Родные люди

      В гостиной полумрак рассеивали горящие в канделябрах на стене подсвечники и огонь в камине, уютно потрескивали дрова, царила тишина во всём доме. Сидевшая в кресле молодая девушка устало оглядывала убранство комнаты своими большими глазами, сравнимыми по цвету с грозовыми тучами, тонкими длинными пальцами она распутывала мокрые от воды и тяжёлые волосы. На колени ей был заботливо постелен тёплый плед. Иногда девушка делала глотки пахнущего брусникой отвара из большой чашки и переводила дух. Изредка она откусывала по маленькому кусочку от маковой булочки в меду, взятой из стоящей на столике тарелки. В комнате она находилась не одна. Немолодой мужчина в чёрных камзоле и штанах с сапогами был вместе с ней. Только в отличие от своей ночной визитёрки Филипп беспокойно мерил шагами комнату и иногда следил, пьёт гостья отвар или нет. Видя, что девушка без возражений пьёт брусничный отвар, он бросал ей одобрительное: «Ну, вот и умница, Мария. Всё пей. Тебе нужно силы восстановить». Опустошив чашку, девушка с выражением грусти и затравленности во взгляде взглянула в лицо Филиппу, отставив чашку в сторону. — Мари, я, конечно, очень рад тебя видеть. Только объясни мне, как так случилось, что ты приезжаешь из дома своего мужа в таких попыхах, будто на тебя ополчилась вся преисподняя? — наконец решился Филипп задать ей вопрос, который давно с самого начала встречи с дочерью подъедал его разум. — Ох, папа, это очень долгая история, — Мария вздохнула и отвела взгляд. — Да и ночь же сейчас, ты наверняка спать хочешь и устал. Расскажу утром. — Ну, уж выслушать тебя я всегда найду время. Так что можешь смело рассказывать сейчас, — Филипп подошёл к занимаемому Марией креслу и ласково, совсем как в детстве, потрепал девушку по голове, что вызвало у неё робкий проблеск улыбки на губах. — Долгая история и неприятная, отец. Вспоминать не хочется, но и сил нет в себе держать. Отец, я и Андре снова в ссоре, я ушла из дома. Я уже устала от всего. Устала, что наш замок его стараниями и также стараниями его пропойц-дружков превращён в какое-то подобие вертепа и игорного заведения, устала от его постоянных пьянок и от его компаний, от его безответственности! Он совсем не думает, на что мы будем жить, что мы оставим после себя в наследство нашим детям… про это думаю одна я, отец, — Мария совершенно невесело рассмеялась и откинулась на спинку кресла. — Дочка, подожди, хочешь сказать, что твой муж досаждает тебе недостойным поведением? — омрачила хмурость лицо Филиппа. — Если ты ушла из дома из-за этого, то я понимаю и ни капли не осуждаю тебя. Ты можешь жить здесь со всеми, кто тебя любит. — Другого ответа я не ждала, отец. Я же молилась на мой родной Рабодьер, на тебя и маму с братом, на всех вас, что моя семья от меня не отвернётся! — при упоминании родного дома и близких голос девушки задрожал, серые глаза заблестели от навернувшихся слёз. — Не отвернёмся, конечно, Мари! Даже не думай об этом, — Филипп опустился на колени перед креслом, в котором сидела Мари, обхватил лицо дочери и погладил по щекам. — Говори всё, не бойся. — Отец, вот скажи, ты бы смог жить с человеком, у которого в речи преобладает сквернословие, кому ничего от жизни не надо — кроме вечных пьянок с друзьями и проматывания денег, который руки распускает? — неожиданно прозвучал вопрос Марии для Филиппа, зародились в его душе очень нехорошие подозрения. — Нет, конечно. А почему ты спросила? — насторожился в мгновение Селонже. — Вот и я не смогла, папа! Я не могу жить в той отравленной обстановке! Я устала, что со мной и с чувством моего достоинства не считаются, что на меня поднимают руку! Ты себе такого никогда не позволял с мамой и со мной с Филиппом! — вырвалось пугающее признание из уст Марии, заставив Филиппа помрачнеть лицом, стиснуть зубы и сжать ладони в кулаки. — Так эта сволота тебя била?! Мразь! Подонок! — в гневе Филипп подскочил на ноги, принявшись нарезать круги по гостиной, чтобы хоть так дать выход ярости, которая сейчас душила его. — И как давно, Мари? — прозвучал упавше его голос, когда в нём кипели две эмоции: острое и болезненное сопереживание Марии вместе с желанием своими руками выбить всю жизнь ударами кулаков из её обидчика. — Год, отец. Я всё скрывала, мне было стыдно кому-то об этом сказать… Всё равно бы меня обвинили, что я плохая жена и непочтительна к супругу… — Мария опустила голову и схватилась за плечи, обнимая себя. — Не ты должна стыдиться, дочка. Не ты же проматываешь семейное состояние в пьяных кутежах и колотишь свою жену. Я и твоя мама с Леонардой и Филиппом никогда бы тебе так не сказали, — рука Филиппа, огрубевшая от многолетнего обращения с оружием, бережно провела по щеке дочери. Мария схватила отца за эту руку и прижалась к ней губами в горячем порыве. — Отец, я ведь могу остаться? — Да, это же твой дом. — И я хочу расторгнуть мой брак. Я не хочу больше быть связанной с Андре, но не всё так просто… — Мария принялась для своего успокоения крутить в пальцах прядь волос. — Что я ещё не знаю? — приготовился Филипп к самым худшим поворотам истории ночного побега Марии. — Я жду ребёнка, пап. Третий месяц. Это ребёнок Андре. По закону он может меня потребовать, он может отнять у меня моего ребёнка — не ради любви к нему, а из мести за моё неповиновение! — последние слова Марии потонули в всхлипе, бурной рекой слёзы хлынули из глаз. Филипп покачал головой и молча протянул дочери вынутый из своего кармана платок, которым Мария не преминула воспользоваться по назначению. — Так он тебя ещё и беременную бил… час от часу не легче. Вот же выродок… — Филипп вдруг поймал себя на мысли, что хочет не просто оторвать голову мужу Мари за то, как тот с ней обращается, но ещё и закопать его под забором как бешеную псину. Всё им услышанное сегодня ночью от дочери казалось ему страшной дикостью: его Мария, которую он растил с малых лет, кого он всегда любил и о ком заботился, кого он учил сражаться на деревянных мечах или рыбачить вместе с сыном, кому он часто читал перед сном сказки и легенды, дал своё отношение к миру и к жизни, оберегал, последний год замужества провела как в Аду и стыдилась об этом рассказать даже своим родным. Его с Фьорой Мария, которая, казалось бы не так давно была озорной и бойкой девочкой смелого нрава, с огромными серыми глазами и вечно растрёпанными чёрными косами. Между ним и девочкой не было кровного родства, но для мужчины это никогда не было главным, и за причинение зла любому из его двоих детей он был готов отправить к праотцам кого угодно. — Папа, так что же делать? Если Андре потребует меня, закон будет на его стороне, — Мария боязливо вжалась в кресло, будто бы её муж был здесь. — Через мой труп он тебя получит, — зло выцедил Филипп сквозь зубы. — Я в хорошей боевой форме. Так что пусть ищет могилу. Мы вместе добьёмся твоего развода и ребёнка твой муж не увидит как своих ушей — король вполне хорошо относится к нашей семье. — Хорошо бы так и случилось. Не хочу, чтобы ребёнок смотрел на его дебоши и пьянки, чтобы не вырос как он, — пухлые губы Марии упрямо сжались в линию. — Мария, детка, не вини себя ни в чём. Ты измучена, иди к себе в комнату, милая, — Филипп взял за руку дочь, намереваясь отвести девушку в её комнату, но Мария не захотела, и он уступил. — Пап, знаешь, что хуже всего? — вдруг слетел с губ Мари вопрос. — Что же? — Мама предупреждала меня три года назад, чтобы я не связывалась с Андре, что я с ним горя хлебну, а у меня не хватило ума послушаться совета мамы и не идти ей наперекор. Теперь перед мамой чудовищно стыдно за то, как я себя с ней тогда повела… — Мари, тебе было семнадцать, ты впервые влюбилась, тебя позвали замуж. В отношениях с людьми и в жизни ты была очень неопытна, ты не виновата. У Андре не было написано на лбу, что он скотина, — защищал Филипп Марию от её же самообвинений. — Но мама же как-то предугадала, что с Андре меня не ждёт ничего хорошего! — возразила отцу девушка. — Фьора — взрослая и много пережившая женщина, за её плечами прожитые годы и приобретённое умение видеть людей насквозь. Ты, конечно, сравнила способность мыслить на четыре хода вперёд взрослой женщины и молоденькой девушки, — нашёлся с ответом Филипп, скрестив руки на груди. — Надо было мне в ту пору послушать мать, — поделилась с отцом своим выводом Мари. — Наверняка она скажет, что «я же тебе говорила, а ты не верила мне, вот и страдаешь по своей же глупости». — Плохо же ты знаешь маму. У неё хватит такта не добивать тебя морально ещё больше этими словами, — заступился Филипп за супругу. — Прости. Я должен был остановить тебя тогда и тоже прислушаться к словам твоей матери. Фьора в твои годы такая же была. Доверчивая, наивная, к людям тянулась. За что и расплачивалась. Только маму не допытывай. Сама расскажет при желании. — Отец, спасибо тебе за поддержку. Только я всё равно не представляю, как буду смотреть маме в глаза. Я столько в запале ей наговорила, когда самовольно вышла замуж… — Мария оставила своё кресло, сложила на него плед и подошла к отцу, крепко к нему прижавшись. Филипп крепко её обнял и поцеловал в чёрную макушку. — Будешь смотреть с достоинством. Как тебя учили. Ошибки совершают все, — был его твёрдый ответ. — Хочешь, позовём посидеть с нами маму? Она будет очень счастлива тебя увидеть. — Не хочу тревожить мамин сон. Увижусь с ней завтра. Подумать только… все эти годы она любила меня, стремилась защитить, уберечь от горестей, а я платила ей чёрной неблагодарностью, — исполненные искреннего раскаяния слова сорвались с губ Марии, прячущей лицо в отцовском камзоле. — Я уверен, что твоя мама не станет тебя попрекать. Тем более в такой трудный для тебя период. Ей будет важно только то, что теперь ты дома, с нами, в безопасности. — Филипп крепче обнял Мари, глядя прямо перед собой поверх её головы. Мария права. Увидеться с мамой и поведать ей наболевшее она может и завтра. Завтра и будут все обитатели Рабодьера думать о том, как помочь Марии в её положении. Сейчас же самое главное, что она вновь дома, в кругу близких ей людей.