Настоящая сущность теистов

25.08.2025       Эту ночь я не могла уснуть: ворочалась, меняла позы, пила воду, считала всё что только можно в голове, вспоминала Сашу, тосковала и так по новой и заново. Обессиленная, я еле поднялась с кровати, растирая слепленные глаза, которые едва ли давали малейший обзор, и поволочилась в ванную. В надежде хоть как-то взбодриться, я умыла лицо ледяной водой. От неожиданного перепада температур мои глаза резко открылись, и они смогли разглядеть опалые веки, бурые мешки и мокрое бледное лицо. Жалкое зрелище. Капли влаги, подобно слезам, медлительно стекали по скулам и мерно срывались вниз, смешиваясь с хлюпающей водой, занимательно закручивающейся в водосток. Такой ритм убаюкивает, поэтому очень скоро я сползла по раковине на пол: уснула.       Вдруг меня разбудили разящим грохотом. Потерев глаза, я ещё несколько секунд не могла рассмотреть причину моего пробуждения, но затем увидела стоящего надо мной надменного Симона; сегодня он был в отглаженных чёрных брюках, клетчатой красно-чёрной рубашке, через плечи которой проходили подтяжки, и чёрных начищенных укороченных мартинсах. Поодаль от него лежала дверь в ванную, а точнее обломки двери.       — Собирайся, через час придут мои коллеги и друзья. У нас в шесть будет ежемесячный покерный турнир, за которым мы обсуждаем насущное, культурно беседуем и помогаем друг другу решать проблемы, — скоропалительно проштудировал Симон. Было ощущение, что ему приходилось это разжёвывать уже неоднократно.       — А я там для какой стати? — с любопытством спросила я.       — Видишь ли, среди нашего закрытого клуба есть негласное правило: Симонов всегда приходит со спутницей. Но, как ты уже успела понять, все они долго не живут, поэтому на каждую встречу приходит новая «девушка», а на деле — узница тюрьмы, которая просто играет роль. Ты же мне более симпатична, чем предыдущие. Уверен, ты проживёшь столько же, сколько уже прожила... — после едва уловимого смешка Симон продолжил. — А может, даже и больше. В любом случае ты должна быть во всеоружии, чтоб не подкосить мою репутацию... — немного помедлив, он продолжил на пониженном тембре, — и своё здоровье. Ну и, думаю, для тебя это будет незабываемым опытом, поэтому готовься. У тебя есть, — Симон взглянул на свои позолоченные часы с выгравированными инициалами и инкрустированными драгоценными камнями всех цветов радуги по контуру, — максимум пятьдесят минут. Зайду за тобой ровно без десяти шесть. A presto!       Он сделал пару шагов вперёд, но затем один назад, чтобы одной рукой закрыть воду.       — Я, конечно, могу оплатить, но лучше не злоупотребляй: эти вертухаи так цены на ЖКХ выкрутили, что и обеднеть такими темпами недалеко.       Симон уже выходил из ванной, как в один момент, попытаясь несколько раз кряду схватиться за фантомную ручку и, вероятно, вспомнив про моё недоумение на протяжении всей беседы, решил разъяснить мне что к чему спиной:       — ДСП облегчённое, ломается на раз-два. А я стучал — никто не подаёт признаков жизни. Ключом открыл, слышу: звуки воды в ванной. Стучу-стучу — ноль реакции. Думаю: неужели себе вены вскрыла, или утопилась в раковине, или, не дай бог, залила кафель водой. Да я и выбил ногой. Надо будет что-то попрочнее поставить. По твоему возвращении здесь будет более надёжная дверь, не выбивающаяся из эстетики интерьера.       Наконец он окончательно покинул, по сути, свою же комнату, а я так и не выискала момент спросить, откуда же мне взять наряд по уровню, как у моего «кавалера». Я снова вероломно включила воду, умылась и, переступая через обломки, вышла назад в спальню. В ней же я нашла ответ на вопрос: с края кровати опускалось красное кружевное платье, из кармана которого торчали чёрные сеточные митенки. Такой стиль был мне по душе, хоть и одевался мною доселе исключительно по праздникам. Видимо, сегодня как раз такой случай. Аккуратно сжав платье в руках, я почувствовала согревающее кисти тепло — значит, свежеотглаженное или свежевысушенное.       На моё удивление, платье село идеально. И с моим ростом в 173 доходило до щиколоток, хотя со стороны казалось, будто бы оно поволочется за мной, как свадебное, и каждым шагом буду вытирать об него ноги. Едва ли это экземпляр из какой-то личной коллекции или остаток от бывших временно возлюбленных, вероятнее всего, зная Симона, какая-то работящая швея, находящаяся здесь в заключении в обмен на жизнь, или сшила под меня платье, или расшила. Или целое купленное ателье. Ну или на крайний случай просто отрыли на случайной помойке, простирали и высушили перед моей примеркой. Не буду задаваться вопросом, когда Симон мог взять у меня размеры и какими средствами... Зато в связке с митенками платье на мне просто мироточило притягательностью.       Я была одета и в ожидании Артура — ведь именно так я идентифицировала последнюю личность Симона — присела на край кровати. Порисовав глазами ломаные по стенам, достала из тумбочки телефон, чтобы узнать время. Большие белые точки периодически исчезали и появлялись вновь между 17 и 48. Я ещё раз обвела глазами свои хоромы, напела «Ты снимаешь вечернее платье...», и тут в дверь отрывисто постучали. У меня не было ни тени сомнения, что это Симон. А собственно, кто это ещё может быть? Не узники же восстали, чтобы насадить на заточку «продажную дырень», «прошмандовку» и «грязную мразь»? В их случае они бы не церемонились и выбили дверь синими от варикоза ногами. Почему-то им кажется, что я променяла народную свободу, о которой так клялась не только сама себе, но и всем заключённым, на толстый кошелёк и длинный... уд Симона. Хотя у нас даже и соития ни разу не было... Неужто обычное человеческое слово с современном мире больше ничего не значит?.. Какой формализм и мелочность... С другой стороны можно понять заключённых: им столько лет врала верхушка, клянясь и божась обо всём чём угодно, что подозрительность и скепсис хочешь не хочешь возрастут. А уж после геноцида собственного народа, уничтожения целых городов и ужасных пыток на «скотных дворах», куда принудительно сгоняют буквально всех — они пробивают потолок. Да и мотив, по их мнению, у меня был: найти сладкую жизнь даже в таких щемящих условиях и избавиться от рабских мук. Да, я освободилась, конечно... Но тут я больше вирус, который активизируется внутри клетки организма и убивает носителя изнутри. Невыносимо сложно разрываться между чувствами к Вове и народной свободой, моей клятвой. Симон мне симпатичен лишь на треть — только его основная личность — и я осознаю, что он совершенно психически нездоров, а быть спасателем я не привыкла да и не желаю. Однако его милосердие ко мне можно использовать против него же, чего ни Симон, ни дражайшие заключённые не видят. Столько раз я взвешивала все за и против и пришла к выводу, что никак не могу быть с ним. Да, богатство, да, статус, да, защита и безбедная жизнь, да, Вова — интересная персона, но тут же и начинается противоположная сторона — расщепление личности, что перечёркивает третий пункт. Пусть и надменный, светский эстет-перфекционист Артур, и дотошный, маниакальный экспериментатор с букетом фетишей Геннадий вроде любят меня, раз до сих пор не убили извращённым способом, однако совершенно не сказать, что с ними комфортно. Как бы мне, возможно, ни хотелось остаться с Вовой, я не могу поставить больную любовь выше внутреннего долга. Останусь с Симоном — предам Сашу, Андрея и всех, кто связан с Прозаповедщиками, а такой грех я себе никогда не смогу простить... Да и никто не знает, что будет, если моя симпатия перетечёт в настоящую, искреннюю любовь. Конечно, я не падка на самозабвенную привязанность и всепрощающий конформизм во время чувств, однако и таких, как Симон, у меня никогда в жизни не было, так что... наверняка знать не получится, что может произойти. Сейчас я только и делаю, что втискиваюсь в доверие к Симону, пока мои сограждане батрачат на руднике. Не очень ощущается помощь в достижении общей цели, хотя таковая имеется; хотелось бы помогать другим, стать тюремной подстрекательницей, зачинщицей бурлящего общественного гнева, чтобы не быть белой вороной и предательницей. Понимаю, что важна инициатива каждого — психологическая или физическая — но мне ближе разделять страдания с себе подобными, нежели спокойно наблюдать со стороны (я до сих пор, проходя мимо клеток, отвожу взгляд с заключённых, ибо просто невыносимо видеть это). Вот почему с Сашей мне было так приятно: он брал на себя главенствующую роль, разделяя со мной тернии борьбы... А сейчас я осталась совершенно одна в заключении: в фигуральном и прямом смыслах. По сути сейчас мы с Симоном неразличимы: точно как он противоборствует коллегам, электорату и себе, так и я сражаюсь со власть имущими, народом, личностями Вовы и собственными душевными конфронтациями. Только в то время, когда я продираюсь по инстанциям к доверию Симона, некоторые погибают одни за другими, мучительно и истерзано, что, наверное, самое ужасающее из всего случившегося за эти месяца... Ладно ещё умереть мгновенно, но когда ты в агонии, растянутой на несколько дней, ежедневно изнемогаешь, истощаешься и чувствуешь приближение неминуемой, но неопределённой смерти, то погибать даже болезненнее, чем в интервале нескольких часов.       Сквозь потоки мыслей, куда я занырнула с головой, послышались отголоски стуков, от чего мгновенно вернулась в реальность. Быстро пришла в себя, поспешно подбежала к двери и отворила её. Мне показался всё также холёный Симон, от которого на сей раз благоухало парфюмом: что-то наподобие мандарина, кардамона и какао; некие восточные мотивы. Единственное — теперь у него на указательном пальце красовался перстень в виде орла с огромным клювом, а волосы были залакированы назад. Это, честно сказать, придавало Симону дополнительную брутальность, но в то же время подчёркивало его притягательность... пока не узнаешь его ближе.       — Paratus? — выдержав некоторую паузу, он продолжил. — Впрочем, неважно. Твоё время вышло, а это значит, что я взял бы тебя и нагишом, реши ты воспротивиться.       Симон плавно пролез под мою руку так, чтобы в итоге я держалась за него. Увидя недоумение на моём лице и явный страх, он поспешил успокоить:       — Ты должна максимально вжиться в роль, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в искренности наших «чувств».       Но, честно признаться, я безумно боялась находиться с Симоном настолько близко: сколько бы он не убеждал меня в моей неприкосновенности с его стороны, полностью довериться трём больным головам было бы как минимум глупо. Никогда чего-то определённого в его случае утверждать нельзя, всё может перемениться во мгновение, во время очередного припадка; да и до покерной комнаты мы могли элементарно не дойти, или дойти, но это бы оказалась интимная зона для БДСМ, как в «50 оттенках серого», вместе с симониными дружками, либо, глядишь, чего похуже, так что находиться на расстоянии досягаемости руки было очень некомфортно. Я глубоко дышала, в голове терялись все мысли, и думала только о возможной защите от рукоприкладства.       Но вот мы грациозно впорхнули в специальную комнату, организованную под казино. Она достаточно интимна, нету грандиозности, размаха игорных заведений Сан-Франциско, но не сказать, что архитектор сплоховал: раскидистые арки из мрамора по каждой стене, прикрываемые красной бархатной драпировкой, под потолком от сквозняка из-за открытой цельнодревесной двери с массивной ручкой покачивалась ветвистая жирандоль, увешанная хрустальными цацками, в которых ещё сильнее отражался свет, с парой дюжин ароматических свечей, но в центре зала стояло основополагающее сегодняшнего дня — резной покерный стол, устланный зелёным велюром, отчего чем-то смахивал на бильярдный стол, за которым на величественных графских стульях, обитых алым бархатом, уже собрались три человека. Неподалёку уже ждали фишки, поровну распределённые на всех игроков, колода ещё не вскрытых карт, а также бутылка виски на краю стола, которая к тому моменту была опустошена на четверть. Фишки не лежали только напротив одного стула, и я определённо понимала, где будет моё место на ближайший вечер. Но одно из «элитарных» мест, однако, пустовало; видно, кто-то должен был подойти позже. В комнате было тускло, ибо свет свечей не то, чтобы давал хорошее освещение, зато лавандовый запах — только так (закроешь глаза и не поймёшь: в лавандовом поле ты или в помещении). Однако это создавало нужную атмосферу интимности и настраивало на предстоящую игру. Такое ощущение, что они не в покер собрались играть, а уединились в одной из множества комнат барского поместья после бала для партии в преферанс. Знала бы — попросила корсет с веером, что ли...       Я нарочно увлечённо рассматривала интерьер, в реальности то и дело искоса поглядывая на собравшийся контингент. Со входа было проблематично разглядеть кого-либо в тени полумрачной комнаты. Я под руку с Симоном приближалась к столу, а наши ритмичные шаги эхом отражались в беззвучной комнате повисшего любопытства. Симон — связующее звено между нами на этот вечер. Когда мы стояли перед нашими стульями, я наконец смогла различить черты до сих пор немых, глодающих меня несколько высокомерными взглядами лиц, и одно из них мне показалось достаточно знакомым... Симон галантно отодвинул мне стул слева от себя и поравнялся с товарищами. Я аккуратно присела, приподняв платье под собой, Вова задвинул меня за стол, после чего уставилась на якобы известного мне игрока. Я заранее подготовила себя к тому, что должна буду бессмысленно просидеть несколько часов, тупо наблюдая за игрой, поэтому следовало уже тогда найти себе развлечение.       Сверля взглядом человека напротив меня под приглушённые прелюдии перед игрой, я резко поняла, кого заприметила в нём — Ваню... В тот момент меня парализовало: я с открытым ртом пялилась на своего брата и не могла поверить глазам. Ожидала увидеть его где угодно, но не здесь... Передо мной сразу же пеленой всплывали воспоминания с ним, которые заканчивались на том, как Саша нашёл меня в самуме. Я тёрла глаза, мотала головой в надежде убедиться, что это наваждение, однако всё оказалось тщетным; Ваня реально сидел передо мной и не сводил глаз. В один момент он не выдержал и то ли от стресса, то ли от потешности происходящего засмеялся, усмирив окружающий гомон. Все как будто замолчали в ожидании чего-то грандиозного. Для меня такое насмехательство тоже стало последней каплей, поэтому я непроизвольно вскочила, начавши высказывать всё, что накопилось за это время:       — Что ты ржёшь, подонок? Я здесь сейчас из-за тебя и только из-за тебя. Ты просто мразь и циничный ублюдок... — я слегка накренилась над столом, тыча в своего дражайшего брата. — Когда ты выкинул меня на произвол судьбы в пустыне, я была убеждена, что вот скоро ты вернёшься и объяснишься. Думала, что твои действия реально необходимы. Думала, что стала жертвой чего-то благого... А ты просто... просто продавшаяся гнида, — на лице неожиданно проступили слёзы. — И за что? Нет, даже не так... кому? Кровавым баронам? ОДИОЗНЫМ МУДАКАМ, УБИВШИХ НАШИХ РОДИТЕЛЕЙ!? О ЧЁМ ТЫ ВООБЩЕ ДУМАЛ, СУЧЁНОК!? — в этот момент я уже коленом залезла на стол, и Симон оттолкнул меня назад, отчего отлетела назад на стул. Если бы меня не остановили, то гляди и выцарапала бы Ване глаза, так как была на пике возмущения. Вероятно, Вова понял, что я подорвала доверие к нему в сознаниях его знакомых, так как с ходу начала с недовольства нахождения тут в компании Симона. Хотя не совсем понятно, как он конкретно планировал провернуть эту аферу, если, в отличие от меня, знал, к кому мы идём, и понимал, что остаться неузнанной мне едва ли получится. Не думаю, что он не догадывался о нашем родстве, учитывая тот факт, что у нас буквально одинаковые фамилии.       К моему удивлению, все сидели в терпеливом ожидании, и только Ваня закрыл глаза ладонью, пытаясь сдерживать смех. Остаточные слёзы заставляли красную от недавнего удара в ванной щёку немного пощипывать. По-видимому, не желая привлекать подозрения по поводу наших так называемых отношений, Вова сдержался от удара по лицу в полную силу, но даже так выбил из меня все чувства. Я просто ждала, пока брат досмеётся и начнёт исповедь. Я была абсолютно уверена, что он начнёт, слишком уж хорошо я его знаю. И действительно, через несколько секунд насмехательство плавно перетекло в семейный разговор, как будто Ваня забыл, что, помимо нас, в комнате есть ещё люди.       — И тебе здравствуй, Юль, — послышался где-то в глубине души родной, близкий, такой знакомый голос, и с добродушной улыбкой, как ни в чём не бывало, он начал. — Не с таких слов планировал начать диалог. Думал, ты соскучишься поболее, всё-таки сколько с тобою уже не виделись? Пару месяцев точно. Как много есть, что обсудить... Ох, страшно и думать... Но не буду растекаться мыслью по древу: у нас игра как-никак, мы же тут не одни, — он обвёл двумя кистями периметр стола. — Где бы ты там раньше не училась, сколько бы тебе там не было, но ты всё равно, извини, конечно, остаёшься наивной девочкой, да простит меня бог, — Ваня наспех перекрестился, подав головой чуть вперёд. — То верила в какое-то равноправие, то в коммунизм, то в демократию. Сказочница! Кисейная барышня! Воистину Татьяна Ларина. А сейчас земля обетованная сменилась на оппозицию. Типа, государственный переворот и смена режима? Ну не потешно ли? Просто хочешь промыть мозги праведным людям? А ты думала про то, почему отношение жителей ко мне, которые, откровенно говоря, недолюбливали меня из-за, как им казалось, лицемерной набожности, после взрыва изменилось? Ведь юноши не могут веровать, да? А ты думала про то, как неподалёку от деревни сохранился магазин, куда я ежедневно уезжал за ресурсами для жителей? Откуда он там вообще взялся, если мы всю жизнь ездили в город закупаться? Почему тебя туда никогда не брал, аргументируя тем, что ты нужнее в деревне? Да и почему провизия там не заканчивалась? И почему вообще именно наша деревня осталась цела, когда всё в радиусе пятидесяти километров от эпицентра измельчило? Ну ладно, пятьдесят километров — это радиус взрывной волны, до нас она почти не дошла... Хорошо, в радиусе тридцати километров почему всё измельчило? Как так удачно совпало, что мы оказались именно на периферии взрыва? Ты уверена, что всё это случайно? Вернее нет, ты уверена, что всё это случайно. От недалёкого ума и ограниченности вследствие возраста, — я была поражена познаниями Вани о подноготной Резидензентов, и уже не оставалось никаких сомнений, что он явно каким-то образом связан с ними, но вот как...       — Я... я не знаю, как и реагировать... Я до последнего хотела думать, что ты затеваешь что-то за пределами моего понимания, что-то слишком тяжёлое, но одновременно благодетельное. Ты всё это время знал об апокалипсисе и молча помогал им? Но зачем? Для чего?.. Какая выгода может стоять наравне с жизнью родителей, друзей, близких? Нынче такие нормы среди верующих?       — А тебе откуда знать, какие нормы у верующих сейчас и какими они были раньше, если ты никогда не была близка к религии? Всё в какие-то дебри, египетские пустыни скверные тебя тянет. Как тебе тринадцать исполнилось, так прям на Дне рождения началось: «не пойду в храм, не буду свечку святой Иýлии — между прочим, твоей покровительнице — ставить, не буду батюшке исповедоваться». Ещё и свой подаренный на крещение тётей Марьей крест серебряный выкинула, когда отец на месяц дома запер. И правильно сделал. И себе, и всем праздник испортила. Как была эгоцентричной эгоисткой, так и осталась. Прости господи, — на сей раз он перекрестился три раза и поклонился. — Один гедонизм на уме: всё как бы обмануть, наврать, наклеветать, опорочить, чтоб собственная жизнь лучше была. А об остальных ты подумала?       — Как раз-таки о людях я в первую очередь и думаю. В отличие от вас. Я кучу раз говорила и тебе, и отцу, и матери, и всем родственникам, что не разделяю никаких религиозных убеждений, мне наука ближе, поэтому и попросила после седьмого класса перевести меня в естественнонаучный лицей... — мне не дал договорить вероломный комментарий Вани.       — Про лицей даже не заикайся свой. Ещё одно проявление твоей солипсисткой натуры. Откуда тебе про самоотдачу знать, если это один из добродетелей, про которые ты слыхом не слыхивала? Не знаю, как только родители согласились туда тебя перевести... Ещё и нагрузили тобой Геннадия Петровича с Юрием Никитичем, чтоб они тебя каждое утро на учёбу возили, видишь ли.       — Я не думаю, что сильно нагружала соседей, которым каждые два через два на смену в тот же город, — с явным напором ответила я, делая нажим перед паузами. — Вот, хах, да, это я постоянно и слышала от вас, самых терпимых богоугодных людей. Какая я грязь, ничтожество, еретик, неверная, глупая девчонка, что это пройдёт с возрастом, что я ненормальная; видела на лицах отвращение, страх, мерзость, закатывания глаз. Да, это наша семейная и в целом мировая традиция, но разве мы должны жить исключительно прошлым? Неужто в ней нет места исключениям, преобразованиям? И кто из нас после эгоист?       — Веру можно совмещать с наукой, в этом нет никакой проблемы. Но, нужно понимать, вера всегда должна ставиться на первое место. Вот Менделя возьмём. Кто он? Безусловно учёный, открыл генетику, как-никак, кучу исследований проводил. Однако он и священник и вообще все свои открытия совершил на территории храма. Можно ли утверждать, что на то не было воли божьей? Не думаю. Да и в принципе все великие учёные были верующими, как бы ты ни кривилась. Всё почему? Потому что реально умными были, что-то да понимали. Самым богомольным и благочестивым Отец ниспослал дар, открывающий какую-то крупицу своего творения. Он посчитал, что человек достоин, служа Ему — Он подпустил ближе к себе, сделал своеобразным пророком в людском мире, всё просто. Или ты думаешь, что Ньютону просто так яблоко на голову свалилось? Или что забытая Перси Спенсером шоколадка в кармане — простая случайность? На всё воля божья. Даже сама наука придумана богом для облегчения понимания ограниченным людским разумом всей сложности своего творения и для того, чтобы рабы божьи не сошли с ума от вываленной за раз всеобъемлющей информации, Он, как мудрый отец и вождь, маленькими шажками ведёт своих многочисленных детей к абсолютному пониманию мира. Было бы куда проще, если бы человек по натуре своей ни был таким любопытным, но так уж Создатель пожелал, на всё Его воля.       Это было совершенно не похоже на разговор Вани и его тезисы. Самому бы ему не хватило ума дойти до такого, он даже слов таких не знал ранее; он как будто, не понимая основной сути, цитировал заученные фразы, как стихи из Священного писания, сказанные кем-то более образованным. Не отрицаю, что за эти три месяца он мог прочесть всю городскую библиотеку, но верится как-то с трудом. Впрочем, так и работает пропаганда... На Ваню всю жизнь слишком сильно давило православное окружение, и он всегда был куда малодушнее меня, но то мракобесие, которое он продвигал, как будто бы разжижало мой мозг изнутри. Он явно завёлся, поэтому не хотелось его перебивать своими возражениями; интересно было узнать, до какой степени абсурда он сможет дойти. Да и тем более спорить с ним, как и с любым верующим, бесполезно: «пути господни неисповедимы» — и я якобы задавлена фактами (а на деле — фактоидами). И вроде ладно стелет, всё как бы и логично, но, углубляясь в реальные факты, понимаешь, что все его слова не более обычного софизма. Начиная с того, что Ньютону не падало яблоко на голову, и заканчивая тем, что во времена оных учёных атеизм карался смертной казнью, сиречь ты или учёный, или прах. Но объяснять Ване — биться об стену, поэтому я прислонила голову к плечу, чуть-чуть прикрыла глаза и с лёгкой улыбкой сверлила лицо брата.       — Или взять хоть Володю, — он показал на Симона, сидевшего справа от меня, — потрясающий человек: меценат, филантроп, не последний человек в государстве, я ему очень сильно благодарен за всё. Но вот почему он добился таких высот? На всё воля божья. Его детство было подобно мукам Иова, которого бог с дьяволом проверяли на преданность, как и Вову. Но он не сдался, не опустил рук, не усомнился в своём Отце небесном, за что получил вознаграждение в виде того положения, которое у него есть сейчас. Запомни: всякая власть от бога. И все существующие власти от бога установлены. Соответственно, кто идёт против власти, тот идёт и против бога. Своими оппозиционными настроениями ты собираешь вокруг себя фарисеев — по сути своей мракобесов и обскурантов — жаждущих якобы справедливости и свободы, но на самом деле просто желающих при любой удобной возможности завладеть президентским креслом. Но никто не вправе перечить выбору божьему. Каждый имеет право на власть, но кому это право достанется выбирает бог. И вот пока тебе или кому-нибудь из твоих клевретов не будет даровано свыше это право — следуйте помазаннику божьему и молитесь, — было видно, что Ваня хочет сказать что-то ещё, но никак не может вспомнить, бегая глазами из точки в точку и потирая три пальца друг о друга. — Вов, как ты там говоришь?       — Никакой свободы противникам свободы, — послышался бархатный баритон сбоку меня.       Бросив мимолётный взгляд на Симона, я удивилась тому, что поначалу не приметила: он сидел с абсолютно обыкновенным лицом; без нервного тика, одержимой улыбки. Только тонкая ухмылка, должно быть, от усталости выслушивания семейных разборок и ожидания грядущей партии, которая всё никак не может начаться. Однако я была не столько удивлена бессимптомному лицом Симона, сколько словам своего брата. Я всегда знала, что вера — секта, но чтоб до такой степени... Что с ним вообще вытворяли и кто? Как бы я сама себе не противилась, здесь уже не могла сдерживаться от возмущений.       — Погоди, погоди, погоди... Ты говорил про учёных-верующих, но что насчёт Мечникова, Павлова, Гинзбурга, Алфёрова, Вайнберга, Крика? Они все официальные атеисты. Как тогда Нобелевскими лауреатами стали?       — Ложь, откровенная ложь. Они всего-навсего лгали про своё мировоззрение. Ни одно открытие не совершается без вмешательства бога, запомни это. Возможно, хотели на всех стульях сразу усидеть: и на праведных, которые были у них в ближайшем окружении, воздействовать; и на прочее отродье, которого, к сожалению, было полно и тогда, и сейчас.       — Прекрати выпрыскивать свой пассивно-агрессивный яд на меня, подонок. Разве не такие, как ты, должны быть кротки и смиренны? Мать тоже «отродьем» считаешь потому, что меня поддерживала и от рукоприкладства отца защищала? Или это другое, ссаный лицемер?       — ЗАКРОЙ СВОЙ НЕВЕРНЫЙ РОТ ПРО МОИХ РОДИТЕЛЕЙ! Я сожалею, что тебя и меня бог образовал, познал и освятил в едином чреве безгрешной женщины, осеменённой благоговейным мужчиной. Потому матушка мо... — стиснув зубы от осознания общности наших родителей, Ваня всё же с максимальным отторжением исправился, — наша и безгрешна; она не могла тебя ни принять, ибо знала, что ежели будет прощать людям согрешения их, то простит и ей Отец её небесный. Уверен, она сейчас в раю, за упокой души её и отцовской ежедневно молюсь и в храме свечки ставлю. Да и отец тоже в раю: он тебя наказывал за грехи твои по назиданиям из Священного Писания. Нельзя оставлять ребёнка без наказания — а в особенности такого, как ты — отец наказывал тебя розгою и спасал душу твою от преисподней. Матушка более малодушной, сердобольной была, почему-то не могла осмелиться на такие же меры; считала их чем-то неправильным, аморальным. Хотя каким образом они могут таковыми быть, если чёрным по белому прописаны в первооснове морали и нравственности? Ну да не суть, бог простит. Кстати, за страдания, которые матери пришлось пережить, родив и не умертвив тебя, а затем протащив по счастливой жизни терновым венцом на многострадальной головушке, совсем недавно канонизировали Святую Тамару Бильскую, и уже один храм носит её имя. Хоть какой-то от тебя прок, Иуда.       — Слушай, прекращай уже, — совершенно неожиданно для меня, как только я хотела парировать оскорбления, в наш диалог с братом ворвался Симон. Это было достаточно... мило, на мгновение у меня на лице даже высветилась улыбка. — Переходишь границы. Месть местью, но не забывай, что она моя пассия и не забывай, кто тебе дал тот статус, которым ты обладаешь сейчас. Сам же попросил оставить её в живых, привести, чтобы поговорить нормально, а в итоге на личности переходишь, — после этого стало ясно, что мне нагло врали всё время пребывая в этой тюрьме и в чём заключался симонин гениальный план.       — Д-д-да, п-прости, Вов... — Ваня поник и виновато склонил голову. Я прежде не видела его таким пресмыкающимся ни перед кем, кроме бога. Неужели язычником стал? Желание разузнать не могло оставаться внутри.       — О каком статусе речь? — безапелляционно вопросила я, как будто позабыв все предыдущие оскорбления.       — Твой возлюбленный тебя не просвещал? Я уже как месяц митрополит Бильский. Не без помощи Владимира, разумеется, — он указал ладонью на Симона и благодарно моргнул, слегка накренив голову. — Ну и куда без божьего выбора? Просто настало моё время властвовать.       — Каким образом ты в свои двадцать три стал митрополитом, когда истинно набожные люди полжизни тратят на прохождение всей иерархии церковной?       — Сомневаешься в чистоте моей веры, гниль?.. — Ваня взглянул на недовольное лицо Вовы и охолонулся — Кхм-кхм, помнишь, я говорил тебе, что по ночам в церковном хоре состою на службах? Так вот... это не совсем правда. На деле я был добровольцем в ФАРСе.       — Федеральная артель реорганизации селитьб.       — Да, спасибо. Эта организация под эгидой Резидензентов и СОЦа — Святого объединения церквей, в состав которого входят все храмы, церкви и соборы, поддержавшие наш проект — занималась исследованием территории Колизея, её переустройством, планированием будущих сооружений, кадастровым межеванием, геодезией, переводом земли в частную собственность, расчисткой немногочисленных сохранившихся зданий (в основном на периферии), что стало одной из главных причин избавления от тебя, поиском и отловом несогласных выживших. Кстати сказать, много из них добровольно соглашались на помощь, и мы их не трогали, даже поощряли: они до сих пор с нами работают здесь. Были, конечно, и те, которых приходилось заставлять платой. Ну полтысячи за неделю всем хватало. Мы чуть-чуть схитрили, правда, так как никто не называл цену выше, то мы этим пользовались, хотя спокойно могли бы пойти на уступки. А уж особо агрессивных развозили по тюрьмам или в крайнем случае убивали, как и тех, кто брал в руки оружие. И вся эта гурьба, помимо вышеперечисленного, занималась в частности... — Ваня на секунду задумался, подбирая наиболее подходящее слово, — аннигиляцией старых храмов и церквей с объединением в единый Святейший храм великомученицы Тамары Бильской, в коем мы сейчас и собрались. Но всё по воле божьей. Владимир Александрович Отцом небесным был выбран пророком, и все наши действия полностью богоугодны, так ведь?       — Абсолютно так, — подтвердил Симон.       — Оказывается, мы с Вовой знакомы ещё с двадцать первого года, только не подозревали об этом. Я как-то в марте на родительную субботу в храм наш пошёл помянуть усопших родственников и за упокой душ их помолиться. Родители куда-то тогда ещё уехали. Я захожу и вижу: какой-то мужчина серьёзный с игуменом разговаривает около ящика для подаяний. Потом игумен ключик даёт, тот тип странный открывает ящик и несколько стопок пятитысячных купюр кладёт, затем закрывает, размеренно к выходу проходит, молится и исчезает. Я был просто поражён такой щедростью, как, думаю, и игумен. Как понимаешь, этим загадочным молодым человеком и был Владимир Александрович. Добрейшей души человек всё же.       Меня пробивало на смех, так как я прекрасно помнила подслушанный разговор маминых подруг, которые обсуждали то, что в начале этого года игумена нашего храма снял с должности митрополит Сергий за растрату церковных денег. Сам храм находился в критическом состоянии, а его содержатель 90% пожертвований клал в собственный карман и уверял всех, что люди очень скупо жертвуют деньги, поэтому всё никак не выходит наскрести средств на восстановление. После первого же визита митрополита стало ясно что к чему и игумена выдворили, а после вообще посадили. Вот они, самые нравственные люди в мире...       Между тем Ваня продолжал:       — А за год до «Армагеддона», когда уже в вузе учился, я приезжал к вам летом и тоже в храм ходил на Рождество Иоанна Предтечи. Тогда-то я и встретил Володю вновь. У паперти. Он стремительно покидал храм, развернувшись дабы перекреститься, и, не заметив, столкнулся со мной. Я сразу узнал его и поспешил рассказать об этом. Володя рассмеялся и сказал, что раз уж мы знакомы с ним два года, то он может поведать мне о своих планах. Последующий час я слушал Володю и по окончание был так заинтересован, что тут же согласился, — Симон ностальгически-мечтательно эхнул, тем временем набирая что-то на телефоне. — Мы обменялись контактами и разошлись. С тех пор я и вошёл в ФАРС. Из-за крайне высокой загруженности в институте я не мог исправно выполнять свои артельные поручения, и потому Владя посоветовал мне отчислиться, чтоб впоследствии достичь земли обетованной. А родителям, чтоб не расстраивались, сказал, что ректор мои религиозные убеждения ущемлял. Ну ты помнишь. И сейчас я ни капли не жалею, что тогда принял такое решение. Где я был бы, если не доверился бы Владимиру? А так бессрочная возможность восстановления и огромные митрополитные возможности. И на всё это меня бог направил, а тебя же сатана направил прямиком в дощатый гроб грешников.       — А что вы, ублюдки, с Сергием сотворили? Не просто же так место митрополита освободилось.       — Свято место пусто не бывает. Он отказался участвовать в нашей затее и даже не просто осудил наши действия, а был настроен крайне воинственно против нас, то бишь пошёл против божьей воли, против своего призвания. Разве такие бездуховные лицемеры могут находиться в церкви? Поэтому Резидензентами было принято единогласное решение — устранить идейного противника. Мы с Ваней решили использовать метод обезгрешивания — распятие. Точно как Иисус своей смертью на кресте простил грехи живших, так и Сергий с простреленными коленями, думаю, искупил свои грехи перед богом. Так что ему даже поблагодарить нас стоит, из-за нас в рай попал. Его распятие до сих пор можно увидеть на том месте, где оно было осуществлено. Как новая местная достопримечательность. Мы её даже аккуратно убирали на время взрыва, чтобы не повредить и не испортить, — разъяснил за моего брата Симон, продолжая что-то печатать с телефоне.       В тот момент я, обескураженная, не могла вымолвить ни слова: всё услышанное выбило меня из колеи полностью. Моё убеждение в адекватности брата развенчалось окончательно. Всю свою жизнь мне его ставили в пример, говорили, что я должна равняться на него. На кого? На кровавого маньяка-идолопоклонника, готового на любой цинизм во славу выдуманного идеала? На безответственного идиота, кое-как окончившего одиннадцатый класс и еле наскрёбшего минимум для поступления в политех на столяра? И то по настоянию родителей, так-то просто хотел уйти в монашество. Хотя теперь мне понятно такое рьяное желание погрузиться в веру: это же ведь безграничное раздолье для криминала и удовлетворения без страха наказания. Ты можешь творить любые бесчинства, прикрываясь щитом веры и уверяя, что выполняешь священный обет. И попробуй проверь. Очень удобная защита на самом деле. Опустись ты хоть до животных, применяя средневековые казни на мирный народ — «на всё воля божья», и ты не причастен. Жонглируй текстом священного писания — «каждый толкует его по-своему». Нет желания выполнять какие-то аспекты веры — создай свою, которую ты настроишь под свой комфорт. Ещё лучше, если таких будет дюжина с поклонением одному и тому же богу. Эталон миролюбия и всепрощения.       Однако, мне всё же захотелось задать острый вопрос столь вспыльчивой публике:       — А как же «не судите и не будете судимы, не осуждайте и не будете осуждены, прощайте и прощены будете»? Разве вы не могли простить Сергия, как истинно верующие люди? — я играла роль максимально наивной девочки, что вот-вот заплачет от несправедливости этого злого мира.       — Слушай, да она издевается... — сказал в сторону Симона брат, а затем вновь перевёл озлобленный взгляд на меня. — Откровенно насмехается над нами! Видно аж, как она себя сдерживает, чтобы не залиться смехом! Мы же тут шутки шутим да в анекдоты травим! — нервы Вани сдали, на что мой расчёт и был.       — Да я просто хочу вас, лицемерных мразей, на чистую воду вывести.       — Закрой свой рот, грязная профурсетка!       — Сребролюбивые идолопоклонники!       — Безмозглая тварь!       — Сатанисткие веруны!       — Ты ударила прям по щеке, популистка... — сквозь зубы процедил Ваня.       — Так подставь вторую, падла, — напористо отрезала я.       — Ну всё, конец тебе пришёл, паскуда, молись, если знаешь, как это, — брат резко вытянул пистолет из рясы, ловко снял с предохранителя и направил на меня. Я была готова ко всему, кроме этого. Вжавшись в стул, тупо смотрела в дуло, не отводя взгляда и ощущая в резко обеззвученном воздухе биение своего сердца. Мне хотелось встретить смерть лицом к лицу. Время для меня практически остановилось. Сгибающийся палец на курке двигался мучительно медленно. Самое худшее в смерти — её ожидание. Ожидание мучительно само по себе и без угрозы закрыть глаза и больше никогда их не открыть. На лбу выступила испарина. Казалось, что я уже одной ногой в гробу. Смерть наотмашь отводила костлявую руку, чтобы с одного взмаха скосить мою голову острейшей, не затупляющейся косой, как былинку в поле. Чем дольше дуло прожигало меня, тем больше я ощущала, как жизнь утекает изнутри, и тем сильнее всё плыло перед глазами. И когда послышался раскатистый зык, я даже не до конца успела осознать, что до моего конца — считанные миллисекунды...       — Стоять! — оглушительно вскрикнул внезапно взлетевший со стула Симон и не менее громко ударил по столу. Именно это в дезориентации я и спутала с выстрелом. Как гора с плеч... Мне стремительно становилось лучше. Вова пребывал в ярости. Прежде я его никогда таким не видела. У него даже нервный тик вновь проявился. Не успел он толком расспросить моего нерадивого брата, как вдруг слева от меня послышался низкий, но неуверенный голос:       — Извините, я понимаю, конечно, что у вас как бы воссоединение с семьёй и всё такое как бы, но когда всё-таки как бы играть начнём? А то как бы уже полчаса прошло, вот... — было видно, что худощавому с редкими длинными прямыми волосами темно-русого цвета мужчине роста ниже меня с глазами среднего размера, с равнодушным взглядом, с широким овальным лицом, украшенным курносым носом и тонкими губами, про которого, как и про остальных за столом, я уже и забыла, крайне неловко влезать в наши разборки.       — Да, да... точно. Давайте начинать уже, пока не переубивали друг друга, — Вова попытался сократить напряжение, занизив голос на последних словах и с оскалом взглянув на Ваню. Тот сразу же испуганно пихнул пистолет обратно в рясу и отвёл глаза.       Наконец все успокоились, и Симон стал вскрывать упаковку карт, затем тасовать, а потом раздавать. Всем, кроме меня.       — Итак, на сегодня размер блайндов — двадцать пять-пятьдесят тысяч, думаю, никто не против, — все подтверждающе угукнули, и Вова продолжил. — А роль дилера сегодня переходящая, — Симон поставил напротив себя фишку с подписью «дилер». — Костя сегодня не сможет прийти, ему там со своими подчинёнными митрополитами в столице встретиться нужно, он мне написал только что. Ты, кстати, на его месте сидишь, — ни на секунду не прерываясь от раздачи, уведомил меня Симон. — Он просто играть не очень любит, потому что не очень выходит, поэтому выполняет роль нашего бессменного дилера.       И вот здесь я насторожилась: у какого это Кости подчинённые — митрополиты? Они же подчиняются только патриарху, который уже как много лет Максимилиан... Точно, подруги матери ведь упоминали в разговоре имя игумена, которое так умело ускользало от меня всё это время — Константин... Неужто они высвободили из заключения вороватого служителя храма и повысили казнокрадствовать на другой уровень? Хотя после распятия меня уже нечем удивить... Но главный вопрос: где Максимилиан?       Между тем мои глаза привыкли к полумраку, и я снова смогла лицезреть своего дражайшего брата. С нашей последней встречи его лицо приобрело ещё более ярко выраженную одутловатость, теперь ни на какие скулы не было и намёка, из-под челюсти как будто начался рост второго подбородка. Да и одежда визуально стала на пару размеров просторнее. А уж огромный золотой крест на груди был апогеем пагубных изменений. Ох уж эти священные великомученические истязания, да... А в остальном всё тот же, что и с моего раннего детства: густые прямые чёрные волосы, доходящие сзади до плеч, как у Иисуса, переходящие через бакенбарды в короткую бороду и редкие усы, большой нос, одутловатое лицо, слегка оттопыренные уши, не столь ярко выраженные под массивом шевелюры, впалые карие глаза с опалыми веками. Теперь только чёрную рясу нацепил на знатно отросшее брюхо, а на ноги — начищенные чёрные туфли. Уверена, что дорогие.       Пока я размышляла, Симон уже закончил раздавать, главный зачинатель игры и Ваня выложили на стол двадцать пять и пятьдесят тысяч соответственно в эквиваленте фишек, а после четырёх коллов дилер показал флоп: четвёрку бубей, семёрку червей и короля бубей — хорошо, что я знаю правила покера, поэтому интерес к игре присутствовал и было не так смертельно скучно просто сопровождать своего «парня». Меня научили играть в летнем лагере, куда я как-то раз ездила после победы в городской олимпиаде по биологии, и впоследствии научила играть своих одноклассниц, с которыми мы разыгрывали полдники и в целом еду из столовой. Так что какой-никакой опыт имеется.       Сразу после Симон достал из брюк цилиндрическую баночку, высыпал на ладонь две таблетки, поискал глазами воду, но, за её неимением, безнадёжно проглотил всухую. Будь менее подкованным, мог бы запить виски, но знает как медик, что это крайне неэффективно. Я мельком смогла уловить часть надписи, что не была закрыта ладонью: иназин. Вероятнее всего, речь про аминазин. Вова посмотрел в карты, и я краем глаза смогла увидеть его руку: четвёрку пик и двойку червей. Сразу видно, что не подмешивал. Достаточно слабая рука, зато у него пара, хоть и не самая сильная в данной комбинации. Тут Симон резко дёрнулся, будто вспомнил что-то предельно важное, а затем залез в телефон, потыкал в него и снова погрузился в игру. Неужто пытается отвлечь внимание от игры и не дать соперникам понять, что у него мусор на руках? В то же время мне пришло уведомление, отчего я даже несколько испугалась и хотела было сразу же прочесть, но отвлеклась на игру...       — Малый блайнд, — сказал Ваня и поставил двадцать пять тысяч. Игрок слева от него спасовал, после чего огорчённо налил себе стакан виски, Симон уравнял, как и медоточивый оратор.       Так, на столе появилась четвёртая карта — бубновый туз. Вове от этого ни тепло ни холодно, выше пары четвёрок ничего не появилось. Да и на ривер надежд особых нет. Будь у двойки масть буби, то можно было бы понадеяться на какую-нибудь бубну в последней карте для флеша, а так... Остаётся лишь играть от блефа, если он хочет вообще сыграть этот кон. Стоит также обратить внимание на мимику Симона: после каждой новой общей карты он нарочито прикусывал губу, на долю секунды вытягивал уголки губ, крайне трудноуловимые в нервном тике, еле слышно цокал — в общем делал всё, чтобы его было труднее прочитать. Он играл роль профана, неосторожного игрока, размягчая бдительность собравшихся неоднозначностью (то ли у него флеш рояль, то ли пара двоек). И в чём главная прелесть — такой метод невозможно никак прочесть, ибо им можно пользоваться в любой ситуации: в самой плачевной и в самой роскошной — и потому за столько времени, сколько они уже играют, едва ли кто-то смог разгадать принцип его блефа. А сюда сверху ещё добавляется нервный тик, который в покере как нельзя кстати.       — Сто тысяч, — произнёс Вова и подвинул нужное количество фишек на середину стола.       — Да ты же явно блефуешь, чёртов сын, — засмеялся Ваня. — К тому же мухлюешь: после открытия общей карты ходит игрок слева от дилера, — он самодовольно указал пальцем на игрока между мной и им. — Ну мы же не на турнире, верно? Чисто в узком дружеском кругу... почти, так что правилами можно чуть-чуть и пренебречь. И у тебя явно не может быть больше моей комбинации. Двести пятьдесят тысяч, — поднял ставку после колла красноречивого лингвиста. — Лучше спасани, не бери грех на душу. С чем будешь играть дальше, если в первой игре всё проиграешь? — было видно, что у него комбинация явно лучше, чем у Симона, но его оппонент явно не думал сдаваться.       — Ой, да, я что-то уже в транс вошёл. Извиняюсь, правда. Колл, — безапелляционно принял ставку Вова. Мне показалось, что я увидела остаточную улыбку на лице Симона во время извинения. Как будто он специально нарушил правило, чтобы на это обратили внимание и отвели разум от раздумий о комбинациях.       — Ну как бы колл тоже, а то как бы вы про меня будто уже и забыли. Как бы друг с другом чисто играете как бы, — и безымянный игрок слева от меня подвинул на середину двести пятьдесят тысяч.       — Да мы не забыли, Марк, не забыли. Просто кое-кто думает, что профессиональный шулер-махинатор. Может быть в управлении, но не за покерным столом, Вов. Так что его осадить надо, — снова обратился Ваня к Марку (теперь знаю, как его величать).       — Почему ты просто не можешь принять тот факт, что мои карты лучше? Что в этом такого? Покер же — игра случайностей, — издевался над моим братом Симон.       — Да я тебя насквозь вижу, горе-шулер.       — Да что ты нервничаешь? Вон, уже всё лицо от пота блестит. Успокойся, вон, виски выпей и пасуй, — Симон пытался воздействовать и на эмоции играющих, чтобы те совершали ошибки и от страха с большей вероятностью спасовали. Что во власти превосходный манипулятор, что здесь. Ай да, Симонов, ай да, азартный сын!       — Не передёргивай, я спокоен абсолютно и без алкоголя. Играй, а не разглагольствуй, мошенник. Ну хорошо, даю тебе фору на ривер — колл, — этими четырьмя буквами Ваня закончил тёрн и перешёл на ривер. Симон открыл пятую карту и ею оказалась... десятка пик, так же абсолютно бесполезная для Вовы. Как и ожидалось, исправить настолько плачевную ситуацию крайне тяжело без подмешиваний, но, как я понимаю, в чём в чём, а в этом он честен. Семь бед — один ответ, в данном случае — блеф.       — Чёрт, ну почему десятка... Была бы восьмёрка как бы, то я как бы... Надо было как бы раньше пасовать... Как бы всё уже, поздно... — вполголоса бубнил Марк, а после разочарованно вздохнул и спасанул.       — Ставлю 100% от предыдущей ставки — двести пятьдесят тысяч, — в его личном банке осталось меньше половины.       — Вот мы вновь с тобой и остались наедине. Конечно же колл, когда я тебя ещё так легко смогу разуть?       — Дублирую ставку, ещё двести пятьдесят тысяч, — Симон повышал ставку налегке, делал это, как что-то рутинное, обыденное, ни грамма не сожалея о потенциально проигранных деньгах.       — У тебя наваждение? Что ты делаешь? Ты же просто проиграешь восемьсот тысяч... Ты что-то явно задумал, что-то... — Ваня, немного прищурившись, бегал глазами по столу в поисках разгадки.       — Так что, ты принимаешь ставку или решил сдаться сейчас, чтобы не потерять больше? — Вова элегантно облокотил голову на руку и уничтожал надменно-довольным взглядом оппонента. Он был абсолютно уверен в своём блефе и не сомневался в его состоятельности.       — П-пр-ринимаю... — его голос уже дрожал, а значит, Симон делал всё правильно.       — Стало быть, мой ход. Ва-банк, пусть эти двести тысяч тоже сыграют, — он подвинул оставшиеся деньги и ожидающе уставился на откровенно напуганного Ваню.       — Я... я был уверен, что у тебя мусор на руках, и ты просто пытаешься отвлечь внимание высокопарными речами... Я был уверен, ч-что бог выручит меня, не зря же я с утра молитву на победу читал, но... видимо, не исполнил волю его, поэтому не благословил меня на эту игру, увы... Нет, я не могу в ва-банк пойти... Не могу... У тебя явно что-то выше ф-флеша, раз ты настолько непоколебим в своих б-безумных ставках, а идти в ва-банк при таком р-раскладе крайне опрометчиво, посему... — Ваня очень нехотя, сглотнув, произнёс заветное слово, — пас.       С этого момента Симон официально выиграл девятьсот тысяч, то есть увеличил изначальный банк на 90%. Ваня небрежно кинул карты на стол рубашкой вниз, поэтому можно было увидеть его руку — вальта крестей и даму крестей, то есть стрит от десятки до туза. Как же обидно, должно быть, с таким набором проиграть мусорщику...       — Но ты пошёл в ва-банк! По правилам ты обязан показать свои карты! — требовал справедливости Ваня. Вова медленно, сопровождая издевательским смехом, опустил карты на стол, в это же время сдвигая выигранное поближе к себе. Ваня, казалось, еле сдерживался, чтобы не заплакать; ещё бы: проиграть пятьсот пятьдесят тысяч за первую игру человеку, которого с самого начала раскусил. Мне его даже где-то в глубине души жаль.       — Чтоб я ещё раз поверил твоим бредням, — безропотно отрезал Ваня. Видно, в нём уже вскипала злоба. — Ну продолжим, продолжим.       Симон хотел было передвинуть фишку дилера Марку, но, остановив руку напротив меня, спросил:       — Ты умеешь играть? — он смотрел на меня через пол-оборота и ожидал ответа. — А то сколько встречаемся — всё повода не подворачивалось спросить.       — Ну... да в целом, но я никогда в таких серьёзных турнирах не участвовала да и денег с собой нету... — меня ошеломил этот вопрос, потому что изначально чётко была уверена, что мне не выпадет возможность сыграть. Потому я об этом и не задумывалась.       — Ой, брось, за деньги даже не переживай. Как я могу не заплатить за свою ненаглядную в покере? — так он и оставил фишку напротив меня. — Филь, подвинь-ка фишки Кости, но не Кости, будь добр, — новый открывшийся герой со смуглым овальным лицом, мясистым носом, серыми еле уловимо косящими глазами, своеобразной чёрной волосяной шапкой и до щетины выбритыми висками без единого слова подвинул фишки ближе ко мне, окропив брезгливым взглядом. — Вот, мешай, дилер. Только не игре, пожалуйста, — Вова подал мне карты, я робко взяла их, а затем виновато посмотрела прямо ему в глаза:       — Но... я достаточно плохо мешаю, всё же максимум в лицее в покер играла и то с облегчёнными правилами...       — Ну всё же мы не на турнире, поэтому можно и за дилера помешать, чего уж там? — Симон глубоко вздохнул, а Ваня фыркнул. Стало как будто стыдно за своё невежество, и я склонила голову. И тут ни с того ни с сего я вспомнила про сообщение, которое мне прислали. Вообще непонятно, как оно могло прийти, если у меня нету интернета. Неужели МЧС до сих пор оповещает о прогнозируемых ливнях? Включив экран, пока Симон тасовал карты со всякими трюками, названий которых я не знаю, я увидела СМС с номера Вовы. Причём реально СМС, работающая от связи, а не синоним к обычному сообщению откуда-нибудь из мессенджера или соцсети. Но связи на телефоне не было... Может, какой-то проблеск на пару секунд возник и снова пропал. Зайдя в сообщения, я смогла прочесть, что оно гласило:       «Не удивляйся и не пугайся, что я тебе пишу и именно сюда. Сама понимаешь, без интернета, который я тебе пока что не готов дать, сообщения мои ты не прочтёшь, но интерес к сказанному, уверен, будет присутствовать. Есть просто некоторые моменты, которые я бы не хотел обсуждать вслух в присутствии этих людей. Это было бы нетактично, плюс и без того много времени ушло не на игру, ради которой мы и собрались, да и всё это, вероятнее всего, перерастёт в базар, где каждый будет пытаться выставлять себя в выгодном свете со своей собственной точкой видения того или иного события, очерняя других. Этого нам хватило с Ваней, спасибо. Постараюсь быть как можно объективнее в событиях, которые видел самолично. Итак, слева от тебя сидит Марк. Ему сейчас двадцать, но каких-то пять лет назад было, ты не поверишь, пятнадцать, и жил он в восстановительном центре лечения детей (ВЦЛД), страдающих алалией и прочими заболеваниями органов чувств. Это меценатская организация в составе приюта, в которую немало вложился и я. Родители Марка очень молодые и зачали его случайно в восемнадцать лет. Родители-консерваторы матери были против любого вида аборта и, даже наоборот, крайне обрадовались, что доченька так рано осчастливила первенцем себя и их. А в силу возраста родители не особо задумывались об ответственности: им было просто наплевать на дальнейшую судьбу чада. Они к совершеннолетию, очевидно, не успели нагуляться, посему тратили всё своё время на гулянки — и университет, конечно — не выделяя ничего ребёнку. Бывало, что маленький Марк не ел по несколько дней, лежал на полу и плакал в грязных, изношенных, смердящих вещах. Но даже когда возвращались домой с очередной пьянки, тусы или пары, то не пытались уделить время младенцу, а продолжали эгоистичные празднества. Зачастую закрывали Марка где-нибудь на балконе, в ванной, в другой комнате и вдосталь совокуплялись, смотрели что-то или, что ещё лучше, приглашали друзей и устраивали пьянку уже у себя дома. И вся эта деятельность подавляла раздирающий зов Марка. Как-то бабушка увидела, в каком состоянии живёт её внук, и без расспросов забрала его к себе. Она была более сердобольной, поэтому как могла ухаживала за новоприобретённым "сыном", пытаясь исправить нерадивые ошибки дочери. Однако ребёнка кормила тем, что готовила себе и мужу, ибо сцедить молоко было просить бесполезно, сухим смесям не доверяла, а любые попытки поговорить разбивались о беспробудное безмолвие: самые важные годы в жизни человека — первые три, когда закладывается основа для формирования базовых жизненных навыков. В том числе и речи. Затем опека прознала о том, что ребёнок проживает не с законными родителями и изъяла его до усыновления бабушкой. Но та особо не торопилась, а после и вовсе отказалась от этой затеи по каким-то причинам. Наверное, подумала, что в приюте Марка хотя бы вылечат, на что у бедной пенсионерки не хватало денег. И она не прогадала: его действительно сначала отправили на общее медицинское освидетельствование, затем к логопеду, а после в ВЦЛД. Когда пятилетний Марк только попал туда, он находился в катастрофическом состоянии: бледный, тощий, костлявый, пассивный, заторможенный и абсолютно ничего не говорил. А за десять лет планомерных терапий он догнал своих сверстников и мог свободно выражаться, правда, шёпотом. Этот самый центр и приют находятся на одной территории, но являются разными корпусами, и если во втором проводят своё время здоровые, то в первом исключительно больные. И вот в один из моих визитов в приют для контроля за качеством освоения вложенных денег мне навстречу выбежал подросток, явно отстающий ростом от своих сверстников. Я никогда не забуду, как он смотрел сквозь меня, но по слабо различимому лепету, который складывался в тихое "спасибо" раз за разом, стало понятно, что он обращается ко мне. Тогда он неуклюже подошёл ближе и обнял меня, и его даже, как многих, не пугало моё испещрённое шрамами лицо. Марк зрил в самую душу, игнорируя телесную оболочку. После этого содержательница приюта рассказала биографию мальчика, и, признаться честно, она меня растрогала. После того, что было в моём детстве, трудно представить, что люди с аналогичными проблемами могут вызывать у меня сочувствие. Поэтому я так и удивился в тот момент, поняв, что это не спроста. Оказалось, Марк канючил и содержательницу, и воспитательницу корпуса для больных, дабы выяснить, кто же каждый месяц выделяет деньги на новую мебель, ремонт, спортивный и учебный инвентарь, продукты, вещи личного пользования; балует вкусностями и угощениями. Из-за этого меня с ним и познакомили. В его глазах читалась кристальная надежда, чистейшая детская мечта, для него я был спасителем, мессией, пришедшем во мрак и протянувшем руку помощи ему и его друзьям. Позднее мне поведали, что его родителей посадили, а бабушка, узнав о заключении дочери, скончалась. Из корпуса Марка редко кого-то забирали, а это значит, что вероятность обрести любящих родителей стремилась к нулю. Но мне хотелось как-нибудь помочь конкретно этому мальчику, который оказал такое чуждое воздействие на моё сердце. Так, я вспомнил про своих бесплодных знакомых, которые так рьяно хотели оформить опекунство над кем-либо, но постоянно что-то шло не так, и пересказал им все свои впечатления от визита (с ударением на вторую "и"), спросив, не прочь ли они усыновить ребёнка с отставанием речи. Они ответили, что это не так серьёзно, а потому готовы взять Марка в семью. На следующий день знакомые уже подписывали документы на усыновление, потому что прочие документы были давно готовы. Надо было видеть блистающее лицо Марка, когда его мачеха с отчимом сказали, что теперь они его родители и теперь втроём будут жить вместе. Так, Марк стал счастливым обладателем ответственной семьи и после продолжения лечения и нахождения среди говорящих практически поборол алалию, как можно видеть сейчас. Только слова-паразиты ухо режут, но это уж легко поправимо. Я Марка до сих пор считаю своим учеником, падаваном, прошедшим по моим стопам, ступавших по углям и битому стеклу, он меня — наставником и избавителем. С тех самых пор Марк успел ещё подрасти, я пропихнул его на должность замминистра культуры и впоследствии планирую повышать планку».       Я даже толком ничего не успела переварить, как тут же меня выдернули из чтения зовы:       — Юля! Может, уже отлипнешь от телефона и примешь ставку? Или спасуешь — без разницы, — кликал меня недовольный Ваня. Передо мной лежала кипа фишек, соответствующая ста семидесяти пяти тысячам: круг торгов закончился.       — А, ой, да... уравниваю, — я подвинула на середину стола пятьдесят тысяч, после чего ставки уравняли и Марк с Ваней.       Из любезно перемешанной Симоном колоды я достала верхние три карты и выложила на стол. Ими оказались пятёрка крестей, бубновый валет и бубновая четвёрка. У меня же на руке были две семёрки: пиковая и червовая. Несказанная удача получить пару на раздаче, пусть и не такую сильную. Так как какой-либо более сильной комбинации при данных картах получиться не может, то просто оставалось ждать до ривера и надеяться, что на стол ляжет ещё хотя бы одна семёрка. А ещё лучше — шестёрка и восьмёрка для стрита. Взвесив все за и против, я провозгласила:       — Сто тысяч.       — А как бы не слишком ли ты самоуверенна для новичка как бы? — вопросил Марк и подвинул столько же фишек, сколько и я. — Как бы сто тысяч также.       — Мне вот кажется, что вы оба слишком много о себе возомнили, ибо в этот раз я уж точно не куплюсь на дешёвый блеф Вовы, а значит, определённо выиграю. Сто пятьдесят тысяч, — казалось, будто Ваня блефует, но по крайней мере до тёрна не хотелось выбывать из игры.       Филипп дважды постучал двумя пальцами по столу, что означает колл.       — Для человека с сильной рукой ты как-то мало ставишь. Двести пятьдесят тысяч.       Я была уверена, что у меня комбинация больше, а все остальные просто пытаются подкосить мою непоколебимость, поэтому стояла на своём и подтвердила ставку, а за мной и Марк.       — Ладно, так и быть, дам вам перейти в тёрн, но затем можете сразу скидывать карты. Колл, — подтвердил и, по-видимому, немой Филипп, и Вова.       Я достала четвёртую карту и ей оказался валет крестей. Вот теперь у меня была не одна пара, а две и при удачном стечении обстоятельств можно было собрать фулл-хаус. Но появилось необъяснимое ощущение, будто у Вани что-то получше. Особенно после того, как он ухмыльнулся после открытия четвёртой карты. Я предположила, что у него, вероятно, во флопе был сет на вальтах, а после открытия второго повысился до каре. Что-то подсказывало мне выйти в тёрне, что-то иррациональное в глубине души: подсознание, чуйка или нутро — так, возможно, несколько опрометчиво я и решила действовать.       — Чек, — локонично толкнула я игру дальше.       — Как бы сто пятьдесят тысяч, чтоб как бы Ваню ни с чем оставить.       — Ну уж, как мне кажется, тебе скоро придётся сидеть с голыми чреслами, прости господи, — Ваня перекрестился, — как и всем за этим столом. Но раз ты так ýшло играешь... ва-банк, что делать-то? — у него отныне больше не осталось денег.       — Ох, слабо ты сегодня играешь, Ванюша, ох слабо... колл.       — Пас, — было несколько неловко пасовать в такой напряжённый момент игры, но я и так проиграла триста тысяч и терять больше не хотелось.       — О-о-о, а вот и первая признавшая бессмысленность продолжения игры со мной. Всё к лучшему, денег меньше потеряешь, — язвил, должно быть, уже победивший Ваня.       — Не зря как бы никогда в серьёзных турнирах как бы не участвовала. Рановато как бы тебе ещё. Тебе бы как бы в онлайн-покер поиграть хотя бы, — сказал Марк и уравнял.       — Вот тут согласен максимально, не доросла ты ещё, деточка, до настоящего покера, — вновь вставил свои пять копеек Ваня, сидящий с ва-банком.       Немой согласился со ставкой, а Симон хотел побыстрее вскрыться (имеется в виду открыть карты), поэтому тоже выкобениваться не стал. Я достала последнюю карту: двойку пик. Кажется, она была абсолютно бесполезной для всех четверых, кто остался в игре. Сразу же после начала ривера Марк покинул игру, Ваня в целом ничего не решал со своим ва-банком, но не скидывал умопомрачительную руку, Филипп тоже вышел, а Вова решил биться до конца, не переходя в атаку.       — Ты хочешь дотянуть до дома? Думаешь, там благословение на тебя снизойдёт? — не унимался с язвительностью Ваня.       — Да просто думаю, когда ты спасовать решишь. Ещё с флопа надо было бы по-хорошему, — с неизменной глумливой улыбкой потешался Вова.       — Да-да, очень смешно. Если ты такой уверенный, то давай вскроемся? Или боишься?       — Пфф, ха-ха-хах, ну давай. Кто предлагает, тот и начинает, помнишь?       — Помню-помню, не сомневайся, — Ваня с лёгкостью положил на стол карты: вальта червей и даму пик; это сет, как я и предполагала. Моя чуйка меня не подвела, надо и в дальнейшем на неё полагаться. — Сет на вальтах, а у тебя там что?       Вова выложил пятёрку бубей и четвёрку крестей — две пары; он проиграл.       — Ха-ха-ха, — нарочито наигранно и отрывисто посмеялся Ваня, — «Ванюша сегодня плохо играет, ой-ой-ой». Сюда, мой миллион шестьсот пятьдесят, сюда, — он двумя руками пододвигал груду фишек поближе к себе, как ребёнок, сгребающий распотрошённый новогодний сладкий подарок. — Что? Сколько ты там выиграл? Девятьсот тысяч? Да это курам на смех! Почти в два раза больше, слышишь?       — Да-да, разумеется... вообще-то в 1.8 раз, но не суть, — Вова улыбался, как и прежде, как будто вовсе ничего и не проиграл. Хотя немудрено, что деньги для него ничего не значат. А вот мне бы хотелось чуть-чуть подзаработать для намечающейся жизни на свободе, в городе, когда у меня получится сбежать. — Радуйся, пока есть такая возможность... — не закончив фразу, он вспомнил что-то и отвлёкся. — Ой, кстати, раз уж вы сегодня такие скованные из-за казуса с семейством Волчанских, — Симон посмотрел на меня с Ваней, — то позвольте продемонстрировать новую разработку наших студентов из Бильского института инженерии и электроники.       Симон встал из-за стола и отлучился куда-то вглубь комнаты, я в то же время подвинула «дилера», а Марк уже собрал карты и стал их перемешивать примерно так же неумело, как бы мешала я. Тогда стало ещё жальче саму себя: Марк тасует, как я, но не просит помощи у более опытных, а учится сам, а я, даже не попробовав свои силы, сдалась и пошла по пути наименьшего сопротивления. Испугалась возможного последующего осуждения... А что касается БИИЭ, то знала я как-то о нём немного. Разве что помню, что его организовал в 2020 году Зенов вроде по своему хотению, а вроде и по щучьему велению (то есть по указке Симонова).       — Вот, наконец нашёл, — он махал какой-то пластиной, похожей на солидных размеров планшет толщиной с полмизинца. — Буквально пару дней назад мне предоставили экспериментальный образец как главному спонсору вуза. Для ошеломления впишите любую песню, которую вы хотите услышать. Право первого выбора я предоставляю своей любимой девушке, — Симон нагнулся надо мной, чмокнул в губы и, положив «планшет» на столе, отдалился. Я была ошеломлена уже от этого. Но аромат одеколона, благо, усмирил моё желание ударить Вову по лицу. Симон тыкнул по экрану и передо мной открылась раскладка с крупными буквами, я написала название песни и уже через пару секунд на нас полился сверху «полился» звук, усиливаемый эхом планировки просторной комнаты: «Я люблю свою родину вроде бы...». Но Вова с ходу ударил по столу и песня остановилась.       — Я всё понимаю, конечно, но такой откровенной провокации я не потерплю. Или ставь нормальную песню, или передавай пульт другому, — он говорил это явно агрессивно, скаля зубы, хотя немного не понимала, чем ему не угодила песня, но всё же я поменяла её на другую: «Что с тобой мой дорогой человек?..». Моя «новая» любимая музыка не вызвала ни у кого раздражения.       Все наконец вновь расселись по местам, Марк начал раздавать под песню, а Филипп между тем вылил последнее виски в стакан и убрал неожиданно быстро опустевшую бутылку. Моя рука состояла из червового короля и шестёрки пик. Теперь всё будет зависеть от общих карт и полноценно оценить мой шанс на победу можно будет только где-то в тёрне. Ваня с Филиппом выложили большой и малый блайнды, а Вова уравнял. Я же подумала, что с моим набором можно поставить чуть больше, чтоб прикормить для дальнейшей игры, и повысила до семидесяти пяти тысяч после трёх коллов. И в тот момент узнать-таки про Максимилиана я посчитала наилучшим временем, ибо после такого шанса могло не представиться вообще:       — А я всё спросить хотела... что там по итогу с Максимилианом? Неспроста же Константин ваш его место занял. Или «свято место пусто не бывает», как с Сергием? Вы же про вороватого игумена говорили, когда упоминали, что он сегодня не придёт? Мы же про одного человека?       — Он распят рядом с Сергием, — не церемонясь, отрезал мои последние надежды на счастливый исход Ваня. — Два предателя нашли друг друга. Два сапога пара, так сказать. Что этот осмелился против слова божьего пойти, что тот. И оба, соответственно, получили идентичное наказание... хотя лучше сказать — причащение.       — Колл, — продвинул ставку дальше Марк.       — Колл тоже, да, — Ваня выложил ещё двадцать пять тысяч на стол. — А Максим говорил что-то там про веру, мол, мы безбожники и еретики, пятнающие вероисповедание и бога как такового, что нас дьявол будет всю духовную жизнь пытать в аду, что правда всё равно за ним, богом и его «сынами», которые рано или поздно принесут небесное возмездие. Но безгрешный наврал, стало быть: никакого возмездия нет. Да и как оно в принципе возможно, если бог на нашей стороне? Ну абсурд же, — во время обсуждения ставку приняли Филипп и Вова, а я завершила префлоп, и Марк выложил первые карты: туза пик, шестёрку крестей и короля крестей. Для меня это означало одно: две пары и играть стоит до шоудауна. — А после избавления земли обетованной от нечисти мы задались вопросом: а могли ли эти два преступника справедливо отправить за решётку Константина? Мы провели собственное независимое расследование, убедившись, что все предъявленные обвинения ложны, и незамедлительно освободили его. А все причастные к делу Константина и его задержанию были казнены. В моральную компенсацию и за выслугу лет Константин был повышен до патриарха, — через пару секунд с некоторым укором Ваня добавил, — а не я...       — Мы с тобой это кучу раз обсуждали... — Вова сделал глубокий вдох, в его голосе слышалась явно стеснённая агрессия с бессменной улыбкой на лице. — Если ты начал продвигаться по монашеской иерархии год назад, то он уже пять лет в ней. Или ты никак не можешь цифр в уме прикинуть, если у тебя высшего образования нет?       — Ой, да-да, всё... — Ваня обиженно отмахнулся, а игра продолжилась после пяти ставок по двадцать пять тысяч: Марк выложил следующую карту и ему передали «пульт» от колонки, так как предыдущая песня уже закончилась. Он небыстро набирал что-то и после небольшого проигрыша заиграло «Крик подобен грому...». А картой оказался валет червей, Ваня поставил двадцать тысяч. По-видимому, у него на руках какой-то мусор, поэтому и действовал осторожно. Филипп подтвердил ставку, Вова тоже. Хоть мне казалось, что у меня и так выигрышная рука, но всё равно была теплящаяся надежда на фулл-хаус в ривере. Я поставила сто пятьдесят тысяч — в два раза больше, чем на том кругу — чтобы ещё ближе подвести игроков к моему ва-банку, но не спугнуть.       — А ты как бы можешь ещё больше ставить как бы? Что у тебя там как бы на руках, если ты как бы так деньгами как бы распыляешься? — ни без токсичности вопросил Марк и сбросил карты.       — В этом и смысл покера. Он на двух столпах держится: ставки и блеф. Комбинации уже вторичны. А если уж ты все деньги проиграл, то я к этому не причастна, — осмелилась в конце концов ответить на бессмысленную агрессию я. Вова неуверенно принял ставку, Филипп неожиданно для всех пошёл в ва-банк; у него оставалось триста двадцать пять тысяч в стеке, которые он не побоялся поставить.       — Ладно, повезло вам троим, что у меня мусор на руках, спасибо Марку, — Марк возмутился, ибо он мешал хотя бы сам, в отличие от меня — при иных обстоятельствах мало бы не показалось. Пас, — на моё удивление, Вова реально скинул карты и откинулся на стуле в ожидании исхода нашего противостояния. Мне повезло: один достаточно хороший игрок выбыл, так что шанс победить вырос. Изначально я так и хотела сделать: увеличивать ставки в два раза, чтобы в ривере неожиданно (ну или не очень) пойти в ва-банк. Филипп меня пробил и переиграл.       — Колл, — немногословно добавила я сто семьдесят пять тысяч, которые уменьшили мой стек до трёхсот тысяч.       — Хах, вы меня в дураках оставить хотите? Сговорились все перед игрой, что ли? Не советую вам тянуть до ривера, всё равно же проиграете. Вспомните мои слова в предыдущей игре. Я разве врал? Я разве могу врать, будучи у подножия божьего? Мне по-настоящему хочется предостеречь вас от неразумного вложения денег. Хорошо, если вы не понимаете словом, то буду бить валютой. Триста тысяч, чтоб и Юля у нас в ва-банк пошла. Не всё же нам с Филиппом там быть.       — Я принимаю твои условия, ва-банк, — так как Филипп ничего не говорил, то со стороны было похоже на вечер в семейном кругу за настольными играми. Только если бы я Ваню своей семьёй считала.       Марк достал из колоды завершающую карту — бубновую шестёрку. Фулл-хаус! Это однозначная победа! Я кое-как сдерживала улыбку на лице, уже визуализируя, как буду ликовать после шоудауна.       — Ну раз уж вы вдвоём в ва-банк пошли, то я не могу отставать от вас. Конечно, это немного не по правилам, но мы и не на турнире, поэтому можем слегка редактировать правила в зависимости от обстоятельств, — несколько загадочно начал Ваня. — Мне показалось, что наша игра какая-то скучная, заунывная, в ней нет запала азартного. Понимаете, о чём я? Хочется как-то интерес подогреть, — спустя пару секунд театральной паузы он продолжил, — так что... ставлю полный стек, пусть у меня даже ставка в 3.5 раза больше. Плевать, мне хочется азарта, — и пододвинул миллион сто двадцать пять тысяч на середину, а затем взял пульт и включил какую-то рок-оперу: «Ум прояснился мой — теперь без прикрас вижу я...».       Мои и филипповы глаза округлились, мы переглянулись сначала друг с другом, а затем с Ваней. Но если в моём случае это был напускной блеф, то в случае Филиппа, думаю, искреннее удивление. Пути назад нет: все поставили полный банк, и едва ли кто-то захочет терять его самовольно, пусть даже будет очевидно, что поражение неизбежно. У меня где-то далеко внутри от такой аферы Вани проклюнулся росток страха, но было ясно, что он не разумен, так как большей комбинации при данных условиях не может быть. Ваня — реально умелый игрок, раз может даже в явно проигранной игре заставлять соперников нервничать. Будь на моём месте кто-то более пугливый, вероятно, уже бы спасанул, но я-то не из робкого десятка и своего журавля в руках не отпущу.       — Надеюсь, организатор и дилер не против? — Ваня посмотрел сперва на Симона, а далее на Марка; оба усмехнулись и помотали головой. — Славно, тогда вскрываемся? Чего тянуть? — подначивал Ваня и сразу же показал свои карты: даму червей и двойку крестей. Мне хотелось впасть с истерику от смеха; мой некогда брат проиграл больше миллиона с пустой рукой и полным самонадеянностью эго, не позволившего вовремя сдаться и сохранить всё, ради собственного услаждения даже поменявшего правила. — Недострит, недофлеш. Везде одной карты не хватило. Думал, что в ривере повезёт — ан нет. Думал, что моего блефа испугаетесь — ан нет. В общем старшая карта.       Филипп открыл карты — всё также в подбешивающем безмолвии — и у него ситуация уже получше: туз бубей и семёрка червей. Сильнейшая пара, которая, увы, не играет никакой роли, потому что следующей открылась я. Надо было видеть лицо Вани. Я специально стреляла глазками и параллельно поправляла волосы, чтобы ещё больнее уколоть зазнавшегося дармоеда. Все выигранные фишки даже за раз не сдвигались одной рукой — настолько много их было. Два миллиона четыреста семьдесят пять тысяч — не абы что всё-таки. Вова после осознания ситуации размеренно поаплодировал мне, возможно, признавая во мне равного игрока.       — Умничка! Не всё ж тебе мои деньги тратить. Вот, и заработала, и наглого митрополита на место поставила. Моя школа! — Вова вновь чмокнул меня в губы, но на сей раз было ожидаемо, поэтому не особо придала этому значению. Да и разве после такой оглушительной победы можно думать о чём-то ещё? Только тогда, правда, мне пришла мысль о том, что вряд ли Симон выигранные мною фишки конвертирует в деньги. Может быть, сделает вид перед друзьями, но после встречи с ними снова отберёт. Если уж интернет он опасается давать, то деньги по логике тоже должны попадать под запрет, хоть и потратить их здесь негде. — А Ваня, получается, как обычно выбывает из игры по причине отсутствия ставок. На этот раз вместе с Филей.       — Нет! Ну погоди... Я... Я... — Ваня замешкался и наспех полез в глубокие карманы рясы в надежде что-то отыскать, — вот пистолет мой, Glock... около пятидесяти стоит... чёрт, гроши... вот, это золотой перстень... пятьдесят карат... 999 пробы с инкрустированными огранёнными рубинами... по два десятых карата каждый... — он выложил на стол массивный перстень с крестом из маленьких рубинчиков на круглой золотой подложке. — Это стоит примерно пять тысяч... маловато, да... ну есть ещё... выписки из банков... на полтонны золотых активов в сумме... Это где-то двадцать восемь с половиной миллионов... Вот ключи от дома и двух квартир... В сумме на сто тысяч... Что? Что ещё? — Ваня стал похож на наркомана во время ломки: затрясся и он, и его голос, начал говорить с придыханием, будто околел от мороза, стал рассеяннее и неуклюже рыться по рясе в поисках средств, за которые можно получить хоть каплю новой «дозы». Это больше лудомания, что в целом недалеко от наркотической зависимости. Мне стало страшно за то, что он предлагает просто разыграть в, по сути, дружеском турнире, но в то же время было интересно узнать, что же он предложит ещё и сколько у него вообще имущества. Я, конечно, понимала, что все люди у государственной кормушки богаты, но чтоб прям настолько... — Что ещё... А, точно! Пятьдесят гектаров в Колизее... По самой худшей цене это... двадцать пять тысяч. Я могу? Я могу теперь играть снова!? ПРОШУ! У МЕНЯ ЕСТЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ МИЛЛИОНОВ СЕМЬСОТ ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ! Я ХОЧУ СНОВА ВОЙТИ В ИГРУ! ПОЖАЛУЙСТА! — Ваня градиентом перешёл на крик и вскочил. Он беспорядочно метался глазами между игроками в надежде найти одобрения на его возвращение в игру. А вообще по тому, что он держал это всё в рясе, можно сделать вывод, что Ваня, вероятно, был готов к такому исходу заранее и взял запасы, которые можно применить в игре в случае проигрыша, неизбежного с таким стилем игры. Это лишний раз доказывает прогрессирование заболевания.       — Вань, успокойся, что с тобой? Мы же вроде уже определились, что не на турнире и можем спокойно подстраивать правила под себя. В том числе и тебе стек увеличить, раз ты так сильно хочешь играть. Всё хорошо, сядь, угомонись, — обеспокоенно успокаивал Ваню Вова.       — Ну как бы реально. Хоть обычно мы такого шанса как бы и не даём, но сегодня как бы вроде не совсем обычный день, разве нет? К нам как бы твоя сестра пришла, плюс как бы Кости нету. Сегодня день как бы из ряда вон, так что как бы не переживай, Вань.       После этих слов, которые не прозвучали только от Филиппа (зато он продолжил музыкальный марафон, включив после невыносимо долгой рок-оперы — которую мы, насколько я правильно поняла, даже оборвали — «Свой средь чужих, своим чужой...»; неудивительно, что Симон покосился на него, но, вероятно, тому нравились исполнение и аккомпанемент, а не смысл, поэтому Вова ничего не мог высказать), Ваня действительно стал смиреннее и сел обратно за стол, а я задумалась: когда Ваня успел стать таким? Он же никогда не был одержим ничем, кроме бога. Поигрывал, конечно, когда в гости ходил к друзьям, но там они даже на деньги не играли: так, на желания, домашку или в крайнем случае на полтинник, сотку. Неужели такие мелкие зачатки пустили настолько глубокие, основательные корни, что доросли до маниакальности? Почему-то многие недооценивают опасность лудомании, но все этапы в сути не отличаются от оной.       А тем временем временем роль дилера уже перешла Ване, он перемешал карты и раздал их всем. Также с нами играл Филипп потому, что по подобию игрока справа от себя обновил стек, но куда скромнее: выложил ещё один миллион. А у Марка осталось к этой игре сто двадцать пять тысяч, что предельно мало при таких блайндах, поэтому перед началом игры и он добавил к собственному банку пятьсот тысяч. Мне хотелось рассмеяться, когда я увидела свои тройку червей и четвёрку пик. И какой же контраст с прошлой партией... Без раздумий я решила ещё в префлопе спасовать, ибо для хотя бы минимальной комбинации на столе должны были оказаться пятёрка, шестёрка, двойка или семёрка. Но это крайне маловероятно да и к тому же моя удача, думаю, исчерпалась на прошлой игре. А деньги терять не хочется.       И вот после блайндов ход подошёл ко мне, после чего я скинула карты, но не получила былого внимания к своим действиям: все пристально рассматривали свою руку. По-видимому, Ваня от обиды подмешал всем — в том числе и себе — мусора. Марк после некоторых колебаний принял ставку, за ним без раздумий выдвинул перстень вместе с Glock'ом Ваня, что по стоимости далеко не соответствовало большому блайнду, а Вова завершил первые торги. На столе появились карты: крестовый валет, бубновая четвёрка и крестовая десятка. Спасовала не зря, так как с такой парой далеко не уедешь, а нужные карты уже не смогут выпасть. Теперь оставалось только следить за развитием событий. На удивление, все чекнули и перешли в тёрн. Наверное, я была права и после моего оглушительного успеха в прошлой игре фортуна умерла, забрав с собой шансы игроков на нормальные комбинации. Ваня достал из колоды пикового туза. Марк сбросил карты. Дилер, конечно, добавил выписку из банка, на стоимость которой можно было бы выкупить всё это помещение. Филипп хотел уравнять, но не зная, какая сумма в понимании Вани соответствует двадцати восьми с половиной миллионам, помешкавшись, вышел из игры. Вова же поступил умнее, пойдя в ва-банк. На сей раз было не ясно: блефует он или у него реально хорошая рука. Третий круг торгов завершился, и на стол положили пятую карту: девятку пик.       — Иду в ва-банк и ставлю оставшиеся ключи и документы на землю, — он двинул это всё на центр стола.       — Но это всё куда больше моей...       — МОЛЧАТЬ! Ты пошёл в ва-банк, я пошёл в ва-банк. Всё честно и справедливо. Не пытайся вновь запудрить мне мозг своими обманками! Вскрываемся или ты проиграл?       По лицу Симона было видно, что ему явно не нравится такое обращение, но из-за частых рецидивов уже свыкся с импульсивностью товарища. Симон согласился на шоудаун, и Ваня показал свою руку первый. В ней была двойка крестей и валет червей. Пара. Вова же с некоторым сожалением выложил карты на стол, и все увидели туза бубей с бубновой шестёркой. Тоже пара, но больше по номиналу. Вова победил, но по симониному разочарованному лицу было видно, что ему едва ли хотелось побеждать в данной партии. Ваня стал дрожать пуще прежнего, затем громко сглотнул и дёргающимся глазом испепеляюще взглянул на Вову.       — Ах ты мразь... Ты... ты снова как-то шулеришь... Обманщик, паскуда... Как? Как ты это делаешь?       — Да прекрати, что ты несёшь? Ты же размешивал, я априори не мог ничего подмешать.       — Тогда как ты победил уже второй раз подряд, когда у всех мусор на руках?       — Ну я хотел во флопе спасовать, но потом в тёрне туз появился и вот так как-то.       — Но тебя же что-то остановило от выхода. Что? Наваждение? Дьявол?       — Если тебе так будет легче, то бог, — пытался успокоить не принимающего поражения Ваню Вова. — Тут же так или иначе кто-либо должен победить или проиграть. Другого не дано.       — Но почему именно ты!? Я тебе не верю! С ТОБОЙ НЕТУ БОГА! ЭТО ВСЁ САТАНИНСКИЕ МАХИНАЦИИ! ТЫ ЖЕ ВРЁШЬ ВСЕМ, ДАЖЕ ДЕВУШКЕ СВОЕЙ НЕБОСЬ! ПРИВЁЛ ЕЁ, ЧТОБ ВДОЁМ БЫЛО УДОБНЕЕ ДРУЗЕЙ СВОИХ ОБЧИЩАТЬ! А ОНА ВЕДЬ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ТЫ НА СТРОЙКЕ ЭТОГО ХРАМА ОТРЕЗАЛ ФИЛЕ ЯЗЫК, ОТ ЧЕГО ОН ТЕПЕРЬ РАЗГОВАРИВАТЬ НЕ МОЖЕТ! — Филипп открыл рот и поводил обрубком языка из стороны в сторону. После этих слов и их доказательства меня ошарашило ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда больше? Симон отрезал язык своему другу? Филипп после этого с ним играет и вообще находится рядом? Марк с Ваней это поддерживают, раз так спокойно относятся к нахождению рядом с Вовой? Что вообще происходит между этими больными?..       — Юль, нам пора, — вполголоса обратился ко мне Симон и встал, а я за ним. Он, смотря в экран пульта, тыкал что-то и после чего началось «She keeps Moët & Chandon...».       — Куда ты собрался!?       — Я думаю, мы наигрались, пора закругляться. Кстати, твои последние ставки я не возьму, они в несколько десятков раз больше установленных, — повернув голову на Ваню, разъяснил Симон.       — Нет уж! Бери! ЗАБИРАЙ ВСЁ! ЧТОБ ТЕБЕ БЫЛО СТЫДНО, ЧТО ТЫ ОБОБРАЛ МЕНЯ КЕЛЕЙНЫМИ АФЕРАМИ! БЕРИ ВСЁ!       — Ну это уж явно не тебе решать. Я не возьму, у меня есть всё-таки личные принципы и кредо, — мы с Симоном, держась за руки, уже приближались к той самой деревянной двери.       — Ах ты ублюдок... СВОЛОЧЬ! — Ваня вскочил, взял пустую бутылку виски и с яростью кинул в нас. Я повернула голову в тот момент, но, увидев летящую бутыль, машинально пригнулась. Она пролетела выше и посыпала наши головы стеклянным градом, как голову пеплом посыпал Ваня. Мы стремительно прошмыгнули в приоткрытую дверь под протяжное «anytime» и закрыли её за собой.       После того, как мы прошли какое-то расстояние, а я где-то наполовину переварила всё произошедшее, Симон завёл разговор первый. И тут же я осознала, что до сих пор держу его за руку, и постаралась плавно освободиться. Впрочем, препятствовать он не стал.       — Ты поверила ему по поводу Филиппа? Не, соглашусь, если не знать предыстории, то реально может так показаться. Вот именно поэтому я и не хотел ничего при них говорить и не вступал в спор с Ваней. Он совершенно неадекватен в таком состоянии, помешан на азартных играх. Но играет хоть и достаточно неплохо, но хуже меня точно. Просто-напросто опыта меньше: он, ну, лет пять в покере от силы, а я-то ещё с шести лет впитывал азы игры через парнишек, которые на лавке возле дома играли, будучи привязанным за шею возле окна. Вова сначала сосредоточенный, но чем больше поражений, тем сильнее его злость вскипает, тем, соответственно, чаще ошибается, и он становится совершенно неадекватным. Не умеет человек проигрывать от слова совсем, что уж поделаешь? У него интерес к игре развился до какого-то радикального уровня. Обычно у нас больше кругов проходит, бывает и по два даже успеваем. Но тут, видимо, стечение обстоятельств в виде двух неудачных ва-банков подряд и твоего появления. Я как-то не предусмотрел это заранее, прошу прощения. А то он выдумал себе, что я якобы взял тебя с собой, чтобы на двоих весь банк разделить. Мол, шулерские схемы через тебя протаскиваю. Хотя зачем мне деньги, которые они благодаря мне получили? Я говорю, абсолютный бред мелет, когда из себя выходит. Но я всё равно знаю, что он по-дружески уважает меня и очень благодарен мне за всё, что я для него сделал, как и Марк с Филиппом. И это, безусловно, взаимно. Просто в таком состоянии не ведает, что творит. Уверен, через некоторое время раскаиваться будет и умолять простить как всегда... — он замялся, подбирая какие-либо положительные моменты. — Зато, думаю, много нового для себя почерпнула... — через некоторую неловкую паузу Симон продолжил. — Деньги, выигранные тобой сегодня, я перечислю завтра тебе на телефон, не переживай. Я запомнил сколько у кого фишек было. Пусть всё пошло и не по плану, но карточные принципы для меня — не пустой звук. И если уж ты честной игрой разула двух профанов, то имеешь право на выигрыш. Только не знаю, где ты здесь будешь эти деньги использовать, но это уже не мои проблемы. А что по поводу Филиппа: я бы мог рассказать, но получится так, что я обесценю свои прежние старания в написании того пласта текста. Так что прочти сама, как придёшь. Всё равно нового ничего не расскажу. А прочитать сможешь уже сейчас, — я подняла глаза с пола и упёрлась взглядом в дверь своей комнаты. Симон мило улыбнулся и указал ладонью на мои апартаменты. — Тогда до завтра. Спокойной ночи!       — Спокойной, — тихо промямлила я себе под нос и прошла к своему ложе.       Как только я зашла в комнату, сразу заприметила новую увесистую деревянную дверь. Теперь абсолютно всё помещение под единый элитарный стиль. Однако мне не терпелось узнать про Филиппа, поэтому я присела на край кровати и включила телефон. На нём я мельком увидела время — пол одиннадцатого — а затем зашла в СМС. Эта была куда меньше предыдущей:       «А с Филиппом, что справа от меня, всё куда интереснее. Точнее, интереснее причина его безмолвия. Он батрачил на стройке Святейшего храма как один из народных добровольцев. Строительство началось в 20 году, тогда же мы освобождали близлежащие населённые пункты для дальнейшего создания Колизея и заодно нанимали добровольцев. В те времена мы ещё лично ходили по домам и словесно каждому объясняли что к чему. Это уж после стали применять добровольно-принудительную основу. Вопреки убеждениям многих, к моменту сброса «Армагеддона» на территории Колизея остались только самые упёртые и те, кто по каким-либо причинам не смог покинуть своё место проживания. А это всего 10% от населения, проживавшего там до «Армагеддона»; примерно двадцать тысяч. В принципе Филипп был первым добровольным рабочим из народа, из-за чего впоследствии даже мы немного пересмотрели границы будущего Колизея и несколько сместили их для того, чтобы не задеть Гронтýк — родную деревню Филиппа: он настоятельно об этом просил. Всё шло отлично, добровольцы прибывали, строительство шло полным ходом. Первые два года. Сперва стоит обозначить, что мой тогдашний друг и коллега Архип занимался поставками стройматериалов, оборудования, инструментов и всего прочего. Я доверял ему — как-никак с вуза ещё знакомы — и оттого не особо заботился проверкой качества осуществления снабжения. Но один раз во время моего визита на стройку меня подозвал Филипп и сообщил, что у них недостача чуть ли в 50%. Я был в недоумении и, честно говоря, не особо хотел верить сказанному. Хорошо Филипп тогда не побоялся настоять на своём, и мы в тот же день провели инвентаризацию, что наверняка убедило меня в алчности Архипа. Но Филя откуда-то по слухам узнал, что для меня нет ничего дороже дружбы, поэтому позволяю своим знакомым творить что угодно без страха быть наказанными. Я пытался переубедить его в этом вздоре, но он был непреклонен да настолько, что предложил пари: мол, он отрежет себе язык, если я привлеку к ответственности Архипа. Тогда мне казалось это несерьёзным, но всё же на толику пробирал интерес увидеть реализацию ультиматума. Хоть мне и не верилось, что Филя реально это сделает. Но так или иначе наказывать Архипа я всё равно собирался. Да, дружбой я дорожу, но не когда она переходит через границы дозволенного и установленных мною рамок. У меня есть принципы; принципы должны быть и у людей, которые мне близки, а иначе получается несправедливо. Через несколько дней я привёз Архипа на стройку, мы забрались на самую высокую перекладину строительных лесов, и я прострелил ему голову из револьвера на глазах у всей предварительно собравшейся бригады, после чего он упал прямо на землю. Филипп никак не ожидал такого скорого разрушения предрассудков, но, за что я его уважаю, в нём есть честь и принципиальность, посему после упавшего замертво поставщика он на глазах у всех отрубил себе язык топором на чурке, пока я снимал его на телефон для возможного использования в будущем. С тех пор он демонстративно не имплантирует протез, на который у него с лихвой хватает денег, в знак своей глупости, наивности и пиетета ко мне за благородность, справедливость и обязательность. Ecco la fine della fiaba. Spero autem quod non odiosis. Merci pour votre temps».       Я уже не могла ничего воспринимать, глаза слипались и решила перечитать ещё раз наутро. Утро вечера мудренее всё-таки. Я поставила телефон на зарядку, переоделась, выполнила водные процедуры и улеглась в кровать в надежде поскорее заснуть, но от впечатлений сегодня сделать это будет крайне проблематично...