Из личного дневника Гермионы Реддл:
Датировано: 1951 год.
«Её зовут Дельфини Лестрейндж.
И с ней что-то не так».
Позыв дёрнуться из плотного кокона одеяла можно было бы проигнорировать, если бы невыносимая жара не вселилась в её тело. Гермиона с трудом сглотнула в пересохшем горле и лениво высунула руки из-под подушки, почему-то странно пахнувшей. Словно это не была её хоть крохотная, но уютная комнатка. Сквозь занавески нагло просовывало свои яркие лучи солнце, а издаваемый шум снизу мгновенно насторожил. Остатки сонливости как рукой сняло. Поэтому, поспешно одевшись в удобные кюлоты и белоснежную рубашку, которой в её гардеробе определённо не было, Гермиона спустилась на первый этаж. Попутно она вспоминала, что же в прошедший день произошло, но появление на глаза девочки, слишком похожей на свою мать, всё поставило на места. Судорожный вдох покинул её раскрытые уста, когда Дельфи робко улыбнулась и пожелала ей доброго утра. Очевидно, что она ждала закономерный ответ, однако ни единого звука не вырвалось из Гермионы, неловко застывшей посреди коридора. — Дядя мне сказал, что вас нужно проводить до столовой, — уже совсем неуверенно проговорила Дельфи и покраснела от пристального взгляда Гермионы. — Я приготовила тосты… Девочка вконец засмущалась открытого игнорирования и, смущённо посмотрев направо, поплелась обратно к открытому помещению. Её голова была опущена, а ладошки вцепились в края рукавов. Гермиона не хотела никоим образом задеть чувства Дельфи, — она ведь даже не знала её! — но внешнее очевидное сходство с Беллатрикс уже не первый раз сбивало с толку. Успев разглядеть среди мрачности беловатое пятно едва-едва пружинистых волос, Гермиона последовала за Дельфи. Так и предстала столовая Лестрейнджей перед ней. Хотя Гермиона и помыслить не могла, что когда-нибудь здесь окажется, но всё же убранство тонкого аристократического вкуса нельзя было не заметить. Дубовый длинный стол, стулья из такого же материала, огромная люстра со вставками для подсвечников, что создавало ощущение годов прошлого века. Картины разных людей безмолвно, но тщательно следили за происходящим. В основном, как поняла Гермиона, это были семейные портреты. Не сказать, что небольшой декор хоть как-то разбавил гротескность помещения, ведь создавалось ощущение слежки. Во главе стола расположился Рабастан Лестрейндж, читавший утреннюю корреспонденцию и не глядя накладывавший в тарелку французские тосты и круассаны. Их был избыток. Но что самое удивительное — Долохов сидел по левую руку от Рабастана и развлекал приунывшую Дельфи. Та, надувшись, сосредоточенно кромсала взглядом ни в чём неповинный стол и скучающе помахивала ногами в воздухе. Заметив стоящую на пороге Гермиону, Долохов отвлёкся от попыток приподнять Дельфи настроение и слегка ухмыльнулся. К сожалению, было невозможно определить значение этого действия: насмешливое или ободряющее. Впрочем, Гермионе не было нужно долоховское ободрение, потому что вполне могла проанализировать ситуацию и понять, что её жизни ничего не угрожает. По крайней мере, от них. — Проходи, голубка, — голос Антонина разнёсся по столовой, словно ушат отрезвляющей воды. — Завтрак не настолько велик, как ты привыкла, но ничем большим похвастаться не можем. Тихонько хмыкнув, Гермиона села напротив Долохова и Дельфи, мрачно смотрящей на неё в ответ. Внезапно проснулось чувство вины, подсказывающее в сотый раз, что девочка не несёт ответственности за преступления своей матери. Вот только неприятного червячка этим не подкупить. Он разрастался по всей грудной клетке и навевал сгущающуюся тьму, посылая толику разномастных, но отрицательных эмоций по всем нервным окончаниям. И избавиться от этого неприятного чувства было весьма проблематично. — Когда-то мой завтрак состоял из безвкусной каши. Так что мне не привыкать, — Гермиона резче, чем хотелось, отодвинула стул по правую руку от Рабастана и села. Глаза просто разбегались от количества пирожных. Вероятно, Лестрейндж баловал свою племянницу, однако та так и не притронулась ни к одному из них. Это заметила не только Гермиона, но и Долохов, который нахмурился и придвинул тарелку со сладостями к Дельфи. Она растроенно насупилась и сильнее прижала к груди плюшевого медведя, распушённого и взъерошенного. Рабастан отложил газету в сторону, и та повисла в опасной близости от падения. — Так, что это тут за капризы, лапушка? Вразумительного ответа он так и не услышал: Дельфи издала подобие бормотания. — Значит, мне больше достанется, — сказал Долохов и под внимательным взглядом девочки занёс одно пирожное прямо надо ртом. Дельфи жалко проводила взором ледяных глаз десерт и поджала чуть пухлые губы, которые на её бледном лице показались налитыми кровью. Рабастан фыркнул, но не остановил Долохова от поедания всех любимых пирожных племянницы и взглянул в сторону неловко мнущейся Гермионы. Она, очевидно, не знала, с чего начать, и после недолгого раздумья выбрала французский тост с маслом. В стакане оказался обычный клюквенный морс. — Перестань есть мои сладости, — наконец взвизгнула Дельфи и взялась за его протянутую руку, с силой сжимая пальцами его кисть. — И не дразни! Антонин насмешливо хмыкнул. Его лицо выражало только веселье и дружелюбие. — А кто сказал, что они твои? Ты их не ешь, вот я и решил не оставлять такую вкусную еду засыхать. — Я бы потом поела! — Потом они станут твёрдыми, лапушка. Дельфи, недоверчиво поглядев на невинное лицо Долохова, вздохнула и принялась накладывать коричные пирожные в свою тарелку, преувеличенно серьёзно считая оставшееся. В груди у Гермионы поселилось странное тепло от милого личика Дельфи, пытавшейся быть похожей на взрослого. Чрезвычайно внимательно исследуя стол на наличие колбасы и сыра, Гермиона надкусила тост и заметила необычный вкус тающего на языке масла. Если судить о качестве, то не всегда можно было найти что-то определённо стоящее, но удивляться запасом Лестрейнджей не стоило. У них всегда было всё самое лучшее. Через пару минут, пока Гермиона наслаждалась завтраком, Рабастан привлёк к себе Дельфи и указал пальцем на её сияющую брошь, прикреплённую ко многослойной кофте. Девочка стыдливо залилась румянцем и всё же залепетала: — Но она же мамина, а значит, моя. Разве нет? Лестрейндж нахмурился и, покрутив брошку, бросил ту, целуя в макушку Дельфи, которая мгновенно расслабилась и зарделась от проявления привязанности дяди. — Дельфини, в следующий раз, когда будешь что-то брать из комнаты Беллы, пожалуйста, спроси сначала на то разрешение, — проговорил напутственно Рабастан и подцепил белоснежный локон племянницы, запрявляя тот за округлое ухо. — В конце концов, только воспитанные лапушки получают шоколад на ночь, правда же? Дельфи счастливо покачала головой, уже полностью возвратившись к своему «боевому» настрою, и отодвинула недоеденный завтрак, отчего Долохов укоризненно зацокал. Казалось, его совсем не устраивало, что девочка не съела свой рацион. — Дядя, а можно мне пойти в сад? Там плюмерии надо полить. И посадить новый сорт пионов, чтобы в следующем году наше поместье блистало. Невинное выражение лица, которое состроила Дельфи, видимо, подкупило Рабастана, поскольку он прищурился и со вздохом перевернул страницу лежащей на столе газеты. — Конечно, лапушка. Но с тобой пойдёт Антонин, — он взглянул в сторону расслабленного Долохова, что тут же крупно вздрогнул. — И никаких возражений. Я всё ещё помню, как ты отпустил Дельфи поиграть в сад и потом кто-то не досчитался черепашек в фонтане. — Но он был таким болезненным, — пробормотала она, ничуть не раскаиваясь. — И поэтому ты решила, что лучше он умрёт не у себя дома, а у тебя в руках. Дельфи безразлично пожала плечами, словно её это не касалось. Такая перемена настроения навела Гермиону не на лучшие размышления о состоянии девочки, которая в одно мгновение была неуверенной и даже смущённой, а в другое — ледяным фарфором, который не думает об окружающем мире. Эта та самая черта, присутствующая в Беллатрикс, обеспечивала той личного психиатра и приём таблеток, только усугублявших её состояние до рубежа, который потом не позволит сделать шаг назад. Дельфи бы провериться у какого-нибудь специалиста, иначе в будущем будет слишком поздно. — Подумаешь!.. Он же не умер. — Да, — серьёзно кивнул Рабастан, чуть зашевелившись на своём стуле. — Но когда ты выловила из фонтана лягушку и препарировала её, то… — Дядя, я помню, что было много крови. Но ты же знаешь, что я хочу стать врачом! Мне необходимо изучать внутреннее строение животных, если я не могу это делать на людях, — её глаза забавно сверкнули в свете ламп, будто бы сыпаясь красными искрами. Это так напомнило Реддла, что Гермиона выронила чашку из рук, отчего та разбилась на мириады мелких осколков. Именно этот громкий звук привлёк внимание Дельфи, которая резко зажалась и затравленно посмотрела на Рабастана. Грейнджер, вздрогнув, могла видеть только миниатюрную копию Беллатрикс, отличающуюся только цветом волос и глаз. Сглотнуть получилось с трудом. — Я… Я уберу, — неловкость витала в воздухе, портя атмосферу, и Гермиона поднялась с места, чтобы всё-таки привести пол в порядок. Но Рабастан перехватил её руку и с понимающим кивком указал куда-то в коридор, очевидно, намекая на то, что там находилась ванная комната. С благодарностью посмотрев на Лестрейнджа и не заметив на себе взгляд карих глаз Долохова, Гермиона быстрым шагом преодолела расстояние до выхода из столовой и не повернулась, даже когда Дельфи расстроенно спросила: — Я напугала мисс? Все открывающиеся двери словно издевались над ней и представлялись сплошной чередой гостиных и спальней, которые Гермиона раздражённо пропускала. И, не дойдя до начала спиралевидной лестницы, отыскала ванную комнату, мигом заскочив внутрь и заперев дверь на крючок и ключ, выглядывавший из замка. Зеркало висело практически напротив неё. Гермиона взглянула на своё отражение и отметила неестественную бледность с лихорадочным блеском пота в волосах. Опираясь на раковину одной рукой, другой она покрутила клапан, подавший идущей тонкой струйкой воду. Не колеблясь, Гермиона ополоснула лицо и с остервенением потёрла уставшие, болезненные глаза. Дельфи представляла собой гремучую контаминацию Беллатрикс и Реддла, о котором разум предпочитал лишний раз не вспоминать. Конечно, кошмары отягощали сознание и делали его неустойчивым, однако на то были представлены причины. Например, таблетки доктор пить запретил, а других вариантов избавлений от неприятных сновидений Гермиона не видела. Спокойствие пошатнулось после новостей об убийце, покушения на неё саму, встречи с якобы умершим Реддлом и начавшейся жизни под крышей с Пожирателями. Вдобавок ко всему — маленькая копия Беллатрикс! Хоть со внешним сходством можно было бы справиться, — в конце концов, существовали же близнецы, не связанные родственными узами — но с внутренними… В своём возрасте эта девочка уже режет лягушек! Господи… Именно так начинают свой путь серийные убийцы. Мысли об этом вновь приподнесли напоминание о Гарри и безжалостно оставившему её в этом аду Ремусе. Было интересно, как они там. Уже нашли какие-то важные зацепки или просто начинали раскопки с Министерства, в зале которого Роули оставил ей очередной шрам? Хотя, учитывая обещание Реддла помочь в поисках и поимке, можно было предположить, что дело верно пошло в тупик. Он никогда не позволит найти Пожирателя и отправить того в Азкабан, ибо самому нужно было сотрудничество с ним. Уже трое Пожирателей были на свободе, и Реддл не даст властям засунуть их в клетку. Устало проводя холодной от воды рукой по лицу, Гермиона выключила подачу воды и протёрла влажную кожу читым полотенцем, висящим на впаянном в стену крючке. Сил анализировать и просто думать совсем не оставалось, хотя самообладание возвращалось по крупицам — медленно, но верно и плавно. Не сказать, что голова освобождалась ото всех мыслей, а сознание становилось чистым и ясным. Нет. Тяжёлые тучи, именующиеся прошлым, до сих пор висели над Гермионой, однако стоило, наконец, вытащить себя из пучины страха и волнения. Поместье Лестрейнджей было вполне способно стать той стеной, которую и ветром нельзя будет сдунуть, и землетрясением снести. А для этого было нужно засунуть свои негативные чувства и эмоции поглубже и учиться жить без них.***
Хоть утро и не задалось, но Гермиона помнила, что Дельфи собиралась идти в сад сажать и поливать цветы. Возможно, если девочка будет вести себя как обычный ребёнок, то можно было бы общаться с ней, не вспоминая, кто её мать. Вот только, к сожалению, такое не забывалось. Гермиона вышла из особняка, поправив шёлковый шарф на шее, тщательно прикрыв воспалённый шрам, и направилась в сторону сада, который видела ещё вчера по приезде с Долоховым. Ничего особенного не присутствовало в убранстве: маленькая беседка, полукруг вскопанной земли, валяющиеся плоскогубцы и небрежно лежащие около свежей почвы перчатки. Трава была мятой, словно кто-то как следует повалялся и покатался на ней. Торчащие из-под комков земли отростки казались грубо срезанными, а рядом примостились веточки роз, запах которых Гермиона чувствовала даже на таком расстоянии. Она нерешительно остановилась около беседки, не доходя и пару метров. Внутри, беседуя, сидела Дельфи, подогнув под себя грязные коленки, и лежал Долохов, скучающе раскинув свои руки на импровизированном сиденье, которое представляло собой сбор подушек и тканей. Дельфи замерла, когда обнаружила Гермиону, и смутилась, будто бы не решаясь, звать её или нет. Утром всё пошло как-то не по моральным правилам, поэтому Гермиона спешила наверстать упущенное и доказать себе, что эта девочка имеет всего лишь внешнее сходство с Беллатрикс. — Мисс?.. — робко заговорила Дельфи, заставив Долохова обратить внимание на вторжение Гермионы. — Садитесь, не стойте! Здесь, правда, немного места, но Тони подвинется! Глядя на возмущённого Антонина, Грейнджер не думала, что он так легко отдаст половину своего места, но тот, чуть погодя, повиновался и приподнялся с подушек. Видимо, жалостливое личико Дельфи решило всё за него, поскольку Долохов даже не казался чем-то недовольным и лишь подогнул колено, ставя на него руку. Гермиона, явно растерянная всем происходящим, села на нагретое место и принялась рассматривать детальнее плещущий сиянием сад. Дельфи загадочно наклонила голову. — Этот сад был создан моей бабушкой — Манон Лестрейндж. Она была младшей сестрой дедушки. К сожалению, долго она не прожила, потому что вышла замуж и умерла при родах, — она заправила волосы за уши. — Этот сад был сохранён как память. Дедушка очень сильно её любил и, кажется, винил этого… У её мужа весьма странное имя… Поэтому он больше не приезжает сюда. Зато в поместье был… Ещё один с невероятно трудным именем… Скажу по секрету, мисс, у него павлинья голова. Гермиона поперхнулась воздухом. Дельфи сейчас что, говорила об Абраксасе Малфое? — Ты знаешь его? — оживилась Дельфи, поигрывая своим воротником, прикрывающим шею. На самом деле, Гермиона лишь несколько раз встречала в своей недолгой жизни Абраксаса Малфоя. Впервые они увиделись, когда ей было около шестнадцати лет, в Отделе Тайн Министерства. Это была последняя ночь свободы, перед тем как Гермиона попала в душедробительный капкан Майданека. Второй раз произошёл в зале суда. Она сидела рядом с Гарри и Роном, а Малфой расположился напротив на огромном расстоянии, следя за развивающимся делом о его сыне и внуке. Было ясно как божий день, что он вложил немалую сумму в карман судейской мантии, но смог спасти лишь Драко от заключения в Азкабан и Нарциссу от сердечного приступа. Люциуса отправили на отбывание срока в один из филиалов Азкабана и запретили контакт с семьёй на два года. Скорее всего, он должен был выйти через пару лет, хотя, насколько слышала Гермиона, Абраксас пытался добиться досрочного освобождения. — Я знаю его внука — Драко, — ответила она, взяв печенье со столика. — А с самим Абраксасом почти не виделась. — Согласитесь, его волосы лучше моих. Я тоже хочу такие! Только… — Дельфи понизила громкость голоса и наклонилась ближе к Грейнджер, — …к сожалению, этот Абакас больше не навещает нас. Но обычно, когда он приезжал сюда, всегда дарил мне специальные ножи. На мой день рождения он прислал мне скальпель. Правда, дядя потом отобрал его, но теперь я настоящий доктор! — Лапушка, тебе пора прекратить молоть языком при посторонних, — мягко пожурил Дельфи Антонин и засунул в рот конфету, жуя тягучую карамель. — Однажды тебе это навредит. Легкомысленно, как и каждый ребёнок её возраста, отмахнувшись от предупреждения, Дельфи резво заметила: — Ты не понимаешь меня, Тони. — О, да, а эта медсестричка, значит, понимает, — Долохов достал из кармана брюк портсигар и закурил, не обращая внимание на присутствие Дельфи, словно это было нормой. Она с искренним обожанием посмотрела на Гермиону, и та почувствовала себя не в своей тарелке. — Вы доктор? — Нет. Хоть я и сносно накладываю швы, но это мало может помочь, — она грустно улыбнулась. — Так что я не врач. — Не скромничай, голубка. Ты ведь тогда исцелила ранение Реддла. Гермиона, вздрогнув, подняла взгляд, будто бы обожглась о воздух. Слов не было так же, как и сил говорить о Монстре, который отнял её два года жизни, превратив их в сущий ад, превосходящий варение в котле. Обычно тогда она уходила в себя и пыталась не вспоминать все чудовищные вещи, которые с ней происходили во время заключения. Только в большинстве случаев Грейнджер всё равно терялась во тьме сознания, распадаясь в «чёрной желчи». Под «тем ранением» Долохов наверняка имел в виду идиотскую пулю, которая предназначалась именно ей, а не Реддлу. Но ведь… Она всего лишь отдала должок: быть должной жизнью Монстру Гермиона точно не горела желанием. — А ты, видимо, исцелил Малфоя, — не осталась в долгу она, хлёстко парировав. — Не от здорового же образа жизни он недавно стал так молодо выглядеть. Аж на первой полосе засветился. Антонин поднял бровь, приятно удивляясь. — Конечно, ведь приватные встречи исцеляют кого угодно. Гермиона скривилась от отвращения, навеянного намёками Долохова, и перевела взгляд на Дельфи, пьющую преспокойно чай. Однако она увидела, как девочка сжала пальцы на чашке. Словно была обижена на то, что ей не уделяют должного внимания. — Совет да мучения. — О, но очевидно же, что у меня всё прекрасно, — воскликнул Антонин, отбрасывая недокуренную сигарету в траву. — Вот только, кажется, у тебя с личным раем не всё так гладко. — Мой рай тебя не касается, Антонин, — огрызнулась Гермиона. — Вообще-то, — он комично поднял палец и вздёрнул нос, — касается. Я ведь прочно засел в твоей жизни! Не помнишь нашу первую встречу? Я опечален и глубоко в скорби! Ведь ты так покорила моё сердце, что я грохнулся в обморок. — Прямо с лестницы. Кубарем. — От твоей непревзойдённой красоты я ослеп! Мои глаза заволокла белая пелена, а ноги подкосились. Казалось, весь мир померк, когда… — Когда ты рассёк меня кинжалом, — с нескрываемым скепсисом продолжила Гермиона и, сделав глоток, отставила чашку, сунув в неё ложечку с серебряными вкраплениями. — Я настолько сильно была поражена твоим жестом любви, что и взаправду едва не потеряла сознание от такого щедрого подарка. Он остался со мной на всю жизнь. Глаза Долохова заискрились, но в них не было ни капли раскаяния, словно ранить парочку подростков было повседневным делом. Ну что ж, видимо, хамоватый характер Антонина не подвержен корректировке. — Это был интересный опыт. Ты стала… моей первой женщиной. Казалось, невозможно было подавиться от живительного кислорода, но Гермиона смогла и это. — Мисс, вам плохо? — стеснительно пробормотала Дельфи, положив ладонь на ее плечо. Она покачала головой, подняв пылающее лицо и посмотрев на Долохова, как на самодовольного павлина. Он ещё и смел беспечно улыбаться, будто бы ничего не произошло. — Всё хорошо, Дельфи, спасибо за беспокойство. Девочка обиженно насупилась от того, что Гермиона вновь обратила всё своё внимание на ухмыляющегося Долохова. Тот, покачивая ногой в такт играющей в голове мелодии, пил чай. И можно поставить всё своё богатство, что в чашке не только он. — Так вы тогда просто медсестра? Гермиона вполоборота повернулась к Дельфи и отметила необычайно заинтересованную, но сдержанную маску, которую та пыталась держать. Вряд ли для девочки было ново, когда столь необходимое внимание обходило её стороной. Но в то же время можно было предположить, что та стремилась получить больше, чем просто взгляд в свой адрес, потому что было видно, как она пытается найти нужные ниточки разговора для дальнейшего взаимодействия. Ну, или, судя по обвораживающим искоркам в глазах и определённой мимике, манипулировать, чтобы Дельфи смогла получить дозированное внимание. Облокотившись о стол и мешая в тарелке разбавленные солью листья салата, Гермиона переключилась полностью на девочку, рассматривающую её с неподдельным любопытством. Тема медицины определённо завлекла Дельфи в свои искусно расставленные сети. Хотя иметь увлечение было очень полезным в свете того, что будущее наступит не «потом», а «скоро». — Не то чтобы медсестра, но я лечила людей, — наконец ответила она и выдернула из проворных пальцев Долохова леденец, засунув его в рот, показательно обиженно сопя. Очевидно, что Антонина это позабавило: он сдавленно засмеялся. — Ты похожа на нахохлившегося воробушка, голубка, — казалось, его острая ухмылка могла порезать, а смешинки в карих глазах — обжечь. — А ты — на старика, обиженного жизнью, — пробормотала Гермиона и с хлопком вытащила леденец изо рта, пытаясь ощутить послевкусие. Было неплохо, на самом деле. — Но Тони не старик. Дельфи наморщила нос и набила щёки пирожными, которые заставляли её лицо краснеть и бледнеть. — Вот именно: Антонин Долохов — мужчина в самом расцвете сил, — он возмущённо запыхтел, как паровоз, и выдохнул дым, заставляя Гермиону чуть сморщиться от противного запаха. Он ещё смеет курить при маленькой девочке! — Скорее, уже в упадке, — вытащив из чайницы кубик сахара и отправив его в пустую чашку, Грейнджер налила заварку и кипячёную воду. Разговаривать с Долоховым, однако, не было настолько противно, как хотелось бы внутренней птичке, запертой в сусальной клетке. — Может, не стоит забывать, что здесь сидит ребёнок? Антонин не сразу сообразил, про что именно говорит Гермиона, но её кивок на тлеющую сигарету ясно дал понять о причине недовольства. Хмыкнув, он затушил ту прямо о стол, оставив тёмный круглый след. Фыркание вырвалось само по себе и не заставило Гермиону чувствовать стыд. Дёргая себя за белоснежные волосы и пододвигая ближе дополнительную подушку, Дельфи приподнялась и подсунула ту под себя. Её нисколько не смущали дым сигарет и их специфический запах, что говорило лишь о том, что курят при ней не впервой. Рабастан, очевидно, не следил так внимательно за племянницей, как показалось на первый взгляд. — Лапушка не против. Правда, лапушка? Дельфи фыркнула. — Если достанешь мне тот скальпель и дохлую кошку, то, быть может, я и слова не скажу, что ты курил при мне. Когда Гермиона в шоке повернулась к девочке, она услышала сдавленный смешок Долохова. — Юная шантажистка, — он посмотрел на Дельфи чуть ласковее. — Хорошо, так и быть. Но, пожалуйста, лапушка, пообещай мне одно: ты будешь осторожна с ним. Нож тебе не игрушка. Она вмиг засияла улыбкой, заставив на секунду позабыть о странном блеске в её голубых глазах. Но, как только Дельфи получила нужное, она тут же заскучала. Было видно, что должного детского удовольствия девочка не получает, и это настораживало Гермиону. Обычно именно так и начинаются всякие психические проблемы. Если Дельфи уже не была больна. Это было самое страшное. Дети, как правило, имели развивающуюся психику, которая формировалась исключительно внешними факторами. Своё мнение ребёнок получал благодаря старшему поколению, и так дальше по кругу. А вот если среда не была благоприятна, — едва ли можно сказать о Пожирателях положительно — то к обыкновенным психологическим неудобствам присоединялись психические. Не то чтобы это не подконтрольно для корректировки, но… Изначально так не должно быть. На данный момент Гермиона поняла про Дельфи две вещи: она отчаянно тянется к людям, тем самым пытаясь получить всё их внимание, и в то же время остаётся безумной, отстранённой одиночкой, которую устраивает уединение. Это давало пищу для размышления, но всё сводилось к одному: девочке нужно оказать помощь. Скорее всего, никто — ни Рабастан, ни Антонин — не замечал неадекватность её поведения. Жестокость к животным не заканчивалась ничем хорошим. Поэтому оставалось одно. — Дельфи, — девочка довольно улыбнулась на своё имя, получая необходимое внимание, — не хочешь показать мне свою коллекцию препарированных кукол? Она открыла рот и сверкнула глазами. — Откуда вы знаете о них?.. Гермиона не стала говорить о том, что это слишком очевидно для тех, кто умеет анализировать поведение эмоционально нестабильных детей. — Предположила, раз уж ты мечтаешь стать врачом. Антонин ощутимо напрягся и тронул запястье Грейнджер, заставляя её наклониться к нему. — Не нужно, голубка, — зашептал он, мельком взглянув на Дельфи. Она встала и в нетерпении схватилась за воротник. — Тебе лучше этого не видеть. Гермиона недоумённо выгнула бровь. — Вы не помогаете ей. Она не заслужила такого тёмного будущего. Некоторые вещи следует решать раньше, и принцип «лучше поздно, чем никогда» не работает. Это не тот случай. — Ей не помочь, Гермиона, — Антонин цепко схватился за её шею, его голос звучал предельно серьёзно. — Белла наградила её этим. Ничто не кажется лучшим для Дельфи, потому что это будет с ней всю жизнь. — Вы идёте? Голос Дельфи рассёк напряжённую атмосферу и был слабым, вновь неуверенным. Будто бы она сомневалась, что достойна внимания. Подняв на ту взгляд и всё так же держа Гермиону, Долохов сказал чуть громче: — Сейчас, лапушка! Погуляй пока немного. Взрослым нужно поговорить. Дельфи согласно кивнула и бесшумно пробралась к раскопанным грядкам, накручивая на палец локоны. — Она уже больна, не так ли? — Да. Поэтому Рабастан позволяет Дельфи, что душе угодно. Он знает: исправлять больше нечего. Это бесполезно. Дельфи была на приёме у психолога, но закончилось всё тем, что она оказалась в кабинете у профессора Слизнорта. Профессор Слизнорт, насколько помнила Гермиона, был психиатром и падок до выгоды, которая делала его влиятельным человеком. Вот только она не была уверена в том, что он смог бы поставить точный диагноз, учитывая его извечную мораль: в этой жизни все больны по-своему. — И что он сказал? — Гермиона сглотнула; в её горле резко пересохло, несмотря на то, что несколько минут назад она пила чай. Антонин поджал губы, недовольно их искривив. — Изначально он поставил ей шизофрению, но никаких галлюцинаций Дельфи не видела и не слышала. Через какое-то время на Слизнорта надавил Абраксас, чтобы профессор не расслаблялся на своём месте. Диагноз изменился на маниакально-депрессивный психоз. И так же не наблюдается ни мании, ни депрессии. — Это может быть психопатия или, не знаю, синдром Каннера, — предположила Гермиона, чуть сместившись с подушки ближе к Долохову, чтобы не наклоняться. — Её поведение отклоняется от нормы, но вряд ли она равнодушна ко всему, что её окружает. — Ты не видишь её, голубка. Иногда она дружелюбна и пытается произвести хорошее впечатление, но только из-за того, что ей что-то нужно. На самом деле, если откровенно, то мне кажется, что она имитирует эмоции, которые видит. И изображает веселье, радость, привязанность, увлечение чем-то. Даже с тобой она фальшивит. Но точнее может сказать Рабастан: он знает проблему Дельфи глубже остальных. Гермиона усмехнулась. — С чего ты взял, что он расскажет мне? — Потому что знает, что ты сердобольная. Ему же помогла. Колючий взгляд Дельфи начал играть другими красками. Теперь Гермиона не была уверена, что девочка желает чьё-то внимание, но жуткий интерес, должно быть, заиграл в ней. — И чего мне ожидать от коллекции Дельфи? Он хмыкнул и вновь закурил, выдохнув дым прямо ей в лицо. — Кучу вырезанного синтепона.***
Комната Дельфи была устлана армадой игрушек — и тканевых, и меховых, и веревочных. Ничего примечательного, отличающего гостевые комнаты от жилых, не было. Разве что в углу рядом со столом сгустились разрисованные бумажки, напоминающие каракули душевнобольного. — Я не ждала гостей, — пролепетала Дельфи, поспешно убирая с глаз долой груду коробочек, отдалённо похожих на таблеточные упаковки. — Здесь немного грязно. Сказанное ею походило на чушь, потому что комната была в идеальнейшем состоянии. Гермиона заметила, что окно — незашторенное и показывающее небо с садом, в котором остался курить и прохлаждаться Антонин, — выглядело чуть перекошенным, словно в сломанном калейдоскопе. Оно было огромным и превышало размеры окна в гостевой, в которой поселилась Гермиона. — О, его немного подлатали, после того как я пыталась оторвать раму. Дядя говорит, что это пока мой самый сумасшедший поступок, — она понизила голос. — Он лишил меня сада на два месяца. — И зачем ты хотела отделаться от рамы? — спросила Гермиона, любопытно поглядывая на Дельфи и поправляя шарф. В доме было хорошее отопление благодаря каминам, так что становилось жарко, но ужасный шрам девочке показывать не хотелось. Дельфи пожала плечами. — Она мне не нравилась. И эта тоже. Отвернувшись и пробежав в конец комнаты, она открыла большой сундук, щёлкнув крышкой. Краем глаза Гермиона заметила неестественно вывернутую ногу девчачьей куклы. Приглядевшись, она с мурашками отметила, что многое отсутствует на других игрушках. — Это твоя коллекция? — Да. Но дядя всегда наказывает мне прятать её, чтобы гости не увидели. Только вы… Вы же сами захотели, не так ли? Пальцы девочки дрожали от испуга. Неужели она думала, что Гермиона расскажет об этом Рабастану? Если она сохранит в секрете, что Дельфи показала ей свою… своё хобби, вряд ли произойдёт апокалипсис. — Конечно, Дельфи, — улыбнулась она. В голосе ощутимо пролезали тревожные нотки, да вот только волноваться не было смысла. Это лишь куклы. Раненые, изуродованные, покалеченные. Та подарила в ответ благодарный взгляд. И перешла к тому, что вытащила все игрушки из сундука, разбросав их по полу. Это было… ужасно. У мягких мишек были распороты животы, отрезаны уши и расчерчены кривыми линиями руки. Все «внутренности» были видны благодаря большому разрезу брюха. Шерсть была обагрена алой краской… По крайней мере, Гермиона надеялась, что это краска. Сшитые из тканей игрушки были изрезаны повсюду, на некоторых наблюдались заплатки, которые едва-едва висели на последних нитках. Вероятно, кто-то подшивал их и снова сдирал все старания в клочья. Будто было интересно, что произойдёт, если снять первый слой ткани, и взглянуть на свои труды. По полу тащились скрученные палочки из ваты, смутно напоминающие — или и вовсе имитирующие — кишки. От этого Гермиону пробрала дрожь: Дельфи в силу своего возраста не должна была ковырять куклы, а играть с ними в чаепитие. Но, похоже, в чаепитие она играет с Долоховым. — Это Тэмми, и она мой первый труп, — девочка насупилась, отрывая клок пушистой ваты. — Всё время молчит и не жалуется, в отличие от Кая. Кай очень непослушная игрушка и не даёт мне себя скрутить. Другая кукла — вероятно, Кай — была почти целой, не считая поцарапанных глаз и расщелину в ухе. Дельфи недовольно посмотрела на него и, фыркнув, закинула в сундук. — Мне дядя дарит игрушки. Говорит, что сделаны на заказ. Но тогда почему у некоторых так сложно разрезать кожу? — Наверняка Рабастан больше не хочет, чтобы ты калечила куклы. Ты так не думаешь? Гермиона забрала из протянутых рук пухлого мягкого медведя и разглядела у него перерезанную глотку. Пальцы машинально потрогали горло, скрытое шёлковым шарфом. — Но ведь только на опыты они и годны, разве нет? Искреннее недоумение Дельфи — эмоция, в которой Гермиона начала сомневаться. Вряд ли ей составит труда с помощью мимики лицевых мышц обмануть того, кого она хочет. Только проблема в том, что девочка очень похожа на Беллатрикс, и поэтому распознать ложь для Гермионы не было сложно. — С ними нужно играть. И бережно относиться. Понимаешь? — Ммм… — протянула Дельфи, складывая игрушки на место, в сундук. — Они скучные. Для опытов самое то. Пожимая плечами, Гермиона ощупала медведя и вернула Дельфи — надувшейся и понявшей, что восторга от её коллекции не было. — И живых животных ты точно так же режешь? — полюбопытствовала Гермиона. — Без сожаления? — А разве они что-то мне сделали, чтобы я чувствовала сожаление? — И что же они сделали, чтобы заслужить такое жестокое и бесчеловечное обращение? Дельфи недовольно поджала губы и нахмурилась, чувствуя, как внутри зарождалась беспомощность. А с ней и ярость. — Они низшие существа! Они предназначены для опытов! В конце концов, на крысах ставят эксперименты с косметикой и лекарствами. Гермиона печально покачала головой и ласково проговорила: — И кто же сказал тебе такую несусветную чушь? Животные — это дар Бога. Думаешь, Он хотел бы, чтобы с его созданиями сотворяли такие ужасы? — Я не верю в Бога. Если бы он и правда существовал, моя мама была бы жива. — У каждого человека есть своя отметка с продолжительностью жизни. Никто и никогда не сможет её исправить. И если бы Бога не было, то ты отправилась бы в приют. Поверь, там есть такие дети, от которых отвернулись все. Им не повезло так в жизни, как тебе. Дельфи легкомысленно махнула рукой, закатив глаза. — Что в приюте, что здесь. Какая разница? Это такая же тюрьма, только с удобствами. Сняв туфли, чуть испачканные в грязи, Гермиона подогнула под себя ноги. Ткань кюлотов натянулась на коленях и причиняла лёгкий дискомфорт. — Считаешь, что здесь подобно жизни в тюрьме? — Я знаю, — фыркнула девочка. — Тебя любят, Дельфини. Это главное отличие, — Гермиона запнулась. — Неужели ты никого не любишь? Пауза казалась бесконечной, однако Дельфи ответила, хоть и спрятала свои глаза за ширму длинных волос. — Я не умею любить. Не знаю как. Меня не привлекают животные, мне их не жаль. Люди всегда делают только то, что им выгодно. Поэтому на детей не так уж и много внимания даётся. Взрослые считают нас наивными и глупыми. Крошками. — Но Рабастан любит тебя, Дельфи, — недоверчиво хмыкнула Гермиона. Девочка посмотрела на неё так, будто что-то той известно больше, будто бы она скрывала какую-то тайну. — Дядя даёт мне всё, что я ни попрошу. Он заботится обо мне и моём благополучии. Но едва ли он знает, как любить ребёнка, который не был его род… которого ждёт лишь забвение. — Ты преувеличиваешь. — Я преуменьшаю. Я больна и ясно осознаю это. Всё детство я отличалась от других детей, мне так дядя говорил. Я всегда была одинокой. Так что мне не жаль абсолютно никого и ничего. — Если ты отличаешься от других, — прямо сказала Гермиона, заставив Дельфи смотреть на неё, — это не значит, что тебе нет нигде места. Возможно, ты его просто не нашла. Твоё сознание сможет опережать по развитию другие, поэтому будут говорить тебе, что ты не от мира сего. Только они не понимают, что принижают себя же в глазах других. Дельфи впервые посмотрела на Гермиону не так… фальшиво. Скорее, заинтересованно и… с загорающейся надеждой? — Хочешь, я покажу тебе свою скрипку и сыграю?