Из личного дневника Гермионы Реддл. Датировано: 1951 год.
«Это было сложно. Во мне разрывалось столько эмоций, которые лишь подогревали мой мозг до крайней точки. Смесь отвращения и сочувствия. Злости и беспокойства. Я казалась себе ужасным человеком: все чувства были оголены, но я так и не приняла однозначного решения. Прошлое должно оставаться в прошлом, однако оно же учит, чтобы не было тех же ошибок, чтобы не наступать на те же грабли. Мне было нелегко. Но я же героиня. А герои — прежде всего, люди, которые могут совершать одинаковые ошибки. Я решила подумать тщательнее, не поверхностно, как делала в отношениях преступников. Копала глубже и усерднее. В конце концов, должно же что-то получиться? Ведь так?»
Лестрейндж спал беспокойным сном. Гермиона то и дело меняла водицу в плошке, промачивала лоб Рабастана и стирала с висков и шеи лихорадочный пот. Видимо, осложнения не миновали, что казалось удручающе, ведь Грейнджер старалась сделать всё возможное, чтобы помочь. Да, своих поступков иногда она сама не очень-то и понимала. Помогать своему врагу, который был в кровных отношениях с Рудольфусом и бумажных — с Беллатрикс, для Гермионы казалось настоящим святотатством. Похоже, что её наивное желание сохранить в себе ту частичку доброты, потерянную в концлагере, сделало душу Грейнджер непробиваемой и в то же время отвратительной из-за жалости, испытываемой к умирающему Лестрейнджу. На самом деле, ей было действительно, абсолютно, взаправду стыдно, что она помогает ему. Столько людей перенесли горести и страдания из-за Пожирателей и нацистов, а Гермиона сидит и лечит одного из них, а предводитель этой арийской группы скоро заявится к ней домой. Так что да, Гермионе было до ужаса и дрожи в конечностях стыдно. А ещё она чувствовала к себе нескончаемое презрение и одновременно с этим оправдывала себя, как могла. Правда, это мало чем помогло ей, когда Рабастан продрог, а она закутала его в тёплый плед. Отвращение завибрировало на кончиках пальцев. Лестрейндж вздрогнул и поморщился. Скорее всего, лихорадка усиливалась, что и провоцирует у него надсадный кашель с бурыми каплями крови, которые Гермиона, вздыхая, стирает белоснежным платком, марая безупречную и неукоризненную чистоту. Право слово, она не настолько бессердечная, чтобы оставлять человека — какой бы он ни был — умирать. Но всё же… Он — преступник. И убийца. Только не ей, Гермионе, судить. Да, почва для размышления присутствовала, однако осуждать или поощрять то или иное дело было не в её компетенции. Лично ей Рабастан мало что сделал. Он не марал о неё свои «чистые» руки, не издевался, не смотрел вот таким пронизывающим, кажется, до самых костей взглядом, коими одаривали Грейнджер изо дня в день другие Лестрейнджи. Всего лишь слушал её игру на скрипке. Слушал её отчаяние и сопротивление, которое не ослабевало ни на йоту. Рабастан даже однажды поинтересовался, не нужна ли ей заживляющая мазь, чтобы кровоподтеки и царапины, заботливо оставленные Реддлом после очередного насилия, быстрее зажили. Гермиона не была дурой. Поэтому согласилась и получила внушительную баночку с лекарством, которую прятала у себя под матрасом в больничной койке. Иногда она даже помогала другим работягам при их травмах лица, облегчала им боль, чтобы не мешалась. А потом, когда баночка, к сожалению, закончилась, каким-то чудным образом на столике, возле её жёсткой кровати, утром она обнаружила идентичный стеклянный сосуд, наполненный тем же лекарством. Так что не ей судить преступления Лестрейнджа. Да, он тогда здорово помог, однако этот добрый поступок не умалял остальных его грехов. И от этого её сердце сжалось. Неприятная ситуация. Но что поделать? Такова природа. И правила, которым нужно следовать неукоснительно. Гермиона хотела бы помочь, да только не представляла себя в роли матери Терезы после всего пройденного в концлагере. И, как бы ей ни было жалко Рабастана, он не в её юрисдикции — не её теперь это дело. Только чувство вины смешалось с отвращением и гневом. Ну почему?! Почему она не могла быть нормальной и дать ему умереть? Зачем позвонила Реддлу, в конце-то концов! Зачем старалась прогнать лихорадку прочь и стирала кровь с губ преступника и нациста? Ответов, к сожалению, никто не сможет ей дать, как бы ни хотелось этого. А жаль. Грейнджер желала разобраться в себе, раз и навсегда поставить жирную кляксу точки в том периоде бытия. Как же низко она опустилась, приняв врага у себя дома. Что бы сказал Гарри? А Ремус? Или умерший в Освенциме Сириус? Господи боже, как же стыдно и противно от той щемящей доброты, которая не приводит ни к чему хорошему! Впрочем, осуждение пришло не сразу — когда Реддл, будто урожденный джентльмен, вежливо и ненавязчиво постучал в дверь мастерской. Гермиона, отложив плошку с остывшей водой, поспешила ко входу в облитый лунным светом коридор и, дойдя до двери, отворила ту, несильно дернув на себя. Она сразу нутром почувствовала неприятное ощущение в груди, словно её хотело что-то предупредить. О чём-то важном, опасном и страшном. Но у Грейнджер не было особого выбора теперь, когда Реддл стоял на пороге её мастерской, — пришлось впустить его, как бы это ни было отвращающе. Реддл чинно прошёлся взглядом по комнатке с прилавком, скривился, когда увидел багряные разводы на полу, будто бы Гермиона их не вытирала, и вытащил руки из карманов длинного чёрного пальто, поправив свою причёску. Грейнджер это не волновало, однако его присутствие в её мире причиняло хаос в мыслях и вызывало головную боль. Так что следует избавиться от него как можно скорее. — Он там, — прошептала она, махнув в сторону выхода из «лавочки». Реддл кивнул и прошёл в комнату, служащую гостиной, мгновенно замечая лежащего в лихорадке Лестрейнджа, который бормотал какую-то несуразицу и обильно потел. Гермиона посчитала это хорошим знаком. Токсины должны выходить именно таким образом. Подойдя к плошке и ощутив тёплую воду, она, поцокав на температуру помещения, взяла предмет в руки и понесла к раковине, выливая жидкость и наполняя сосуд новой, но только холодной. Гермиона надеялась, что хотя бы холодная вода мало-помалу поможет. Сейчас лекарственных средств у неё имелось крайне мало, а подходящих антибиотиков — и то меньше. Так что стоило рассчитывать на волю случая, иначе Рабастан отбросит коньки раньше, чем Реддл скажет «смерть грязнокровкам». Грейнджер невесело усмехнулась, протирая лоб Лестрейнджа тряпкой, намоченной в воде, и похлопала Рабастана по щекам. Легонько, чтобы пробудить от лихорадочного сна. — Рабастан, эй, — она ещё раз притронулась к щекам Лестрейнджа и, вздохнув, когда он не очухался, потянулась к глазам, чтобы их приоткрыть и увидеть, что те не закатились. Так и было. Зато он перестал сопротивляться и очнулся ото сна. Рабастан непонимающе заозирался и встретился взглядом с рядом стоящим с Гермионой Реддлом. Лестрейндж нервно сглотнул вязкую слюну, которая смочила его сухое горло, и посмотрел на Грейнджер, которая, в свою очередь, выгнула вопрошающе бровь. — Что происходит? — его голос звучал хрипло, надсадно из-за кровавого кашля. Гермиона поспешила наполнить стакан водой и подать его Рабастану, который взял предложенное трясущейся рукой. Грейнджер вздохнула и потянулась, чтобы подержать стакан, пока Лестрейндж пил микроскопическими глотками. Когда он закончил, то поблагодарил и скривил губы после этого, словно из него клешнями вытягивали слово «спасибо». Но Гермиона другого и не ждала. Вообще, Лестрейнджи не отличались такими манерами, так же как и Рабастан, который всё же мог поблагодарить, однако чаще всего это было с сарказмом. Гермиона поджала губы, не зная, что дальше делать: — Пожалуйста. Хмыкнув, Реддл наклонился и, закатав рукав заношенного пальто Рабастана, узрел метку Пожирателей Смерти: череп и змею, выползающую из костяного рта. — Не вывел, значит. — Не стирается зараза. Грейнджер ещё раз протерла тряпицей лицо и шею Лестрейнджа и убрала вещицу в плошку. Встав с края дивана, она собралась уйти и убрать всё по местам, однако её руку перехватил Реддл, хватка которого была настолько знакома, что от этого стало тошно. — Эй. Отпусти. — Рефлекс, — усмехнулся Реддл. Закатив глаза, Гермиона с раздражением и злостью выдохнула и, посмотрев на удовлетворенного Реддла, мгновенно ушла от его лукавого взора. Убрав все вещи на место и умыв лицо ледяной водой, чтобы прийти в себя, Грейнджер ладонями приложила свои растрепавшиеся волосы, которые стали похожи на львиную гриву, и завязала высокий хвост, дабы локоны не лезли в глаза. Посмотрев на себя в висящее на стене зеркало, Гермиона заметила у себя круги под глазами и бледность кожи, от которой веснушки стали темнее и более заметны. Видимо, она слишком устала. Уход за больными всегда выматывал Гермиону в концлагере так, что высыпалась она только днём, передав свои смены другим медсестрам, которые не боялись меняться без разрешения смотрящего или старшей медсестры, бывшей, по обычаю, приближенной к нацистам или Пожирателям. А сейчас все силы ушли на лечение и поддержание жизни Рабастана. Но, впрочем, было это и немного расслабляюще: за столько времени тишины и бездействия хотелось заняться чем-то более стоящим, чем продажа скрипок. Нет, не то чтобы для Гермионы покой означал что-то дискомфортное, однако, приученная с подросткового возраста воевать и отстаивать свои права, она не могла сидеть на месте ровно. Покой был незаменим и по-своему хорош, да только иногда хотелось выйти из сплошной рутины. И теперь жизнь обещала ей водоворот чувств и эмоций, ибо Гермиона не была уверена в том, что Реддл от неё отвяжется. Что не отомстит. Всё происходило ужасно быстро, словно села на аттракцион и прокатилась за считанные секунды. И сейчас Грейнджер не могла думать рационально, пока глава Пожирателей восседал на её диване вместе с больным последователем из семьи, которая яро следовала за ним, не зная его настоящего имени. Было похоже на сюр. Но Гермиона привыкла, что в этом мире не было ничего обычного и простого. — Грейнджер! Зов Реддла отдался набатом в голове и кислым послевкусием во рту: иногда Волдеморт напрочь забывал, как её зовут по имени и какое прозвище он ей дал, словно выпил зелье забвения. Ну, или был просто зол на неё за что-то. В основном это было из-за того, как вели с ней узники концлагеря — заигрывающе. И тогда бушевала в разуме Реддла ревность — ну, что-то наподобие этого, — и срывался он именно на ней, которая позволила флирту случиться. Реддл — собственник, но он не имел никакого права на Гермиону: она не вещь. — Грейнджер! Это уже голос Лестрейнджа, поэтому Гермионе пришлось отойти от зеркала, которое показывало ужасную картину, и вернуться в комнату-гостиную. Реддл поднимал Рабастана, который, в свою очередь, пытался облегчить ему эту задачу, и Грейнджер закатила глаза. Ну очевидно же, что Реддл не сможет его довести до машины. Он же на машине? — Давай помогай, — произнёс он, сверкая кварцевыми глазами в полумраке. Гермиона подставила свое плечо и потянула Лестрейнджа вверх, на негнущиеся ноги. Казалось, он вытянулся по струнке, но его мышцы были словно желе. Так что стоять нормально, а тем более, идти, он не мог никоим образом. Ужас какой-то. Протащив кое-как тело Рабастана до входной двери, Гермиона мельком взглянула на Реддла. Он спокойно тащил своего последователя, будто ничего незначащую куклу. Но, быть может, так и было. Его лицо оставалось бесстрастным и отстраненным. Грейнджер открыла дверь и немного вышла за порог, проверив, чтобы никого не было. Лишние разговоры ей не были нужны. Однако местность оказалась пуста, что было только на руку, — Гермиона и Реддл дотащили Лестрейнджа до машины и уложили на задние сидения; она поправила его воротник, дабы тот не душил Рабастана. Реддл оторвал Грейнджер от Лестрейнджа, и та не сдержала раздражённого вздоха — вечно было так. Такое ощущение, будто она собралась выстраивать отношения с Лестрейнджем. С Лестрейнджем! Упаси боже… Вздохнув, Гермиона оперлась на закрытую дверь машины и, сложив руки на груди, наклонила голову вниз, словно скорбящая женщина. Она не знала, что дальше будет, однако понимала, что просто так она отсюда не уйдёт. Стоило подумать, прежде чем помогать Реддлу погружать Рабастана в машину. Она увидела, как Реддл засунул руки в карманы пальто и вытащил из них сигарету и зажигалку. Он собирался курить. А это значило, что разговор будет долгим. И неприятным. Будет очень хорошо, если ещё обойдётся без травм. Проводя пальцем по переносице, которая жутко пульсировала, отдаваясь эхом импульса в голове, Гермиона повела плечами, чувствуя холод вечера — или ночи? — и ветер, что нетерпеливо пробирался по улочкам. Она примерно представляла этот разговор. В основном он будет состоять из угроз, бесполезных запугиваний и обещаний, которые он обязательно выполнит. Жаль, что это только начало всего. Грейнджер не отказалась бы от пару дней передышки после визита целых двух нацистов. Хотя, если Реддл не поторопится, одного нациста кто-то не досчитается. Убрав пачку и зажигалку, Реддл двумя пальцами зажал сигарету и вдохнул табачный дым, с удовольствием выдыхая сероватую спираль в лицо Гермионы. Она, в свою очередь, лишь поморщилась и окинула мужчину тяжёлым взглядом. — Ну и? Реддл хмыкнул. — Что «ну и»? Гермиона закатила глаза, не удержавшись от этого жеста. — Ты же, вероятно, не отпустишь меня, если не запугаешь до смерти. Так что я жду продолжения той ночи. — Не сегодня. Впервые ты самостоятельно позвонила мне и не оставила выбора, кроме как забрать Рабастана. Так что я… горд. — Смешно, — фыркнула она и снова повела плечами, чувствуя, как ветер ласкает кожу холодными порывами, которые заставляют дрожать. — Это он не оставил мне выбора. Я никогда не обратилась бы к тебе за помощью. Всё происходящее — только из-за человека, который болен туберкулёзом. Найди ему врача, который не станет задавать лишних вопросов, и следи за его температурой. Ну или скажи, чтобы следили, если у тебя есть невинные души. Реддл поднял брови, но ничего не сказал, и Гермиона постучала пальцами по своим предплечьям, словно загипнотизированная далью. — Смело, но глупо. Вы, гриффиндорцы, всегда этим отличались. Но всё же я прислушаюсь к советам доктора. — Я не доктор, — ровно сказала Гермиона и прикрыла на секунду глаза. — Мы закончили? Она не могла поверить, что он так легко её отпустит. Вот так просто. Без угроз, обвинений и… — Только будь осторожна, mein schatz, — выдохнул Реддл вместе с дымом рядом с её ухом, отчего она вздрогнула. — В любой день к тебе может нагрянуть кто-то похуже Лестрейнджа. К счастью, то, в концлагере, были цветочки по сравнению с тем, кто может попасться на пути. Я слишком оберегал тебя, Гермиона. Оберегал? Грейнджер чуть не задохнулась от возмущения и злости, полыхнувших в ней. Она готова была ему вдарить, что не позволяла себе в том месте. Но лишь взяла себя в руки и спокойно досчитала до десяти, подняв голову. — Оберегал ты свою репутацию. Ты слишком хотел моё тело и сломить мою душу, веру и надежду на спасение. Знаешь, — она безразлично уставилась на него, — я ожидала, что будет хуже, но в одном мне повезло: Пожиратели не смели на меня нападать в похотливых целях, уж ты об этом позаботился. В этом мне жутко повезло. А в другом… — она повела плечами, — нет. Так что пора прощаться, Реддл. Я хочу спать больше трех часов. Реддл только яростно выбросил недокуренную сигарету на асфальт, раздражённо притоптывая её, пока Гермиона ощущала его взгляд у себя на затылке и спине.