Крещендо

Рефрен — в музыке главная тема, определённый музыкальный материал, неоднократно возвращающийся на протяжении произведения. В поэзии рефреном может являться строка или несколько строк, вставленных между строфами. Присутствие рефрена определяет форму произведения.

Из личного дневника Гермионы Реддл: Датировано: 1951 год. «В тот день, третьего ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года, всё блистало. Даже моя кровь на полу. Он чуть не убил меня».

Вспышки камер на секунду ослепили Гермиону, отчего белое пятно протиснулось в сетчатку, но эта заминка осталась незамеченной из-за гомона и толпы людей. Репортёры, особенно самые надоедливые и дотошные, жались друг другу, толкались и кричали, словно хотели узнать, у кого самый мощный звук и сильные голосовые связки. Платье было свободным в районе живота и выглядело подобно фасону ампира, заканчиваясь воротником у беззащитной шеи. Всё, о чём Гермиона могла сейчас думать, — это об удивительном таланте Гарри выбирать те слова, которые обязательно всколыхнут в ней чувство ответственности, которое проигнорировать она не имела право в связи с обстоятельствами — она и правда здесь была главной фигурой. Вся информация, которую Гермиона смогла выудить из лучшего друга, блистала изобилием «но» и плохими поворотами событий, если говорить об удачности проведения «операции». Рукава платья сковывали движения и ощушались на коже чем-то жёстким, несмотря на то, что их ткань была сделана из мягких материалов. Чуть широкая юбка мешалась при передвижении и доставала до пола, будучи на ладонь ниже щиколоток, закрывая взор на бежевые, неудобные из-за небольшого каблука туфли. Гермиона то и дело поправляла воротник, мешающий лишний раз вдохнуть, и холодящее тёплую кожу колье, данное Тонкс, которая порылась в драгоценностях миссис Блэк. Зал, в котором проводилось сие мероприятие — что Грейнджер считала идеей маразма, — пестрился огневом хрустальных шаров с лампами и толпами высокопоставленных лиц, переговаривающихся меж собой. Некоторые были так же недовольны, как и Гермиона, однако выражали это презрение к новой верхушке власти по-другому: они рассматривали окружающих их среду и людей — особенно бывших Пожирателей — со скрытыми огоньками в сияющих от света глазах. Таких персон несложно было определять: они выбивались из разноцветной гаммы костюмов и платьев скромной одёжкой, какая, собственно, и была на Гермионе. Несмотря на пышность юбки, всё было выдержано в лёгком и незамысловатом стиле — такие фасоны были в проекте, который вела Пернелла Фламель — известный дизайнер. Правда, Франции и Италии тогда было не до совершенствования своих идей. По сравнению с пышными бальными платьями, которые Гермиона видит на некоторых дамах, и высокими причёсками, казалось, что одета она была достаточно скромно. Пройдя в центр огромного зала, Грейнджер пришлось идти навстречу к Кингсли Брустверу. Его подаренная заколка блистала в её кучерявых волосах. Когда она протискивалась сквозь толпу, некоторые люди, в числе которых не было Пожирателей, кивали ей и пытались заговорить. Хоть слава и бежала впереди неё самой, но это никак не помогало. Она этого не хотела. Единственное, что она сделала для победы в войне, — позволила Реддлу… использовать себя. Скривив губы, ощущая горчинку на языке, Гермиона улыбнулась, завидев Кингсли, и обняла его вместо дежурного рукопожатия. — Я рад, что ты приняла приглашение, — сказал он. — Если это только поможет делу, — прошептала она; в свету заправленных в хрусталь ламп засияла заколка, подходящая по цвету жемчужин к узорам на платье. Кингсли дёрнул уголком губ и поправил лацканы, поддев пальцем пуговицу рубашки, выглядывающей из-под жилетки. — Гарри и Ремус расставили своих ребят. Не волнуйся, Гермиона, ты в безопасности. Она кивнула, продолжая разглядывать зал прищуренными глазами из-за огромного количества искусственного света, и выдохнула, ощутив, как ворот впивается в шею. — Я никогда не буду в безопасности, Кингсли, — сказала Гермиона, беря в руки фужер, определённо, дорогого вина, и чокнулась с Бруствером, отчего стекла встретились друг с другом с неприятным скрежетом. — Этот «призрак» явно не даст мне «насладиться» вечером. Хоть какой-то от него толк. Осушив фужер, она поставила хрустальный сосуд на стол, где располагались разные виды десертов с разных континентов. Хотя можно было сказать, что еда — именно то, что всё же могло отвлечь её от мрачных мыслей. Ну, и всепоглощающее чтение. Но книг здесь, к сожалению, не было. — Мне пора, Гермиона, — проговорил Кингсли, тронув её за голую ладонь. Она кивнула и осталась одна. Мгновение — и её запустили в круговорот танца, который до того момента сдерживал Кингсли. Гермиона с удивлением узнала в своём партнёре Теодора Нотта, сдержанно ей улыбнувшегося. Вскользь она углядела кружащихся Гарри и Джинни и только после того, как уверилась в присутствии друзей, обратила внимание на то, как Нотт аккуратно придерживал её за талию и уверенно вёл в вальсе. Он не позволял себе лишнего и ниже свою ладонь не опустил, как сделал бы, к примеру, Кормак. Довольно слаженно, безмолвно они оттанцевали эту партию, а дальше в поле зрения попал Антонин Долохов. Он, мрачно взирая на неё, с осторожностью взял её ладонь, развернул к себе спиной и прислонил к груди, заставляя сердце сжаться. У них была весьма нерадужная история знакомства, которой поспособствовал Реддл и которая окончилась для Гермионы трёхдневным пребыванием в больнице Мунго. Была битва в Отделе Тайн, не увенчавшаяся успехом для Ордена и окончившаяся разгромом Министерства, не выразившего им благодарности. Несколько Пожирателей, в числе которых и был Долохов, были пойманы и транспортированы обратно в Азкабан для дальнейшего отбывания наказания. С Долоховым сражалась Гермиона, которой помогала Джинни, поскольку тот был крайне опытным дуэлянтом. Она сломала ему нос, вывихнула челюсть, оставила царапины, однако впоследствии Долохов ударил её кинжалом отточенным движением в грудь, после чего жуткий шрам до сих пор украшает её бледную кожу. А становиться к нему спиной она не имела никакого желания, но, слава богу, Долохов почти мгновенно развернул её к себе лицом, которое блистало угрюмым выражением, словно он проглотил лимон целиком. Гермиона отодвинулась от него настолько, насколько это представлялось возможным, потому что касаться этого человека было жутко и больно. Шрам на груди заныл. Принявшись выписывать круги по залу вместе с другими парами, они не смотрели друг друга, поскольку это казалось смешным и неудобным. Нет, Гермиона с радостью вонзила бы в его грудь его же кинжал и посмотрела бы, как он умирает, но… Не ей судить этого человека. Пусть он и причинил ей боль, но это нисколько не давало ей права судить его и его поступки. Как и в случае Лестрейнджа, это было не в её юрисдикции. Пускай это остаётся на совести других, а марать и руки, и сознание грязной кровью этого человека она не очень-то и хотела. Долохов вдруг уронил свои руки ей на талию, поднял и немного покружил. Её сердце внутри отскочило от рёбер и ударилось с противным звоном. — Поставь меня на землю. И правда, без ощущения твёрдой почвы под ногами она резко почувствовала себя беззащитной. Долохов хмыкнул и, помяв ткань платья в районе боков, плавно опустил её на пол. — Какая ты пугливая, голубка. Гермиона нахмурилась, с опаской вновь касаясь его плеча. Его манера поведения и хриплые слова всё сильнее заставляли оглядываться одними глазами по залу в поисках Гарри или Ремуса. Они должны были быть где-то здесь. В конце концов, тот самый неуловимый преступник вполне мог оказаться именно Долоховым! Он ненавидел её до сих пор за причинённые раны и существенный ущерб самолюбия. — Так уж получилось, сэр, — протянула она бесстрашно и перестала избегать его взгляда: встретилась с ним взорами. Его глаза казались светлыми из-за света, плывущего по всему помещению и освещавшего буквально всё. — Жизнь не к всем благосконна. Да, Гермиона намекнула ему на чрезмерную удачливость и богатство, иначе сейчас он томился бы рядышком с Макнейром или Эваном Розье. Безусловно, Долохова оправдали лишь с помощью подачки Абраксаса Малфоя, который напрямую никогда и ни с кем не был связан. За это он заплатил немалую сумму Малфоям в ячейку в Гринготтсе, однако вряд ли для него это было хоть какой-то растратой своих ценных ресурсов. Покрутив Гермиону вокруг её же оси и вернув в изначальную позицию, Долохов прищурился на односложный комментарий, пахнущий ощутимым презрением и глумливостью. Чтобы не бредить старые раны, она наступила ему на ногу, отчего, Гермиона была уверена, Долохову было как минимум дискомфортно, но он не подал виду. Грейнджер улыбнулась со скрытой насмешкой, отставляя подальше свои скрытые в глубине сознания страхи и переживания. На виду у всех вряд ли Долохов осмелится на активные действия против неё. Поэтому у неё было преимущество — оно маленькое, но ёмкое. — Твоя жизнь, которая к тебе была несправедлива, — это Том, — он сверкнул своими глазами и сжал пальцами в перчатках её осиную талию, которая не выдержит наплыва его недовольства. — Интересно, с чего он вообще начал вновь проявлять к тебе внимание, а, голубка? «Не из-за доброты душевной», — проскочила, словно ракета, мысль и спряталась сразу же в укромном месте, заставляя Гермиону выйти из ритма танца. — Мне всё равно. — Это, однако, заставляет задуматься, не так ли? Кружение, захват, жёсткость прикосновения, ощущавшаяся даже сквозь кожаные изделия. — Кто разберёт этих маньяков? — Только, к сожалению, Том не маньяк. Всё куда более прозаичнее, голубка, — он собственник. А своё он не любит терять или, упаси боже, отдавать кому-то из-за нелепых случайностей. — Мне казалось, что вы одобряете методы Реддла, — вспыхнула Гермиона. Завуалированно назвать её вещью мог только отчаянный храбрец — или глупец. Она ещё могла постоять за себя. Нужно было только вспомнить про каблуки или колье на собственной шее. Прижавшись теснее к Гермионе, Долохов выдохнул ей в макушку и проскрежетал своим хриплым, словно бы прокуренным, голосом: — И да, и нет, — он развернул её к себе спиной и вернул в исходное положение. Этот танец стал напоминать растянутый клей, который никак не порвётся. — Я за гуманные методы воспитания людей. Не люблю пачкаться в крови: у меня и так предостаточно грехов, отчего мне уже приготовлен отдельный котёл в аду. «Я сварила бы тебе его сама». Гермиона не знала, что может испытывать такие противоречивые чувства, смотря при этом только на одну персону перед собой. Долохов не был сущим злом, но и добром — тоже. Это серое нечто никак не вязалось с рассказами орденцев и той судьбоносной для всех людей встречи в Министерстве. Скорее он напоминал взрывоопасное вещество, которое проявит себя только при определённых обстоятельствах — если его тронут. Пока Долохов успешно имитировал озабоченность, когда Гермиона в очередной раз споткнулась из-за его взгляда тёмных глаз, вызывающих неподдельное беспокойство, она выдохнула, почувствовав внутри некоторое жжение около сердца, выстукивающего размеренную чечётку. Обычно такое ощущение было сродни сигналу о приближении Реддла или кого-то из его верных шавок, готовых целовать землю, по которой он ходит. Беллатрикс была одной из них. Была. Это слово растянуло её губы в судорожной улыбке, от которой ей самой стало тошно. Но… Но она причинила столько вреда! Беллатрикс всегда раскрывала руки для всех мучеников и вскрывала им вены. Или они сами это делали, будучи не в силах пережить всё то, что она — или другие — сделала. Пальцы задрожали и впились в ткань пиджака и захватившую в крепкие, незыблемые тиски руку Долохова, который не придал этому ровным счётом никакого значения. Гермиона мяла мягкий материал, сжимала ладони и при этом успевала наступать на ноги партнёру. Да, Беллатрикс получила по заслугам! Она издевалась над ней, одарила шрамом на всю жизнь и оставила не очень приятное воспоминание о ярко-алой крови, вытекающей из собственных вен в ванне. Хотя, ежели рассуждать глубже, если бы Беллатрикс не обратила на неё должного внимания, Реддл не заинтересовался бы Гермионой. Она смогла бы обойти ту жестокость, которая до сих пор во снах преследует её. И самое ужасное — то, что она сама взяла в руки ножичек. Значит, она сдалась. А это повлекло Реддла на крайние меры… Но, беря в расчёт то, что этот концлагерьский кошмар закончился, можно было бы выдохнуть и заключить все воспоминания в самый дальний и тёмный уголок сознания. Вот только Реддл вряд ли позволит это сделать. Прав был Долохов: он не отпустит своих игрушек просто так. Следовательно, ему что-то было нужно именно от неё, что совсем не обнадёживало. Наконец, танец был окончен, и Гермиона поспешила сделать книксен, чтобы поскорее уйти и не дать себя завести во второй круг мучения. Где-то вдалеке она видела фуршетный — а самое главное, никем не занятый — стол. Преодолевая смущение, когда на неё смотрели со странным выражением лица, Гермиона присела за стол и взяла какое-то пирожное, не спеша его есть. Разыгранный диалог с Долоховым отбил весь аппетит, хотя его и так не было, но всё же… Было досадно, что теперь она ни о чём не могла думать, кроме этого треклятого разговора и непонятного обмена «любезностями». Кое-как съев по кусочкам десерт, она взяла со стола фужер тёмно-алого вина и прошлась с ним до маленького закутка, ведущего на стропилы, находящиеся на не слишком высокой высоте. Лестница оказалась весьма длинной, особенно если учесть платье, которое приходилось поднимать, из-за чего Гермиона старалась удерживать равновесие на каблуках. Всё казалось сейчас таким сложным и незыблемым. Небо в стёклах, напоминающих полноценные кусочки витражей, было соткано из тёмного нюктовского полотна, сияющего россыпью серебристых звёзд, причудливо создающих узоры созвездий, освещающих землю тусклым сиянием. Небосводный орнамент остро реагировал на плывущие по течению облака: маленькие, почти невидимые взору точки исчезали до поры прохождения кучерявых завитушек. Гермиона наблюдала, как падает какая-то звезда, и захлопнула веки, пытаясь уловить тот момент, когда можно было загадать желание. Да, детское поверье до сих пор казалось для неё чем-то важным, но таким далёким. Не пристало героине войны верить в какие-то байки и суеверия, которые никак не помогали в военное время. Вино приятно обожгло горло и ушло распространять жжение в желудок. Гермиона не привыкла употреблять алкоголь, однако признавала, что это хороший способ расслабиться и забыться. Расфокусированным взглядом она нашла балкон, вполне прилично прикрытый ограждением — подобием полукруга, и направилась прямо туда. Посторонних там не наблюдалось, что было хорошо — очень хорошо! Фужер она поставила на витиеватые перила, так и не допив вино. Гермиона знала, что её лицо раскраснелось, глаза засияли, а волосы заискрились в свете горящих хрустальных ламп. Алкоголь не приносил ей никакого существенного вреда в виде опьянения, но было один побочный эффект — и очень нежелательный. К сожалению, мешать таблетки и любую алкогольную жидкость было нельзя, иначе произойдёт мгновенный коллапс: начнётся отторжение некоторых химических компонентов в составе лекарств организмом из-за дозы спирта или брожженого напитка. Таблетки сегодня Гермиона решила отставить, покуда предопределила, что не удержится от хотя бы небольшого глотка вина или шампанского. Это лекарство долго оставалось в крови: сильное действие оказывало на всю голову и организм в целом. Так что сегодняшняя порция осталась лежать в шкафчике на первой полке, справа от перекиси водорода и бинтов. Наклонившись и облокотившись об алюминиевые перила, Гермиона смотрела на всех присутствующих на этом гадком мероприятии и накручивала прядь волос на указательный палец, пытаясь отвлечься от надвигающейся скуки и печали, пронзившей её сердце в энный раз за этот день. Столько прекрасного и обновлённого в этом мире было, а погибшие этого уже никогда не увидят. И всё из-за какого-то мнимого превосходства одной нации, решившей ополовинить население земного шара. Чтобы не застонать или закричать от заполонившего нутро бессилия и комка вины за проявленное тогда бездействие, Гермиона прикрыла глаза, прислушиваясь ко всем звукам. В основном это были разговоры приглашённых, однако слышались звон стекла, шуршание платьев и стук каблуков. И… Стук был совсем рядом. Она почувствовала прикосновение к своей талии, такое фамильярное и фривольное, что захотелось ударить по рукам и скрутить пальцы этому человеку. Однако… Однако нож, приставленный ей к горлу и сонной артерии, утащил все возмущения на дно океана. Ну да. Только она могла быть такой «везучей»! Мгновенно Гермиона открыла глаза и уставилась на другой балкон невидящим взором. Всё внутри завопило об опасности, а инстинкт самосохранения велел молчать и не провоцировать. Как будто она сделала бы это! — Ну, снова здравствуй, шлюшка, — прошипели ей в ухо, и она ощутила на коже мерзкий след слюны. Ну и гадость. — Как ты сегодня поживаешь? Я исправлю эту досадную оплошность. — Роули. Торфинн Роули усмехнулся и сильнее надавил на нежную кожу, совсем рядом с колье, некогда принадлежавшим миссис Блэк. Вот тогда Гермиона, не зная, что делать, и не имея пути спасения, столкнула мановением ладони фужер с перил, отчего стекло внизу посыпалось мелкими брызгами с недопитым вином. — Мисс Грейнджер! — завопил кто-то там, и теперь весь зал наблюдал за разворачивающейся сценой. — О Господи! — Спаси и сохрани! — Это же Роули! Она видела, как Гарри бегло рассматривает периметр на наличие сообщников и кивает кому-то стоящему перед закутком, откуда Гермиона и попала сюда. Только сейчас она могла думать лишь о ноже, приложившемся к её хрупкой шее, на которой уже красуется одна тонкая полоса, образовывающая редкий поток крови. — Я убью тебя, — прохрипел Роули. — Удачи, — с такой же интонацией ответила она. — Она тебе понадобится. Так же, как и в Азкабане. Он рассмеялся, отчего по её коже непроизвольно побежали мурашки. Нет, она не боялась его, нет. Ещё чего! Она пережила Беллатрикс и Реддла, и Роули переживёт. Вот только пойдёт на пользу, если он перестанет давить на шею так отчаянно, словно от этого зависит его жизнь. На самом деле, пока это было так, поэтому Гермиона собралась с мыслями, силами и хотела начать делать то, что получалось у неё лучше всего — заговаривать зубы. Одно, чему научил её Реддл, — молчание золото. Однако это золото иногда подводило. Гермиона в этом лично убедилась ещё в концлагерьский период — однажды приехал оберфюрер в Майданек проводить проверку, отчего Реддл был вынужден подчиниться. Возможно, «лорд Волдеморт» и «подчиниться» никогда не должны были стоять в одном предложении или хотя бы на близком расстоянии, однако всё, что получила тогда Гермиона от такой внезапной проверки, — удовлетворение. Ещё никогда она не видела Реддла настолько разгневанным, и даже последующая ночь, проведённая, чтобы сорвать эмоции на ней, не испортила это прекрасное чувство. — Мелкая шлюшка. Из-за тебя наш славный лорд в могиле? «Да он выглядит живее всех живых». Этого она не сказала — ведь могут быть и последствия. Роули мог бы скрыться и найти своего предводителя, а этого допускать было катастрофически нельзя. Тогда и остальные из Азкабана потянулись бы вслед за безмозглым убийцей. Какая жалость, что Гермиона не могла двинуться и спустить Роули до фуршетного стола по прямому пути. Все так же чувствуя нож у горла — на горле — и капли крови, марающие её чистую кожу, она приготовилась делать рискованный шаг: самой падать с балкона. В конце концов, высота не слишком большая, а главное — можно выжить! Только этому помешал пришедший на балкон человек, схвативший Роули за шею небрежным движением, отчего Гермиона по инерции ушла с ним, сделав шаг в сторону для собственного равновесия. — Кажется, дама не в восторге от твоего присутствия, Торфинн, — прошипел Долохов. — Как и всегда, впрочем. Роули зарычал, чиркнул ножом по шее Гермионы и отпустил её. Она, вскрикнув от резкого и насильственного движения, пошатнулась и, зацепившись каблуком за подол платья, упала. Упала прямо с балкона, вниз к испуганным приглашённым. Её голова столкнулась с твёрдой поверхностью, больше напоминающей стекло, но не в полной мере. Что-то замедлило её падение. Хотя нет, не так… Кто-то смягчил её падение. Открыв глаза, Гермиона ощущала липкость на пальцах, которые она держала на раненой шее, потому что — как медсестра — знала основы оказания первой помощи, и расфокусированным взглядом посмотрела вокруг. Рядом с ней сидели Джинни, прикрывавшая ладошкой рот, Гарри, уже собирающийся подорваться навстречу выходившему из арки Долохову со связанным Роули, и Ремус, неловко привалившийся на бок и державший руки у неё на спине. — Потерпи, Гермиона, сейчас придут врачи, — ласково проговорил он и обратил внимание на подошедшего Долохова, который снял перчатки и убрал руки Ремуса, заменив своими. Её резко затошнило. Все запахи мгновенно обострились, шея полыхнула огнём так, что, не то что сглотнуть теперь никак не могла, так ещё и вздохнуть не предоставлялось возможности. Алая жидкость капнула на пол, раскрасив кафель в ярко-красный, не предвещавший ничего хорошего. — Эй, голубка, не смей отключаться, поняла? Как я потом это твоему чудовищу объясню? Гермиона хотела ответить, о, как она хотела! Но голосовые связки находились в раскалённом железе, и она не могла ничего сделать, кроме как сжаться в руках Долохова. Темнота окутала её в спасительный кокон безволия и мглы, не оставляя места для ноющей и резкой боли.