Лишение мученье войн

Верите ли вы в то, что вы умрёте? Да, человек смертен по природе, я-человек: следовательно… Но тут можно возразить. Какую природу я в себе таю? Имею я только облик человеческий, но на самом деле им не являюсь. Невсякий человек проживёт столько, сколько я…а по меркам своим я ещё молод. Что теперь сделается? Вот так, тут, в грязи и темноте помереть? Да это же абсурд! Но даже, если предположить, сказать, что не человек, то тогда кто? Город. Но, а что за ним идёт? Все чувства, присущи всякому человеку я располагаю. Разница в том, что за мной закрепляется ещё несколько единиц требований, что выполнять я должен. Но если вернуться к выяснению, что я человек, то есть смертен, то когда наступит этот час? Все мы, от млада до стара, знаем что за смерть ходит. Что не было такого существа, что убежал от этой жуткой старухи-смерти. Но мы все ошибочно полагаем, что час тот настанет ещё не скоро. Что времени много. И располагаться им я могу как желаю. Так я: мерзкий, павший недочеловечешко, могу вам поведать об истине. И об этой истине я могу говорить, как в средних веках говорили об библии. Что закон этот не требует критики. Только вот те священники, что продавали «отпущение» греха всякого, отличаются от меня. Я-то никакую выгоду не получаю. Возрите на меня! Я, потускневший во всех смыслах, но почему-то ещё остающийся жить, могу сказать вам правду. Почувствовать не только душой и умом, что за смерь эдакая? А знать и душой и умом и телом. В миг ещё разума вы будете искренне желать жить, вас как льдом будут оковывать эти воспоминания. Воспоминание йобо всём, что с вами было. А дальше ничего. Агония и смерть. Что ещё? Не знаю. Узнав, что будет, я вам не скажу. *** Мы сидим на деревянных, холодных стульях, оперевшийсь на маленький кухонный столик. Справа от моей руки стоит сахарница. Оранжевые круги, очерченные белыми ломаными линиями, стоят в ряд по всему радиуса сахарницы. От боков расходятся белые ручки. Точнее сказать, они были когда-то белыми. Теперь же это с трудом можно было назвать тёмно-жёлтым. Небольшой осколок отломлен от левой дуги. Понятие не имею, когда это случилось, да и не важно это особо. Слышны звуки горящей бумаги и старого дерева. До того, как бросить в печь несколько страниц из «Истории Дипломатии» там уже лежало несколько пален, я всегда их оставляю, чтобы лишний раз не тратить сил, когда очень холодно, и надо принести ресурс для разжигания. Становиться жарче, жарче по сравнению с зимней ночью за окном. Я перестаю подперать свой подбородок правою рукой и тянусь к голове. Я не снял шапку. Я никогда её не снимаю, когда только прихожу в ещё неразогретый дом. Люблю держать голову в тепле. Теперь же, в нынешней температуре, я могу и снять свой головной убор. Я поднимаю руки, и медленными движениями от головы начинаются вываливаться светло-русые пряди длинных, до безумства тонкий волос. Длинные? Да, длинные. Несколько прядей, что находились за шапкой во время моей ночной прогулки, и которые за столь короткое время успели заледенеть, уже растаяли и были мокрыми. Я хотел взглянуть на себя: с макушки до подбородка, потом от шеи до нижней части туловища, а от неё до самых ног. Я знаю, что такой «осмотр» себя в такой ситуации-опасен. (Сколько раз я за все свои монологи повторил фразу «в такой ситуции»?) И так много поводов для хандры, так ещё и это. Что касается волос, то я их давно не обстригал. Да и куда уж мне? Вечно они в шапке находятся, а коль домой прихожу, то и вовсе не мешают. А дома я один вечно сижу, да и если бы кто пожаловал, как в этот вечер, то было бы всё равно, и мне и тому, кто пришёл. Я не решился класть мокрую шапку на стол. И сушить её не пошёл. Положил под ноги и забыл про неё. Поднял взгляд и посмотрел на своего гостя. Тот сразу замолк, как я заговорил о соседях. Потом и я не давал инициативу к началу разговора. Задумался о всяких пустяках, а этот подумал, что меня он выбесил и больше не протестовал. -Товарищ, -начал я после размышлений, -да вы ведь подумали, что обидели меня своими криками. В этот момент Алексей, что отвёл от меня взгляд и смотрел в какую-точку на стене, около печи, поднял голову и стал внимательно слушать. -Вы не волнуйтесь, кто ж поднимется после всех усталостей, что испытывает каждый из нас, -я слабо попытался улыбнуться, -вы ведь не походите на сумасшедшего, совсем- совсем. Знаете? Так знайте. И то ваши странные действие я совсем не понимаю! Не подумайте, что хочу вас как-то задеть, но это действительно кажется мне загадочным. Я закончил начало речи, отодвинулся к спике стула. Алексей по-прежнему внимательно смотрел на меня, смотрел и не моргал. Даже говорить ничего не хотел, да и не мог наверное. Я продолжил. -Вы мне, что скажите, -произнёс и сделал паузу я, -что вы посреди тёмной ночи делали на улице? Да ещё и в санях что-то несли,а потом прям до моей порога, -я вспомнил про тот подвал, -а сани-то вы там оставили! -Они мне не понадобяться, уже… -Как это не понадобятся? Всем нужны, а вам нет. -Нет, не нужны. -Да, что с вами! -Я вскочил, как ошпариный кипятком. Да всё хочу узнать! А этот то молчит, то подбрасывает ещё больше вопросов. -"Господи»! «Я этого не хотел»! Да, если уж разрешились со мной идти, то говорите, что не хотели! Если не желаете говорить, то зачем кричите мне об этом? -будто предсказав следующий вопрос, выкрикнул я. -Вы правы, вы не померно правы! Мужчина стал лихорадочно бегать зрачками. Он потянул руку к губам, видимо закрыть рот. -Простите, я должно быть сконфужил вас!-сказал мне Петров дрожащим голосом. -Верно, -спокойно ответил я. -В нужный момент мы встретились с вами,-Алексей заметно успокаивался. Мне стало неловко и стыдно, что я начал кричать на него. Видно, о чем-то волнуется. К чему-то готовился в моменты своей «спокойности» -Мне надо сказать это, нужно… Я хочу спросить вас…у вас ведь есть семья? Семья? Зачем он спросил об этом? -Не поймите, это не издевка, что вы якобы «династия». Я об другом. Заново разговор об династии. Зачем… С последними десятилетиями я стал вновь и вновь пересматривать всю свою жизнь, историю. Что я когда-то называл своим родным? Да, именно их. Я хотел всё это отбросить, эти мысли, хоть на минуту дадут мне покоя и моей голове! -Это может быть больно, но вы поймите мне тоже…я всё пережил, -продолжая, как плача промолвил Алексей. -Ваша семья умерла от голода? -Я был шокирован своей прямолинейностью. Я чувствовал, что при этом ни один мускул лица моего не шевельнулся. Сто лет назад для меня бы показалось это истинным кощунством и ужасной подлостью к человеку, что потерял родных. Времена другие, теперь к этому начинаешь привыкать. Ох как жутко становиться при предложении-привыкать к смерти родных... Я всегда отличался эмпатией, всегда мог выслушать и понять любого. Кто бы это ни был. Человек-есть человек всегда. Но теперь это не новость. Теперь эта жестокая повседневность…как бы не печально это звучало для меня и моих жителей. Алексей молчал. Он начал бегать вновь зрачками от места к месту. Понятная реакция. Если вы скажете, что я циничен в эти моменты, то вы окажетесь не правыми. Моё сердце издаёт тысячи горьких стонов. Всё-то вы можете понять к литургии, которой здесь не место. Будете правы, но я так хочу. Моё сердце обливается и утопляется в крови ужасов, что испытывают ни в чём не повинные люди. Чем они заслужили такое? Да какой смысл всего этого бреда? Я понял, что ранил сильно Алексея Петрова. Я тут же побежал к газовой плите, чтобы схватить небольшой, жестяной графин воды. Около графина стояли две такие же жестяных кружки. Я схватил первую и отчерпал ею большой объем воды. Поставив на место графин, придерживая кружку руками, я быстро подошёл к печи и поставил на неё воду. Я хотел как можно скорее дать её Алексею. -Нет…не надо, -как опомнившийсь сообщил за моей спиной Петров. -Простите меня за мою паузу. -Я всё понимаю, мой вопрос весьма не тактичен. -Нет, всё нормально, теперь… -Что ж, тогда можете продолжить говорить, что с вами случилось, -торопясь, боясь очередного застоя сказал я. -Вы правы, пожалуй, -он потянулся ко лбу, чтобы вытереть пот перед длинной речью. -Я не зря спросил вас про семью. В такой момент человеческого отчаяние, только семья действительно помогает, -он прикрыл рукой глаза,-только это и спасает нас…от всякого, понимаете? -Нет, не понимаю, о чём вы? -О том, что томится в нас самих. Подумайте, у каждого свои пороки и запреты. Кто-то сам в состоянии их держать в узде, а кто-то,-он убрал руку с лица и тут показались небольшие капли слёз из его серых, блестящих глаз. -Как у каждого мужчины у меня была жена, -он криво улыбнулся, сказав последнее слово. Следует история его жизни. -Это-то конечно, -согласился я. -Её…звали Алёной… Алёной Тимофевной, если быть точным. -Жена ваша? -Да, Жена. Хотите услышать мою историю, то слушайте. Мы познакомились давно. Даже не вспомню, как всегда вместе были. В детстве познакомились, играли, работали вместе. Деревенским я человеком был, вот и вырос далеко не здесь, а в глухой, Петербуржской дерени. Это-то я потом перебрался сюда, в Ленинград. Уже молодым человеком. Всё там кинул в деревне. Подробности не нужны, но тут я кое-как устроился. Работал до войны на заводе, слесарем. Тогда мне уже было за тридцать, а всё холост был. Иногда брался за бутылку, почему и выгнали, почему и в отрезвителях числился. Стыдно мне, брат, теперь я понимаю, что зря всё это было. Иллюзия, да туман один. А в году 31-ом мы как-то встретились с Алёнкой. Сказала мне, что перебралась сразу после меня, но найти не смогла. Что хотела придти, восстановить знакомство, так сказать… Вот тут-то всё и завертелось. Так и встречаться стали чаще, так и спасла меня, ругала, что я пьющий. Слесарем дальше-то не взяли, конечно с такой репутацией. Но хоть помощника дали. А Алёнка не давила на меня никогда, всё подбадривала и хвалила, а мне и приятно было. Так и жили, так и женились, так и ребёнок появился. Он замолкает. Тут послышалось шуршание одежды. Книги по хирургии, про которые я совсем забыл. Забыл про них и всё! Вот тебе на! А Алексей, вытащил из-под платка одну книжонку, открыл на оглавлении в конце и вытащил какую-то пожелтевшую карточку с подписью. Взял, захлопнул, и подал мне её. В свою очередь я, протягивая свою руку, докоснулся до весьма сухой, шершавенькой поверхности. Поднёс к своим глазам на близкое расстояние. Фото карточка. Хотя нет, так не говорят уже. Фотография. Черно-белая, старенькая такая. Явно до военных, счастливых годов. Я стал всматриваться в суть, в людей. Три человека, мужчина, с начёсом на левую сторону головы и тёмные волосы. Одетый в новый, только сшитый костюмчик. Мужчина стоял в середине. По его левую руку стояло кресло, где сидела молодая, привлекательная женщина. С темно-каштановыми волосами, что доходили ей до плеч и были завязаны в тугую косу. Её тело, одетое в праздничное лёгкое платье. В руках у женщины был большой «свёрток».Это мне показалось при первом просмотреть, когда я ещё не сильно разглядел всё. На самом деле это был ребенок, который был уложен в белую пелёнку. Но когда я вновь уносил фотографию дальше от глаз, то мне казалось, что это всё ещё какой-то свёрток. Наконец я понял, что за люди находились на фото. Молодой мужчина, стоящий на фото, это и есть-Алексей Петров, женщина, что сидит-Алена Тимофевна, а свёрток-их общий ребенок. -Фоторагфия вашей семьи? -Да,-с волнением произнёс Алексей. Я перевернул карточку и посмотрел на год, что был написан. «1937. С Машенькой» Я всё понял почему Алексей так странно вёл себя. Да, у него умерла семья. Возможно только что. Возможно на его глаза. Жена или дочь. Скорее жена, иначе он бы с неё и не начинал. Жена умерла от истощения, а муж в бреду вышел из дома. Такое бывает с человеком, что потерял близкого человека. Такие ситуации разные реакции вызывают. Вот он и кричал, что «Господи!». Возможно ничего не сделал или пришёл слишком поздно. Когда она уже...Вот и кричал «Я этого не хотел» А ребёнок дома один остался, спит наверное. Надеюсь, потому что лежать в одном доме с жертвой матерью-страшное дело. А ребёнку-то 4 года, если судить по фото. -Примите мои соболезнования, -произнёс я и стал глядеть на Алексея. С того уже сходил 7 пот. Бедный человек. -С Алёной Тимофевной мы жили дружно. Иногда ругались, но у кого ссор нет? Вот, в году 37, она мне подарила долгожданную доченьку. -Машеньку,-перебил я -Да, Машеньку, -он заново улыбнулся при воспоминании об дочери. -Вы представить себе не можете, как я любил её. Я ей и игрушки делал, и гулял с ней и Алёнкой. Денег было мало, но нам хватало. Мы жили..так..счастливо. Он стал запинаться, запинаться от слёз. Видно, что жил до войны неплохо, видно что война его побила. Бедный человек. Ужасно несчастный. -Я вас прекрасно понимаю,-начал я, чтобы успокоить его,-не думайте, что мы отделены все. Я про жителей города. Ленинградцы сильный народ. Посмотрите, враг машет перед нами огнём, а мы не смеем сдаваться. Мы все задаёмся одним и тем же вопросом каждый день «Что будет потом?» Но мы встаём каждый раз, без сил, но не сломленные. Всех, кто находиться здесь, коснулось это кольцо. Многие были вынуждены продавать ценные, семейные реликвии, чтобы заработать карточки хлеба. Мы теряли родственников, друзей,-при последних словах мои глаза стали влажными и разпухли. Я почувствовал удивительный приток сил, что не испытывал последнии недели. -Но возрите же вы! Мы не сдаёмся, те кто теряет родственников- есть Мы! У нас почти ничего не осталось! Но нет же! Надежда! В таких моментах главное надеяться и идти вперёд, чтобы доказать «им» что это они ничножества, а не мы! Я закончил свою речь. Алексей, что сидел и неловко утерал слёзы, был явно удивлён и смущён моей речью. -Где же вы были раньше, когда ещё всё можно было остановить... -Никогда не поздно вернуться. -Вы хорошо сказали про ничтожества. -Так завещал мой один друг. -Вы имеете право не говорить, но сказали, что все мы теряем родственников, он тоже… -Нет,-как отрезал, сказал я,-ему повезло больше, чем нам, он не здесь -И правду повезло. Но тогда, даже видя смерти других, вы не сможете проникнуться смертью близких… -Я отлично вас понимаю! -оскорблено сказал я,-вы, увидя меня, даже судить не можете скольких я потерял! Алексей вздрогнул. Ему видно стыдно за последнее, что сказано им. -Простите, я совсем не хотел вас обидеть. -Я совсем не обижен, -уже спокойной сказал я. -Кстати, -я уже примерно понял, что случилось с вами и вашими близкими.Одно понять не могу, что вы несли с собой? Да так, что сани решили оставить, сказав мне, что вам они не понадобятся, а то груз поспешно взяли. -Вы…действительно хотите знать, что там?-его взгляд помутнел. Я напрягся. Исохшиеся, уставшие глаза стали смотреть на меня из-под лба, что вызывало жуткие ощущение. -Да...хочу, -я сказал это уже думая о чём-то ужасном. -Я могу принести,-с тихим хрипом шепнул Петров. Не дожидаясь ответа, как призрак, он встал. Прозрачное в нём было спокойствие и явно не живое умеротворение. Его руки, при подъеме, не шолохнулись, голова осталась в том же положении, когда она наклонена вниз и смотрит в пол. Взгляд, как у мертвеца, он был ни безумным, как в подвале, ни пустым, как сейчас до этого. Я не смогу объяснить, что за состояние это было. Он встал, вышел за дверь и взял кулёк. Дальше как в тумане. Он подошёл ко мне. Развернул. Я, как ошпареный, прыгнул назад. Там стояла тумба, об угол который я сильно ударился. Я не чуствовал боли. Я ничего не мог понять. На моем лбу выступили холодные капли пота…