Родные люди

      Мари де Верней, в девичестве де Селонже, крепко спала в своей комнате, надёжно укрытая со всех сторон одеялом и обнимающая подушку. Распущеные длинные и густые чёрные волосы пребывали в каком-то милом беспорядке. Под серыми глазами девушки, которые были сейчас закрыты, обозначились тёмные круги, щёки заметно похудевшие… такой печатью облик Марии отметили три года, прожитые с её никчёмным и жестоким супругом Андре, и вчерашняя ночь — когда девушка сбегала буквально в чём была от обозлённого и поднабравшегося алкоголем Андре, не испугавшись даже сильной непогоды. Но минувшей ночью девушка смогла найти забытье от всех тягот, которые ей пришлось пережить. Робко пробившийся через стекло окна в её комнате первый солнечный лучик игриво скользил по её лицу с точёными и изящными чертами. Комната осталась ровно такой, какой Мария оставляла её три года назад перед замужеством. Шкафы и сундуки как и прежде были полны одежды и обуви — которые Марии было лень забрать в супружеский дом, возле большого окна стоит её рабочий стол, любимый мольберт, небольшой сундук со старыми игрушками, подсвечник на столе, картины и канделябры на стенах, прикроватные тумбочки по обеим сторонам кровати… Её отец и мать не изменили ни одной детали в устройстве комнаты, только раз в неделю прислуга делала тщательную уборку в комнате Марии, которую девушка раньше занимала до своего замужества. Минувшей ночью комната снова гостеприимно встретила свою хозяйку, как было до её замужества и переезда три года назад, до семнадцатилетия Марии. Словно всё здесь ждало свою владелицу, как и любящие Марию жители Рабодьера, как Марию ждали её родители и старший брат. Сейчас девушка крепко спала без сновидений, и не услышала, как скрипнула дверь её комнаты, порог переступила так похожая на Марию внешне черноволосая женщина с серыми глазами чуть старше сорока, её мать, Фьора де Селонже, несшая в руке — держа за ручку, кружку тёплого молока с мёдом. Тихо приблизившись к постели дочери, Фьора присела на край и поставила кружку с молоком на прикроватную тумбочку. — Девочка моя… моя Мария… неужели она всё же приехала? — тихонько проговорила еле слышно Фьора, бегло смахнув набежавшие на глаза и повисшие на ресницах слёзы, счастливо улыбаясь и качая головой, не смея верить своей радости, что снова видит рядом собственную дочь в их доме. Но в то же мгновение, как с губ Фьоры слетели эти слова, ресницы Марии затрепетали, на губах промелькнула улыбка, немалых усилий девушке стоило разлепить веки. Увидев перед собой маму, Мари сперва не поверила своим глазам, которые протёрла. Широко улыбнулась и покачала головой, потянувшись рукой к маминой щеке и нежно коснувшись. Фьора перехватила руку дочери и поцеловала внутреннюю сторону её ладони. — О! Доброе утро, мама! Ты так рано встала… — жизнерадостно и немного удивлённо Мари поприветствовала Фьору. — Мари, мой котёнок, я так рада тебе! Папа сказал, что ты приехала вчера ночью и не захотела меня будить, — Фьора взяла кружку молока с прикроватной тумбочки и протянула дочери. Мария без возражений выпила всё молоко и поставила кружку на место. — Да, мы с папой хорошо поговорили, посидели вместе. Мне было жаль прерывать твои сны, мама. Скажи, за время моего отсутствия дома многое изменилось? — робко задала вопрос Мария, подобравшись по постели ближе к маме и крепко к ней прижавшись. — Нет, милая. Почти что ничего. Разве что твой брат на хорошем счету у короля, сейчас приехал погостить. Но всё же ещё нечто радостное случилось — ты приехала. Надеюсь, надолго, — Фьора ласково хихикнула и совсем легонько, в шутку, ущипнула дочь за кончик носа, тут же в него поцеловав. — А лицо как у тебя осунулось, дочка… — Фьора прицокнула языком и с сожалением покачала головой. — Ну, всё. Леонарда не успокоится, пока твои щёки снова не округлятся, — шутливо пригрозила дочери Фьора и крепко сжала Марию в объятиях. — Да, мамочка, я приехала надолго. Я безумно скучала по всем вам! Теперь у нас будет много возможностей проводить вместе время, — Мари улыбнулась и поцеловала в щёку маму. — Мари, детка, ты расскажи, как у тебя в твоём новом доме дела? Точно всё хорошо? Расскажешь, как ты жила всё это время? — Фьора тепло улыбнулась дочери, нежно перебирая её вьющиеся непослушные волосы, целуя в макушку. Мария спрятала своё лицо в рукаве материнского платья, чтобы только не показывать, как слёзы застили её глаза и пролились по щекам. Всё тело и плечи девушки задрожали. От Фьоры не укрылись перемены, произошедшие в настроении дочери. Мягко отстранив Мари от себя, Фьора осторожно приподняла за подбородок лицо своего ребёнка и встревоженно вглядывалась в него. — Мария, детка, что же случилось у тебя? — обеспокоенно проронила Фьора, ласково утирая солёные капли с щёк Мари. — Отец разве ничего тебе не рассказал? — удивилась девушка. — Просил не пытать тебя расспросами и сказал, что ты очень устала, — тихо ответила Фьора. — Мама, я ушла от Андре. Вот уже три года, как у меня костью в горле его попойки с дружками в нашем замке, проматывание им семейных денег и моего приданого, сквернословие ещё как-то можно пережить, но только не то, что он с грязью меня мешал, мама! Я устала, что он ни во что меня не ставит и часто поднимал на меня руку. Поэтому я решила от него уйти. Жить с ним я больше никогда не буду, мам! Я так больше не могу… — обессиленно призналась Мария ошеломлённой матери, которая кусала губы и смахивала слёзы с ресниц, в испуге прикрывала рот рукой. — Господи, я уже ненавижу эту скотину за то, что он так с тобой обращался! Не вини себя ни в чём. В насилии никогда нет вины жертвы, дочка! — решительно отрезала Фьора, проведя рукой по волосам Марии и поцеловала её в лоб. — Мама, это ещё не всё. Я жду ребёнка от Андре. Третий месяц. Не хочу, чтобы ребёнок видел перед собой такой пример отца, — сообщила Мария новость маме, крепче к ней прильнув. — Так он ещё и на беременную женщину руку поднимал… Господи, что за конченый выродок… придушила бы своими руками! — воскликнула в горькой ярости Фьора, качая головой. — Не смей к нему возвращаться, и выкинь из головы фразу «Ребёнку нужен отец»! Такой папаша даром тебе и твоему ребёнку не нужен. И лучше тебе вернуться домой после неудачного брака, чем вернуться домой в гробу, — прозвучали решительно слова графини де Селонже. — Мама, прости меня… я столько тебе наговорила гадостей, когда ты была против моего брака с Андре. Сейчас мне так стыдно… я не знала, как посмотрю тебе в глаза. А ведь ты предупреждала. Зря тебя не послушала. Я так боялась хоть кому-то из близких признаться, что происходит в моей семье… — Какое теперь это имеет значение?.. Ну, совершила ты ошибку, и что? Поедом тебя съесть за это? Мне тоже когда-то было семнадцать лет, и я тоже совершала ошибки. — Фьора грустно фыркнула и нежно потрепала дочь по голове. — Я рада уже хотя бы тому, что тебе хватило благоразумия уйти от мужа и вернуться ко мне с твоим отцом, что ты не побоялась открыть правду. Мария, я и твой папа, все мы любим тебя и всегда будем защищать, — произнесла твёрдо Фьора и крепко обняла Марию. — Что ж, мам, всё оказалось так, как ты и пророчила. Мой брак принёс мне только боль и горечь, единственная светлая сторона — мой ребёнок. Самое время для «А я же говорила, что так всё и будет», — с невесёлым сарказмом обронила Мария, мягко отстранившись от матери и погладив её по плечу. — Мари, детка, мне в глаз попало что-то. Я на пару минут в ванную, — Фьора часто замигала обоими глазами, утирая влагу с ресниц. Мария немного удивилась, но отпустила маму. Фьора же стремительно проследовала до ванной комнаты, где и заперлась на щеколду. Сползла по стене на выложенный дорогой плиткой пол, села и обхватила свои колени, наконец-то дав волю рыданиям, впрочем, беззвучным, чтобы ранним утром не перебудить весь дом. Солёные капли бежали из глаз по её щекам, и Фьора гневно их утирала, до крови кусая свои губы, бросала проклятия шёпотом в сторону своего зятя: «Гори в Аду, паскуда! Мразь! Подонок! Ненавижу!». Когда первый порыв боли и ярости за дочку немного прошёл, Фьора поднялась с пола и подошла к большому зеркалу, какое-то время глядя бесцельно на своё отражение с бледным лицом и опухшими глазами. — А ведь я же говорила, — со скорбью проронила Фьора бледными и покусанными до крови губами. Даже если три года назад она предупреждала дочь, что из её замужества не выйдет ничего хорошего, Фьора скорее бы умерла, чем сказала Марии в лицо те слова, которые она только что говорила своему отражению в зеркале. Фьора не нашла бы в себе столько бессердечия, чтобы бить дочь по её больным точкам, понимая, что любое её неосторожное слово для её ребёнка будет сравнимо с воткнутой иглой в открытую незажившую рану. — Я этому ублюдку сердце выжгу! — с мстительной яростью сказала женщина своему отражению в зеркале, диким огнём полыхнул взор серых как зимнее небо глаз.