Из личного дневника Гермионы Реддл: Датировано: 1951 год. «Я прожила хорошую жизнь. Не то чтобы я о чём-то жалела, но встреча с мучителем из концлагеря всколыхнула моё сознание, заставляя анализировать его поступки. Да, оказывается, анализировать нечего: Реддл то и делал, что превращал мою жизнь в ад на земле. Впрочем, были и счастливые моменты. Лорд Волдеморт не позволял мужчинам прикасаться ко мне. Я же знаю, что другие Пожиратели налетели бы на меня, как стадо голодных волков, однако этого не случилось. Только в этом я была уверена».
Раскрыв новые ноты для сольного выступления, Гермиона мельком их прочитала, вспоминая лейтмотив одного из произведений Моцарта, который был кумиром многих любителей классики, и, вздохнув, отложила пронумированные страницы в сторону, хмурясь и поправляя на плечах платок, прикрывавший голые плечи и тонкие, острые ключицы, на которых отчётливо проступали фиолетово-красные пятнышки, замазанные слоем устойчивой пудры, пачкавшей пальцы, на которых явственно виднелись тонкие красные полосы, полученные от жёсткой соломы. Согнувшись в три погибели на стульчике около окна, она поливала свои пионы, прижившиеся в мастерской и стоявшие на деревянном подоконнике. Напротив её здания кафе мистера Макгонагалла блистало яркой вывеской и нарисованными на окнах краской пирожными и шоколадом. Свежий запах испеченной буханки хлеба привлёк внимание Грейнджер, заставляя отвлечься от своей работы, которая дарила умиротворение и спокойствие с размеренным потоком мыслей; живот заурчал, напоминая о том, что завтрак хозяйка нагло пропустила, оставив его голодать. По крайней мере, голод — единственный из признаков жизни, который заставлял Гермиону заботиться о себе в том аду, устроенном Пожирателями. Вздохнув и отодвинув жуткие и склизкие воспоминания, просачивающиеся в мысли в эфемерной надежде причинить боль и ещё больше страданий, Грейнджер, потянувшись и встав таким образом на носочки, расслабленно оставаясь в этом положении ровно две секунды, закрыла окно, через которое проникал холодный влажный воздух, заставляющий мурашки бегать по коже, отчего дрожь, постепенно появляющаяся, не останавливалась. Пришлось накинуть мягкий вязаный свитер, который подарила ей на Рождество миссис Уизли, считающая Гермиону чуть ли не дочерью. На улице стояла рутинная толчея, состоящая из привычных для Грейнджер лиц: где-то вдалеке проехал молочник, отец Колина и Денниса Криви; мимо проезжей части пронеслись близнецы Фред и Джордж, весело помахавшие Гермионе и направляющиеся в собственный магазин с хлопушками и «всевозможными вредилками»; мелькнула макушка Симуса Финнигана, который с поджатыми губами растроенно направлялся в неподалёку находящийся отельчик. Небо озарилось солнцем, которое не боялось освещать мир своими тёплыми лучами, согревая, увы, не всех. Плавно плывущие в небесной глади светло-белые облака сияли ореолом; ветер, гуляющий по улочкам, освежал, но люди замерзали, и погода не благоволила скорым потеплением. Тёплая палитра разных оттенков создавала контраст с серой массой прохожих, которые были траурно одеты, словно весь мир вновь окунулся в то время, прошедшее после погружения красного флага на Рейхстаг. Тогда траур носил каждый человек на земном шаре, исключений не было. Все скорбели по стольким погибшим людям, которые полегли на сражениях, бессмысленно устроенных ради недосягаемого величия нации. И это злило всех сильнее. Не было причин создавать всемирный хаос, всему был предел и здравый смысл. Перейдя дорогу без происшествий, Гермиона огляделась и увидела неровно прорисованную линию белого заварного крема; она пальцем стёрла её, чтобы гармоничность присутствовала хотя бы здесь, и открыла дверь кафе мистера Макгонагалла. Колокольчик прозвенел, оповещая старичка о новом посетителе, и он приподнял свою голову, увенчанную копной седых волос, напоминая мудрого старца из сказаний и легенд. Мистер Макгонагалл приветливо улыбнулся неизменной клиентке и, махнув сморщенной рукой в сторону дальнего столика, достал из-под стола коробку со сладостями, перевязанную декоративной красной лентой, дабы украсить обычный, ничем не примечательный картон. Гермиона, сев на предложенное место, осмотрела скромно обставленное помещение, заметив краем глаза, что посетителей практически нет, и разгладила невидимые складки свитера, сделав кашемировый предмет наэлектризованным. Отец Минервы, пригладив белоснежную бороду, подхватил коробку и водрузил её на столик, пододвинув картонное изделие ближе к Грейнджер. — Здравствуй, Гермиона, — поздоровался старичок, присев на противоположный стул, стоящий параллельно девушке. — Как ты? Как твой успех в Париже? Слышал: украсила ты своими нотами «Олимпию». Гермиона мило улыбнулась и незаметно потрогала запястья, на которых светлели увечия, оставленные Реддлом. — Да, ты прав, — мягко фыркнула она и открыла свой ежедневный заказ: пару пончиков, покрытых сахарной пудрой, и круассаны с повидлом. — Но навряд ли я произвела фурор. Обычный среднестатистический француз понимал, что я новичок в выступлениях. Потому не рассчитываю на что-то удивительное от них. Хотя Брюно Кокатриксу понравилась моя экспрессия. — Вот видишь, половина пути пройдена. Этот Брюно замолвит за тебя словечко, будь уверена. Она легко покачала головой, сверкнув своей бриллиантовой заколкой, подаренной Бруствером после победы Советского Союза над немцами, и поджала губы, осторожно их кусая. Её малоизвестная в мире музыки фигура не сможет добиться признательности. Если только зрители не захотят поблагодарить её за вклад в победу над нацизмом. — Завоевать авторитет среди любителей классики очень сложно. Все присматриваются к тебе, а ты дрожишь, как осиновый лист. Это раздражало, но это было необходимо. К сожалению, все измеряют только по собственным предпочтениям и вкусам, что, безусловно, я не могу винить. Это всё дело души. Мистер Макгонагалл кивнул, предпочитая не развивать дальше эту болезненную для неё тему, и вновь улыбнулся, отчего морщинки на уголках глаз сделались объёмными и широкими. — Надеюсь, что твоя маленькая мастерская процветает. Как продажа? Люди хоть берут ноты? Или хотят купить сразу скрипку и смычок? — На самом деле, большой спрос, как ни странно, именно на композиции, — она погладила кончиками пальцев, пульсирующих от царапин и бледных синяков, поверхность картонной коробки с десертами и задумчиво пожевала губу. — Некоторые даже предлагали скупить написанные самими Листом, Бахом, Бетховеном, Глинкой и Моцартом ноты, доставшиеся мне от деда Гектора и его предка. Но это — моё семейное наследие, я не продам его ни за какие деньги мира. Так что не бедствую, и на твою стряпню мне хватит, — она подмигнула и расправила плечи, смотря на окно, которое начало покрываться крошечными капельками дождя, принёсшего мерзлость на улицу и влажность. — Пожалуй, нам пора прощаться, Гермиона, — мистер Макгонагалл встал из-за столика и приглашающе расставил руки и сжал их, когда Гермиона впала в объятия. — Удачного дня, золотце. Разорвав объятия и поспешив к выходу, Грейнджер помахала мистеру Макгонагаллу и, посмотрев по сторонам, перебежала дорогу, остановившись практически у своей мастерской. Запах коробки, которую она не забыла прихватить, всё ещё доставлял удовольствие и желание поскорее съесть сладости, сделанные мистером Макгонагаллом лично. Собравшись с мыслями и вновь поправив бриллиантовую заколку, Гермиона почувствовала, как её лицо омывала вода, капающая с неба, и, вжавши шею в плечи, поспешила дойти до своего места работы. По дороге, столь короткой, но показавшейся медленнее черепахи, она не встретила никого знакомого с бывшей работы, с кем можно было бы обсудить недавние новости, полученные от спецразведки Англии, поэтому, заправив выбившиеся из заколки пряди, ставшие порядком влажными, за уши, Гермиона вошла в коридорчик мастерской, где виднелись на стенах и полках скрипки разного типа. Конечно, эти были выставлены на показ, как самые лучшие, однако не менее превосходные всё ещё пылились на чердаке здания. Поставив свой завтрак на прилавок, Грейнджер зашла за ширму, скрывавшей проход в небольшую гостиную, где провелся важный для неё разговор с Гарри, и поспешила переодеть мокрый свитер миссис Уизли в более удобную кофту, настолько растянутую, что рукава на ней висели, как гнущиеся под гнетом птиц и их гнезд ветки деревьев. Выйдя в холл мастерской в сухой одежде и чувствуя себя ободренно, Гермиона развязала ленту на коробке и услышала характерный щелчок закрывания двери. Что ж, поесть ей сегодня не дадут. Печально вздыхая и пряча коробку на нижнюю полку стола, Грейнджер навесила очередную дежурную улыбку, и, когда подняла взгляд, глаза её панически расширились. Этого не могло быть. Иррациональная часть твердила ей, что всё бывает в этой жизни, ведь существует же настоящее чудо, однако разумная часть опровергала эти доводы. Мертвый человек не мог воскреснуть. Хотя один смог. Прикусив язык, она встретилась взглядами с Рабастаном Лестрейнджем и кашлянула, прочистив резко пересохшее горло. Сейчас вода требовалась, как никогда. Это что же получалось? Все мертвые концлагеря Майданек живы? Может, к ней заявится сумасшедшая Беллатрикс? Или её муж, помешанный на «чистоте крови»? — Не пугайся, Грейнджер, — прохрипел скрипучим голосом, в котором звучали нотки стали, Лестрейндж и зашелся в приступе кашля. Его вид казался нездоровым: его кожа бледна, как полотно; глаза краснели, а вены вздулись. — Я не от Реддла. — Тогда чего вам нужно? — с вызовом протянула она, закусив губу. Хорошим это всё не закончится. — Если, конечно, не желаете купить скрипку или ноты. — А острый язычок так и не укоротила, — пожурил он её, словно были давними друзьями, и Гермионе сделалось плохо от такого сравнения. — Скрипка только в твоих умелых ручках может лить амброзию на слушающих. Я не за этим сюда явился. — И зачем тогда? — За помощью, — лаконично ответил Рабастан и прислонился о прилавок, чуть ли не ложась на него своим ослабшим телом. — Я числюсь в списках в графе погибших и нацистов, принцесса. Эти два факта, хоть один из них и является ложным, не дадут мне помощи от врачей. — Но я не врач, Лестрейндж, — отрезала Грейнджер и махнула рукой на дверь. Намёк был весьма прозрачным, но посетитель не отступился от своего. — Тем более. С чего ты решил, что я стану тебе помогать? Не ты ли кичился своим превосходством арийских кровей? Или я что-то путаю? Я, правда, помню, как ты нёс меня, не боясь испачкаться в грязи крови еврейки, однако Реддл приказал тебе — и ты, естественно, не смог ослушаться приказа своего Лорда. Лестрейндж стиснул зубы и смачно чихнул в выуженный платок, отчего на нем появилась ещё пара бурых разводов. Гермиона поджала губы: она почувствовала неуместную в этой ситуации жалость к бывшему управляющему концлагеря. Этого червяка сомнения не должно было быть. — Иисус, помоги мне, Грейнджер, или твой клиент умрёт прямо на твоём драгоценном прилавке, окрасив твои скрипки в малиновый цвет. Увиденное и сказанное её, честно говоря, не слишком и впечатлило. Наоборот, отвращение вперемешку с чувством удовлетворения захлестнуло Гермиону, и она, расплываясь в мстительной улыбке, сказала то, что положило конец Рабастану. — Умирай. Кто я такая, чтобы препятствовать неизбежному? Гермиона ушла, слыша грохот тела на деревянный пол; мстительный огонёк погас так же стремительно, как и зажегся. Теперь ей стало искренне жаль Лестрейнджа, который беспомощно осознавал, что скоро умрёт самой глупой смертью — от туберкулёза. Конечно, Грейнджер не считала себя матерью Терезой, однако секундный порыв действительно помочь Рабастану продолжал набатом отдаваться в голове. Она не хотела это делать, но, в конце концов, у неё в мастерской скоро будет лежать хладный труп. Поцарапав стол гостиной, Гермиона решительно поднялась и прошла к коридорчику мастерской. Лестрейндж лежал в луже крови и словно не дышал. Подбежав к нему и ощупав шею, она приложила пальцы к сонной артерии, где чувствовался слабый пульс, мелькающий слабыми ниточками жизни. Кровь стекала с его губ, подбородка и плавно скользила по шее и под воротник изношенного пальто. Он выглядел уже мёртвым или находился на грани, потому что корни волос стали влажными от пота, стекающего с висков, — начиналась лихорадка. По-хорошему его бы в больницу отвезти. Пускай с ними разбираются квалифицированные специалисты. Только подвох в том, что даже героине войны не дадут поблажек: персонал обязательно спросит документы и потребует карточку о болезни, а всего этого, естественно, у Гермионы не было — пришлось поднимать тяжёлое неподвижное тело за подмышки и тащить в гостиную, где был свободен маленький диванчик. Сбросив массивную тяжесть с себя и попытавшись вытереть руки от пыли и слоя грязи, смешанной с алой жидкостью, Грейнджер наклонилась и, вытащив ящик из тумбы, поставила импровизированную аптечку на столик. Сделав качественный компресс, которому учила старшая медсестра в госпитале при концлагере, и смыв кровь с лица и шеи Рабастана, Гермиона ушла вымыть руки. Успокоить лихорадку и остановить кровотечение она ещё кое-как могла, однако с осложнениями, если таковые будут, придётся непросто. Она практически ничего не знала из врачевания, поэтому не знала, как изменится его состояние, которое внушало опасения. Конечно, Лестрейндж везучий и не умрёт раньше пятидесяти, но кто знает. Вселенная приподнесла однажды неожиданную встречу с личным мучителем. Как она поведёт себя в следующий раз? Гермионе трупы в мастерской точно не были нужны. Пончики и круассаны теперь в горло не лезли, как бы превосходно они не пахли.***
Прикладывая влажно-холодную тряпицу ко лбу Лестрейнджа, Грейнджер устало потерла глаза и попробовала успокоиться. Уже вечерело, птицы пели последнюю на сегодняшний день трель, прохожие спешили по домам. Гермиона так и не поела, будучи на взводе и слишком нервной для, казалось бы, совершенно нормальной ситуации. Уж лучше бы она сдала его властям. Они бы и вылечили. Прислонившись к спинке стула, она широко зевнула и приподняла брови, чтобы расслабить пульсирующую переносицу, которая ныла целый день. Голова раскалывалась, но не смертельно, что тоже хорошо. Жар Рабастану она сбила. У него сейчас шёл период неясности состояния, поэтому Грейнджер не оставляла его одного. Для этого ей пришлось закрыть заведение на один день и половину следующего. Проглотив остатки пончиков, которые она еле-еле доела, Гермиона запила всё тёплой водой, потом вновь поставила компресс и вывела токсины организма через пот, проступающий через всё его тело. Она поднялась, взяла плошку с водой, нагретой от комнатной температуры, и вышла из гостиной, направившись сначала проверить магазинчик, только потом отправившись на маленькую кухню, служившей одновременно и небольшой спальней. Вылив в раковину воду и поспешив наполнить сосуд новой, Гермиона устало вздохнула и выключила подачу. Она протерла глаза и прислонилась о гарнитур бёдрами, согнувшись в спине и вызвав существенный дискомфорт в областях крестца и поясницы. Лестрейндж не мог оставаться здесь надолго — это факт. Однако, в связи с его туберкулёзом и кровотечением, ему положен был постельный режим и хороший отдых, необходимый для восстановления баланса организма. Естественно, у него не было столько времени, поэтому решать, что же с Рабастаном делать, нужно было быстро и незаметно: Кингсли ни разу не ослаблял наблюдение за героиней войны. Телефонная книжка нашлась на пыльных полках в ряде редких книг, которые она уже давно перестала читать. Нужный номер, как назло, не хотел быть узнанным, а имена и вовсе были слабо пропечатаны, но всё же нашёлся и загорелся красным всполохом в сознании Грейнджер. Повернув несколько раз колёсико стационарного телефона, Гермиона напряглась, когда услышала голос на другом конце трубки, пропитанный удовлетворением и восторгом: — Mein schatz? — Рабастан жив, — без прелюдий начала она и вздрогнула: было непривычно разговаривать со своим врагом так, словно они никогда не вели борьбы между собой. — Он у меня, и ему нужна помощь квалифицированного специалиста, коим я не являюсь. Туберкулёз запущен, но не настолько, чтобы сказать, что он умирает. Приезжай и забери Лестрейнджа. — Думаешь, мне есть до него дело? — весело спросил Реддл, видимо, шурша пергаментами и ручками. — С чего бы мне Пожиратель, который числится в мёртвых. Держу пари, он скоро им и станет. — Он — твой единственный живой Пожиратель, — парировала она, привстав на носочки, чтобы расслабиться и принять равнодушный вид, который контролирует дрожащий голос. — От него будет большая польза, если всё же выживет. Как мне известно, остальные либо казнены, либо отсиживаются, и не полезут в самое пекло, которое ты затеял. — Слишком хорошо меня знаешь, — протянул Реддл с тягучими нотками удовольствия. — Я была слишком наблюдательна, — резко сказала Грейнджер и отшвырнула от себя телефонную книжку на странице двадцать с именем «Воланд де Пуатье». — Меня не волновал твой образ жизни, но такие, как ты, захотят возмездия; мщения за потерянное и срезанное под корень. Так что не слишком-то и сложно догадаться, что ты захочешь предпринять. Ты набираешь армию из старых соратников, но, увы, никто так и не ответил, верно? Хотя можешь не отвечать: я сама догадалась по твоему молчанию и сердитому дыханию в трубку. Очнись, Реддл, ты беспомощен. Забери Лестрейнджа и строй с ним планы по завоеванию мира. Только не разбрасывайтесь солдатиками. — Язычок ты не укоротила, — последовал напряжённый ответ. — Я предложила вариант, которым ты живёшь, — всего-то. — Пташки напели? — Это тебе к Ремусу: у него есть «Пташки», но не у меня. — Знаешь, — он постучал чем-то деревянным по столу и откинулся, судя по скрипению, в кресле. — Если ты отдашь мне Басти, то, считай, потеряла свой единственный шанс отомстить всем Лестрейнджам. — Рудольфус и Беллатрикс получили по заслугам ещё при крушении концлагеря. Думаю, что это была достаточная кара за их преступления. Я не решаю судьбу людей, но Рабастан сейчас умрёт. Он не может ждать долго, Реддл. — В тебе пропадает доктор, mein schatz, — он вздохнул. — Я еду. Но не смей потом шантажировать меня Лестрейнджем. Он не так уж и дорог. Он отключился, а Гермиона застыла. Реддл не спросил адрес проживания или, по крайней мере, работы. Он что, знал, где она может находиться?