ян. Илья только кивает. Разговаривать о том, как чудовищно тут было накурено ночью, почему-то не тянет. И Ян отпускает эту тему внутри себя. «Плевать. Ведь вообще не моё дело», — думает он. Илья шипит сигаретой, смотрит из-под капюшона. «Так легко согласился, — размышляет Ян, глядя в ответ. — Но разве это вообще странно? Нормальная просьба. Соседи так делают, да ведь? Я ему барахла отдал задаром. Так что ничего такого…» Ощущения у него парадоксально двоякие. На пустом месте. И это немного, но раздражает. «Не надо выдумывать то, чего нет», — говорит он себе. А потом прощается, пожимает руку Илье. Ладонь у него шершавая и горячая. Ян сохраняет фантом касания до самой двери бабушкиной квартиры. И это не очень хороший для него знак.***
Весь оставшийся день он пытается заниматься работой. Диана мешает даже больше, чем когда они в ссоре. Постоянно дёргает, что-то спрашивает, начинает рассказывать, выводя Яна из сосредоточения. Он пытается ничего не напутать, держать в уме цифры и расчёты, и каждое её слово заставляет начинать неоконченную цепочку действий сначала. Диана в соседней комнате делит вещи на нужные и ненужные, но по факту только устраивает беспорядок. Когда вечером Ян выглядывает посмотреть, что же сдвинулось, весь пол в гостиной покрыт всякой ерундой и только ближе к коридору лежит маленькая кучка пакетиков, пластиковых хреновин и ещё какой-то чуши — отложенное Дианой на выброс. — Скажи, — кричит он, чтобы она слышала из другой комнаты, — а эти старые бигуди точно нужны? А эти резинки? Он достаёт кучу канцелярских резинок из маленького пакетика. Они рассыпаются в руках на части. Рядом поеденные молью клубки, целая связка спиц — их хочется выкинуть побыстрее: слишком острые, длинные, металлические — пугающие предметы, хуже ножей. В общем диалоге приличная девушка Инна отвечает Яну подробно по поводу сервизов, даёт пару советов. «Эй, народ, когда собираемся?» — пишет Серёжа Синельников. Его сообщение все игнорируют. Не до того, не сейчас. Ян отвечает на пару синельниковских сообщений в личке, обещает послушать скинутую им песню позже. Благодарит Инну. Потом загружает фотографии чашек и блюдец на сайт, ставит цену. В почте оказывается письмо с новыми указаниями от Скороходова. Ему Ян отвечает тоже, что понял и сделает всё как надо, отчитывается о том, что сегодня успел. Диана — бесшумно, словно кошка, — пробирается в его комнату, залезает на кровать и прижимается тёплым боком. Ян автоматически обнимает её за плечи, продолжая печатать Скороходову письмо одной рукой. Ноутбук балансирует на колене, вторую ногу Ян подвернул под себя. — Что делаешь? — спрашивает Диана, уткнувшись лбом ему в плечо. Тёплое дыхание щекочет торчащую из рукава футболки руку. — Работаю, — отзывается Ян. Ставит точку и перечитывает, нет ли ошибок. Кивает сам себе и нажимает «отправить». — Ты так много работаешь, — говорит Диана. — Целый день что-то делаешь. «Зато ты нет», — хочется ответить Яну. — Хочешь, я для тебя что-нибудь сделаю? — спрашивает Диана. Голос у неё нежный-нежный. Она кладёт руку Яну на живот. И это действие в сумме со странной интонацией заставляет волосы на затылке у Яна зашевелиться. — Да, — говорит он, захлопывает ноутбук и выскальзывает из её объятий, хотя хочется просто вскочить. — Помой посуду, будь другом. Диана смотрит на него печальными глазами несколько долгих мгновений, покачивая головой. Потом поднимается. Ян не шарахается в сторону и сохраняет невозмутимое выражение лица только усилием воли. — Хорошо, — говорит Диана, будто обещает совершить что-то поистине героическое, и выходит из комнаты. За ней по полу волочится облезлый пояс халата, выпроставшийся из шлиц. Ян переводит дух. Сердце колотится. «Показалось же? Показалось?» Он садится обратно и смотрит перед собой. Что угодно будет лучше. Пусть проклинает, пусть откажется замечать его существование, как мама, но только пусть он будет для неё братом. Не кем-то другим. Пусть сейчас ему просто кажется. Ян с силой трёт лицо. Забыть. Забыть это сейчас же. И не вспоминать никогда, что даже такая мысль у него возникала! Он встаёт и идёт разгребать вещи в гостиную.***
На следующий день Яну гадко. От подозрений про Диану, от самого себя. Его мучает вина. Утром, пока она спит, он собирает из бабушкиного барахла несколько мусорных мешков. В основном выкидывает упаковки из-под вафельных тортов, резинки, разваливающиеся на части от старости, полиэтиленовые пакеты, слипшиеся друг с дружкой, поеденные молью клубки и пустые коробки. Всё это засовывает в непрозрачные чёрные мусорные мешки. Выходит из квартиры и тащит к помойке. Утро выдаётся тихое и унылое. Ян делает чёрный сладкий чай и садится за работу. Хочет запереть дверь, но не разрешает себе это сделать. Вдруг Диана проснётся нормальной, а он с ней вот так — по-свински. Получается, быть в ссоре легче. И мысль эта Яну не нравится. Так же было и с мамой. Когда она его выгнала — удивительно полегчало. Ян закапывается в чертежи Скороходова. Находит две ошибки, сделанные вчера. Когда слышит возню за дверью, затыкает уши наушниками. Мрачное бормотание музыки успокаивает.***
Когда ближе к вечеру Ян выходит на лестницу покурить, оборачивается на соседскую дверь. Смотрит на блеск глазка, в который кто-нибудь, может, наблюдает за ним сейчас; или вовсе не наблюдает — как поймёшь. От мысли об этом его охватывает непонятное волнение, и Ян отворачивается, уходит к лифту по длинному коридору, заставленному соседским барахлом. Илья приходит немного позже, когда Ян успевает почти докурить первую сигарету. Он приваливается плечом к стене, смотрит из-под капюшона. Ян молча предлагает ему сигарету. Потом Илья начинает свой неторопливый рассказ. Вид у него заторможенный, как у резко разбуженного. Между словами повисают паузы, во время которых он смотрит вниз, будто там кто-то или что-то подсказывает ему, что дальше. Ян вполне отдаёт себе отчёт в том, что наблюдает за Ильёй слишком пристально. — У меня сегодня такая странная фигня приключилась. Я проснулся от стука. Такой… стеклянный стук, знаешь. — Он поднимает голову к Яну и кивает, потом продолжает. — Смотрю, на окне какая-то тень шевелится. Ну, маленькая. Илья показывает руками. Пепел сыпется с его сигареты на бетон ступеней. — Чёрная. Смотрю — ворона. Я сто лет их не видел тут, только голубей этих паршивых. В общем, я сполз на пол с кровати, решил её напугать, и по полу покрался к окну… Ну, я хотел резко выскочить… В общем. Я подкрался, как вскочу, как заору на неё! И знаешь что? — Ну? — Она не испугалась. Вообще. Она захлопала крыльями и тоже заорала на меня. Нормальные птицы так не делают. И вот я думаю… — Илья смотрит в пол. — Как будто смеялась надо мной. — Ворона? — Она стучала мне. Вот прям как специально, понимаешь? Такое чувство, что это вообще не ворона была, а какая-то непонятная херня. Они, наверное, уже вымерли все просто у нас. Вороны, тараканы… — М, не, ни хрена, — вспоминает Ян. — С тараканами всё нормально. Я как-то жил в одной квартире на втором этаже, прямо над магазином. Там их было столько… Илья серьёзно кивает и делает такое лицо, будто слышать это для него облегчение: — Порядок, значит. — А потом что? — Что? — Ну, с вороной, — поясняет Ян. — Улетела. Я посидел ещё, потупил, но так и не понял, что это вообще было. Ян тоже не понимает. Разглядывает Илью и не знает, что на это ещё можно ответить. Илья жуёт фильтр и пожимает плечами. Растерянно улыбается. Ян уходит. Закрывает дверь в квартиру и стоит в темноте прихожей несколько минут, прокручивая в голове разговор, лицо Ильи, которое теперь всплывает перед внутренним взором очень легко. Потом слышит, как Илья гремит в коридоре. Открывает дверь, клацая ручкой до упора вниз, захлопывает, скрипит замком. Ян думает, выходит ли Илья покурить, когда слышит, что Ян тоже выходит, или они встречаются так часто случайно? Даже если и нет — что с того? Он отмахивается от этих мыслей, замечает Диану, выглядывающую из-за угла. — Ты чего? — спрашивает она. Ян качает головой, мол, ничего. — Курил.***
Сообщение Миши вызывает у Яна скисшую радость — когда чувствуешь, что было бы неплохо, но уже, кажется, поздно. Миша присылает несколько фотографий. На них — крохотная комната с синим ковролином на полу. Окна выходят на балкон. На широком подоконнике неизвестное дерево с мелкими, словно конфетти, листьями. Мебели нет, только висит с карниза на нитке стеклянная сфера размером с куриное яйцо. Фотографии Миша комментирует драматической историей расставания хозяина квартиры с его девушкой. «С очередной из девушек», — добавляет он с ехидством. По цене хозяин хочет совсем немного. Коммуналка включена в стоимость. Ян листает фотографии ещё раз. Время всего девять с лишним утра. Он откладывает телефон, выбирается из спальника и идёт ставить чайник. В задумчивости чистит зубы, пока тот трещит. Понятно, что нужно сделать: написать Мише, позвонить этому парню и поехать смотреть комнату. Несколько дней назад Ян бы так и поступил. За окном равномерная серость, привычная, будто бы ничего другого и не бывает. Ян выглядывает на улицу, отодвигая занавеску. Голые деревья припорошило снежком. По грязному льду под окнами прогуливаются дёргающие головами голуби. «Семнадцатый этаж», — думает Ян с тоской про Мишину комнату. Переехал бы не задумываясь. Ян заваривает чай. Плюхает мокрым чайным пакетиком о дно мусорного ведра. Потом долго размешивает сахар, сидя за столом, уставившись в одну точку. «Надо переезжать», — думает он. И чувствует, что сделает всё неправильно. Он находит в своей комнате в письменном столе пачку исписанных с одной стороны листов — не нужные никому распечатки. Отрывает от одного половину и пишет подсохшим маркером: «Я собираюсь кое-что сжечь. Хочешь со мной?» Находит тощую катушку скотча, отлепляет кусок и приделывает к листу. Потом выходит в общественный коридор. Лепит бумажку на дерматиновую поверхность соседской двери и думает: «Вот это я охренел». Возвращается в квартиру он с ощущением, будто сделал невероятную глупость. Хочется сдать назад, выкинуть к чёрту листок. Но Ян заставляет себя запереть дверь, пойти на кухню и допить чай. Он не будет его выкидывать, потому что вечером может переехать, и вопрос будет снят. Надо просто забыть. Сделал и сделал. Ян возвращается к чертежам. Они не дают отвлекаться, захватывают внимание целиком, и это хорошо, это правильно. Когда за дверью начинается шевеление, Ян привычно затыкает уши наушниками. Забывает про время, про всё вообще. Поэтому, когда дверь в комнату открывается, он бросает косой взгляд в образовавшийся проём, ожидая увидеть Диану, но там оказывается Илья. Ян вытаскивает один наушник. Выходит, прослушал дверной звонок. — Пошли, — говорит Илья, словно продолжая уже шедший между ними разговор. Ян нажимает кнопку «сохранить», сворачивает файл и кивает.***
— Что вы собрались делать? — спрашивает Диана. Она пытается заглянуть в экран телефона через плечо Ильи. Ян находит в навигаторе рядом с бабушкиным домом зону, обозначенную как парк или лес. — Да, я там бывал, — подтверждает Илья. Диана на нём практически висит, и он немного отодвигается от сидящего на табуретке перед столом Яна, чтобы ей было видно. Ян замечает, как Илья кладёт руку поверх халата на талию сестры. Ян не подаёт виду, возвращается к навигатору, жмёт кнопку «Построить маршрут». Пилить им почти два километра. — Ну, это не страшно, — говорит Илья. — Не трогай меня, — сварливо рявкает Диана, отталкивая его. Илья поднимает руки, улыбается. Когда он улыбается, Ян замечает, первыми становятся видны выдающиеся вперёд клыки. «Ценное наблюдение», — ядовито думает он. — Ладно, — говорит, вставая, — Диан, есть среди этих картин что-то, что тебе дорого? — А что ты собрался с ними делать? — Я собираюсь их сжечь. — В смысле? Ты псих, что ли? Некоторое время Ян тратит на то, чтобы вправить Диане мозги. Пока он ходит от одного серого убогого пейзажа к другому, спрашивая, правда ли ей это нравится, Илья шарится по квартире. Что он там делает — Ян не знает. Но почему-то уверен, что Илья ничего у них не сворует. — Может, пожрём сначала? — спрашивает он, прерывая их с Дианой спор в какой-то момент. — Ты думаешь, кто-то будет их покупать? — Ян режет сыр, щёлкая ножом о дерево доски. Трещит чайник, и приходится его перекрикивать. Илья молча забивается в угол между холодильником и столом. — Я эти ебучие сервизы не могу продать, а у них хотя бы есть какое-то практическое применение. На хрена хранить кучу унылого хлама в квартире? Их надо было выбросить ещё лет пятнадцать назад. Тебе вот прям радостно от созерцания этого говна? — Не говори «говно»! Дедушка был художником! — Может быть. Но у дедушки совершенно не было таланта. — Бабушке они нравились, — упрямится Диана. — Блядь… — Ян даже перестаёт резать, замолкает на несколько мгновений. Вытаскивает из пакета хлеб, режет его на куски. Потом оборачивается к Диане: — Ты тоже будешь? Она кивает. — Масло достань из холодильника. — Может, засунем их в микроволновку? — предлагает Илья. Микроволновка, стоящая на стиральной машине, крутит тарелку рывками, будто заикается. Ян прислоняется к тумбе между раковиной и плитой, чувствует всю бессмысленность собственных попыток убедить Диану. Аргументы работают только тогда, когда их слушают. Он смотрит на сестру, на упрямое лицо, сжатые крепко челюсти. Хрена с два она согласится с ним. Это же дедушка, это же бабушка, которую на неё бросили. Диана страдала за грехи всей семьи. Они разговаривают сейчас не о картинах. О чём угодно, только не о них. Яну не хочется обсуждать это всё при Илье, но он сидит тут и никуда не уходит, и сделать с этим что-то не получается, иначе бы Ян давно начал орать. — В твоей комнате нет ни одной картины. — Он меняет стратегию. — Ты сняла их все. Я мог бы тебя вообще не спрашивать. Но я спрашиваю. Заметь. Из уважения к твоим чувствам и желаниям. Диана смотрит. Что-то в её голове крутится, складывается в определённые выводы. Если бы только Ян владел гипнозом. О, он бы перекроил её всю. — И что? — наконец неопределённо протягивает Диана. — Выбери, что ты хочешь оставить, — предлагает Ян. И надеется, что звучит это достаточно твёрдо, чтобы до неё дошло: это последнее мирное предложение. Дальше он просто на хрен всё выкинет. Это должно быть понятно. Диана переваривает последнюю фразу. Пищит микроволновка. — А какао у вас есть? — спрашивает Илья. — Нет, — отвечает Ян, бряцая горячей тарелкой с бутербродами об стол. — Я принесу тогда. — Илья ловко вытекает из своего угла в коридор. Когда дверь хлопает, Диана пододвигает тарелку поближе, пытается взять бутерброд с потёкшим сыром, но обжигает пальцы, отдёргивает руку. Потом говорит: — Слушай, а ты… чего ты с ним таскаешься-то? Сердце у Яна пропускает удар. Он переживает секундный приступ мучительной тошноты. Чувствует, как по привычке каменеет лицо — реакция, натренированная годами. — Тебе это кажется странным? — спрашивает он спокойно. И спокойствие это даётся ему с огромным трудом. Множество резких фраз крутится в голове. — Ну, не знаю. — Диана пожимает плечами, дует на бутерброд. — Возможно, ты не в курсе, но люди так делают — общаются друг с другом, дружат, приятельствуют, — ядовито произносит Ян. — Илья странный. — Уж кто бы говорил. — Вот, зацените. — Илья возвращается с незнакомой пачкой в руках. Красно-жёлтая упаковка, надписи на неизвестном языке. — Но это надо варить, — добавляет он. — Мы никуда не торопимся, — отвечает Ян. Он находит для Ильи небольшую кастрюлю, а сам садится. Разговаривать после вопросов Дианы больше не тянет. Настроение портится. Зато вместо него включается Илья. Рассказывает про друга-путешественника, привёзшего какао из какой-то маленькой южной страны, про местное население и его обычаи. Ян слушает вполуха. Думает о своём. Про комнату, про переезд, про Илью. Больше всего про Илью. Потом сознание, будто случайно, цепляется за нить его рассказа. Ян хмурится, поднимает склонённую к столу голову, смотрит на Диану. Она слушает, широко раскрыв глаза. — До следующего автобуса было шесть часов. И вот он садится в этом кафе и никуда не едет. Просто так, без всякой объективной причины. Представь себе, да? А потом он узнаёт, что автобус, на котором он должен был ехать, но не поехал, наебнулся со скалы, и все пассажиры погибли. И что же ты думаешь? Он говорит, в тот момент будто кто-то невидимый толкнул его, когда он собрался идти к автобусу. И он услышал голос: «Не ходи туда». И всё. Он ясно понял, что нельзя этого делать. — Ты сочиняешь, да? — спрашивает Ян. — Что? — Илья стоит полубоком, мешает ложкой в кастрюле. — Ты думаешь, так не бывает? Ян видит, что он пытается не улыбаться, нарочно отворачивается от них. — Понятно, — кивает Ян. На душе становится почему-то легче. — Что понятно? — растерянно спрашивает Диана. — Вы о чём? — Да ни о чём, — отмахивается Ян. Он и сам не знает, верит Илье или нет, но это перестаёт иметь какое-либо значение. «И чёрт с ним», — думает Ян. Они пьют немного странное на вкус какао, едят бутерброды. Диана успевает слегка остыть и сопротивляется уже не так яростно. С понуждаемым видом уходит перебирать картины. Пол в гостиной выглядит голым. Линолеум покрыт неотмывающимися пятнами, чёрными глубокими царапинами, будто шрамами. Ян думает, что придётся покупать новый ковёр. На какие-то несуществующие деньги. Диана раскладывает на полу картины, будто студент-художник, готовящийся к просмотру. Все движения настолько медленные, что Ян, наблюдая за ней, внутренне закипает, но молчит, терпит. Стоит сейчас что-то сказать — Диана снова упрётся рогом. Она откладывает большой портрет. На нём бабушка — уже совсем седая, коротко стриженная, на плечах белая шаль. Ещё оставляет автопортрет дедушки с трубкой в руке, утонувшие в весенней грязи деревенские дворики, букет сирени в глиняном кувшине. Диана замирает посреди комнаты с несчастным видом, руки безвольно висят вдоль тела. Ян воспринимает эту позу как разрешение действовать. Пока они с Ильёй, треща скотчем, сматывают рамки в толстые охапки, Диана стоит над душой. Ян её игнорирует. Илья, кажется, вообще не испытывает никакого дискомфорта от любого её состояния. После рамок очередь доходит до картин. Их собирают в более или менее подходящие друг к другу по размеру стопки и тоже склеивают крест-накрест. Потом вспоминают о горючем. — Посмотри в шкафу в коридоре, там может быть что-то, — неожиданно помогает Диана. Ян идёт рыться в плохо освещённый коридор. Илья увязывается следом. Прислоняется плечом к брызгам водопада на фотообоях. — Богато, — комментирует он забитые до отказа полки. Ян смотрит и чувствует подступающую безнадёгу: барахла в этой квартире хватило бы на несколько семей. А ещё ведь есть антресоли. В шкафу он находит великое множество пластиковых бутылок с бытовой химией самых разных годов выпуска, пачки стирального порошка, пакеты с пакетами, пакеты с подарочными пакетами и упаковочную бумагу, такую старую, что рисунок на ней истёрся на сгибах. Коробки с обувью, пластиковые контейнеры и какие-то тряпки, прищепки, яд для насекомых. На нижней полке оказываются скипидар и испачканная чем-то липким бутылка керосина. «Пойдёт», — решает Ян. Диана провожает их до самого лифта, кутаясь в свой уродский махровый халат. Ян косится на Илью, который застёгивает на молнию свою слишком лёгкую для зимы куртку, поставив перемотанные скотчем картины к стене. — Пока. — Ян машет рукой Диане и захлопывает железную дверь. На улице сыплет снег. Ветра почти нет, тепло, и мелкое снежное крошево слепляется вместе, покрывает мокрый асфальт слоем пуха. Машины проносятся вниз по улице, с шумом цепляя колёсами грязную жижу. Рамки они надевают на плечи, как дети в бассейне нарукавники, а упаковки картин тащат за слепленные из скотча ручки, будто чемоданчики. — Можно было бы украсить подъезд, — пыхтит из-под капюшона Илья. Одна из связок с рамками то и дело соскальзывает с его плеча, и он постоянно её поправляет, останавливаясь и отставая на шаг или два. — Да, наверняка, — соглашается Ян. — Но ты не хочешь. — Не хочу. — Я вот курить хочу. Но это будет просто цирковой номер. Ян оборачивается к снова затормозившему Илье. — Надень её на шею, — советует он. — Чтоб как хомут? — улыбается Илья. Ян ловит себя на том, что ему приятно смотреть на него, хотя ничего особенного в Илье нет. Ян снова каменеет лицом, отворачивается. Парк чёрной стеной начинается сразу за дорогой, ограждённый врытыми в землю деревянными столбиками, выкрашенными в облезший зелёный. Справа торчит пустая автобусная остановка. Рядом с урной на снегу отпечатки ботинок, уходящие вдаль по улице. Ян с Ильёй переходят дорогу и шагают в лес. Размокшую грязь под ногами припорошило снежком, будто спрятало с каким-то противным умыслом. Сразу становится тихо. Неподвижно стоят кусты и деревья, молчат. Ни ветерка. Незнакомая птица срывается в небо с мокрым шлепком снега об землю. Ян успевает заметить только чёрную, сливающуюся с ветками тень. — Сорока, — говорит Илья. — Да нет, не может быть, — не верит Ян. — Мой дедушка был орнитологом. — А мой, — Ян приподнимает «чемоданчик» залепленных скотчем пейзажей, — художником. Илья смотрит на него несколько секунд очень серьёзно, потом на картины. — Ну, да, они не ахти, но тебе совсем не жалко? — спрашивает он. — Знаешь, — Ян задумывается, пытаясь сформулировать ощущение, подтолкнувшее его это сделать, — я думаю, надо больше волноваться о живых людях, чем о чувствах мёртвых. Понимаешь? Илья скособоченно улыбается. — Чувства мёртвых… — протягивает он. — Дедушку уже не ебёт, — пожимает плечами Ян. — А вот меня — да. И Диану… — Он мрачнеет. — Пусть она говорит что угодно, но я знаю, что этот стариковский склеп плохо на неё влияет. Тропа, по которой они шагают, стелется всё правее. Густой подлесок впереди становится реже. В просветах между ветками мелькает яркая салатовая спортивная куртка, красная подпрыгивающая шапка — одинокий бегун исчезает за деревьями. — В общем, — прибавляет Ян, — пока я тут, я хочу по максимуму всё повыкидывать, потому что она этого точно не сделает. Он глядит под ноги, на не хоженную никем после снегопада тропу. — Потом уедешь? — спрашивает Илья после небольшой паузы. Ян оборачивается. Илья смотрит спокойно, взгляд расслабленный, да и вопрос вовсе не странный, но Ян начинает вдруг волноваться. Мерещится в спокойствии Ильи какой-то подвох. «Я должен был уехать сегодня утром», — думает он. А Илье говорит: — Думаю, что да. Но пока не знаю, когда именно. Он не прибавляет, что живётся с Дианой кошмарно. Так что, даже пожелай он тут поселиться навечно, всё равно бы долго не выдержал. — Понятно, — кивает Илья. Дальше они идут молча. Сворачивают с тропы на широкую асфальтированную дорогу, истоптанную ботинками и собачьими лапами. Илья ведёт их вглубь парка. Ян украдкой поглядывает на него, смотрит на торчащий из-за капюшона кончик носа и думает, может ли быть так, что Илья тоже симпатизирует ему не совсем в общепринятом смысле. С большой дороги они сворачивают вправо. Пролезают на другую сторону забора сквозь дырку в ржавой панцирной сетке. Дальше идут по снегу, проламывая ботинками твёрдую корку. Илья оборачивается через плечо на оставшуюся позади дорогу. Слышны чьи-то голоса, звонкий лай собаки. — Отойдём так, чтобы нас не было видно. Они топают дальше, обходя заросли кустов и поваленные деревья. Ян черпает ботинками снег, лодыжкам становится обжигающе холодно. Руки тоже давно замёрзли. — Ты знаешь, куда мы идём? — спрашивает он. — Тут где-то должно быть такое дерево… — бубнит Илья в капюшон. Ян плохо слышит, когда он говорит отвернувшись. — Тут везде деревья, если что. — Ой, ну вот не надо. Илья останавливается, когда Ян полностью теряет ориентацию в пространстве. Справа и слева, спереди, сзади — лес, кажущийся совершенно одинаковым, будто заколдованный. И только глубокие следы говорят о том, с какой стороны они шли. На маленькой полянке между соснами они утаптывают снег и раздербанивают склеенные свёртки. Илья разрезает скотч канцелярским ножом, который неожиданно оказывается у него в кармане. — Представим, что это картины, не прошедшие цензуру правительства, — говорит он. Ян усмехается. Они ломают рамки, складывая их шалашиком на притоптанном снегу. Сверху кладут несколько маленьких пейзажей — озеро с грозовым облаком, зимние деревенские домики, церковь за кованой чёрной оградкой. Ян поливает их керосином. Что-то внутри всё-таки сжимается, хотя он убеждает себя, что делает всё как надо. Мёртвое должно умирать. Если бы люди хранили весь хлам, принадлежавший их предкам, на земле не осталось бы места. Керосин воняет противно и резко. Запах леса по сравнению с ним чистый и сладковатый. Илья щёлкает колёсиком зажигалки, высекая одни искры. Ян думает, что, когда умрёт, от него ничего не останется. Вот он сейчас стоит тут такой живой, со своими мыслями, заботами и желаниями, и это кажется таким важным. Столько всего он любит, столько всего имеет. А потом всё это непременно превратится в ничто. Исчезнет. И это будет правильно, это будет хорошо. Он умрёт. Потом кто-то выкинет его вещи. Потом о его существовании забудут. Навсегда. Если бы люди помнили каждого мертвеца… Илья поджигает картины дедушки. Пламя вспыхивает легко, охватывает шалашик сиянием. Ян смотрит на огонь, и ему становится хорошо. Илья встаёт рядом, достаёт пачку сигарет. Одну суёт в угол рта, другую предлагает Яну. Они закуривают. Огонь сверкает неестественно ярко в синеватой сырости леса. Краска на картинах чернеет и лопается пузырями. Ян сначала чувствует, а потом ловит на себе взгляд Ильи. Он сощуривается и улыбается, легонько толкает плечом. Ян думает: «Блядь». Илью хочется поцеловать.