以心伝心

А у него ладони, запястья, предплечья — одни порезы. Старые засохшие, новые сукровицей сходят, а зажившие шрамами — и те ногтями разодраны до хаоса. Мэй больно смотреть на все это месиво. Вечером она пробирается в дом дзенина, шуршит лапами ради забавы и, если повезет, интересной компании на ужин. Видеть Такао измотанного, чернильного, по углам неправильного —асимметрично сломанный человек. Тонкое лезвие между его пальцами блестит уродливо. Кицунэ скулит как побитая собака под дождем, но держится на почтительном расстоянии. — Я магии должен. — оправдание жалкое. Взгляд на двери. Намёк: «мол, оставь уже одного». Кицунэ на миг действительно хочет уйти, но потом замирает на пороге. — Мне Сумико запрещала. Позволено было разве что растения с шипами рвать просто так. И то редко. — Мэй поджала под себя уже ноги, пустила призрачных бабочек цеплять обереги над дверью. — Потом заживлять. Тело должно быть искусством. — Ты хочешь сказать, что мне ещё повезло? — синоби бросил сталь на пол. Капли крови продолжали стекать линиями с ногтей. — Я хочу сказать, что ты не виноват. Ощущать слабость — это нормально. Но, прошу тебя, найди альтернативу. Такао устало опустился на бок, хотел протянуть руку Мэй, но шершавое дерево пола открыло рану. Девушка подбежала, подняла его голову себе на колени. Провела осторожно по обесцвеченным прядям, взяла тонкие пасма. Косички выходили кривые — тряслись и руки, и лицо от рыданий. Девушка пряла не волосы, а нити магии — получалось полотно золота и серебра, укутать бы его потеплее. — Время прошло, а ты в шипы руками все так же лезешь. Жалеешь ведь не меня, как и все… — Такао дернулся, откатился от кицунэ, будто она пламя. — Я ненавижу это тело, эти волосы и глаза. Тебя тоже… проклясть бы ненавистью, но не могу. Мэй забыла как дышать — безумие превратило кровь в чернила, кожа стала приобретать нездоровый оттенок. Тайник на полу щёлкнул, открывая вид на маску. Она была такой же поцарапанной, треснувшей как и сам Такао. Хтонические рисунки, завитые рога с архаичными надписями. — Года, века… а ты все к людям тянешься. Единственный раз на меня посмотрела с любовью, и то… — голос кряхтел в грудине скрипящим шёпотом. Для Мэй громче крика. — Не на меня. Я занял его тело ещё когда ты только переродилась. В колыбели была. Он уже умер. Давно. А ты к остаткам его души все равно… Костлявая рука сомкнулась на шее, угольные вены выступили под синей кожей от напряжения. — Почему хоть на малейший миг за тысячелетия ты не можешь полюбить меня?