Крещендо

Ключ — знак линейной нотации, определяющий звуковысотное значение нот. Относительно линейки нотоносца, на которую указывает центральный элемент ключа, рассчитываются все другие высотные позиции нот. Основные типы ключей, принятые в классической пятилинейной тактовой нотации: ключ «соль», ключ «фа» и ключ «до».

Из личного дневника Гермионы Реддл: Датировано: 1951 год. «Их поместье было жутким и чересчур пугающим. К сожалению, я не знала, сколько мне предстояло прожить в этом отвратительном доме с ангельским садом, который возвела ещё Манон несколько десятков лет назад. Гарри уверял, что всё продумал, однако я точно знала, что всех деталей нашего взаимодействия «Воланд» не рассказал. Это стало проблематичным для меня, но всё же можно сказать, что мне удалось убедить Гарри в том, что здесь я в ещё большей опасности. Только этот аргумент не повлиял на Ремуса и Кингсли, которые были уверены в том, что, если «Воланд» и взаправду представляет опасность, я буду в безопасности подле него. Как же они все ошибались».

Определить, сколько времени прошло с того инцидента и спасения Долоховым, было возможно лишь по тому, как приносили еду в палату. Иногда Гермиона к этому моменту спала крепким сном благодаря вводящемуся в её вены снотворному, но чаще она была наяву. Её перестали кормить всевозможными лекарствами, которые были в больнице Святого Мунго. Также доктора старались не давать ей заживляющие микстуры и прописали курс полоскания горла и травяных мазей. — Слава Богу, нож не задел сонную артерию. Да и в принципе не вошёл слишком глубоко под кожу — это вас и спасло, мисс Грейнджер, — сказал три дня назад доктор Гиппократ, тщательно щупая её шею на внешние раздражители и проверяя, нет ли внутренних повреждений, которые он не заметил с первого обследования. — Голосовые связки задеты, но не критично. В течение недели они полностью восстановятся. Говорить — редко и только шёпотом, иначе будет идти дополнительная нагрузка на горло. Мы же понимаем, что выписаться вы должны здоровой. Пожалуй, доктор Гиппократ был самым понимающим из врачей, которые обслуживали Гермиону. Она никогда не любила ходить в больницы, лечиться в принципе и жутко ненавидела, когда предлагают ей госпитализироваться. Ещё в тот сложный период такие предложения поступали от мадам Помфри, Кингсли и Гарри, которые искренне переживали о её моральном состоянии. Однако всё она отклоняла, вежливо говоря, что лечится благодаря психологу и психотерапевту, выписывающему ей необходимые притупляющие чувства и эмоции препараты. Повязку доктор так и не снял. Стерильно-белые — до невыносимости, до чёрных точек в глазах от совершенной белизны и запаха — бинты крепко держали её раненую шею в удушающих тисках. Казалось, порез снова кровоточил и пульсировал разными оттенками боли, но то было лишь фантомное напоминание о том, что с ней случилось. Сейчас рана напоминала воспалённую полосу, к которой приложили аллергены. Выглядела ужасно, но, если притронуться, можно ощутить лишь тонкий длинный надрез, тактильно напоминающий царапину. Но Гермиона не тешила себя надеждами, что сейчас всё, наконец, разрешилось. Доктор неодобрительно цокал, когда она пыталась добиться выписки, и хлопал её по плечу, говоря, что пока рано. Вероятно, это означало, что либо Гарри и Люпин строго-настрого запретили ей покидать стены больницы, больше напоминающей светлый склеп, либо со шрамом было что-то не так. Было неизвестно, предпринял ли Кингсли попытки прийти к ней, чтобы выяснить детали, однако никто за это время её не беспокоил, что было на самом деле очень хорошо. Желания разговаривать о произошедшем совершенно не было. Приходил однажды Долохов. Принёс с собой свеженький выпуск газеты, положил на стол, закатал рукава рубашки и долго сидел ещё с ней, не пытаясь выяснить что-либо. Просто составлял компанию, отгоняя одиночество, несмотря на то, что отношения между ними, мягко говоря, не заладились с самого начала. Долохов разговаривал на нейтральные темы, рассказывал о том, как поживает его dostopochtennaya matushka, давал мятные леденцы словно ребёнку и, в общем-то, отвлекал, как умел. В конце своего визита он неожиданно рассмешил её. — Nu dopustim, chto skol… — Я не знаю русский, Долохов, — едва поморщилась Гермиона, потягивая чёрный чай с щепоткой мяты и шалфея. — Ты же учила его в концлагере, — нахмурился он, взъерошивая свои смольные кудри с кристалликами жидкого, растекающего по некоторым прядям серебра. — Весьма поверхностно, если говорить откровенно. — Она горестно усмехнулась в отколотый край её любимой, принесённой Джинни чашки. — Мне было не до того. Реддл приносил необходимую литературу, но она мало что могла мне дать без носителя языка. — Он приносил тебе книги? — Ну… Допустим… — Что скол… — Что? — подняла бровь Гермиона, недоуменно посмотрев на Долохова, сидящего на полу и покачивающего ногой в воздухе, словно мальчишка. — Gospodi Iisuse, — прикрыл широкой ладонью глаза он, топнув пяткой по полу. — Что вообще такое скол? На английском тогда уж. — Сколом называют клич викингов. Например, конунг говорит: «Скол!» — все повторяют, и затем начинается праздник или что-то ещё. Я не слишком углублялась в историю Скандинавии. На самом деле, она интересная, но в то время я читала редко, да и книги не приносили того удовольствия. Всё омрачалось Лестрейнджами. — Беллатрикс и Рудольфус? — Ммм… Скорее, может, только Беллатрикс. Рудольфус почти не прикасался ко мне, если не считать сопровождения от других Пожирателей. Я не считала его… благородным, однако ко мне он относился с какой-то терпимостью. Не трогал меня, хотя Беллатрикс всё время трещала о том, что и ему следует поучаствовать. — И он отказывался? — Долохов повернулся к ней лицом, положив подбородок на белоснежные простыни. — Определённо могу сказать, что ей он не собирался изменять, — слегка улыбнулась Гермиона и, придерживая непокорные локоны, завязала удобный хвост, перехватив пряди крепкой лентой. Долохов поджал губы. Видимо, догадался, что значит «поучаствовать». И всё же он не перебил её, когда она продолжила, невзирая на то, что говорить было трудно. Но так хотелось хоть что-то рассказать. Друзьям о таком не сказать. — Беллатрикс была одержима им. А значит, и мною. Всё это напоминало чистый спектакль, в котором я не понимала своей роли. Я просто желала свободы… И я её получила. Только жаль, что цена оказалась огромной. Мэри Макдональд, которая была в плену Майданека с начала его основания, погибла, когда обнаружился у неё план местности. Это писала не она. И всё же её это не спасло. Однако записи впоследствии были украдены и переданы Ордену. Никто так и не понял, кто этот человек, но явно не из заключённых. И Мэри отдала свою жизнь за эту призрачную надежду. Хотя это должна была быть я. — Ты? — Я была ближе всех к Реддлу. И вполне могла попробовать отыскать карты и чертежи. Но в то время я была не в состоянии — с раненой рукой. Надпись тогда полыхала чистейшей агонией. Поэтому за это дело взялась Мэри. Бедняжку сожгли заживо. — Гермиона повела плечами, словно бы сбрасывая появившиеся тяжесть и отвращение. — Даже проведённая с Реддлом ночь не помогла. Я надеялась, что он смягчится, поэтому не сопротивлялась… А потом чувствовала себя мерзко. Потому что, когда я предлагала добровольно отдаться за жизнь Мэри, её жгли прямо на глазах некоторых Пожирателей и заключённых. И только после расстрела евреев я узнала, что это Беллатрикс подносила зажжённый факел к хворосту. Я слишком виновата перед Мэри. Её жертва была очень велика и не должна была быть её. Помолчав, Долохов сложил пальцы меж собой, внимательно окинул Гермиону взглядом своих заметно потеплевших после спасения от Роули глаз и напряжённо расправил плечи, будто он что-то решал. — Знаешь, голубка. Каждый сам выбирает свой путь. Беллатрикс — путь безумия и превосходства арийской нации. Мэри — жертвы со своей стороны. Не думаю, что она стала бы совершать самоубийственный поступок, не взвесив все варианты, не так ли? — Так делал Сириус, — пробормотала она, нахмуриваясь. — Ааа… Блэк — отдельная каста людей, которая сначала делает что-то безрассудное, а потом думает о невозможности вернуть что-то назад. — Но он-то не жалел. Кажется, он гордился своей непробиваемостью и ребячливостью. Долохов хмыкнул и, подперев кулаком подбородок, скосил взгляд куда-то в распахнутое окно, из которого лился ровный солнечный свет, ласково освещающий стол и край больничной кровати. — Это ведь он тогда оттолкнул меня, — он задумчиво потёр лоб. — Блэк помешал мне преследовать тебя после того, как ты опрокинула меня с возвышения в арочной комнате. Он столкнул меня с каменной лестницы и побежал за тобой, чтобы увести к остальным детишкам. Очевидно, что он не добрался до тебя, потому что Беллатрикс вернулась в Аушвиц с ним. — Он нашёл меня, — грустно улыбнулась Гермиона и подложила под голову валик. — И отвёл к Ремусу, который следил за нами. Только Гарри не было, и Сириус снова ушёл, чтобы отыскать его. Фыркнув, Долохов размял затёкшие плечи. — Беллатрикс была счастлива до безумия, что первая нашла своего кузена. У них были какие-то счёты друг с другом. — А ты-то откуда можешь знать такое? — выгнув бровь, спросила Гермиона и лениво посмотрела на настенные часы, оповещающие, что вскоре наступит половина дня и окончание посещения больных. — Руди всегда много лишнего болтал, когда выпивал. Уж не знаю, осознавал ли он, что говорит и кому, но держал я рот на замке. — Он насмешливо прищурился. — Особенно когда Руди запел о том, что Белла родила от Реддла девочку. Весь воздух выбился из лёгких незримой магией, глаза заволокло туманной пеленой, а вылезшая кукушка из часов показалась громом среди установившейся умиротворённой тишины. Гермионе отчаянно не хотелось слушать дальше, но Долохов сам молчал, будто давал обдумать сказанное. Хотя она не понимала, зачем он от Рудольфуса перешёл к Реддлу и… его личной жизни. Гадать, правда это или нет, желания не прибавилось, а настроение оказалось полностью испорченным. Неспокойно выдохнув и стиснув зубы от горьких воспоминаний, Гермиона решила закончить посещение Долохова. Очевидно, что это Реддл послал его сюда. Для чего — пока не слишком было понятно. А если откровенно, то вообще непонятно. Хорошо, Долохов спас её после покушения, отнёс в примыкающий к Министерству госпиталь, в котором учатся и работают целители. Однако что он делает в данный момент возле её кровати? Личная инициатива? Вряд ли. Строгий наказ Реддла? Маловероятно. Что ему вообще понадобилось от неё? Гермиона ничего не могла дать, разве что сопротивление. Расправив одеяло, она пошарила руками по волосам, задумчиво обвела комнату цепким взглядом и остановилась на открытом настежь окне. Солнце не слепило, но всё же из-за него рябило в глазах. Такая погода не нравилась Гермионе, особенно когда весь запал опасности только начинался. Потому что такой слабый духом, как Торфинн Роули, вряд ли сможет справиться с такими сложными заданиями, как массовые убийства и незаметность. Это не он был тем, кого искала полиция. Это предположение ещё следовало рассказать Гарри, но друзья отчего-то не спешили её навещать. Её одиночество скрашивалось книгами, которые приносили ничего не знающая Флёр и всё такой же неловкий Невилл. Литература приятно освежала голову, заставляла перестать анализировать и погружаться в другую, более симпатичную реальность. Но вот происходящее не хотело клеиться в единую картинку. Сейчас оно напоминало витражи, плохо сложенные кусочки целого. А самое главное и вдобавок ужасное — Гермиона не понимала совершенно ничего. Гарри не имел привычки не проведывать своих друзей, когда они болеют. А она сейчас находилась в больнице с раненой шеей из-за Пожирателя. Люпин по обычаю должен был прислать хотя бы ничтожную молочную шоколадку, но и её не было. Джинни избегала её взгляда и мгновенно уходила. С Флёр Гермиона не была хорошо знакома, чтобы вести непринуждённый диалог. Невилл скупо и неинформативно отвечал на все её вопросы. И сейчас, кроме Долохова, который развлекает её всю первую половину дня, в её отдельной палате никого не было. — Мне совершенно плевать на такие факты, — она дёрнула прядь своих волос. — Хоть от чёртовой мантикоры пусть заимеет ребёнка. Мне-то что? — Nu dopustim, chto Bella byla toy samoy mantikoroy. — Господи боже! — легонько усмехнулась Гермиона, прикрыв рот. — Ты, очевидно, обозвал Беллатрикс мантикорой или чем похуже? — Вот видите, мисс Грейнджер. Делаете прогресс. Под конец обеденного перерыва персонал Мунго выгнал Долохова, который напоследок оставил на её столе вещь, смутно напоминающую кубик Рубика. Головоломка. Впоследствии Долохов приходил, садился, молчал, а потом говорил о потрясающей родине, которой оказался Советский Союз. Описывал красочные пейзажи, горячие источники, упомянув, что Кавказ — удивительный край, и свой родной город — Ленинград. — И где лучше? — отстранённо спросила Гермиона. Друзья не приходили уже две недели. — В Афинах, — последовал незамедлительный ответ, заставивший усмехнуться и продолжить крутить кубик в разные стороны. — Древние храмы? — Древняя магия, голубка, — улыбнулся Долохов. — Магии не существует. — Как категорично. Но она есть. Просто она имеет множество интерпретаций, которые не всем удаётся понять. К сожалению. Гермиона пожала плечами, заинтересованно поглядывая одним глазком на Долохова. — Магия — всего лишь выдумка для доверчивых и легко внушаемых идиотов. Как ты. Он басисто рассмеялся. — Буду считать это комплиментом от лучшей ученицы Хогвартса. *** На её — слава Богу — выписку пришёл лишь Долохов, который выскочил из кэба и направился прямиком в её сторону. Чемодан с немногочисленными пожитками он забрал у неё, не слушая все её протесты, вырывающиеся без контроля. Их не было. Снова. Подавив вздох разочарования, Гермиона направилась вслед за Долоховым — послушно, словно цепной пёсик, ждущим её возле открытой двери, пропускающим её первой. Очевидно, он и вовсе застыл, вглядываясь вдаль с чем-то похожим на подозрение, однако быстро взял себя в руки и, когда сел рядом с ней на сиденье, стал пускать свои шуточки о русских, англичанах и чае с самогоном. Гермиона не знала, что такое самогон, но определила, что, вероятно, алкогольный напиток, от которого, кстати говоря, Долохов не пьянеет. Зачем ей такие подробности? Без них ей и правда жилось хорошо, а сейчас все внутренности сотрясались от несильного смеха, который породил Долохов. Он смешливо размахивал руками, по-дружески опускал свою ладонь на её угловатое плечо и не давал повернуть голову к водителю или окну. Это, безусловно, вызвало подозрения, однако всё испарилось, когда кэб остановился аккурат напротив её маленького магазинчика, в котором проходила её беседа с Реддлом, казалось бы, вечность назад. Он привёз её домой? Такая щедрость не могла не насторожить. С чего бы Долохову привозить её домой — в безопасное для неё место? Это было странно. А что ещё более странно так это то, что Долохов не предпринял попыток выйти из кэба и только выжидающе смотрел на неё, словно бы чего-то не понимал. — Чего ты сидишь? Дуй в свой домик за вещами. — В смысле? — она настороженно повернулась к нему и инстинктивно схватилась за перевязанную шею. — А что же, — иронично проскрежетал Долохов и вынул из кармана пальто сигарету, — твои друзья тебе ничего не сказали? — Не сказали «что»? — Что у тебя новое место жительства. Гермиона нахмурилась, подозрительно воззрилась на своего сопровождающего, который открыл окно кэба и закурил, и только потом проанализировала его слова. Что скрывали её друзья? Неужели снова хотели утаить то, что напрямик касалось её? Ещё повезло тогда наткнуться на статью Риты Скитер, иначе Гермиона так и пребывала бы в неведении, потому что ни Гарри, ни Люпин, ни Кингсли не спешили её предупреждать о реальной опасности. Казалось, можно было понять их тревогу, однако скрыть от неё же такое было кощунством. Неизвестность не всегда приносила благо, особенно если дело было связано с предполагаемыми Пожирателями. В Майданеке их было множество, хотя основная часть распределилась в Освенциме, который негласно был прозван основным концлагерем смерти, самым крупнейшим и долго просуществовавшим. Именно он стал одним из главных символов Холокоста. Символом жестокости нацистов. И даже если Пожиратели стремились подчинять, нагибать под себя концлагеря, вряд ли они в полной мере понимали, что их власть не безгранична. Хотя немногие из них остались живы, но они находились в тюрьме, под стражайшим контролем. Напрашивался вывод: кто-то из них сбежал. Вот только была загвоздка: СМИ такую сенсацию не упустили бы. Об этом знал бы уже весь земной шар, и навряд ли власти смогли бы скрыть сей факт. Оставалось одно: о побеге никто не подозревает. Вот такое, на самом деле, совсем не клеилось в голове. Но, скорее всего, от людей всего лишь тщательно скрывали информацию, но и это ничем не подкреплено. Из всего вышеперечисленного, вероятно, следовало то, что Гермиона так и сяк становилась мишенью какого-то Пожирателя, который сбежал из заточения. Или ему помогли. Эта внезапная догадка взорвалась сверхновой, посылая мощную аналитическую волну прямо в мозг, заставляя открыть рот. Может, этому безымянному убийце помог сбежать кто-то извне, поэтому Гарри, Люпин и Кингсли молчат и не выходят на связь. Получалось слишком плавно, без подводных камней и острых шипов. Гермиона не понимала, каким образом можно скрыть такую разрушающую информацию, носящую секретную марку, однако только поджала губы. В политических делах она не была сильна. — Ну так что, голубка? — вывел её из раздумий Долохов, закончивший вдыхать табак и выкинувший сигарету на тёмно-серый асфальт. — Собираешься или силой заставить? — А что будет, если я выберу второй вариант? — выпалила она. — Ничего хорошего, — угрюмо покачал головой он, отчего его завитки упали на лоб и виски. — Мне придётся рыться в твоём ящике нижнего белья, и, поверь, я получу потрясающий, но в то же время травмирующий опыт. — Остроумно, — фыркнула Гермиона и, поправив сползшее пальто с плеча, открыла дверцу кэба. — Вдруг книги мои забудешь… Вот это страшнее, Долохов. — Можно просто Тони, голубка! — послышалось из открытого окна. — Всё-таки не чужие люди! Поморщившись, Гермиона отворила дверь своей мастерской, оставила её открытой и прошла дальше по коридорчику, достигнув лестницы, которая вела на чердак. Там она хранила свой чемодан с книгами и дополнительный для вещей, который потащила за собой в гостиную, откуда собирала свою одежду, старинные пергаменты и пишущие принадлежности. В футляр она смогла сложить скрипку со смычком, а горшок с прижившимся пионом пришлось взять в руки. Вот только у Гермионы их две, чемоданов столько же, а ещё… Вдруг половица заскрипела, отчего сердце вмиг замерло. Гермиона резко повернулась, но когда увидела Долохова, нервно выдохнула. Нельзя же так пугать! Он лукаво посмотрел на спешно собранные вещи и, усмехнувшись, заметил: — Неужели у тебя столько одежды? — Вообще-то в одном чемодане — книги, Тони. Долохов хмыкнул, брякнул завязкой ключей, выглядывавших из-под расстёгнутого пальто, и подхватил два чемодана, оставляя на волю Гермионы футляр и горшок, которые она быстро подхватила. Выйдя на улицу, Долохов энергично затолкал все вещи Гермионы в раскрытый багажник, кроме горшка, который она держала в плену рук и точно не собиралась выпускать его. Дверца уже была открыта, поэтому Гермиона, нагнувшись, быстро юркнула на ранее занятое ею место и расслабленно привалилась головой на спинку сиденья. Пионы благоухали и, что удивительно, совершенно не завяли, пока хозяйки не было дома. Однако, решила она, это был очень хороший результат того, что Гарри, несмотря на занятость, умудрялся заходить в мастерскую, дубликаты ключей от которой успела отдать друзьям на всякий случай. Вот и пригодилось. Шрамы — целых три — вдруг заныли от того, что Долохов присел в опасной близости. Он с лёгкостью снял пальто, расправил накрахмаленную рубашку и взъерошил и без того лохматые кудрявые волосы, пытаясь заправить их на затылок, но не получилось. Поэтому Долохов лишь хмыкнул и снова закурил. — Куда мы едем? Очевидно, что, если он упомянул друзей и новое место жительство, это всё было взаимосвязано. Только как — предстояло ещё узнать. — В Белгравию, голубка. Нам предстоит несколько часов тоскливого пути. — Зачем нам в… этот район? — с отвращением спросила Гермиона, припоминая, чем знаменито это место. Богатством, помпой и слишком высокомерными людьми. Не зря Белгравию именовали до сих пор самым дорогим районом в Лондоне. — Там безопаснее в любом случае, — ответил Долохов, затянувшись табаком и выдохнув струю дыма в сизое, пасмурное небо. — Мы рассматривали Пимлико, но с недвижимостью пришлось бы дольше разбираться. У Лестрейнджей в Белгравии есть шикарное небольшое поместье. Что-то, напоминающее летнюю резиденцию. — Знаешь, облегчения мне это не приносит. — Она удобнее перехватила пионы и повернулась к Долохову; голова всё так же оставалась на обтянутой кожей спинке. — Вот только… Поместье Лестрейнджей? Гарри и Ремус никогда бы не согласились на… — Их убедили весьма легко, — он поправил воротник рубашки. — К сожалению, твоя жизнь — их слабость. Они приняли нашу помощь. — Нашу? — насторожилась Гермиона, крепче сжимая горшок и чувствуя пальцами небольшие трещинки. — Мою и… де Пуатье. Она не сразу вспомнила эту фамилию. Несмотря на свою феноменальную память, Гермиона часто забывала что-то важное, но та ночь запечатлелась в её сознании надолго, и оставалось только вытащить её из недр памяти… — Реддл?! — почти вскричала она и, опомнившись, тут же хлопнула себя по губам. — Как Гарри вообще такое принял?! — Ну, очевидно, он не знает, что де Пуатье и Реддл — один и тот же человек. Да и знает ли твой драгоценный Поттер, кто такой Том Реддл? Насмешка сквозила в его голосе, и Гермиона замешкалась — она никогда не рассказывала никому о том, что было в концлагере. Это было и так понятно по её затравленному и пустому взгляду, отказу от любого прикосновения и постоянному стыду, который стал её частью в первые годы свободы. Но подробностей не знал никто, кроме неё и Реддла. Вот только как сказать об этом другу? Как заставить его не доверять слепо тому, кто может оказаться убийцей? Реддл в принципе и без того был заляпан в крови по локоть, однако вряд ли он сознательно пойдёт на риск быть обнаруженным. Он знал, что она сможет начать говорить, если её близким будет угрожать серьёзная опасность. И то, что Гермиона хранила молчание столько времени, вовсе не означало, что это продлится долго. У всего имелся край. А горизонт — линия абстрактная. — Поверь, если того потребуют обстоятельства, я смогу рассказать, — отрезала она. — Да никто и не спорит, — улыбнулся уголком губ Долохов, дерзко посмотрев на неё с искорками во взгляде. — Но сможешь ли ты им смотреть в глаза после того, как признаешься, что скрывала воскрешение лорда Пожирателей? Ответа, впрочем, не требовалось. *** Сначала они проехали по Воксхолльскому мосту, построенному через Темзу, соединяющему Воксхолл, в котором до этого жила Гермиона, и Пимлико. Через него можно проехать в Белгравию и Челси. Если свернуть после моста вправо, можно было попасть в Вестминстер, однако Долохов сказал, что этот район не подходит для укрытия. Слишком броско и по-королевски, что привлечёт внимание, покуда Гермиона могла позволить и финансово, и со статусом героини войны жить там. Тем более со статусом героини, ведь власти обязательно продиктуют свои условия безопасности. Если обратят достаточное внимание. Поэтому выбор пал на Белгравию. Там в основном жили семьи предполагаемых Пожирателей, когда война только начинала набирать обороты. Лестрейнджи — одни из таких семей, чью причастность к нацизму и пособничеству Гитлеру не могли доказать в силу их влияния. Безусловно, никто и подумать не посмеет, что в качестве укрытия для героини войны будет служить не то что Белгравия, а поместье Лестрейнджей. Все знали, где надзирателями служили Рудольфус и Беллатрикс и где была пленной сама Гермиона. Всё звучало складно и логично. Даже чересчур правильно, словно всё было продумано до мелочей. Только вот кто будет с ней жить в том доме? Очевидно, что Рабастан, если он, естественно, выжил в лихорадочном туберкулёзе. Долохов? Но он являлся свободным человеком — оправданным, что было слишком сюрреалистично. К тому же Рабастан — мертвец по записям. В силу закона кто-то должен был получить поместье в пользование? Этот кто-то знал, что происходит? Или это родственник Лестрейнджей? Гермионе определённо не хотелось столкнуться с очередным арийским аристократом, да вот, кажется, её никто и слушать не станет. Гарри, Ремус и Кингсли уже всё решили за неё, и лишь из-за их объяснений она не могла сдвинуться с места. А то, что Долохов не врал насчёт них, не было сомнений — друзья очень долго отмалчивались, а нервозность Джинни по-другому не объяснить, к сожалению. До Пимлико они добрались в кратчайшие сроки, невзирая на то, что другие кэбы заполонили целую линию, создавая толпу из машин. Водитель всё время ругался сквозь стиснутые зубы, а Долохов так и не дал разглядеть того получше. Потому что это рычание она где-то уже слышала. Но, не обращая на это должное внимание, Гермиона вся обращалась к окну, когда мимо мелькали красивые здания. Да, она не любила людей, которые кичатся своим превосходством, но вполне могла оценить красоту Пимлико, хотя это знание ужасно действовало на неё. Белгравия встретила пугающими тучами и практичной дорогой, где было место даже для обычной парковки. В этом районе жил тот сорт людей, который обычно строил дома в таких местах, как Воксхолл. Здания в районе Гермионы были социальными и отдавались нуждающимся, коих после войны было немало. Её мастерская занимала два этажа лишь потому, что один она выкупила у проживающих там семей и помогла им приобрести другое жильё на эти средства. Повсюду в Белгравии проносились мужчины в официальных костюмах и женщины в самых модных платьях, вооружившиеся зонтами. Погода в Лондоне часто менялась, и это для туманного Альбиона не было неожиданностью. Когда они подъехали к роскошному, но мелковатому поместью с огорождением в виде чёрных ворот с разъединяющейся буквой «L», Гермиона затаила дыхание и сильнее вцепилась в несчастный горшок с пионами. Лёгкие, казалось, перестали функционировать в полной мере, а сердце принялось бешено скакать, усиливая циркуляцию крови, напоминающую в данный момент раскалённую магму. Всё нутро затрепетало от ощущения опасности, иррационально пытаясь сжаться в комок и спрятаться. Долохов, как истинный джентльмен, открыл ей дверь и подал свою руку, а затем и локоть, не обращая внимания на водителя, что-то пробурчавшего на французском. И повёл вовнутрь дома, словно на эшафот. Но лезвие от гильотины не опустилось ей на голову лишь из-за родного голоса. — Гермиона! Гарри резко вскочил с кресла, отложил чашку чая и вмиг оказался перед ней, заключая в обжигающие объятия. Гермиона, не задумываясь, ответно прижалась к другу, обвивая его шею, словно спасательный круг. — Гарри, — послышался голос Ремуса откуда-то издалека, — время. Гарри с сожалением, видимым наверняка всем в этом помещении, отстранился от неё и, приглаживая её растрепавшуюся чёлку, заправленную назад, напоследок сжал плечи. Он повёл её к дивану, где удобно расположились присевший уже Ремус и хлопочущий около чашек Долохов. Гермиона напряжённо повела плечами, робко прикоснулась к очень заметной повязке и сосредоточенно воззрилась на спокойного Люпина, который и не думал об опасности. Словно это поместье было самым безопасным местом в мире. Снаружи послышался весёлый голос — что удивительно, детский. Внезапно докадка пронзила её воспалённый мозг. Это ведь могла быть та дочь, о которой говорил Долохов! Маленькая девочка, у которой остался разве что дядюшка. Эта девочка — Лестрейндж. Вот только пока Гермиона не увидит своими глазами её, то не поверит, что Беллатрикс могла родить ребёнка. — Дельфи, не ёрничай, — фыркнул знакомый голос. Рабастан. — Твоё время на свежем воздухе ограничено. И не надо так на меня смотреть. Я вообще-то твой холодный дядя, и на меня такие фокусы не… — он замолчал. — Ладно, ещё десять минут никому не вредили. — Подкаблучник, — шёпотом хмыкнул Долохов. В помещение вмиг проник промозглый ветер, облепляющий тонкой сеткой мороза, плывущего по коже и проникающего внутрь тканей. Кости заныли от сотрясающей её дрожи. Рабастан, не чувствующий себя на грани смерти, каким его в последний раз видела Гермиона, прошёл прямо к ним, снимая на ходу перчатки, шляпу и пальто, на котором застыли мелкие капли дождя. — Добро пожаловать в Лестрейвен-Холл! — чинно поклонился Рабастан, голос которого Гермиона не узнала в кэбе. Получалось, он был водителем. — Чувствуйте себя как дома. Гарри вздрогнул. — Ну да, конечно, — шепнул он. — Были бы здесь Беллатрикс и Рудольфус на его голову. Ремус отказался от предложенных в позолоченной тарелке маффинов, но взял ещё одну чашечку чая, добавив в ту ложку сахара. Было определённо любопытно, что он не обратил внимания на дольки шоколада, рассыпанные по кромке фарфора. Но Гермиона не стала рисковать и ничего не взяла со стола Лестрейнджей. Те всегда кичились не только арийским происхождением, но и отличным знанием химии, что отлично продемонстрировала Беллатрикс с кинжалом, подаренным ей мужем. Из приоткрытого окна вплыл ветер, всколыхнув тяжёлые портьеры, на что Рабастан недовольно цокнул и с кряхтением поднялся с места, которое занял рядом с Ремусом. Подошёл к окну, выглянул и, оценив погоду, резко сказал: — Дельфи, марш в дом! — и закрыл громоздкие ставни. Входная дверь мгновенно открылась, впуская вовнутрь маленькую белокурую девочку с ангельскими чертами лица и дружелюбным взглядом, который она направила прямиком на Гермиону, всю сжавшуюся от глаз этого ребёнка. Голубые. А вот мысль, проскочившая со скоростью света, заставила содрогнуться. «У неё нет ничего от Реддла». Гермиона вздрогнула и поперхнулась кислородом. Да, от Реддла — ничего. А вот от Беллатрикс… Сумасшедшие кудри, естественным образом завивающиеся на кончиках, пухлые губы, а самое важное — глаза. В них будто раскалённая водица, искорки предвкушения. Только если у Беллатрикс они были вызваны безумием, то у девочки — чистым любопытством. — Дядя, это та самая Гермиона? — с выдохом, восхищённо проговорила девочка и шагнула к ней, напряжённо следящей, словно заяц за лисицей. — Да, Дельфи, — посерьёзнел Рабастан. — Прояви манеры, лапушка. Приободрённая, Дельфи, не видя настороженности в движениях Гермионы, подбежала к ней и сделала подобие книксена, поправляя свою испачканную в грязи юбку. Дрожь внезапно пронзила всё тело, а кровь застучала в ушах. Она видит перед собой дочь Беллатрикс. — Я говорил, что это плохая идея, — прошептал Долохов, однако Гермиона его услышала. — Она не готова. — У неё нет выбора, — хлёстко парировал Рабастан, с некоторой привязанностью смотря на Дельфи. — Лапушка, идём на кухню. Там тебя ждут блинчики с голубикой. А после трёхчасовой сон, не забывай. Дельфи тотчас же схватилась за протянутую ладонь Рабастана, кивнула Гермионе, которая мало что понимала в происходящем, и засеменила на кухню, ворча, что «сон — для стариков, но блинчики очень полезны для организма». Долохов с интересом и настороженностью наблюдал за Гермионой и, вытащив из кармана брюк сигарету, встал. — Освежусь, — бросил он и был таков. На улице уже моросил дождь, слабыми каплями ударяясь о каменную кладку лестницы и асфальта, а тучи сгущались, пепемешиваясь всей палитрой грязно-серого. Гарри, поправив очки на горбинке, прочистил горло, кинул взгляд на Ремуса и, взъерошив волосы, схватил Гермиону за обе руки, озадачив её своим поведением. — Знаю, ты ничего не понимаешь, — начал издалека он, подбадриваемый кивком Ремуса, — но Роули — не настоящий убийца. — Я знаю. Недоумение расцвело в его зелёных глазах, но тут же растаяло, когда напоминание о том, кто сидит перед ним, всплыло в сознании. — Поэтому мы начали искать для тебя укрытие, место, где возможно переждать, пока мы не найдём истинного преступника. Сначала взор упал на Пимлико, в котором тебя не стали бы искать, потому что ты не ценишь роскошь. Ремус уже хотел связываться с риэлтором, однако некий мистер де Пуатье с радушием признал, что хочет помочь. Тебе, — Гарри выразительно посмотрел на подругу и слегка погладил её костяшки. — Он доказал, что доверять ему можно. Минерва говорила о Кокатриксе, его протеже и вечном спонсоре. Он предложил особняк Лестрейнджей как безопасный дом. — Безусловно, он взял с нас некоторые обещания. Такие, как признать Дельфини Лестрейндж единственной наследницей всех активов Лестрейнджей и Розье. Сделать документы на имя Себастьяна де Ленуара и забыть, что мы видели живого Рабастана. — Продолжил Ремус, неспешно потягивая чай. — Воланд даже предложил свои услуги для того, чтобы найти убийцу. Правда, без понятия, каким образом он может помочь, но это лучше, чем ничего. Если бы не мог, не предлагал бы. — Поэтому, не имея наиболее оптимального варианта, мы согласились на поместье Лестрейнджей, — поспешил объяснить Гарри, увидев, что лицо Гермионы скривилось, а дыхание стало тяжёлым. — Здесь никто не причинит тебе вреда. Лестрейнджу это не нужно — у него есть вина, долг жизни перед тобой и племянница, которая послужит прекрасным рычагом давления на него, и он это знает. Иногда здесь будет появляться Долохов, но он, как видно, дорожит своей свободой и не станет рисковать. А Воланд… Ну, он, возможно, будет проведывать Дельфини, потому что эта девочка по необъяснимым причинам привязана к нему. Так что, если он также пойдёт против нас, есть, чем ответить. В конце концов, мы знаем о том, как использовать ту данную информацию против них же. Но пока всё строго инкогнито. Весь воздух словно выбили из лёгких, когда Гарри вещал о «Воланде», а глаза налились естественной краснотой, в уголках губ спряталась насмешка. Они поверили в это. Они поверили в это! Как можно быть настолько слепыми! Бывших нацистов не бывает! И так называемая вина ничего не доказывала! Раскаяния в их лицемерных лицах не было ни грамма! А если здесь она останется одна с этими Пожирателями… Это будет конец. Всё пропало! Она пропала! — Гарри, нет. Где угодно, кто угодно, но только не они и не это место! Он покачал головой, непоколебимо рассправив плечи, явно собираясь спорить, но следующие слова заставили его прийти в уныние и ярость. — Воланд — это… Том Реддл. Предводитель Пожирателей, важная персона в бывшем Майданеке и явно не раскаявшийся человек. Гарри, Ремус, этот человек — чудовище. Ему нельзя доверять. Никогда! Он… — она замолкла, не зная, говорить этот факт или лучше оставить его при себе, как и было эти семь лет. Но тогда её оставят в этом тёмном месте, пока настоящего убийцу не найдут, а это не самое быстрое занятие. — Он был тем человеком, Гарри. Это он подписал Мэри смертельный приговор и… именно этот человек стал тем, из-за кого я боялась любого телесного контакта с людьми. Чугунная, придавливающая к полу тишина окутала помещение, развеяло уверенность в собственных словах у Гарри и подорвало спокойствие у Ремуса, отчего вокруг буквально затрещал воздух, будто воспламеняясь и электризуясь. Внутри ламп, обвешанных по всей комнате, чем-то напоминавших факелы, огоньки постепенно поблекли, погружая всё в уныние и подавленность. А марево из гладких, но совершенно тёмных туч нагнетали своим видом, прикрывавшимся тяжёлыми портьерами. Оцепенелым взглядом смотря на Гермиону, резко сжавшуюся и ссутулившуюся, Гарри, не зная, как реагировать на такое откровение, потерянно снял очки, протёр их рукавом форменной рубашки и водрузил те обратно на нос. Очевидно, что даже Ремус потерял дар речи, хотя Гермиона предполагала, что они будут в ярости, а не в ступоре. Однако это состояние длилось недолго, и Гарри кашлянул, сдерживая свою вырывающуюся на волю злость. — Как… — хрипло начал он, — …это возможно? Ты сказала, что тот самый Том Реддл умер. Она потупила взгляд. — Я не была с тобой откровенна насчёт него, — нехотя признала Гермиона и отодвинулась от друга ещё дальше. — Прости. Это было тем рубежом, который я не могла переступить. Воспоминания слишком… свежи. Я не хотела открываться полностью лишь по той причине, что все до единого стали бы меня жалеть. А жалость мне точно не нужна. И сочувствие тоже. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое те воспоминания, рефлексы и защитный механизм сознания. Только процесс меня сильно вымотал, особенно когда в зале были Лестрейнджи. Они отказались поддерживать денацификацию , которую только-только — после оккупации Германии — утвердили. Им было плевать абсолютно на всё, кроме своих идеалов. От одного на Беллатрикс взгляда всё, казалось бы, прошлое пронеслось перед глазами. Я не знала, что может быть так тошно, мерзко и противно. Гарри вздрогнул и, неловко потерев свой шрам, полученный в детстве, остановил поток речи из уст Гермионы одним простым движением: прикосновением к перебирающим ткань юбки пальцам, побелевшим и дрожащим. — Не нужно, Гермиона, нет. Если ты не хочешь рассказывать, так не делай этого. Никто тебя не заставляет. Вот только, пожалуйста, скажи, этот… Реддл, — он поморщился, словно от болезни, — не сделал тебе больно, когда вы встретились? Ответь честно, Гермиона. Она вздохнула и посмотрела на застывшего Ремуса, который, казалось, готов ринуться за тем самым «Воландом», как только ему дадут на то сигнал. И внезапно Гермионе не захотелось, чтобы за неё постояли. Да, Гарри, Ремус и Кингсли — отличные друзья, которые в тяжёлый миг придут на помощь, даже если сами будут не в лучшем состоянии, однако ей вовсе не нужны такие жертвы. Реддл их с лица земли сотрёт, ежели такая необходимость возникнет. Он не посмотрит, кто перед ним — для него это совершенно лишняя информация. Лишняя и пустая. Гермиона давно не вспоминала тот акт запугивания, произошедший сразу после выступления в «Олимпии». Да и смысл? Запугал — отчасти. Оставил гематомы — да, но не смертельные, которые скорее являлись издержками того, что произошло. Она не собиралась оправдывать поступки Реддла — так же, как анализировать их, — и всё же если бы он хотел причинить реальный вред, то непременно убил бы её на месте. Ему не были нужны расшаркивания, которые обычно не заканчиваются ничем благоприятным для убийц. Да и по сравнению с концлагерем, происходящее казалось чем-то средним. — Да. Гарри вскочил на ноги, но не без усилия Гермиона усадила его обратно. — И нет, ты никуда не пойдёшь. Ты ведь не самоубийца, не так ли?.. Послушай, Гарри. Я не хочу здесь оставаться. И не останусь. Однако всё, что я хотела бы именно сейчас — чтобы ты не смел вмешиваться в неприятности. Реддл стоит на пьедестале этой пищевой цепочки. Пожалуйста, пообещай, что не станешь предпринимать необдуманных, эмоциональных поступков в отношении Реддла. Он того не стоит. Он… вообще ничего не стоит. Особенно потери твоей должности, дорогу к которой ты собственноручно прорывал. — Но ты дороже какой-то должности, Гермиона, — мягко протестовал Гарри. — И она так же важна для тебя, — парировала она. Через мгновение затишья продолжила: — И я здесь не останусь. Заприте хоть в подвал. Там предпочтительнее, чем в этом отвратительном месте. Сидевший и молчавший до сей поры Ремус, видимо, переваривший откровение, покачал головой и со скорбной интонацией проговорил: — У нас нет выбора, Гермиона. Ты остаёшься здесь. — На поток возмущений Гарри он вскинул руку. — Нет, Гарри. Нет. Ты сам понимаешь, что предложенный выход Реддлом — единственный. Если он и взаправду так опасен, как ты говоришь… Тогда он защитит тебя. Будет изо всех сил стараться, из кожи вон лезть, потому что мучители привязываются к своим жертвам. И, как бы то ни было, с ним ты в безопасности. «Ты ошибаешься», — крикнула маленькой птицей мысль, направленная на Ремуса, но его убеждённый вид уже ничего не поколебит. Гермиона согнулась и почувствовала, как беспомощные слёзы начинают скапливаться в уголках глаз.