Комедия в восьми актах

      Но Саша не берегла. Ни руки, ни что-либо другое. С годами она, хоть и тянулась вверх гораздо медленнее остальных, преображалась в какую-никакую, но девушку, и всё труднее становилось хорошо себя чувствовать в собственном теле без мужского одобрения в его сторону — без одобрения Винсента. Эту слепую, мертворождённую первую любовь она трепетно взрастила в себе, взлелеяла, как бесплодный, но пышный сорняк, неизвестно как за такое время умудрившись не разочароваться в объекте привязанности. Сам Винсент относился к ней всё так же по-доброму, и хотя на романтические побуждения его интерес к общению с Сашей совсем не походил, им, двум влюблённым в искусство молодым людям, безусловно было друг с другом нескучно. Другой вопрос, что очень косо на эту странную «дружбу» глядела Сашина мама. Всё-таки Саша ещё была неопытной, наивной школьницей, а Винсент давно учился в университете, да ещё и, как лебедь, был верен Лене.       Похоже, обе сестры не способны были отказаться от любви к этому необыкновенному юноше. А ведь в нём было что любить: с возрастом из симпатичного мальчишки он превратился в настоящего галантного мачо, был скромен, порядочен, разбирался в живописи и так изящно орудовал кистью, что многие красотки мечтали пробиться к нему в натурщицы, а он, дурачок, всё миловался с Синицыной. Впрочем, Ленка тоже была совсем не промах. Никто не сомневался в том, что скоро голубки сочетаются узами брака, и Саша разрывалась между ущемлённым самолюбием и радостью за сестру. К тому же, её собственные чувства к Винсенту оставались такими же подлинными и чистыми. В его манере общения, повадках и поступках она замечала что-то неуловимо ангельское и бесконечно любовалась им самим и его картинами. Не дыша наблюдать, сидя у ног Винсента, как точно, дерзко и одновременно нежно он наносит причудливые узоры на полотно, можно было целую вечность, и Саша погибала. Затмить сестру она и сметь не могла, но хотя бы… хотя бы милую девушку вместо Лениной бледной тени, что-то там бормочущей о Дега, он мог в ней разглядеть? Тем не менее, Винсент никогда не гнушался отправлять с Сашей любовные послания Лене и даже советовался с ней о том, что вызвало бы восторг у дамы сердца, словно он и так не был самым чутким и проницательным парнем на свете.       Саша просто не знала, куда податься. Лю могла разве что посочувствовать племяннице, свой удачный опыт с мужчинами был у неё первым и единственным, — повезло же! О невинной, как агнец, Гальке нечего было и говорить, но, терпеливо выслушивая Сашины терзания, она в один голос с тёткой советовала ей быть предельно осторожной. Молодых людей на свете много, в конце концов, а сестра только одна, и испортить с ней отношения совсем нежелательно, тем более что спокойно у Синицыных дома и так никогда не бывало.       Но наблюдать безмятежно, как ласково Винсент называл сестру Алёной, и смотрел по-особенному, и уверенным движением брал её за руку, словно приковывая к себе, и так собственнически склонял свою смолисто-чёрную голову к её апельсиновой, было просто невыносимо. Сама Ленка в те минуты казалась Саше совершенно иным человеком, которого она и не знала толком. Что такого увидел в ней Винсент? Чем, может быть, обманулся? Саше тоже истово хотелось быть вовсе не Сашей, а кем-то другим, измениться, навсегда стереть свой привычный образ из памяти людей. Потому что никому не нравятся такие, как Саша. Мысль, что в неё вообще возможно влюбиться, казалась ей просто смехотворной. Ревность, и всепоглощающая тоска, и страх, и отвращение к себе, нескладной, грузной, не умеющей краситься и наряжаться, никому — Винсенту! — не нужной, сводили её с ума. Мама всегда говорила, что настоящую любовь надо заслужить… Вот Саша и пыталась.       Рассматривая себя обнажённую в зеркале, она всегда до боли оттягивала складки на животе, измеряя их. Приличная девушка должна следить за своей фигурой, а мама часто замечала, что Саша только поправляется. Ты становишься похожей на слониху, стыдливо комментировала она, вгоняя Сашу в краску. Отец, в свою очередь, всерьёз ворчал, что младшая дочь объедает его, и с такими затратами на пищу они скоро вылетят в трубу. Саша очень старалась есть поменьше. Ни сладкого, ни молочного, ни мучного себе не позволяла. Мясо тоже, потому что в нём много жира. Во рту у неё всё чаще копилась кислота, и вместо еды она жевала клубничную жвачку, запивая огромным количеством воды, чтобы заполнить желудок. Настойчивостью она действительно пошла в отца.       Отчаянное голодание, конечно, имело результаты, и когда привычные вещи стали потихоньку спадать с Саши, это ненадолго принесло ей радость. Только чем больше веса она сбрасывала, тем сильнее становился зуд в теле, зубы желтели болезненно, а волосы потихоньку становились всё реже, плотным клубком застревая в расчёске. Привлекательной самой себе Саша не стала казаться, и то ли от вида своего обновлённого отражения, то ли от истощения её стало тошнить при одном взгляде на еду. Винсент, всё ещё равнодушный к Сашиным попыткам понравиться, как-то предложил ей покурить, и оказалось, что папиросы отменно растворяют рвотный привкус на губах, но мама за такое била по рукам, а отбивать запах сигарет Саша тогда ещё не научилась.       Галька со скорбью отодвигала необыкновенно длинные рукава водолазки, многозначительно глядя на растрескавшуюся кожу тыльной стороны ладоней подруги. Она не знала, как привести Сашу в чувство, когда та говорила, забываясь, что Галькина фигура — идеал. Саша действительно не берегла рук, даже ногти у неё начали слоиться, когда впервые в жизни она неловко пыталась покрыть их Лениным лаком. Лена за неё тоже беспокоилась, просто заметила всё гораздо позже, когда Сашиной лжи послужил весомый фактор подготовки к выпускным экзаменам, и худоба не казалась уже такой неестественной, — ох уж эти старшеклассники, всё у них на эмоциях! Лена аккуратно говорила, что стоит сходить к врачу, и даже какой-то болезнью пыталась Сашу запугать. Просто она не знала, что настоящая болезнь сестры носит совсем другое имя. А вот мама не лукавя говорила, что Саша хорошо выглядит. Лю, которой, опасаясь маминых санкций, она всё реже рассказывала, как у неё дела на самом деле, утверждала, что быть «пышкой» абсолютно нормально, но ведь она как любящая тётя объективной быть априори не могла… А вообще Саша должна была уметь справляться с трудностями по-взрослому. В конце концов, окончание школы маячило на носу, и на учёбу стоило поднажать. Только сил в ослабевших конечностях становилось день ото дня всё меньше и подниматься с кровати было всё тяжелее. Да и был ли толк?

***

      Вопрос выбора профессии в семье Синицыных поднимался не раз. Отец безапелляционно утверждал, что наилучшим будущим для Лены и Саши будет его же стезя, и возражения не принимались. Свобода выбора, о которой когда-то грезили Юра с Зоей, перестала казаться им оптимальным вариантом так же скоро, как Лена пошла в среднюю школу. Зоя в конце концов поняла, почему так жёстко настаивали её собственные родители на получении врачебного диплома. Этот мир чрезвычайно опасен, борьба за места, клиентуру, право на выживание идёт в нём с потрясающей жестокостью, и отказываться от возможности всегда быть востребованным и обеспеченным специалистом, занимаясь одновременно благородным делом, по меньшей мере глупо — особенно влипающей во все возможные неприятности Саше. Какие там вольные полёты! К тому же, это всегда послужит к чести семьи, смиренно все эти годы зарабатывавшей авторитет в городе, да и, может быть, один род занятий сблизит девочек с отцом.       Так думала Зоя и сумела убедить всей душой не желавшую и откровенно боявшуюся вступать с ними в противоречие Сашу, но не её целеустремлённую старшую сестру. У Лены в своё время хватило смелости, в пух и прах разругавшись с ними обоими, подать документы на юриста (даром что там как раз нужны были дипломатические способности). Но родители действительно упирались как могли, то сетуя, что адвокаты — поголовно коррупционеры, то изображая жуткие картины покушений, ожидающих каждого служителя закона в это непростое время. Ох и натерпелась Ленка от них злого подтрунивания и чуть ли не угроз отказать в наследстве! Ты что, спрашивали они, хочешь, чтобы твои дети жили как Галя? Или задыхаться под грудой бумаг, зарастая бюрократической плесенью?.. И всё-таки Ленка добилась своего, да ещё и уверенной поступью шла на красный диплом.       Саша восхищалась смелостью сестры, прекрасно осознавая, что та же история с ней самой не прокатит. Отец не упустит возможности воплотить свои мечты о династии Синицыных-докторов, пусть даже в расход пойдёт не самый способный его ребёнок. Она не имела столь принципиальных притязаний, как Лена, и, честно говоря, в будущем не видела себя ни врачом, ни кем-либо другим. Будущее ей в целом представлялось довольно туманным ворохом событий, в которых она не то чтобы хотела принимать участие, поэтому сделанный за неё выбор воспринимала как шанс доказать родителям, что и её успехи в учёбе стоят внимания.       Днями и ночами Саша трудилась над химическими уравнениями да учила строение псевдоподий вперемешку с образованием РНК и базовой анатомией, но маме все её усилия казались недостаточными. То недобрала баллов на олимпиаде, то на контрольной спросонья перепутала класс с семейством. Ты могла бы стараться лучше! Во всевозможные недочёты дочери она вглядывалась куда чаще, чем в мертвенно-бледное Сашино лицо, ничего, кроме мучительной жажды сна уже не выражавшее. Зубрёжка неумолимо высасывала из неё все соки, а масла в костёр подливала очевидная слабость от недостатка белка и кальция в организме. В школу она шла как на каторгу, где её граничащие с трудоголизмом старания и учителя, и особенно одноклассники воспринимали как должное, не забывая справедливо отыгрываться на ботаничке, чтобы «носа ни задирала». Но ботаничка, на удивление, совсем не гордилась собой, и изобретательные остроты их ударялись о стену бессильного безразличия, как волна о гранит. Никто не считал Сашу большим посмешищем, чем она сама.       Смутно продолжала, к тому же, беспокоить её горчившая в груди, непреходящая тяга к Винсенту. Её так и подмывало совершить что-то, может быть, опрометчивое, иррациональное, но хоть немного прояснившее бы ей собственное положение. Между тем, Саша постоянно становилась невольной свидетельницей школьных связей, более или менее заметных: чувствовала со всей своей болезненной завистью, к чему пунцовеет румянец на девических щеках и гордо выпячивают грудь ребята. Интересно, счастливы ли за них родители? Осведомлены ли вообще? Мама, с недавних пор поборница морали, искренне рада была за Лену, но, узнай она о Сашиных чувствах, закатила бы невиданную драму и ещё небось отреклась бы от подлой дочери-развратницы, так что о чистосердечном признании ей даже вопроса не вставало… Правда если мама, по словам Лю, так была похожа на Лену в молодости, только она могла подсказать, как быть.       А может, иногда чудилось Саше, у Лены это вообще несерьезно? Может, она с Винсентом только для статуса — а он бессердечно ею обманут и напрасно любит всей душой? Жаль, что напрямую Лене нельзя было кинуться в ножки с плачем да высказать всё как есть. Никаких иллюзий Саша не питала, ехидная сестра в ответ на такое не просто рассмеялась бы, а принялась бы дразнить её, как первоклашку, не получившую заветную шоколадку. Конечно, куда Саше. Признаваться самому Винсенту и вовсе было пустой затеей. Представлять, как он с до дрожи пробивающей взрослой жалостью, с кривой вымученной улыбкой посмотрит ей в глаза, перед тем как отказать уже которой по счёту простодушной девочке… Нет, уж лучше на месте умереть.       Так очевидны, так ясны для окружающих были это тайное смятение, надрыв, волнующийся скоп подавленных желаний, что кто-то из парней со школы, видимо, подгадав момент, однажды предложил ей уединиться в туалете, чтобы Саша хоть раз в жизни познала настоящего мужчину, перед тем как усохнет в девках. Он собирался сделать ей одолжение, подарив бесценный опыт, остатками удовольствия от которого разрешал даже поделиться с «монашкой». Смотри, очки в запале не проворонь, Синицына!       Кстати говоря, в отличие от Саши, «монашке» в этом смысле можно было даже позавидовать. Галька никакого насилия над собой не стерпела бы, но романтика ей нужна была не больше чужой похвалы для внутренней гармонии. Она всё витала в облаках и, распаляясь, восторженно делилась с подругой мечтами однажды пойти по стопам Лю, с которой была хорошо знакома по тёплым Сашиным рассказам и даже один раз виделась лично.       — Лю у тебя такая молодец! — вздыхала Галька. — Мне бы такую тётю. Поэзия — это дар божий, я просто не представляю, как всё это у неё в голове складывается так красиво и стройно. «Так пускай же придёт тех, кто жёстко вонзается шпорами во гнедого коня, на неё направляя, пора!» Только вдумайся, сколько в этом импульса, ярости, но ярости благородной… Это же настоящий воинский клич, гимн, даже молитва лирического героя. Так хочется стать пророком и обещать ему, что пора действительно придёт! Интересно, что её вдохновило на это?       — Уж не знаю, что вдохновило, — посмеивалась Саша. — Но все комплименты я ей передам. Тебя до безумия приятно слушать, я аж завидую твоим будущим ученикам. Как-то умудряешься… найти правильные слова, что ли. И одновременно так горишь этим. Мне кажется, Лю хотела бы ещё с тобой пообщаться.       Галька, милая, всё на свете понимающая Галька очень бережно обняла её, склонив голову на заострённое плечо. Она и впрямь умела находить правильные слова, но ещё лучше — чувствовать, когда они вовсе не нужны.

***

      Это продлилось совсем недолго, как всё хорошее. Однажды Галька осторожно сказала Саше, что им надо поговорить. Саша знала, что всё этим кончится. Краснодол — совсем не город сбывшихся надежд, и постепенно он опустеет навсегда. В порядке убывания личной удачи каждого гостя, конечно. Галькин особый случай удачей назвать было сложно, потому что она полюбила и школу дрянную, где ей никогда рады не были, и шумящие тополя у крошечного местного супермаркета, и скрипящую на все лады кособокую станцию, и даже угрюмых, желчных краснодольцев. С материнским решением смириться было тяжело, но иного варианта не предвиделось.       — Я думала, раз почти шесть лет прошло, мы останемся здесь. Но ей так сильно ноги продувает… Погода, говорит, невыносимая, и место паршивое на отшибе. Я рассказывала, маме сложно мирно жить с другими рядом — она и меня за это жучит — вот и поссорилась с хозяйкой, а та сама не лыком шита, убирайтесь, говорит, подобру-поздорову.       Сердце у Саши сжималось от острой жалости.       — …Мама боялась всё, что я с мальчиками общаться начну, — тихо добавила Галька. — Она меня в колледж, на медсестру, отдаст, чтобы училась больше и дурью не маялась. Я даже не знаю, где он, как город называется. Мама не говорит, а то выдам своим хахалям ненароком, и они за мной приедут.       — А как же университет?       — Я его ещё закончу когда… Надо быстрее работу найти, понимаешь? Мама скоро ведь совсем сляжет, и откуда тогда деньги брать?       Саша молчала.       — Ты же знаешь, я буду рада помогать людям. Ничего, что не в той форме, как я хотела, это ведь всё бывает. Пути господни неисповедимы. Зато если мы встретимся когда-то в будущем, обязательно поймём друг друга, — врач и медсестра.       Долгое время стояла гробовая тишина.       — Пойдём выпьем, — неожиданно холодно сказала вдруг Саша. — Я знаю, где у отца пиво лежит.       — Саш, это вредно ведь очень, — мягко попыталась урезонить её Галька, но та махнула рукой.       — Не спорь, тебе это тоже надо. Плевать мне триста раз, кто и что скажет. Я хочу напиться вдрызг и проспаться как следует. Сбежать из этого мира. Лет так на сто. Чтобы никого, ни черта больше не помнить, когда проснусь. Чтобы не было так тошно от чужих рож. А ещё знаешь что, — она истерически хохотнула.       — Что? — обречённо пробормотала Галька, до боли сжимая Сашину руку.       — От алкоголя есть не хочется. Я это недавно поняла, когда выпила нормально второй раз в жизни. Мне подходит, мне так подходит, Галочка…

***

      Когда Саша поступила-таки на врача, больше всех ликовал отец. Вот теперь ты поняла, где раки зимуют и как тяжело мне было кормить вас, проходимцев, все эти годы!.. Ну, если ты здесь загибаешься, то на работе-то как будет? Выше нос давай, никто ещё от сессии не умирал. Он ещё и настоял, чтобы, закончив основной курс, Саша пошла по стезе онколога. Считал, что все получили по заслугам, и лукаво курил в углу комнаты, наблюдая за бесплодными попытками Саши выучить ещё хоть один абзац конспектов. Мозг её не закипал больше, как зелье в котле, но словно отмирал, и на смену отчаянным попыткам выбиться из колеи «учёба-электричка-учёба-двухчасовой сон» пришло смирение.       Если в школе Саша банально не способна была влиться в свой коллектив, то здесь все понимали друг друга до мелочей: и бодрствование в ночи, и завтрак булкой с сыром да обжигающим горло изморозью кефиром по утрам где-то в забитом такими же потными, болтливыми студентами вагоне, только сближению это почти не способствовало. У Саши, как назло, энергия даже на самый короткий разговор и вовсе улетучивалась паром, как будто с поверхности сладкого чая, которым её отпаивали в деканате после очередного обморока. Ничего, привыкай, скоро не ты, а при виде тебя будут падать в обморок, будущий онколог, с которым никто из пациентов встречаться не желает. Хотя становиться воплощением плохой новости Саше было не привыкать…       Лю звонила ей очень часто, словно предчувствуя надвигающуюся беду.       «Ты только держись, Одуванчик, только не сдавайся. Сдюжишь, справишься, ты у меня такой человечек сильный, такая чудесная девочка. Хочешь, приезжай к нам, сделай себе хоть один выходной, Сашенька. Я не хуже Зои умею тыквенные пироги печь, тебе же нравится?.. Рыбный супчик сделаю, наваристый. Если хочешь, по городу чуть-чуть погуляем, ты же здесь опрометью всегда, многого не видела. Хочешь, просто отдохни… Мы тебя очень ждём».       Она знала в глубине души, что Саша откажет. Не знала только, почему, не знала, как сильно Саша боится её с Володей потревожить, с каким трудом даже до ванной лишний раз добирается и заставляет себя съесть что-то кроме лапши быстрого приготовления в перерывах между парами. Но верить ей, в неё Лю не прекращала никогда.       К сожалению, это не помогало, когда Саша оставалась в комнате одна. К восемнадцати годам она наконец получила эту привилегию, когда Лена всё-таки вышла замуж за Винсента и переехала к его семье. Саша была на их скромной, до ужаса приличной и душевной свадьбе — настолько, что негде было спрятаться и рыдать, до боли закусывая плечо — пила шампанское, танцевала медленный вальс с кем-то из близких друзей жениха, практически сползая под ноги озадаченному партнёру, даже с улыбкой съела кусочек орехового торта перед тем, как, запершись в туалете, сильно надавить на корень языка. Сахар — это медленная смерть, ей ли не знать…       Ныне союз Лены и Винсента, как сказала бы Галька, закреплён на небесах. Теперь Саша даже не могла, пластом лёжа на кровати, провожать взглядом мающуюся суетой сестру и радоваться, что Винсент сейчас не с ней… Теперь они были вместе постоянно, а Саша осталась в дураках. Пьяная от шампанского, с карминовым следом Лениных губ на щеке и случайно пойманным букетом невесты во влажных ладонях. Какая злая ирония! Она скучала по временам, когда вместо кошмаров о том, как Лена со своим приторно-счастливым лицом замужней дамочки приходит к ней похвастаться раздутым животом, а Саша говорит, невинно хлопая глазами кукольно-страшного лица: «Знаете, у вас рак прямой кишки, и совсем скоро вы будете лежать в могиле — вместе с моими чувствами, которые сами туда спихнули!», её будила по ночам здоровая, как бык, Лена собственной персоной.       Мама по лёгкой на подъём, шустрой старшей дочери тоже очень скучала. Своим неутомимым позитивом та превосходно разряжала семейную обстановку и умела противостоять напору отца, словно не в рубашке, как выражалась про себя Саша — в кольчуге родилась. После её ухода войска обоих армий, всё никак не желавшие идти на примирение, набросились друг на друга с ещё большим ожесточением, мимоходом раня заложницу в платье цвета белого флага. Заложница, волоча за собой кровавый шлейф, молча уходила с поля боя к себе в комнату.       Ни одно из пугающих предсказаний родителей по поводу Лениной судьбы не сбылось в конце концов: бойкая обаятельная девушка с быстрым разумом и острым языком не без препон, но довольно скоро нашла себе работу в соседнем городе — том же, в который ездила на учёбу Саша, так что они даже, бывало, совпадая по времени, садились в одну электричку. Саше не составило труда через логические умозаключения и аккуратный расспрос выяснить, когда именно она отсутствует, чтобы в крошечный промежуток времени вечером, звоня на домашний номер, как бы случайно попадать на Винсента. Получив наконец мнимую свободу от навязчивого родительского контроля (женатый мужчина, всё же), он часто рисовал, сидя на балконе, где было светлее всего, и заботливо проверял перед выставкой состояние полотен. Не стоило и сомневаться, что однажды его работы будут иметь успех не только по стране, но и за рубежом. Саша безмерно гордилась «другом детства» и злилась на вечно занятую, прогрессивно-успешную Ленку, не представлявшую, какое сокровище достаётся ей просто за красивые глаза. Но всё это были смешные, детские претензии к противной ножке стула, о которую ударяешься мизинцем походя. Настоящий переворот случился, когда одно из пугающих предсказаний по поводу Лениной судьбы, несмотря ни на что, сбылось… Только предсказание не мамы с папой, а Сашино.       Если это был тот самый кошмар, то воплощался в жизнь он чертовски реалистично. Спустя два года после женитьбы Лена с потёкшей тушью и искусанными губами — прямо как из дешёвого кино — появилась на пороге родного дома бледная, как смерть, с огромным чемоданом в руке. И первым делом попросила открывшую ей со следами ужаса на лице маму занести его в Сашину комнату, потому что теперь носить тяжести ей было категорически запрещено.       Сама Саша, как обычно, узнала всё в последний момент. Зайдя поздно вечером в квартиру, она не услышала привычных повышенных интонаций, треска порванной ткани или запаха курева, и, различив Ленин голос, входя в комнату, кисло прокомментировала:       — А, так у нас гости. Почему стол ещё не накрыли?       — Помолчишь ты хоть раз или нет? — громко оборвала её мать, поглаживая Лену по сгорбленной спине. — Хоть какая-то польза от тебя будет.

***

      — Что ты наговорила им? — возмущённо спросила Саша, едва придя в себя, когда сестра уже своевольно, как ни в чём не бывало, развешивала одежду в шкафу. Настоящая будущая хозяйка и мать. — Если это правда, то я персидский принц. Винсент — не такой человек совсем. Почему вы поссорились на самом деле?       — Саш, не изображай идиотку, пожалуйста, — огрызнулась Лена. — Мне какой резон врать? Думаешь, я своего мужа не знаю? Думаешь, я не любила столько лет этого отморозка?       — Не называй его так! — вскочила Саша, не успев отогнать молнией разящую мысль.       — Повторяю для глухих, заступница: Женя сказал, что его не интересует, что со мной станет до и после родов и на какие деньги я планирую растить ребёнка, которого он не хотел и обеспечивать не собирается. Это был однозначный ультиматум: либо аборт, либо я выметаюсь из его жилья. Нашему Ван Гогу невдомёк, что его жена не только бесплатная посудомойка, но ещё и живой человек. Моя беременность, видите ли, мешает его творческому процессу. Он, понимаешь, постоянно в разъездах и на показах, ему не до детей! А то, что только потому что я вместо мамочки два года подтирала недопонятому гению нос, он хоть куда-то продвинулся, Женя очень быстро забыл в угоду своим амбициям. Он собирался сделать меня убийцей собственного ребёнка, отправив под нож! Что после этого мы навсегда могли остаться бездетной парой, его не волновало. Ничего, этот бабник ещё такую же дуру найдёт, только она любить его не будет так, как я.       — Я его тоже люблю… — онемевшими губами произнесла Саша. Её всю трясло. — С первой встречи любила, представляешь?       — Саш, ты что, издеваешься? — глухо засмеялась Лена. — Сегодня первое апреля никак. Повтори-ка?       Саша поперхнулась словами, конечности у неё похолодели.       — Я люблю Винсента.       Лена непечатно выругалась.       — Нет, ну я помню, что ты всегда почему-то довольствовалась объедками, но это уж чересчур. Мало ли кто его любил… Или ты хочешь посмешить меня, признавшись, что всё это время пыталась увести мужа у родной сестры из-под носа?       — Н-н-ет. Нет, — ошарашенно замотала головой Саша.       — Ну и слава богу! Здоровее будешь, — Лена закинула ноги на кровать и сложила ладони на маленьком бугорке на животе. — Тебе ещё со мной племянника нянчить. Или племянницу.       — И что, всё это пустяки для тебя?! — от осознания дикой горечи всего происходящего голова у Саши шла кругом. Миллионы вопросов, неуютных, пугающих до мурашек, теснились в ней стайкой жирных мух. — Лен, ведь это неправильно, это… бессердечно. Вы же с Винсентом кучу времени были вместе. Недоразумение какое-то… Я пойду поговорю с ним!       — Я умоляю, ну что за детский сад. Он взрослый мужик, что ему твои взывания к совести? Не о чем вам разговаривать. Или так не терпится в любви признаться? Валяй, Саш, валяй. Почти двадцать лет, а извилин так и не прибавилось, — Лена аж исходила сарказмом. — Поматросит и бросит тебя твой рыцарь, если уж на мне сломался. Тебя с твоим ослиным упрямством и я бы не вытерпела, честно говоря.       — Заткнись! — скривилась Саша и громко хлопнула дверью. Губы у неё предательски дрожали. Оставаться с сестрой в одной комнате было невыносимо.       …Она действительно встречалась с Винсентом несколько раз с того рокового момента. В конце концов, когда-то в той квартире Саша была вполне желанным гостем. Она не знала, отчего так отчаянно рвалась увидеть его после скандала. Убедиться ли, что спустя столько лет всё и вправду так тривиально, глупо закончилось? Посмотреть ли в глаза человека, который до сих пор, несмотря ни на что, оставался любимым и желанным, хотя для семьи её стал врагом?       Винсент совсем не выглядел как отморозок. И вёл себя с Сашей галантно, как всегда. Только чёрточка над смольными дугами бровей, печальная хмурость да истончившиеся губы тревожили её безмерно. Разрываясь между острой на язык, жестокой порой, но честной Леной, прямолинейности которой Саша привыкла верить, и по-прежнему чутким, интеллигентным Винсентом, она боялась собственных подозрений к каждому и металась туда-сюда, чётко осознавая, что однажды и довольно скоро это прекратится. Она поймёт правду. Щедро приправленная тоской нежность колола прямо под сердцем при каждом взгляде на Винсента, и становилось в разы больнее, когда он путаными путями да лазейками беседы ни о чём пытался добраться до вопроса, что всё-таки Саше от него надо теперь. Кабы она сама это знала…       Лена говорила разумно, мирить их было бы по-детски смешно, но отчего-то неистово хотелось вернуть всё на круги своя какой угодно ценой. Лена бы ничего не знала, Винсент не смотрел Саше в глаза с затаённым подозрением, что та нечто подлое против него со своими визитами замыслила, признание проклятое не рвалось бы с губ нетерпеливо — теперь, когда он был свободен. Саша ненавидела себя за то, что скоро не выдержит и действительно скажет ему правду. Она знала, прекрасно знала, чёрт возьми, что никогда это не будет взаимным, но стремилась таким образом… спасти осколок тёплого, щемящего чувства от мерзкого разочарования, потому что с каждым днём всё сильнее ощущала где-то на уровне подсознания, что Лена-таки была права. Словно Сашина любовь могла в Винсенте что-то поменять, словно ради того, чтобы эта девочка продолжала в него верить, он мог перечеркнуть все былые ошибки.       Сама Лена то смеялась над Сашиными метаниями с невиданным цинизмом, то, похоже, капельку ревновала, хотя о том, чтобы вернуться к мужу, явно не допускала и мысли. Саша умоляла её ничего не рассказывать обозлённым, как свора собак, родителям, которые и так, по правде сказать, не были искренне рады Лениному возвращению — особенно отец, за прошедшие два года весьма скупо выражавший тоску по дочери. Ребёнок в двадцать пять лет — это, конечно, хорошо, только где они будут его растить в двух спичечных коробках, гордо именуемых комнатами? До глубины души сама инфантильно обиженная на неодобрительные взгляды родителей, Лена довольно скоро нашла себе для сожительства молодого человека, так же влюблённого в неё со школы, и всё собиралась съехать к нему. А пока что… Пока отец всё чаще — чаще, чем обычно — позволял себе лишнего выпить и сказать, мама копила в себе, как губка, страшную ненависть к прежде обожаемому Винсенту. Сказывалась сокрытая в глубине души обида на всех мужчин на свете, благо, повод был подходящий. Узнай она теперь, что младшая дочка является к объекту ненависти, как к себе домой, да ещё и любит его без памяти… Саша боялась представить, что случится тогда.       Лена на Сашины страхи щерилась гиеной: «Остынь, я ж не ты, всем трепаться о семейных тайнах», и это било под дых. Лена даже в горе своём — мнимом, как пыталась убедить себя Саша — была сильнее, твёрже, достойнее. Она бы не бросилась в объятия человеку, который выгнал из дома её беременную сестру. Она бы всегда была рядом, когда у той случались нервные истерики, схватки, мучил токсикоз… Саша смертельно боялась мысли, что у неё и в самом деле родится племянник. О самом ребёнке она почти не думала: её пробирал холод при мысли о возможности такого же положения в собственном будущем. Как Лена планирует растить малыша фактически без отца? Кто знает, примет ли её воздыхатель чужого ребёнка? Кто знает, не передумает ли Винсент?.. Саше было до безумия жалко сестру, но, в конце концов, это был и её выбор тоже. И если уж Саша не способна повлиять на это, почему бы не…       В пятый раз она всё-таки поцеловала его. Так просто, без какого-либо предупреждения и повода, скорее даже для разряжения обстановки, чем от необузданной страсти. Вот зачем я пришла к тебе. Винсент долгим изучающим взглядом смотрел на неё, а потом ответил. Умело и мягко, как Сашу не целовали никогда. Боже, да её вообще никогда не целовали прежде! В тот момент ей почти удалось сдержать слёзы. Прорва копившихся внутри сомнений, отчаянных порывов, страха за себя и за него, жалости к своей искренности, тому, как легко она в конце концов сломалась, вырвалась на свободу вместе с этими слезами и прерывистыми тихими всхлипами. Саша знала, что она ужасно некрасивая, когда плачет: будь её воля, Винсент бы оглох от истошного крика боли. Это было так несправедливо, что не существовала человека, который мог бы замученной Саше сказать, к добру ли это свершилось и что за собой повлечёт, что Винсент поцеловал её, хотя не должен был и, конечно, хотел совсем другого, что он изменял Лене, все ещё не будучи с ней разведённым, что Саша сама предала себя и все свои многолетние убеждения этим поцелуем.       — Дурочка моя, дурочка, — приговаривал Винсент, обнимая её, сцеловывая слёзы с порозовевших щёк. — Что ты, боишься?       Саша кивнула, как смешавшаяся первоклашка. И отключила телефон.       Потом у них была целая лунная, светлая ночь — первая за жизнь ночь, которую Саша провела не дома. Ближе к утру начало казаться, что она непременно сойдёт с ума от всего произошедшего, если ещё не сошла. В самом деле, жизнь начала напоминать ей какой-то бестолковый любовный роман. Саша вскочила встрёпанная и красная, как рак, ни свет ни заря и, наспех одевшись, мышью сбежала в предрассветные сумерки мимо мирно сопящего Винсента, предварительно робко коснувшись губами его скулы. Холод обдал всю её истончившуюся фигурку, но сердце, гулко бившееся о рёбра, только сильнее запылало огнём преисподней. Саша медленно брела куда-то вдоль безлюдной улицы, пошатываясь, как пьяная, и, по невнимательности врезаясь головой в низкие ветки желтоплодной сливы, обдумывала, куда теперь забросит её судьба.       Мама непременно спросит, почему Саши вчера не было в институте, который наверняка по маминой милости на ушах стоит. И если здесь ещё можно было изловчиться на отговорку, то с вопросом отсутствия за полночь в своей постели Саша вовсе терялась. По её лицу, к тому же, всё было понятно без слов. Какой-то нездоровый азарт погони за внезапно вознёсшимися в небеса вершинами досягаемого придавал ей сил. Бежать, бежать отсюда как можно скорее за руку с Винсентом, прихватив остатки самолюбия! Он ведь может работать из любой точки мира, что ему поганый Краснодол со своими убогими видами на заводские трубы? Плевать, что там будет с их закоснелыми в лицемерной праведности семьями (не тем ли лучше человек, чем больше летит в него плевков?), теперь на свете только Винсент, Саша и бесконечный простор, бесконечная воля к жизни в самых разных её проявлениях. Они будут держаться за руки, оступаться, падать, но пока он несёт её на спине до палатки, пока она готовит ему уху в изъеденном ржой котелке, пока нужны влюблённым такая преданность, такие цепкие руки и внимательные глаза, Земля не сойдёт со своей орбиты. Только бы не погубили их покуда Сашины родители, только бы крыльев не обрезали…       Последняя, шестая встреча произошла через два дня, двадцать восьмого июня. Вечером Саша должна была праздновать второй в жизни юбилей в тесном семейном кругу. На этот раз звать никого не планировалась, а Лена к тому моменту активно занималась обустройством нового гнёздышка и поспеть к празднеству никак не могла, так что круг оказался на самом деле тесным — только поэтому в канун дня рождения мама проявила неслыханную терпимость и не стала портить дочери настроение скандалом, перенеся его на пару дней. Саша заперлась в наконец полноправно своей комнате и, до крови кусая губы, звонила Винсенту почти каждые полчаса. Её так и тянуло объясниться с ним откровенно, снова почувствовать глубокое жаркое дыхание у своей груди, услышать ещё раз выстраданное «дурочка моя», в конце концов. Но Винсент не отвечал. Лишь около девяти вечера написал ёмкое — слишком ёмкое — смс, содержащее время и место встречи на завтра. На следующий день, за несколько часов до пресловутого застолья у Синицыных, Винсент встретил её в одном из заброшенных сквериков недалеко от недавно перекрашенной в кислотно-розовый школы.       — Саш, ты не так меня поняла, — кинул он вместо приветствия, непривычно, трусливо жмурясь на свет. — Это был подарок. Подарок на твой праздник.       — Всё вчерашнее? — бесцветно уточнила Саша спустя минуту томительного молчания. Она даже не успела подойти к нему достаточно близко. — Ты весь?       — Не драматизируй, пожалуйста. Ты же знаешь, что мы не пара. Стал бы я медлить в ином случае, зная, как ты ко мне относишься столько времени? Вспомни эти томные взгляды исподтишка, ты как будто пыталась меня глазами сожрать!.. Брось, дурочка моя, это не конец света. Не одна непогрешимая любовь на всю жизнь. На меня вешалось много таких — половина школы повелась на то же самое, но ты была ужасно настырной. Мне тебя искренне жаль. Девочка с такой золотой головой пользовала её, чтобы придумать, как мне ловчее залезть под юбку её сестре. И то оказалось напрасно. Лена тебе поведала, какая из неё бестолковая жена? Так вот из тебя ещё хуже, Саш, поверь мне. Она хоть понимает, чего хочет от жизни, и прёт по своей колее, а ты просто мечешься туда-сюда, к ходячим исключениям прибиваясь. То я, то Галя. Но, честно, я не готов тебе больше слёзы вытирать да учить уму-разуму. Не нужен мне такой крест на всю жизнь, понимаешь?       Саша отлично понимала. И даже кивнула ему со стылой, натянутой улыбкой. Только в груди почему-то всё намертво сжалось. Женя — не Винсент! — был прав. Чтобы тебя любили, нужно заслужить, она ведь это знала, нужно хотя бы кем-то являться… А кто Саша в глубине души? Да никто особенный, вспомнила она. Неудачница, каких много. Настолько лживая и отгороженная от общества куполом своего эгоцентричного мирка, что даже Лю, самый близкий человек, не знает о ней всей правды, брошенная единственной подругой, скрывающая не проходящую тошноту, не завалившая сессию в ненавистном институте по чистой случайности, не зовущая родной дом домом уже несколько лет. Список можно было продолжать бесконечно. Она облажалась. Саша вспомнила, что Лена предупреждала её, чем всё это закончится. Но вот кто же тогда Женя? Отморозок, как сказала сестра? Да ведь ей он хотя бы «под юбку залез» — пристроился даже — а с Сашей ему и ночь не мила оказалась… Не вязались с ним извечные человеческие ругательства: карман Саша всегда держала широким, да пустым. Всё Женя выхолостил.       Не доходя до дома, Саша почувствовала вибрацию в кармане брюк. Звонил расстроенный дядя Володя. Поздравил смущённо с днём рождения и извинился, что Лю не может подойти к телефону: слегла от какой-то инфекции, что занесли в школу вечно простуженные остатки весенних «должников». Думает даже скорую вызывать.       «В жерновах этой мельницы только слова да ветра, но она убивать ими может и миловать взорами», — пришло вдруг на ум. Как всё-таки точно, как пророчески Лю писала обо всём. Убивать — словами…

***

      — Ну что с лицом опять? — прошипела мама, протягивая тарелку с печально развалившимся салатом. — Не порть хотя бы сегодня настроение. Загонишь мать в гроб раньше времени!       — Извини, — на автомате сорвалось с разодранных губ. — Где папа?       Юрий Синицын пришёл с улицы пятью минутами позже и, не снимая сапог, расположился на ковре у двери, нежно обняв бутылку чего-то крепкого. Саша без спросу села рядом и, деревянными пальцами захватив податливое стеклянное горло, выхлебала мутный остаток. Упираясь горящим затылком в холодную стену да вперив глаза в осточертевший силуэт вполсилы моргающей люстры, она рассказала ему всё на одном дыхании. Всё, что было сегодня и не прекращалось, поди, уже давно. Потому что какая разница, сколько солдат будут попирать истоптанную землю, если вместо дороги — пепел?       — Тю, вот трагедия, — прогнусавил отец. — И правильно, правильно сказал. Наделала муры и сама страдает, глянь-ка. Это он ещё мягко с тобой, я бы за такие припадки бабьи сразу по шее давал. Молчать надо в тряпку рыбой, она потрохами ценна, а женщина покладистостью. Скажи спасибо, хоть из жалости тебя поимели. Ты серьёзно думала, мужики вот на эти кости ведутся? — на слове «кости» как раз выглянула из комнаты тут же в оцепенении застывшая мама. — Я бы глянул на этого падальщика. Они бегут от тебя, убогая. Ленка, конечно, курва известная, но зато плодоносная хоть, а ты почем зря хлеб мой жрёшь? Сразу видно, семя чужое, слабое, на свете не приживается. Жаль, не придушил тебя ещё на первых порах, шейку тогда за жиром не нащупал!       Саша ударила его наотмашь в бровь. Толком затрещины не вышло, от слабости руки ходуном ходили, но мама с криком бросилась наперерез и, оттолкнув, с размаху хлестнула её полотенцем по губам.       — Что, правда глазки колет? — надрывался от хриплого смеха отец.       — Извиняйся, тварь неблагодарная! Папа так тебя любит, а ты…       Саша обтёрла водянисто-алую кровь с подбородка и тоже почему-то засмеялась в ответ. Чтобы тебя любили, нужно заслужить. Получается, все Синицыны заслужили друг друга? Интересно, это она сумасшедшая или сама вселенная никогда не была нормальной?.. Если за миг до смерти перед глазами проносится жизнь, то жизнь у Саши была вся пропитана этим красным цветом. Между пальцев растянулась тонкая влажная ниточка.       Такая нить была в шерстяном клубочке у героя мультфильма, что когда-то показывали по телевизору. Толстобоким транзисторным чудовищем казался телевизор маленькой Саше, но баба-Яга была страшнее. А клубочек всё вёл к ней отважного героя, и он совсем не боялся, а Саше приходилось зарываться лицом в папин свитер, чтобы не плакать от страха. Папа тогда был совсем бесстрашным, на экран он щурился пьяно и равнодушно, но Саша ещё не знала, что так бывает.       Такого же красного цвета была кислая смородина, которой их с Леной однажды угостили на рынке. Всё лицо у девочек было в липких подтёках, а мама по Заозёрской привычке ругалась, что брать у незнакомых еду нельзя.       Таким же огненно-алым был тюльпан, который ей всучили, как и всем девочкам в классе, на первое восьмое марта. Тогда она ещё не знала, что однокласснику это ничего не стоило.       Жирной красной пастой Саше поставили первую — роковую двойку, и с тех пор в наказание она почти каждый день в одиночку лепила полсотни пельменей для зверски голодного после работы отца. Папин труд уважают, папе положен крепкий сон и сытный ужин. Мама, согнувшись в три погибели, трёт грязной тряпкой паркет, у неё нет времени помогать. У Лены тоже, она получила право корпеть над математикой вместо раскатывания сырого теста по столу, потому что ни разу не получала двоек (или ни разу не выдавала их маме).       Рыжевато-алой была сочная мякоть тыквы, из которой мама пекла пирог на Новый Год. Если бы Саша могла, превратила бы тыкву в карету. Но мама не позволит такого безобразия: видели, какая нынче цена на спелые овощи? Зато потом этот пирог станет первым блюдом, которое Саша полюбит готовить.       К выпускному ей честно раскошелились на платье — тоже алое, с кокетливым лифом и лёгкими свободными рукавами. Оно с Саши даже не спадало. Босая, она кружилась в платье перед зеркалом, улыбаясь мимолётным мыслям. Мама точно знала, что подойдёт для праздника, пусть Ленка и свистела насмешливо, что в таком только хоронить не жалко, только деньги зря переводят. Сейчас стало казаться, что и правда — не жалко. Когда Саша перестала бояться крови. Когда всем вопросам перестали быть нужны ответы. Каково это, быть раковой опухолью на теле своей семьи? Как оперировать такие случаи, а, будущий онколог?..       — Какая любовь, ну? — уже некстати двадцатилетняя, Саша от смеха сползла на пол. — На чёрта она? Вы друг друга сами ведь не любили никогда, гниды… Рыбы молчаливые…       Мама зло встряхнула её со всей силы и кое-как подняла на ноги, отец сплюнул, что Сашу давно нужно было сдать в дурдом, а Саше было весело. Саша не говорила уже — шептала что-то и, внезапно обретя силу идти сама и всё ещё посмеиваясь, шатаясь, как былинка на ветру, заперлась в комнате на замок.