Как жаль, что вы наконец-то уходите…
***
Надоумить Учиху изменить маршрут и отправиться к границе страны Огня через леса не составило труда. Хотя по выражению его лица было ясно, что затея не самая лучшая. И я даже предполагал почему. Наверняка сверхчувствительные Учиховские инстинкты подсказывали ему, что в чаще деревьев кроется что-то, способное пробудить его тёмную натуру, которая, после случая с младшим, отошла на второй план. Скорее всего. Эта убийственная аура, что неустанно следовала за ним по пятам, смягчилась, не так ярко выделяя Учиху на фоне остальных. Однако, находясь здесь, ступая в чащу всё глубже и глубже, сейчас даже я мог заметить то облизывающее мужчину нечто, извивающими червями ползущее от ступней к спине и выше. Что уж говорить о его ощущениях. — Да не расстраивайся, — пришлось выкручиваться из ситуации по-своему, стукнув Мадару кулаком в плечо, отчего он встрепенулся, переводя непонимающий взгляд на объект беспокойства. Змеевидная аура так же дёрнулась, застывая с заинтересованной мордой у плеча Учихи. Галлюцинации мой воспалённый мозг рисует с каждым разом всё шедевральней и шедевральней. — Ну подумаешь продул в сухую, с кем не бывает, — чёрные зрачки опасно блеснули, предупреждая не дёргать тигра за усы, но я находился в таком приподнятом настроении, что не мог остановиться. — Матч-реванш? На твоих условиях и… — Для той, кто плохо себя чувствует, ты слишком много болтаешь, — от холодного тона Учихи весёлости поубавилось. Правда, ненадолго. — Ты хорошо знаешь эти места? — ну, мало ли он всё это время был в курсе местоположения девятихвостого и оттого не рвался идти именно этим маршрутом, всячески обходя опасную территорию. Тёмное нечто устрашающе оскалилось появившимися из ниоткуда зубами, расположенными в огромной пасти ряда в два, не меньше, устраиваясь на плече Мадары и смотря исключительно на меня, не мигая, маленькими алыми глазами. Или это так казалось? — Кто здесь водится или чего стоит опасаться, — кроме тебя, разумеется, посмеиваясь, добавляю самому себе в сознании, стараясь не пересекаться взглядом с гипнотической чертовщиной, обвивающей Учиху. — Зачем спрашиваешь? Сама же захотела идти этим путём, — вроде как усмехнулся Мадара, выдавая нервозность глазами. Ага, значит, мы уже близко? Так я прав? Он действительно что-то знает и недоговаривает или это всего-лишь такое же предчувствие? — Ну так рядом есть такой прославленный воин, — ехидно бросаюсь похвалой в ответ, переводя взгляд на шуршащие кроны деревьев. Беспокойные дуновения ветра то и дело трепали наливающиеся жизнью листья, бередили сознание, будто пытаясь подкинуть ненужную нервозность. Надо сказать, получалось просто отлично. Ладони вспотели, а одна большая капля собралась у виска, грозясь скатиться, когда тело повело в сторону от головокружения. Если бы не вцепившийся в руку коршуном Учиха, я бы наверняка встретился лицом с прогретой землицей. — Порядок, — становясь ватой окончательно, несвязно бормочу в ответ, приземляясь у ног мужчины. Руку всё ещё сжимают, держа над головой, отчего она будто обрастает инеем, перенося весь запас крови в стопы. По всей видимости. Впрочем, и без того не особо разговорчивый Учиха тут же опускается на корточки напротив, перенося захват на плечо, отчего чувствую себя какой-то хреновой марионеткой. Тёмный змеевик склоняет эфирную голову набок, поравнявшись с уровнем лица Мадары и будто изменившись внешне. До этого плоская голова округлилась и вытянулась, больше напоминая хищного зверя, нежели хладнокровное. — Это похмелье, — опять сощуривается, сильнее сдавливая плечо, заставляя морщится. — Ладно, плохо, доволен? Отпусти или ты сейчас сломаешь мне руку, — но стоит Мадаре разжать ладонь, как меня начинает кренить назад, а перед глазами появляются тёмные мушки, поэтому второй раз он уже хватает тело с двух сторон, зажимая плечи. В голове шумит и сквозь этот надоедливый шум просачивается что-то ещё, чего я разобрать не могу, пока не становится хуже. И чем ближе состояние к обморочному, тем чётче звучат слова, постепенно сплетаясь в полноценные фразы.— Подойди ближе, щенок.
— Тачибана? — тело встряхивают, возвращая в реальность, отчего даже распахиваю глаза, испуганно глядя перед собой, пока широкая ладонь не ложится на лоб, закрывая обзор. — У тебя жар, — последнее слово расплывается, доносясь откуда-то со стороны, искажая и без того грубый голос Учихи ещё сильнее.— Я сказал бли-и-же-е.
— Что? — свой голос тоже звучит странно, с каким-то бульканьем и так заторможено, что я мог бы рассмеяться, если бы позволяло положение. — Кто ты?— Подойди и посмотри са-а-ам.
Ледяное прикосновение ошпаривает так неожиданно, что дёргаюсь вперёд в эту же секунду придавливаемый обратно, отчего спиной чувствую позади что-то твёрдое, выдыхая сиплый звук. Картинка перед глазами продолжает расплываться, отчего-то выделяя разрастающуюся эфемерную змею, всё больше походящую на лиса, темнеющей фиолетовой дымкой взметающуюся выше.— Сла-а-а-ба-а-ак…
— Что за… — угрожающее существо разрастается вширь, возвышаясь над размытым силуэтом Учихи. Пульс зашкаливает, отражая на наверняка бледном лице страх. И все фразы, что я слышу, вылетают из зубастой пасти этой твари, наводя воспалённый мозг на мысль о том, что это и есть лис. Настоящий девятихвостый. Откуда он здесь взялся?— Да ты ещё и идио-о-от
— Сам ты идиот, — плююсь в смеющееся нечто, видя, как оно тянет ко мне дымчатую лапу. Когтистую и огромную, отчего со всего маху бью по ней, развеивая часть морока, подскакивая на ноги и отпрыгивая в сторону. Со стороны что-то шебуршит, однако отвлекаться некогда. Всё внимание устремлено вперёд, на огромную чертовщину, заставляющую сердце делать кульбиты один за другим.— Бесполезный щенок. Можешь попробовать свои жалкие силенки, и собственными глазами увидишь, как я сожру тебя. Такой бесполезный сосуд не способен покинуть даже пределов этого леса, что ты хочешь противопоставить? Свой жалкий трёп?
— Отвали, захлопнись! — чертовщина, обвивавшая окончательно размазавшийся силуэт Учихи, сделала резкий выпад вперёд, заставляя инстинктивно зажмуриться, закрывая голову руками, на которую приходиться большая часть удара. Острый ряд передних зубов больно впивается в предплечье, вырывая из груди сдавленный крик, тогда как челюсти стискиваются, окропляемые тёмной вязкой кровью. И прежде чем отключиться, теряя себя в тошнотворном водовороте, хриплю что-то несвязное о чёртовщине, обитающей в чаще.***
— А-а-а-а! — громкость ора могла бы оглушить всех на ближайшие пару километров, если бы воздух в лёгких не закончился. Какое-то странное эхо… — А? — всё ещё с открытым ртом, осторожно приоткрываю один глаз, натыкаясь на уже знакомую белоснежную бесконечность. Разве пора? Первая мысль — ещё рано. У меня как минимум неделя, если не полторы, в запасе. Какого хрена Будда? — Эй, дубина, тебя что, режут? — второй глаз открывается автоматически, а тело разворачивается на сто восемьдесят, стоит услышать голос. Позади, в своей обычной манере, Йоширо ковыряется в ухе мизинцем, попутно разглядывая незаинтересованным взглядом гостя. — Что на этот раз? — Без понятия, — последнее, что помню, как та чертовщина вцепилась мне в руку, заставляя орать от боли. Слишком натуральной для галлюцинации. — А ты? Почему снова здесь? — помнится, Будда говорил, что Кэдамо давно в забытье, ждёт своей очереди на перерождение. Или и здесь соврал? Вот же сволочь. — Из-за тебя, — сменяя веселость на полном серьёзе произнёс друг, дёрнув плечом. Он всегда так делал при жизни, когда что-то раздражало его или же предстояло сложное дело, где требовалось шевелить мозгами на максимум. Значит, нужно делать что-то геморрное. А геморроя в заднице Кэдамо хватило бы на всех жителей Мацуямы. И ещё бы осталась парочка. — На том свете всем обещают покой и безмятежность, а что делаю я? — друг картинно раскинул руки в стороны, демонстрируя помятую рубашку выбивающуюся из брюк. — Когда божество мимоходом кинуло о возможной помощи тебе, я без колебаний согласился. И? — наблюдая за выжидающим ответ Йоширо, мне и самому хотелось задать тот же вопрос. — Стоит твоей табличке начать перекрашиваться, как ты что-то вытворяешь, — занятная вещица в руках вздёргивается вверх, за скрученный алый шнурок, наглядно показывая цвет чернил хозяина. Ах ты сволота, выделывается здесь, только потому что отхватил красные писульки. — Она всё ещё чёрная, Рэй. — Да? Да похер, — не особо-то верилось. Всё-таки сущность лепетала что-то про искупление и то, что моя табличка пока была пуста, но это же Йоширо. Врал он всегда плохо, я бы заметил. Если только он не научился чему по ту сторону жизни. Кхм, в смысле эту. — В последний «визит» довелось услышать, что тебя определили к уродам среднего звена. Теперь вижу, что это действительно так, — Кэдамо на такое заявление попытался удержать серьёзную мину, но всё же усмехнулся, заставляя последовать его примеру. — Ты же должен сейчас наслаждаться тишиной, пить гейские коктейли, ну те, с вишенкой, зализывая раны. И кстати, тебе-то откуда известно о свойствах картонки? Я думал, что один такой особенный… — Ты хоть слышишь, что несёшь? — лишь на секунду брови его дёрнулись, выдавая нервозность, но в текущем положении заострять внимание на такой мелочи было глупо. — Оттуда же, откуда и тебе. Помочь может кто угодно: родня, друзья, случайные знакомые. Только есть условие, — это «но», всегда присутствующее мелким шрифтом, чтоб никто не заметил, никогда не сулило ничего хорошего. — В случае неудачи все вы отправитесь по адресу исправляемого. Все отказались, а я на свою голову согласился, — сокрушённо сообщил Кэдамо, выдохнув явным сожалением от своего выбора. — Чего опять ты там собрался вытворять? Я ещё не отошёл от твоей прошлой выходки, когда божество впервые дало возможность помочь с твоим перерождением. Какая-то энергия, слияние. Я даже не понял о чём он говорит, — и, будто прочувствовав эти самые ощущения вновь, почесал живот, прищуриваясь. Вот значит что это было. Бьякуго сработал, потому что в одном теле в один момент сосуществовали трое. Три жизненные энергии. Чудно. Или добровольная передача стриггерила старт? Ломай теперь голову. — После этого больше половины твоей таблички сменила цвет на красный. И она бы продолжила меняться, но ты опять что-то придумал, верно? — О, ты мне даже не поверишь, — перебив его, я во всех красках расписал Кэдамо о своей задумке, опуская подробности некоторых физических изменений. Мне потом с ним целую вечность находиться в аду. Затреплет ведь своими блядскими шутейками о бабьем теле, если узнает, кем я был в этой реальности. — Если получится, то я смогу прожить ещё как минимум лет пятьдесят. Но знаешь, там слишком улётный алкоголь, а один пацан… — А если нет? — перебил вдохновенную речь Йоширо, скрещивая руки на груди. — Что произойдёт, если эта твоя «сверхсила» выйдет из-под контроля? Или может, сколько судеб, изменившись, пострадает, останься ты там? Рей, это уже не просто глупость, это больной эгоизм. — Если нет? Да хрен знает, помру, наверное, быстрее. И вообще, судьба штука переменчивая, не я, так кто другой что-нибудь да изменит, — усмешка, скользнувшая по губам, совсем не убедила друга в весёлом настрое, отчего он сильнее стиснул челюсть. И чего это я Мадару вдруг вспомнил? С этим его вечно хмурым выражением лица. — Ну что? — Ты раньше другим был, — стоило Йоширо закончить фразу, как я устало закатил глаза, чувствуя нарастающее раздражение. Так вот для чего всё это затеивалось? Будда решил в который раз поучить меня уму-разуму? Только теперь не лично, а через Кэдамо. — Таким и был, — если не хуже, мысленно закончил за себя мысль, буравя друга нахмуренным взглядом. — Хотя, вот сейчас оглядываюсь назад и думаю, недостаточно. Недостаточно ублюдочным. И эгоистичным. Из-за всех тех, несчастных и обездоленных, из-за которых ты жопу рвал, у нас проблем было выше крыши, — широкая ладонь, взметнувшаяся над макушкой, наглядно продемонстрировала уровень дерьма, в котором мы утопали из-за «доблести» Йоширо. — Если так жалел их, стоило идти работать врачом. Или адвокатом. Два в одном: деньги и слава. Но погоди, о нет-нет, что это? — актёрские таланты слишком долго пропадали внутри, отчего кривляния перед старым другом вышли на новый уровень. — Ты ж тупой для такого! Только и мог, что выбивать долги, а потом по ночам строить из себя Робин Гуда, раздавая награбленное. Не так? — Я хотел исправить… — глаза сами закатились, а из лёгких привычно вырвался глухой смех. — Возместить хоть какой-то ущерб от своих проступков. Мы ведь не хотели такой жизни, — ну конечно, нас заставили под дулом пистолета, мысленно огрызаюсь Кэдамо, сверля того взглядом. Естественно в детстве никто из нас не хотел такой жизни, что была прожита, но нельзя отрицать, сколько дало нам то время. И если бы сейчас предложили сделать выбор прожить так же или же обычной жизнью, протухая где-нибудь в офисе или же на заводе, я бы выбрал первое. Уж с муками совести как-нибудь бы ужился. Не впервой. — Ну да, они ведь были так благодарны, — эта игра в «благородство» ещё при жизни выбешивала, а после смерти так капитально поджигала задницу. И я бы не сказал, что Йоширо насильно тянул за собой, нет. Просто, он же мой друг. Был и будет. Даже если мне что-то не нравится, я всё равно пойду за ним, всё равно ввяжусь в любое дерьмо, но ведь это не отменяет изначальной тупости затеянного мероприятия, верно? — Особенно та шлюха, что сдала нас, — глаза Кэдамо заблестели, стоило ему услышать фразу. О да, а ты думал я забыл, мысленно вопрошаю ему, отзеркаливая взгляд. Тот день в красках отпечатался не только в сознании. Всё тело, бившиеся в агонии, не давало забыть. Хотя, в случившимся была и моя вина. Надо было слушать внутреннего себя, когда потаскуха вещала сладким голоском о невообразимом будущем. Как всё поменяется, нужно только помочь с одним делом. Такая убедительная, тварь. И ведь повёлся же. Про Йоширо и говорить не стоит. Он свято верил в чистую и невинную любовь проститутки. Это даже в голове звучит смешно, а уж в жизни. — Эта сука, высирая всё подчистую и секунды не думала, что будет с тобой. Что будет с нами. Я думал, что сдохну тогда! Нет, я надеялся что сдохну, — и это была правда. В изощрённости наказаний с Санадой тягаться не мог никто. — Если бы не Осаму-сан… — Он прикрыл свой зад! — наконец-то перешёл на крик Йоширо, сделав шаг вперёд и нервно дёрнул руки из карманов. — Убей нас тогда и он лишился бы верного пса, готового по короткому вздоху разорвать кого угодно. А ты слишком много знал, — чушь, плюётся нервно сознание, зная то, чего Кэдамо, из-за его узколобости, не мог заметить. Может, Осаму и обучал меня, но он никогда не подпускал к себе. Никого. У него поэтому и семьи никогда не было. Чтобы ничего не отвлекало и, в случае чего, не было бы рычагов давления. — Да ты только и делал, что подражал ему. — Чёрт возьми, я думал Осаму-сан шутит, когда говорил о твоей ревности, но что я вижу? Видимо, это правда и ты своими куриными мозгами… — Ты даже сейчас говоришь как он! — горькое «Ха», слетевшее с губ Йоширо дёрнуло уголок глаза. Бесишь, только и успело промелькнуть перед глазами, когда кулак, с размаху, влетел в челюсть друга. Йоширо, хоть и заметил, но не стал защищаться, покорно позволяя нанести удар. И ещё один следом, сваливающий высокую фигуру на невидимый глазу пол. — И что с того? Плевать бы я хотел, слышал?! — прижав коленями тело Кэдамо, дрогнувшей рукой отвесил ему ещё парочку ударов. Таких, после которых на костяшках пальцев оставались сгустки крови, но это же та сторона. Здесь и так все мертвы. Главное уверовать в свои слова самому, убедить Кэдамо не составит труда. — Я всегда знал своё место, всегда трезво понимал какой бесценок стоит моя смрадная душонка. Никто не полезет спасать или отстаивать в ответ на необоснованные обвинения. И я научился прятаться за чужой личиной. За чужим характером, чужими привычками и манерами. Мне больше не нужен был тот Накамура, ненавидимый собственной матерью и отцом только из-за факта своего существования, — очередной безвредный удар пришёлся в скулу, отчего пальцы хрустнули, но боли не последовало. — Я научился быть ублюдком не хуже Осаму, куда там, в некоторых вопросах я даже смог его переплюнуть. Он даже позволил мне наказывать провинившихся по своему усмотрению, это ли не признание? Но ты, Йоширо… — сжатая в кулак рука расслабилась, складывая в сознание то, чего вслух я никогда не произнесу. Я бы с головой окунулся в этот мир, если бы не ты. Никто и никогда не поступал так, как ты, не требуя чего-то взамен. Ты всегда, даже если это сулило неприятности, был за меня. И в благодарность я был готов поступить так же, пусть даже потребуется отдать за тебя жизнь. И даже больше. Только вот Йоширо, застывший с немым выражением гнева на лице, вдруг выдохнул, словно всё это время мысли, как в прошлый раз, звучали вслух. А спустя секунду усмехнулся, мотнув головой. — Что? — губы его растянулись шире, вмиг стирая прежнюю злобу и вызывая этим ещё большее раздражение, отчего руки сами собой снова сжались в кулаки. Если сейчас снова начнутся проповеди о правильности жизни, я ему вмажу. Но Кэдамо молчал, продолжая улыбаться, отчего становилось непривычно неудобно. — Выбить ответ? — но на подобное заявление он рассмеялся, заполняя белёсую пустоту неожиданным весельем, а заодно стирая недавнее напряжение. Поднявшись на ноги, я без особой надежды протянул ему ладонь, зная его закидоны, на что Кэдамо, помедлив, сложил руки под головой, закинув одну ногу на другую, сложенную в колене. И, видя моё негодование ситуацией, лишь громче заржал, вконец уничтожая интимный момент признания моей слабости. — Вали отсюда и передай Будде, что ты отказываешься мне помогать. Пусть вручит тебе красную табличку в зубы, чтоб ты убежал в закат, козёл, — под непрекращающийся смех Йоширо, я пнул того в напротеиненую ляжку, стискивая челюсть. Распинаешься, открываешь душу этим сволочам, а в ответ вот это. Пошли вы. И пока я бранился сам с собой в голове, он поднялся, отряхивая задницу от несуществующей грязи. — Ты ведь не он, — наконец-то ответил Кэдамо, приблизившись практически вплотную и победно вздёрнул подбородок. Кто-нибудь, скажите уже ему, что он и без этих показушных выходок выше на голову, если не больше. — Поэтому так держишься за ту жизнь, — скрыть нервный глоток воздуха не получилось. Об этом говорила поджатая усмешка друга, в который раз доказывая, что тупой из нас двоих вовсе не Кэдамо. Конечно не он, я в тысячу раз круче старика Осаму, нервно усмехаюсь ему в ответ, безуспешно унимая дрожь в голосе. — Надеюсь, она длинноволосая, стройная красотка и ты поэтому не хочешь уходить, — огромная пятерня неожиданно опустилась на макушку, разметая и без того беспорядочно торчащие в разные стороны волосы. Напоминание о былых временах. Слишком болезненные, чтобы ответить, поэтому нервно дёргаю головой, сбрасывая чужую клешню. — Себе пошеруди, — попытка повторяется, отчего бью по руке Йоширо тыльной стороной ладони. И тут же контрнаступаю, уворачиваясь. Поднырнув в подмышку Кэдамо, хватаю того за локоть, дёргая на себя таким образом, чтобы взять в захват его шею. Весьма удачно, не всё растерял, усмехаюсь самому себе, одновременно с этим пытаясь наполировать черепушку Кэдамо костяшками пальцев и слыша в ответ хохот вперемешку с каким-то непонятным хрюканьем. Задыхаясь от смеха я не заметил, как он вынырнул из захвата, и уже стоял напротив, потирая пульсирующую макушку. — Ну как? Понравилось? — я даже успел забыть о чём мы до этого спорили, видя перед собой довольную рожу Кэдамо, отчего-то поплывшую в следующую секунду. Осознание запоздалое, опускающее взгляд на собственные ноги, которые, как было раньше, затягивало в какую-то тёмную воронку, снова предвещая разлуку. — Не задерживайся! Я уже заколебался ждать тебя, Накамура! — затихающий голос Йоширо всё больше отражался от невидимых стен, окончательно размывая его образ с приставленными ко рту ладонями для усиления звука. — Запомни: друзей на баб не меняют, засранец!!!
***
Вздохнуть получается, наверное, слишком громко. Об этом говорит дёрнувший головой в сторону Учиха, до этого наверняка спокойно переносящий мою тушку куда-то, скорее всего в какое-то крупное поселение. Зелень листвы сменилась белоснежным покровом, тянущимся на сотню километров вперёд, а тепло солнца на ледяные порывы ветра. Должно быть, когда я ушёл в астрал, Учиха решил вернуться к старому маршруту. Чтобы наверняка успеть достичь намеченной цели, в которую посещение границы страны Огня не входило. Спутанные мысли лезут куда-то не туда, пока пытаюсь пальцами одной руки прижать пульсирующую тупой болью вену на виске. Вдруг поможет. — Тачибана, — в одном слове Мадара умудряется уместить сразу три предложения: «Как ты?», «Что случилось?» и «Почему так долго не приходила в себя?». Я слышу это в его интонации, когда заставляю себя прислушаться, чтобы хотя бы создать видимость нормальности. — Я в порядке, — по мне что, не видно, истерю про себя, потому что боль усиливается, разбивая крохотный остаток терпения. Викторины сейчас вообще ни к месту, лучше бы выпить предложил. Вокруг — собачий холод, пронизывающий до самых костей, и сильный ветер, отчего приходиться прижиматься к спине Учихи второй рукой. Наверное, это и есть знаменитые земли страны Железа. — Мы на территории страны Железа, — дублирует вслух мои мысли Мадара, возвращая взгляд на дорогу. Передвигаться так же быстро, пока я был в отключке, видимо не получалось, поэтому и путь он преодолел небольшой. — Уже скоро будет селение. Оно граничит с небольшой деревушкой Таки* и там есть выход к морю… — Учиха осёкся на полуслове, приземляясь в мягкий снег, оказавшийся глубоким сугробом по пояс. Ему. Спусти он меня сейчас вниз, и моя тушка почти по грудь провалиться в ледяную бездну. А потом, от непривычной боли, о которой я благополучно забыл на том свете, меня согнёт и похоронит в снегу окончательно. — Держись крепче, — непривычно-ласковый голос Мадары выбил из пессимистичных мыслей, пока сам он перехватил тело поудобнее, одной рукой склонил мою голову ближе к своим плечам, тем самым скрывая лицо от потока холодного ветра в густой шевелюре. И только после его прыжка, я понял, для чего это было нужно. Наверное, с такой же скоростью запускаются ракеты, что аж кожу оттягивает противоборствующей гравитацией. Так что при первых пощёчинах разъярённых снежинок, захваченных в водоворот ледяного потока, я покорно уткнулся носом в ворот кимоно Учихи. Селение оказалось даже больше, чем строящаяся ускоренными темпами Коноха. Об этом буквально кричали величественные каменные ворота на входе. Несколько стражников-самураев, облачённых в тяжёлые доспехи, стояли на своих постах. По периметру огораживающих поселение стен расположились ещё некоторое количество воинов. Сколько точно сложно было посчитать. И из-за видимости, и из-за собственного состояния. Хорошо хоть на блокпосту вопросов не возникло и мы беспрепятственно попали внутрь, где Учиха, словно бывал здесь каждые выходные, быстро нашёл приличный рёкан.* Сил, несмотря на недавнюю отключку, оставалось всё меньше, отчего хотелось завалиться спать. Одетым, грязным и то и дело харкающим кровью. Зрелище для служанок что надо. Учиха, несколько раз спросивший справлюсь ли я, нехотя вручил большой тюк, выданный миловидной девчушкой ещё на входе. Внутри — стандартный банный набор: хададзюбан и длинный отрез ткани. Вместо полотенца. До банного помещения удалось дойти без проблем, как не составило труда и раздеться. Вернее, я десять раз запутался, пытаясь понять где что отвязывать, расплетать, разворачивать. И что-то мне подсказывает, что одеться обратно будет то ещё приключение. Всё-таки, за всё время нахождения в этом теле, я ни разу не одевался самостоятельно. Мне всегда помогала какая-нибудь служанка. С другой стороны, от меня же не требуется строгого соблюдения дресс-кода. Завернусь в исподнее, залезу в хакама, да завяжу сверху хаори. Делов-то. Другая проблема возникла там, где её быть бы и не должно было. Оказавшись абсолютно голым, мне вдруг стало не по себе. Даже боль отошла на второй план, когда по коже прошёлся холодок, заставляя завернуться в отрез ткани. Стало спокойней и тело, наконец почувствовав такое нужное тепло, расслабленно приступило к омыванию. Прожигание чарки с водой взглядом порядком начинает надоедать, однако ослабевшая плоть ни в какую не хочет выполнять элементарную команду поднять посудину и окатить уже себя остывшим кипятком. Дрожащие пальцы будоражат спокойную водную гладь, заставляя рваные круги расходиться от центра, чтобы разбиться от деревянных стенок, давая импульс следующим. Чёрт, чёрт, чёрт! Челюсть сильнее стискивается, донося до ушей противный скрежет, заставляя бессильную злобу выступить противными солёными бусинами в мутных глазах. Грёбаная посудина! Хочется зашвырнуть её куда подальше, только и на это сил ослабевшего тела не хватит, отчего могу лишь давиться безысходностью, захлёбываясь булькающими хрипами в груди. Скопившаяся влага у уголка глаза, сорвавшись с ресниц, оглушающе разбивается о расплёсканные остатки воды, стирая бледное лицо Химе, а с ним и притупляющую слабость. Удар, довольно медленный и слабый, если сравнивать с теми, которыми можно было похвастаться в лучшем состоянии, уносящий чарку с противным дребезгом в другой конец комнаты. Словно сразил заклятого врага, усмехаюсь перевёрнутой посудине, наблюдая за утекающей сквозь половицы водой, тяжело выдыхая горький воздух. Вот и помылся, готовясь подняться с лавки, ехидничаю сам себе, однако осуществить задуманное не дают разъехавшиеся в стороны фусуми, пропускающие внутрь купальни высокую фигуру Учихи. Должно быть его привлёк шум, запоздало осеняет больное сознание, когда мужчина наклоняется к сиротливо валяющейся у стены чарке. И когда он проходит вглубь, ближе к кувшинам с водой, могу наблюдать лишь его расслабленную спину, испещрённую множеством мелких шрамов, среди которых выделяется парочка особенно крупных. Может это была какая-то мощная техника, силу которой не удалось усмирить даже такому воину, как Мадара или же он получил его в результате тренировок в более юном возрасте. Либо же острая сталь катаны более искусного врага всё же смогла достать прославленного Учиху, оставляя уродливую память до конца его жизни. Стоит тёплой воде бесшумно заструиться по волосам, как с губ срывается короткий выдох отчаянья, который мужчина наверняка слышит опускаясь на корточки напротив. Пропускает всё это мимо ушей, принимаясь за водные процедуры с привычным спокойствием. Его руки, значительно больше, чем у Сенджу, осторожно перемещают мягкую мыльную пену на кожу, стараясь равномерно распределить её по всей длине. Места для стеснения нет, но мне всё равно хочется отвести взгляд, даже если Мадара сидит с опущенной головой. Так стыдно. От своего бессилия. Мне совсем не хочется, чтобы он видел всё это. Ту слабость и то отчаянье, что съедает изнутри, выливаясь раздражающей беспомощностью. И будто слыша копошащиеся в голове мысли, мужчина поднимает взгляд ониксовых глаз, отражающих беспокойное пламя свеч. — Это… — надломившейся голос едва окрашивает одно единственное слово, заставляя тело облокотиться спиной о прохладную стену купальни, трусливо пряча глаза за тяжёлыми веками. — Тебе не стоит, — но договорить не даёт вновь заструившаяся по лицу вода. — Предлагаешь мне заткнуться? — повторное омовение водицей срывает с губ тихий смешок и дальнейшее купание продолжается в тишине с обеих сторон. Я могу лишь наблюдать, как Учиха, механически намылив маленькое женское тело, приступил к намыванию самого себя, игнорируя тот факт, что в купальнях действует правило раздельного посещения. Его даже не смутила заглянувшая внутрь девчушка, видимо работница, желавшая помочь, потому как видела моё состояние при заселении. Немая сцена: Учиха, самые интересные места которого прикрывает лишь маленькая тряпица, восседающий на небольшой табуретке весь в мыльной пене. Я, сидящий на лавке позади и подпирающий спиной стену, завёрнутый в насквозь мокрую длинную тряпку. И девчонка, стремительно краснеющая чуть ли не с пяток до кончиков ушей. Извиняясь и раскланиваясь, она пулей вылетает из помещения, а я не могу удержаться, кидая ей вдогонку громкий смех, пока Мадара, окатившись, не оборачивается. С секунду глядит не мигая, желая вызвать отсутствующее чувство стыда, и с серьёзным выражением лица разворачивается обратно. Но я-то вижу, как поднимаются его уши от, наверняка, растянувшейся усмешки. Путь обратно приходиться преодолевать уже под ручку с Учихой, потому что последние силы были отданы смеху. Вернее, я практически вишу на нём, едва переставляя ноги, но улыбаться, как и шептать незамысловатые шутейки, не перестаю, то и дело выбивая из него глухое хмыканье. — И намыл, и спать уложил. Чёрт возьми, и это сам Мадара, — шифроваться уже бесполезно, так что разрешаю себе говорить в своей привычной манере, когда мужчина накидывает сверху одеяло, расстилая себе ещё один футон. — Кроме Изуны, кто бы ещё мог похвастаться таким, а? — Изуна даже маленький был самостоятельным, — усмехается Учиха, заваливаясь на бок. Подпирает голову рукой, чтобы было лучше видно бледное Сенджувское лицо и любое изменение на нём, отчего поворачиваюсь к нему. — Помощь ему не требовалась. — Хм, это же страна самураев? — незамедлительный кивок, подтверждающий и без того понятную истину. — Как думаешь, когда самурай делает сеппуку? — продолжаю переводить тему, уже смеясь про себя, внешне лишь широко улыбаясь, на что Мадара в привычной манере хмыкает. Натянутая расслабленность во взгляде лишь подстёгивает говорить без умолку. Только бы доказать обратное роящимся в его голове мыслям. — Когда простого «Извините» недостаточно, — смешок его становится громче и очевидней, а мой юмор тупее. — А какие шутки не стоит говорить безногому? — задумавшись, поднимая взгляд на потолок, Учиха замолчал. Но так и не додумался, озвучивая вопросительное «какие» вслух. — Сногсшибательные, — не сдержавшись, я громко прыснул, наблюдая за подхватившим сие действие Учихой. Казалось бы, весь из себя непреступный, а из-за такой ерунды смеётся. — Погоди-погоди, вот ещё одна. Как называют кражу ресниц? — наверное, его реакция была такой из-за меня. Из-за громкого смеха, от которого слезились глаза, потому как сам Мадара вряд ли до конца понимал смысл каламбуров. — Ограбление века, — рука сама по себе толкнула Учиху в плечо, в ответ на икающий смех. — Хватит, — он вроде и пытался говорить серьёзно, но эти взметающиеся вверх уголки глаз выдавали его с потрохами. К тому же мелькающие то и дело резцы зубов, слишком часто для обычного Мадары, так же не помогали ему. — Какую чушь ты несёшь. — Но ты же смеёшься с такой-то чуши, — наигранно-обиженно лепечу в ответ, смахивая одной рукой влагу с ресниц. — Ещё у меня в запасе есть тысяча и одна невероятная история. Могу заболтать тебя, как Шехерезада, — вряд ли это имя о чём-то говорило Учихе, что красочно отобразилось на его лице. Например, история о придурке, который прошляпил свой шанс на спасение, потеряв сознание до встречи с девятихвостым. Если он вообще был там, а не являлся продуктом галлюциногенных этиловых испарений. Или, как всё тот же идиот, ухватив удачу за самую выдающуюся её часть, оказался запертым в женском теле. В общем, миллиард идей, одна круче другой, закачаешься слушать. — Однажды… — Я понял, — заткнув мне рот ладонью, Мадара привычно оскалился. И только сейчас я заметил, насколько уставшим он был: медленно моргал из-за отсутствия сна, кожа стала белее, а щёки впали, делая лицо острее. Наверное, всё это время мне казалось, что такому как Мадара, отдых ни к чему. А техники так и подавно он может использовать бесконечно. Мелькнувшая за окном луна напомнила неоновую вывеску, которыми пестрили города в прошлой жизни. Заодно подкидывая бредовую идею. — Знаешь, при других обстоятельствах мы даже могли бы подружиться, — убирая его руку с лица, я вдруг отчётливо представил Учиху, где-нибудь посреди улиц Токио или Саппоро. В деловом костюме и с этим вечно угрюмым видом. Хотя, кого я обманываю? Существуй он в том мире, мы бы и не пересеклись ни разу. Учитывая характер Мадары, он запросто мог бы возглавить какой-нибудь мафиозный клан, влёгкую способный противостоять таким, как Санада. Или был бы военным. Юристом. Да чёрта с два, кем угодно, но только не тем, с кем мне приходилось общаться. Бред. Мы бы точно не пересеклись. — Мне уже начать жалеть? * — первые секунды не совсем понимаю, о чём речь, видя оскалившуюся в ответ усмешку. И только спустя долгих пару секунду понимаю, к чему он клонит. — Это…не в том смысле, — не скажу же я ему, что так мы бы нормально заобщались. Как мужчины. Без всяких недосказанностей. Даже для горячечного бреда это будет слишком. — Сложно объяснить, но мы бы определённо поладили, — мышцы сводит очередной судорогой, напоминая о реальности. Здесь и сейчас. В этой реальности, я всего-лишь пленник, пытавшийся найти путь к спасению и проигравший, а Учиха её житель. И, как бы не хотелось, я не смогу до конца быть тем, кто я есть на самом деле, не смогу до конца быть честен, прикрываясь чужой личиной. — Спи, Тачибана, — голос Учихи надламывается в середине имени, выдавая с потрохами. Вот. Именно поэтому, здесь мы никогда не станем друзьями, невесело усмехается сознание, вглядываясь в прозрачную дрожь ониксовых глаз.***
Проснуться от того, что отдохнул, полностью восполнив силы. В первые секунды я даже не поверил: принял сидячее положение, повертел головой, скидывая одеяло. Хм, странно. Ни сонливости, ни слабости. Будто второе дыхание открылось. Даже боли, с которой пришлось сродниться за последний месяц, и той не было. Покосившись на невозмутимо продолжающего спать Учиху, я решил одеться, подготовив себя заранее к, наверняка, долгому путешествию. Он, конечно сказал, что деревушка находится рядом, но что-то подсказывало что это «рядом» отличается от моего понимания расстояний. Навык бесшумного открывания фусуми наконец-то раскрылся полностью, пропуская на задний двор незамеченным. Заснеженный и холодный. Ветра, как вчера, уже не было, отчего вся эта ледяная красота застыла, позволяя насладиться мнимым затишьем. Вдох колкий, свежестью тысяч снежинок остаётся на языке, вызывая в голове воспоминания. Какие-то приятные, но абсолютно размытые. Кому принадлежат они? И были ли вообще? В погоне за долгой жизнью, я так и не успел пожить настоящим. Только и думал, что о завтрашнем дне, искал какие-то варианты, решения. В этом, наверное, и крылась главная ошибка. Почему я решил что особенный? Потому что появился чёрти где, в месте, которое в реальности и не существовало? Переродился в теле, которое никогда не имел. Для чего? Было бы лучше, если бы Тачибана умерла тогда в саду, собственноручно уничтожив себя? Может, будущее снова изменилось бы, выливаясь совершенно другими последствиями. И чего я вообще думаю об этом? Плевать, как бы что у них здесь сложилось, это бы никак не повлияло на меня. И ведь зарекался же: меня всё устраивало в прежней жизни, я ничего не хотел менять. Тогда. Сейчас, я бы слукавил, если бы спросили. И тот трусливый Накамура, возможно, стал бы чуточку смелей. Очередной вдох полной грудью разрывает изнутри, заставляя давиться так некстати подступившей к горлу кровью, сваливая на колени. Надо же, я уж и забыл, склоняясь к земле, думаю про себя. Лающий кашель усиливается, предательски выдавая местоположение и даже приложенные ко рту ладони не помогают. Только перепачкался, наблюдая за разрастающимся на снегу алым пятном, скалюсь про себя. Виски сдавливает от непрекращающейся пытки, заставляя вспомнить о постепенно накатывающей боли. Как будто собираюсь выхаркать кишки. А заодно одну почку и давно вырезанный аппендикс. Наконец натужный кашель прерывает рваный вздох. Короткий, но отрезвляющий, отчего могу позволить себе откинуться назад на деревянные половицы небольшого крыльца, раскинув руки в стороны. Вот и подготовился. Придётся обратно ползти до купален, смывать последствия недавнего приступа. Только полежу немного. Чуть-чуть. Да уж, Накамура. Вот же кашу ты заварил. Шевеление по ту сторону фусуми пощёчиной прилетает в лицо, заставляя подпрыгнуть на месте. И, воровато озираясь, рвануть внутрь, пока Учиха ещё полусонный: — Не смотри, я голая, — сходу, пока косматая макушка едва ли оторвалась от подушки, верещу во весь голос, повернувшись к нему спиной. — Вчера тебя это не смущало, — прозвучала в спину хриплая реплика, тогда как сам Мадара широко разинув рот зевнул. Действительно, мысленно соглашаюсь с ним, вылетая из комнаты. Маршрут я помню, так что пока он придёт в себя уже успею умыться. На возвращение Учиха реагирует вопрошающей физиономией. Помятой, однако отдохнувшей. Даже, вон, румянец появился. Он уже успел одеться и собрать спальные места, аккуратно сложив футоны в стороне. Просто потрясающий перфекционизм. Мне было бы пофиг, работницы бы убрали: — Ты просто воспользовался моим состоянием, признай это, — самое отстойное оправдание, фырчу самому себе наблюдая в ответ лицо Учихи с такой же реакцией. — Чем раньше отправимся, тем лучше, — согласен, киваю ему в ответ, поворачиваясь к выходу, покидая навсегда комнату, ставшую последним пристанищем. До стойки регистрации, а иначе как это назвать я даже не знаю, мы добираемся без происшествий. Там всё та же молоденькая девчушка, что вчера заявилась в купальни. Из хороших побуждений, конечно же, но это не помогает удержать ехидную ухмылочку, стоит ей кинуть беглый взгляд на меня. И, пока мы не достигнем выхода, она так и стоит склонившись, пряча за прядями волос пунцовое лицо. Морозный воздух приятно захватывает лицо в свои грубые ладони, позволяя на миг закрыть глаза. — Тачибана… — опять этот тон, как было вчера. — Просто наслаждаюсь моментом, — не надо делать из этого трагедию, тут же огрызаюсь в ответ, опуская пятую точку на деревянные половицы. — Сейчас пойдём, — но «сейчас» не происходит, стоит подняться на ноги. Перед глазами неприятно плывёт, размывая хмурое Учиховское лицо, а вместе с ним и снующих по улице людей. — Сейчас, — отмахнуться не удаётся, когда тело начинает кренить обратно к полу, так что Мадара едва успевает ухватить за кисть, смягчая падение. Взгляд натыкается на кровавые пятна: на вороте, рукаве, даже на подоле, отчего он сильнее стискивает челюсть. Однако его жалость злит в десять раз сильнее. Так что насильно соскребаю тело с деревяшек, упираясь серьёзным взглядом в мужчину. — Всё, пошли, — правда вместо препирательного ответа он вдруг разворачивается спиной, присаживается на корточки и, обернувшись, кивает за плечи. Дважды предлагать не надо, присвистнув про себя, запрыгиваю на спину Учихи, удивляя того взявшимися из ниоткуда силами. Это только начало. Стоит Мадаре подняться, сделав пару шагов вперёд, как пришпориваю его по рёбрам, стопоря того на месте громким смехом. — Но-о-о, погнали к морю, Мацуказе. Скорость у Учихи, конечно, поражает воображение. Вместо лиственных, низких деревьев, территорию страны Железа покрывают хвойные породы. Высокие, отчего прыжки с ветки на ветку больше напоминают полёт, а за ним и свободное падание. Стоит только Мадаре взобраться чуть выше, чем обычно. — Вот же красота! — громкость голоса контролировать не получается, потому что уши давно заложило от сильного ветра, да и пейзаж вокруг поистине прекрасный: огромное количество снега, пушистого, мягкого. Холодно, но не настолько, чтобы замёрзнуть в считанные секунды. Яркое солнце на безоблачном небе, колющее глаза яркими вспышками, отчего приходиться прикладывать ладонь ко лбу, слыша предостережение держаться крепче. — Ты бывал здесь раньше? — Приходилось, — краткость, как говорится, сестра таланта, но путешествие в тишине слишком скучное занятие. — Отпуск у вас непозволительная роскошь, — хотя, припоминая сколько времени Учиха проводил в поместье, я бы не назвал его график уж слишком плотным. — Нужно уметь дать себе отдых, — кто бы говорил, хмыкает в ответ Учиха, поправляя мою съехавшую тушку ловким подбрасыванием, отчего дух захватывает. Вкупе с большой высотой это свободное падание буквально окрыляет, срывая с губ очередной смешок. — Ещё! Давай ещё, Мацуказе! — хитро брошенный через плечо ониксовый взгляд не остаётся незамеченным, как раз вовремя, чтобы на очередном прыжке раскинуть руки в стороны, визжа как девчонка. Довольно забавно слышать это от себя. — Как думаешь… — приходиться переводить дыхание, давясь улыбкой во весь рот, попутно хватаясь за Учиху обеими руками. — Вода там тёплая? — Вряд ли, — он и сам вдыхает глубоко, явно с непривычки наглотавшись ледяного горного кислорода. — Сейчас не сезон, слишком рано. — Гадство, — расстройство секундное, накрывает, как и отпускает, быстро. — Ладно, хотя бы посмотрю, — нового всё равно ничего не увижу, хмыкаю про себя, чувствуя, как тело будто наливается свинцом. Давит на плечи и голову, отрезвляя напоминает о реальности. — Не хочу быть закопанной в землю, — на сжатое чуть сильнее бедро внимание не обращаю, стараясь уложить шумящую голову на плечо Мадары поудобнее. — Тебе придётся сжечь меня, Мацуказе, — лошадиное прозвище так и застревает на языке, не желая покидать больное сознание. Почему-то это веселит. Глупо, но всё же. — После того, как доберёмся и увидим море, — чёрт, и чего я вообще к этому морю привязался? Другого предлога как будто не было. — Обещаешь, что сделаешь это какой-нибудь своей огненной техникой? Только так, чтобы мои кости не разметало по всему пляжу, идёт? Будь ласков. — Замолчи, — тяжесть на правой стороне усиливается по мере утрачивания сил, так что даже поднять ладонь к лицу становится трудно. Поэтому, мысленно извинившись, утыкаюсь ртом в ткань его кимоно, откашливаясь очередной порцией чернильной крови. — Когда же ещё я смогу поболтать, как не сейчас? — усмешка больно режет по губам, на которых застывает жидкий металл. — Мне здесь понравилось… Правда, — веки тяжелеют, а лёгкие вместо воздуха наполняет жидкость. Будто тонешь на суше. — Это было весело, — шаг Мадары становится жёстче и быстрее. Это чувствуется полыхающей кожей, обдаваемой спасительным холодом. Однако, усталость усиливается, смаривая сознание, пытающееся подкинуть нужные слова. — Даже если моё появление стало помехой, — я всё равно счастлив, заканчивает мысленно внутренний голос. Что всё вышло именно так. Рад этому нелепому знакомству, начавшемуся с бегства от разъяренных шулеров. Рад фиктивному вынужденному браку, поселившему в поместье Учих. Рад знакомству со строптивым младшим братом, заставившем пережить новый спектр эмоций и чувств. И эту драку не забуду никогда. Рад, потому что был знаком с Кэтсу, Шикатцу, Чомаюджином, Момо, Кэтсу и Мурукай-сама. Чёрт, да я даже рад, что был частью семейства Сенджу. Пусть и недолго. Я рад увидеть другую сторону себя, находя в отражении Тачибаны явные сходства. Как бы глупо это не звучало. Рад прожить ещё немного, совершенно забыв, что давно умер… — Ч-чёрт, — скатившаяся по щеке слеза на ледяном морозе режет не хуже хорошо заточенного ножа, так что приходится ненадолго сомкнуть веки, выстраивая шатающееся сознание в норму. — …чиба… — сквозь дребезжание голос Учихи доносится едва различимо. Не беспокойся, я ещё не умер, смеюсь про себя, только произнести ничего не получается. — Тачибана… — удивительно, сколько же нежности и тепла в этом голосе. Без всяких пошлостей и низких мыслей. Он произнёс это с таким беспокойством и страхом, что стало не по себе. Нет, Мадара не тот человек, что быстро привязывается к кому-то, уговариваю себя, чувствуя нарастающую тревогу рваным ритмом чужого сердца. Ткани кимоно довольно тонки, чтобы скрыть это. Доспехи, сейчас, были бы кстати. Последняя мысль приятно дёргает уголок губ, придавая сил. — Я… — под ногами хрустит толи снег, толи ветвь, вспышками запечатляя остаток реальности. — ни о чём… — не жалею, выдыхаю в пустоту, теряясь во вспышке темноты. Кажется, теперь это действительно конец, но мне так спокойно. Как никогда спокойно осознавать, что последние слова не выдумка больного мозга. Спасибо. За всё. Я действительно не жалею ни о чём, что произошло.***
— Тачибана? — собственный голос Учихе показался слишком громким, когда очередной порыв ветра разнёс его по округам. «Тачибана?» издевательски и так высокомерно повторила вьюга, преследующая уличным хулиганом где-то позади. «Тачибана! Тачибана!» стаей гиен подхватили шелестящие ветки, пытаясь сбросить с себя чужестранца. «Сейчас» недавней фразой звучит в сознании, когда Мадара пытается глянуть через плечо. На застывшую за спиной фигурку. Точно. Сейчас она непременно подскочит. Ударит пятками по ноющим изнутри рёбрам и… Вниз он спустился непривычно грузно, сваливаясь на колени, отчего окружающий его снег взметнулся в воздух, очищая небольшой клочок земли от пушистого ковра. И не с первого раза заставил себя отпустить тело, осторожно разворачивая Сенджу к себе лицом. Будто снова заснула. Как после лечения Изуны или действия техники кочевников, пролетели перед глазами воспоминания, тогда как руки сами по себе обхватили фигурку Химе. Мадара задышал рвано, через раз, пытаясь сомкнуть так некстати задрожавшие губы, щекой прижимаясь к ломким прядям бесцветных волос. Что сказать, вышло паршиво. Об этом говорили плотные клубы пара, которые Учиха выдыхал всё чаще и чаще, теряя крупицы самообладания слишком быстро, чтобы успеть взять себя в руки. Вместо этого, его ладони сжимали коченеющее тело, нервно перебирая подушечками пальцев ткань хаори. Как для девчонки — слишком грубая материя. «Я и не девчонка вовсе», смеётся сознание, сгорбливая Учиху пуще прежнего. Затрясло. Поначалу несильно, можно было бы скинуть это на холод, но дрожь усиливалась, а температура оставалась прежней. И следующая по пятам заунывная песнь ветра вмиг оборвалась, стоило с острых резцов сорваться первому смешку. Настоящее безумие обретало форму, уродуя улыбку и вырывая из груди усиливающийся смех. Мадара позволил себе заплакать единожды — когда увидел брата, в котором едва теплилась жизнь. Именно тогда это чувство зародилось в нём и тогда же умерло, запечатывая ненужную эмоцию где-то… Где-то за пределами понимая, наверное. Потому что сейчас, он не понимал для чего ему слёзы. Вместо них с губ то и дело срывался утробный смех. Словно рассудок Мадары покидал его, заполняя каждую чёртову клеточку целой тонной боли, от которой вместо слёз хотелось, разве что, смеяться. Периодически, начиная задыхаться, он закашливался, утыкаясь носом в омертвевшие пряди бесцветных волос, чтобы с новой силой, издав истеричный рык, зайтись в безумстве. Сколько так прошло? Минута? Две? А может целый час? Не отдавая себе отчёта он всё сидел в обнимку с мертвецом, запрокинув голову назад, чтобы видеть это вечно преследующее его серое небо. Оглянулся вокруг, утверждаясь на мысли. Всё здесь было лишено жизни, а ведь он обещал сопроводить её к этому чёртовому морю. С чистой голубой водой и бархатным песком, ярко-жёлтым от попадающих лучей солнца. Верно, опустив голову, Мадара, с секунду помедлив, подхватил начинающее деревенеть окончательно тело, уже зная куда отправиться. Всё равно земля здесь давно вымерзла, а в песок никто и никогда не хоронил, усмехнулся самому себе Учиха, припоминая недавно освоенную технику испепеляющего огня. Это стало бы достойным прощанием…