Не отпускай меня

      Воскресенье официально становится моим любимым днем недели. Потому что мы бродим по городу плечом к плечу. Твое противостояние отошло на второй план, пусть ты и не начал вести себя полностью открыто. Но то, что ты сделал возле парка...       Я до сих пор ощущаю, насколько горячие у меня щеки. Ты так неожиданно принял решение после всего, через что заставил меня пройти, выявляя стороны моего характера, о которых я даже не знал. Я так старался казаться взрослым, а ты запросто вскрыл мою консервную банку серьезности и вытащил оттуда несдержанного юнца, который легко поддается эмоциям. Но мне кажется, что тебе так больше нравится.       — Что там с обедом? — неожиданно спрашиваешь ты, чуть подталкивая меня плечом. Тебе гораздо проще разговаривать со мной. Как и мне. Мы становимся ближе с каждой минутой, и все мои сомнения и страхи постепенно отходят в сторону. Когда ты со мной, ничего больше не имеет значения. Удивительно, насколько ожидаемое мной чувство быть соулмейтом совпадает с реальностью. Все, что происходило до этого, сейчас кажется плохим сном, который исчезает из сознания с пробуждением.       — Так ты все-таки голоден, — смеюсь я.       — Теперь да, — отвечаешь ты довольным тоном.       Напряжение, витавшее вокруг нас вчера, исчезает полностью. Теперь все так, как оно должно быть, за исключением одного: дома тебя ждет друг, с которым тебе необходимо будет расстаться. Но сейчас эта проблема кажется настолько далекой, словно ее вовсе не существует. Ты так здорово разговариваешь, когда не притворяешься тем, кем не являешься. Твое лицо, оказывается, очень подвижное. Ты вопросительно хмуришь брови, задумчиво надуваешь щеки, одновременно поджимая губы. Ты щуришься и отводишь взгляд вверх, когда стараешься вспомнить слово. И твоя легкая улыбка, с левым уголком приподнятым немного выше, чем правый — самая лучшая, что я когда-либо видел в своей жизни.       Мы останавливаем свой выбор на симпатичном кафе у перекрестка. Оно кажется дружелюбным и ярким в свете пробудившегося солнца. Оттуда ты резервируешь номер в отеле неподалеку, и как только мы проглатываем поздний завтрак, то тут же отправляемся туда. По дороге мы практически не разговариваем, только идем очень близко друг к другу, а мое сердце стучит так отчетливо и громко, что ты должен слышать его. Весь Лондон слышит.

***

      Через огромное окно льется солнечный свет. Кровать в нашем номере очень мягкая, ты тут же валишься на золотистые простыни, а я стою в нерешительности. По сравнению со вчерашним днем события развиваются настолько стремительно, что моих эмоций не хватает. Все происходит словно во сне, кажется, ущипни я себя, то тут же проснусь.       Проснусь с пониманием, что мое желание, что стремительно исполняется, так и не стало явью.       — Иди сюда, — зовешь ты негромко, но я не двигаюсь с места.       — Это похоже на сон, — озвучиваю я свои мысли, и ты невесело усмехаешься.       Поворачиваешь ко мне голову, подносишь к губам запястье, и меня словно током бьет, настолько ясно я ощущаю прикосновение твоих губ к моему Имени.       Тело тут же бросает в жар, и я накрываю запястье рукой. Господи, ощущения непередаваемые. А ты продолжаешь оставлять на руке поцелуи, не спуская с меня пристального взгляда.       — Покажи мне Имя, — прошу я, несмело шагнув к кровати и опускаясь на ее край.       Ты послушно протягиваешь мне правую руку. Осторожно я прикасаюсь к твоей коже, тонким пальцам, чуть склоняюсь, рассматривая свой небрежный, едва понятный почерк. Таким почерком писались письма в девятнадцатом веке, мелкие буквы, вытекающие одна из другой, и только заглавные выделяются. Колин Красс. Последняя латинская "эс" заканчивается долгой дугообразной линией под именем, словно подчеркивая его.       Так странно видеть его на твоей руке.       — Тебе оно нравится? — спрашиваю я, сам не зная почему. Ты не отвечаешь, только смотришь внимательно, с оттенком грусти в глазах. Так смотришь, что я жалею, что задал тебе вопрос. Ты так уверенно называл своего друга, которому задолжал обещание, "любимым человеком", что я на секунду забываю, что ты действительно ждал меня.       — Мне нравится, — выдыхаешь ты неожиданно, и мое сердце подпрыгивает.       Твое лицо совсем бледное. Насколько тяжело тебе далось решение принять меня?..       Я поднимаюсь под твой вопросительный взгляд и перемещаюсь на кресло у стены.       — Закрой глаза.       Сперва ты смотришь на меня с сомнением, но потом все же опускаешь веки. Что-то подсказывает мне, что рядом со мной ты не уснешь, а выспаться тебе необходимо. Не отрывая от тебя взгляд, я подношу твое Имя к губам, очень осторожно целую его. Ты шумно выдыхаешь, распахиваешь глаза и очень тихо спрашиваешь:       — Тебе обязательно сидеть так далеко?..       — Жизненно необходимо. Закрой глаза, Морган.       Ты снова повинуешься. Твои губы приоткрыты, веки трепещут. Теперь я не целую твое Имя, но мягко поглаживаю его пальцами, сперва едва касаясь, а затем немного плотнее прижимая к нему подушечки. Я вывожу каждую букву, повторяя твой почерк.       Сперва ты хмуришься, но потом твое лицо расслабляется, а дыхание выравнивается. И очень скоро ты начинаешь сопеть. Я не перехожу на кровать сразу же, потому что боюсь разбудить тебя. Едва слышно достаю свой скетчбук и делаю наброски, один за другим.       Я копирую твое лицо, на которое никак не могу насмотреться. Пряди твоих каштановых волос, спадающих на высокий лоб. Твой нос с горбинкой, по которому так хочется провести пальцем, чтобы понять его форму. У тебя отчетливо видны скулы, твои губы кажутся мягкими, податливыми. Их хочется целовать. Хочется ощутить их на своей коже. Во мне просыпается не желание, но нежность. Безграничная, настоящая нежность, она щекочет мое сердце, мне хочется окутать тебя ей как теплым пледом в морозный день, чтобы тебе никогда не было холодно.       Мне кажется, я могу простить тебе абсолютно все. Все ошибки, что терзают твою душу и причиняют мне боль — я хочу стереть их своими чувствами, чтобы ты ощутил то же самое.       Только через пару часов, когда твое лицо уже не выглядит слишком уставшим, а солнце медленно опускается за горизонт, окрашивая небо оранжевым цветом, я осторожно присаживаюсь на кровать и ласково провожу рукой по твоим волосам. Они действительно шелковые, такие мягкие, блестят в свете заходящего солнца.       Как я и думал, ты тут же открываешь глаза. И сразу произносишь мое имя, чуть хрипловатым, сонным голосом:       — Колин.       — Добрый вечер, — шепчу я. — Как спалось?       — Как долго я...       — Четыре часа. Хочешь кофе? Я закажу.       Ты протягиваешь ко мне руки, осторожно ловишь за плечи. Ты такой уютно расслабленный, теплый со сна, что грудь приятно сдавливает.       — Зачем ты позволил мне уснуть?       Твои пальцы поглаживают мой тонкий свитер, так тактично, что голова идет кругом.       — Потому что ты был уставшим.       — Это не важно, — твои руки перемещаются на мою шею, и я шумно вздыхаю от ощущения твоих прикосновений на голой коже. Только бы не пойти на поводу у своих желаний и не наброситься на тебя, как стервятник. Я не хочу ничего портить.       — Это важно. Мне важно, что ты выспался хоть немного, — шепчу я, улыбаюсь, а сам чуть не плачу.       — Знаешь лучший способ заставить меня заснуть? — спрашиваешь ты глухо. Кажется, твой голос пробирается мне под кожу ласковыми мурашками. Могу и я коснуться тебя?       Твой взгляд нежный, притягательный. Зрачки расширены в полумраке.       — Поглаживать твое имя?.. — мой голос дрожит.       — Почти, — ты тянешь меня вниз, на себя, — еще варианты?       Твои пальцы скользят вверх по шее, к затылку, твое лицо совсем близко. Левый уголок твоих губ соблазнительно приподнят, а пронзительный взгляд запускает в живот с десяток бабочек. Они щекотят меня изнутри, грели, напрягают мое тело, стягивают низ живота в приятный узел.       Твое теплое дыхание уже опаляет мою кожу. В голове суматоха, кавардак, смятение, я не могу думать, не могу отвечать тебе, только чувствовать растущее желание, совершенно не такое, как при моих фантазиях.       Оно настоящее.       — Совсем ничего? — ты приподнимаешь одну бровь, совсем немного, и все внутри вовсе плавится. Нежность рук, дразнящие касания, игривость голоса — я растворяюсь в тебе абсолютно, до последней мысли.       — Не... поделишься?.. — мои губы сухие, говорить сложно, дыхание сбивается.       Твои пальцы, зарывшиеся в мои волосы, надавливают еще сильнее, и вот я уже касаюсь своим носом твоего. По переносице расползается странное, колющее ощущение.       — Меня нужно обессилить, — шепчешь ты и совсем немного подаешься вперед, не целуя, но прикасаясь своими губами к моим, чувственно водишь ими по мне, словно примеряясь, давая мне возможность привыкнуть к этому дразнящему ощущению.       — Но ты... только что... — я говорю совсем тихо, едва приоткрывая рот, каждый раз задевая твои губы чуть сильнее. Дышать совсем трудно, не могу выразить себя словами, они все расползаются в опустевшей голове.       — Поэтому ты мой на всю ночь.       Да. Пожалуйста, да. Я твой. Твой на всю ночь. На каждую ночь. На всю жизнь.       Твоя вторая рука проскальзывает под ткань свитера, обжигая ранее никем не тронутую кожу, и я не в силах сдержать стон, который ты тут же ловишь, осторожно прихватывая мою нижнюю губу зубами, чтобы медленно пройтись по ней языком.       Мне остается только потеряться в давно желанных ощущениях. Как же часто я прокручивал его в голове, наш первый раз, как ярко представлял твои руки, касающиеся моего тела, чистого, подготовленного специально для тебя. Никем не тронутого.       Ты очень нежный. По интимному вежливый. В твоих движениях нет никакой спешки или жадности, хотя я чувствую, что ты дрожишь от нетерпения. Но ты сдерживаешься, наслаждаешься каждым моментом, прислушиваешься к каждому моему звуку, отзываешься на любое прикосновение. Я тоже сгораю от желания, но я слишком долго ждал этой сладости, чтобы просто давиться ей. Мне хочется баловать тебя, дразнить, показать через прикосновения, насколько ты любим. Как долго я тебя ждал.       Это больше, чем просто секс. Это не половая связь, не физическое влечение, не грязь из порножурналов Трева. Наши тела говорят, узнают друг друга, ведомые самой судьбой.       Мы горим вместе, мы признаемся друг другу, растворяемся в чувствах, и я понимаю, что ты — мой смысл. Ты единственное, что мне нужно для счастья. Все остальное по сравнению с тобой кажется постановочным, не настоящим, не требующим усилий.       В моей жизни станет пусто без тебя.       Я люблю тебя, Морган Харт. Я любил тебя еще до рождения, в материнской утробе, еще до осознания того, кто я есть. Люблю так сильно, что никаких слов на свете не хватит, чтобы выразить мои чувства правильно. Они слишком сильные, настолько, что даже мое сердце слишком маленькое, чтобы понять каждый их оттенок.

***

      — Колин... Колин... — шепчешь ты, перемежая мое имя с легкими поцелуями в шею.       — М-м-м?..       Открывать глаза совершенно не хочется. Мне так тепло в кровати рядом с тобой. Я совсем изнежился в твоих руках. А ты продолжаешь раздразнивать меня.       — М-м, — мычу я протестующе, — перестань!       — Не могу уснуть. Полон энергии.       — Ты спал днем, а я нет. — Почему я должен быть ответственным за твою бодрость?       — Не нужно было меня укладывать, — замечаешь ты.       — Если бы я знал, что сейчас буду расплачиваться, не стал бы, — бубню я, за что получаю очередное провокационное касание губами.       — Почему ты не спал вместе со мной?       Я наконец-то разворачиваюсь в твоих объятиях и смотрю на тебя, стараясь держать слипающиеся глаза открытыми. Ты явно не собираешься дать мне отдохнуть, но я не сержусь, особенно учитывая искорки радости в глазах, что зажглись, когда я все-таки проснулся.       — Почему, как ты думаешь?       Я провожу пальцами по его каштановым волосам, касаюсь щеки, на которой уже прорезалась щетина. Какое счастье, что я могу. Что мне позволено прикасаться к тебе, когда я захочу, сколько захочу.       Ты мой, Морган Харт.       — Затрудняюсь ответить, — отзываешься ты. Угадывать тебе определенно не нравится.       — Я рисовал тебя.       — Хочу посмотреть, — тут же говоришь ты, но я только удобнее устраиваюсь в твоих руках, зарываюсь носом в твою грудь, наслаждаясь теплом и слабым запахом ментола.       — Угу...       — Колин. Колин, не спи. — Ты продолжаешь целовать меня. Уши, щеки, лоб — все, до чего можешь дотянуться, при этом прижимая к себе мое тело.       — Морган, у тебя есть выключатель?.. — Ты тихонько фыркаешь.       — С кем ты встречался до меня?       — Ни с кем, Морган, — отвечаю я сонно, — я ждал тебя.       Ты застываешь на секунду.       — Это правда?       — А ты мне не веришь?..       — Ты очень... умел для первого опыта.       — Умение применять теоретические знания на практике — это талант, согласен.       Ты не отвечаешь, только прижимаешься ко мне теснее, зарываешься носом в шею, чтобы примкнуть к ней губами.       — Давай немного отдохнем, — прошу я шепотом.       — С тобой мне не хочется тратить время на сон, — тихо отвечаешь ты. Мне приятно от твоих слов, настолько, что хочется расплакаться.       — Мне нужно в школу, а тебе ехать в неизвестном мне направлении.       — Бристоль, — признаешься ты, а сон мой как рукой снимает, — я живу в Бристоле.       — Это два часа пути, — говорю медленно, — и ты хотел ехать домой в таком состоянии?..       — Мне не впервой.       Откуда оно в тебе? Это наплевательское отношение к своей жизни? Как будто она и не нужна тебе вовсе. Это из-за того, что ты так долго меня ждал? Потому что живешь с человеком, которого не любишь?..       Как он относится к тебе, что ты считаешь нормальным так обращаться со своим здоровьем?       — Морган, ты ведь понимаешь, что меня это огорчает?       — Что конкретно?       — То, как наплевательски ты с собой обращаешься.       Ты смотришь на меня внимательно, ждешь продолжения.       — В моем приоритете твое здоровье, — тихо произношу, — физическое и душевное.       — Со мной все в порядке. — В твоей отрешенной интонации сквозит прохлада. Но я не собираюсь игнорировать твое поведение.       — Нет, Морган, не в порядке. Это — не порядок.       — И что ты хочешь, чтобы я сделал?       — Спал по семь часов минимум. Нормально питался. Говорил, когда тебе что-то хочется, а не спрашивал, хочу ли я это тоже. Я буду рад, если ты начнешь делиться.       — Это все? — уточняешь ты мягко.       — Пока да. — Я бы сказал тебе пару слов о курении, но с нашей первой встречи ты не выкурил при мне ни одной сигареты.       — В таком случае, я могу начать капризничать?       Твой игривый тон будоражит мою фантазию. Неспешные, дразнящие прикосновения чутких пальцев отодвигают усталость на второй план, лишают доводов разума, и я снова ныряю в пучину ощущений вместе с тобой.

***

      При расставании мы никак не можем наобниматься. Ты держишь меня крепко, то и дело оставляя поцелуи на моем лице. Все повторяешь, что это последний, что тебе пора ехать, а сам не в силах от меня оторваться.       Бабочки не только в моем животе. Они разлетелись по всему телу, нежно касаясь крылышками моих органов, что сжимаются с непривычки.       Когда я прихожу домой, родители даже не задают мне вопросов. Все понятно по моему довольному лицу. Я закрываюсь в комнате и визжу в подушку от неспособности сдержать эмоции. Улыбка не угасает на лице, уже щеки болят. Но на душе тепло. Солнечно, как вчерашняя погода. А потом я прыгаю за мольберт и рисую. Только тебя, в каждом мазке кисти выражая свои чувства.       Тем же вечером я впервые ощущаю, как приятно щекочет запястье, как волнами по телу проносится тепло. Ты нежничаешь с моим Именем, напоминаешь о себе, ты признаешься мне в симпатии. И я отвечаю тебе каждый раз.       А дальше льются бесконечные дни одиночества, настолько крепко переплетенные с счастьем, что вся компания сходится на том, что у меня ПМС. Я учусь, общаюсь с друзьями, хожу на занятия, рисую несметное количество картин, полностью отдавая себя процессу, особенно если на холсте акрилом вывожу твои очертания.       Но чем бы я ни занимался, с кем бы ни проводил время, я всегда скучаю по тебе. Думаю, как у тебя дела. Как проводишь дни. Не холодно ли тебе. Как отношения с коллегами на работе. Чем ты завтракал. Какую книгу ты читаешь перед сном. И пусть мы не общаемся вплоть до наших встреч, я с нетерпением жду тебя, чтобы задать все вопросы, сводить тебя в любимые места и провести с тобой незабываемое время вместе.       Постепенно я раскрываю тебя. Очень медленно. С огромным усердием. Ты признал меня, но о своем прошлом делишься нехотя, через силу. Но я и не настаиваю. Мы ведь решили начать новую жизнь. Вот мы и начинаем, создавая общие воспоминания.       Прогулки за руку, спокойные словесные перепалки, ставшие моими любимыми. С тобой даже спорить интересно. Молчать приятно. Моменты, когда ты поучаешь меня, раскрывая свой возраст, и те радуют до одури. Кажется, мы перешагали весь Лондон вдоль и поперек. Мы обедаем в ресторанах у Темзы, кормим животных, посещаем выставки и наслаждаемся обществом друг друга на все сто процентов. Мы целуемся часто, ты ловишь мои губы на каждом красном светофоре, заставляющем нас ждать, пока проедут машины. Ты даришь мне столько внимания и чувств, что на самом деле в новинку для меня, обращаешься со мной так бережно, что сердце сжимает от радости.       А потом я жду тебя. До скрежета зубов, до боли во всем теле, до головокружения, и ты всегда встречаешь меня утром субботы, чтобы провести со мной все выходные. Друзьям мои объяснения не нужны, они все видят сами, и только Грег иногда бросает мне комментарии, напоминающие, что не все так гладко.       Сперва я не слушаю его, как и Хло с Тревом. Первая твердит ему, что я на верном пути, второй отмахивается и приободряет меня, когда мы проводим время вместе. Трев часто расспрашивает меня о Моргане. И я с радостью делюсь с ним. Если Хло с Грегом не настолько заинтересованы в наших отношениях, то у нашего рыжего сектанта глаза горят каждый раз, когда я рассказываю о своих ощущениях. Иногда он грустно смотрит на свое запястье, и я понимаю, что ему тоже не терпится получить Имя.       Месяц проходит интенсивно и стремительно, на пороге каникулы, теплая погода все чаще радует своим присутствием и все люди вокруг кажутся гораздо более счастливыми, чем обычно.       Но шестого апреля моя иллюзия счастливых отношений впервые дает трещину. Потому что твой "друг" начинает омрачать мою действительность.       Если первые несколько недель выходные мы проводили исключительно вдвоем, то теперь он начал названивать тебе. Сперва два раза в день, а затем число звонков его телефона перевалило за пять, семь, одиннадцать раз, я точно знаю, потому что считаю.       Каждый раз ты поднимаешь трубку. Отходишь от меня на безопасное расстояние, чтобы я ничего не услышал, прижимаешь телефон к уху, стоя ко мне спиной. Один раз ты не успел отвернуться и, видимо, услышав что-то смешное, рассмеялся. Так громко и искренне, как никогда не смеялся со мной. Тогда я впервые ощутил острый укол ревности. И по моим венам заскользил яд сомнений.       Я не могу избавиться от ощущения, что он крадет тебя. Отнимает время, которое мне выделило само правительство. Которое мне выделяешь ты.       И это не просто беспокоит меня. Мне ненавистна мысль, что я зажат в рамках, а он вертит тобой, как ему заблагорассудится. Отвлекает, будто ему мало, что пять дней в неделю ты проводишь с ним в одной постели.       А мне противно. Но я не спрашиваю, потому что тогда разругаюсь с тобой. О чем вы говорите? Занимаетесь ли сексом? Целуешь ли ты его по утрам, как меня? Трогаешь ли так же нежно? Как ты с ним обращаешься, ценит ли он тебя?       У него ведь был соулмейт. Скажи, он хотя бы любит тебя?..       Эта сторона твоей жизни закрыта. И у меня нет к ней доступа.       Мириться с одной только мыслью об этом невозможно. Невыносимо. Потому что я становлюсь жадным. Мне хочется больше, а получаю я меньше. И только уставшее лицо, с которым ты приезжаешь ко мне, останавливает меня от разговора, что должен будет произойти рано или поздно. Ощущение, что мы застряли, стремительно разрастается. Наши отношения не развиваются. Мы топчемся на одном месте.       Но я терплю. Жду, как и обещал. Только не знаю, на сколько меня хватит. Червоточина в отношениях становится такой ощутимой, что мне тяжело игнорировать ту тьму, что она сеет в моем сердце.       А тебе, кажется, удобно.

***

      — Что сегодня по плану? — Ты наклоняешься ко мне и оставляешь на губах приветственный поцелуй.       — Игра Тревора, — отвечаю я, — если ты не против посмотреть ее со мной.       — Баскетбол? — ты морщишь нос, заставляя меня хихикнуть:       — А после сделаем все, что ты хочешь.       — Хм-м-м... звучит заманчиво, — ты лукаво улыбаешься, наклоняешься ко мне, мягко целуешь в висок и шепчешь прямо на ухо:       — Потом тебе от меня не отделаться.       — Жду не дождусь.       Прежде чем я успеваю дотянуться до твоих губ, твой телефон громко вибрирует на бардачке. На стекле на долю секунды отражается незнакомое, улыбающееся лицо, но ты молниеносно хватаешь гаджет и выходишь из машины.       — Джей, я ведь просил тебя... — отвечаешь ты, быстро захлопывая дверь, так что окончания фразы я не слышу.       И слава богу. Потому что даже твой уставший голос не гасит рвущееся наружу раздражение. Он серьезно? Ты ведь только что приехал. Буквально минуту назад. Зачем он звонит?       Ситуация мне порядком поднадоела.       Почему он звонит тебе? Он не должен посягать на мое время с тобой. Нет, с моим появлением он вовсе не имеет на тебя прав! Что за беспредел? Таскается за тобой как попрошайка за добрым благодетелем, из жалости бросившему ему монетку. И ты это поощряешь. Даешь ему все больше, думая, что на этот раз ему будет достаточно.       Так же неправильно. Это не дружба, а извращенная зависимость. Токсичные отношения. Морган, они должны закончиться. У тебя ведь теперь есть я, а я тоже живой. Я сильный, но не железный.       — Ты в порядке? — Твой тихий голос выдергивает меня из мыслей, но не из настроения.       — Почему он звонит тебе? — спрашиваю бесцветным голосом. Ты не садишься обратно в машину, только стоишь, склоненный перед открытой дверью, смотришь на меня и молчишь.       Мы не говорим о нем. Хотя должны, но ты избегаешь этой темы так отчаянно, что невольно я всегда отступаю. Зачем?       Почему я позволяю тебе изменять? Принимаю твою игру на два фронта, пусть и со скрежетом зубов. А ты так ловко пользуешься моим терпением. Что будет, когда оно лопнет, Морган?..       А ведь оно обязательно лопнет.       — Ответить не хочешь? — уточняю я сухо. Скажи мне хоть что-нибудь.       От прежнего интима не осталось и следа. Между нами повисает неловкое напряжение. Я буквально вижу перед собой стену, за которую ты прячешься каждый раз, стоит теме коснуться... как ты зовешь его? "Джей"? Сокращенно от Джеймса? Или Джейсона? Может, Джейми?       А он хитрый. Обставляет все так, что даже в его отсутствие я не в силах пробиться к части тебя, которую ты скрываешь ради него. Своими вечными звонками он постоянно напоминает тебе о своем существовании и твоем обещании. И в вашем уравнении, которое вы никак не можете решить, я — лишний.       Мне обидно.       Впервые вся тяжесть происходящего накрывает меня. Я смотрю на тебя совершенно другими глазами. Боже, а ведь я не лишний. Я та недостающая часть, которую все так долго ждали, что каждый успел подготовиться, кроме меня. Потому что я единственный, кто понятия не имел, во что он вляпывается. И моя неготовность переходит в гнев от бессилия. Если я чудом разбил твою защиту в самом начале, то он все еще там, в Бристоле, умело манипулирует тобой.       Я теряю тебя. Теряю каждый раз, когда в твоих мыслях Джей.       — Колин, именно сейчас?       — А когда, Морган? — Голос дрожит. Кажется, еще немного, и я попросту сорвусь. Но я сдерживаюсь. Потому что твое лицо приобретает такой утомленный вид, что спорить нет смысла. Ты словно пустой внутри, и это пугает меня, заставляет в очередной раз проглотить свое мнение и пойти на попятную.       Как мне достучаться до тебя? Когда, если ты постоянно не готов?       — Ладно. Потом, — выдавливаю я и отворачиваюсь.       Несколько секунд ты молчишь, а потом садишься обратно в машину.       Но атмосфера между нами не меняется. Она уже отравлена звонком и даже твоя рука, сжимающая мое колено, не влияет на нее.       Мне страшно, что ты можешь развернуться и уйти. Без лишних слов, когда тебе надоест разрываться между нами. Я представляю это так ясно, что мыслить логически не получается. Если он позовет, ты побежишь к нему, я знаю. Ты со мной только потому, что он разрешает. Он еще не против.       А что будет, когда он запретит тебе?..

***

      Игра начинается довольно агрессивно. Команда из западной школы для богатеньких мальчиков никогда не отличалась хорошими манерами. Высокие, крепкие парни в зеленой форме, они постоянно пользуются лазейками в правилах, прикрывая свою жесткость, чем вызывают бурный протест с наших рядов болельщиков, и только поэтому судьи иногда обращают внимание на их мелкие нарушения. А так как им многое сходит с рук, травмы при играх с ними — частые явления. Особенным рвением выводить игроков из строя отличается игрок номер одиннадцать, Йонас Броуди. Наша сектантская компания не раз сталкивалась с ним вне сезонных игр, так как он предпочитает схожие с нами места отдыха. Обычно все начинается именно из-за Тревора, которого он терпеть не может, ведь играет он куда лучше, чем Броуди.       Сегодня наш темнокожий, вечно надменный недруг в ударе. То и дело перехватывает мячи, и только Трев, активно бегающий за ним по пятам, мешает ему зарабатывать очки. По лицу Йонаса видно, насколько он раздражен, в то время как Трев умело обводит его нападения вокруг пальца и с победной улыбочкой передает мяч своим игрокам, поднимая командный дух и вызывая бурные визги с нашей стороны болельщиков.       Счет 10:6 в нашу пользу. Публика ликует и улюлюкает по ходу игры, оглушительно свистят судьи, засчитывающие очки, Хло то и дело вскакивает со своего места, крича в сторону площадки то проклятья команде соперников, то поддерживающие кричалки своим. В руках у нее желтый, как цвет формы нашей команды, плакат, на котором красным выделяется имя Трева. Грег, сидящий рядом с ней, только напряженно смотрит на игру.       Все принимают участие вместе с игроками, и только ты сидишь расслабленно рядом со мной, со скучающим выражением на лице. Сперва я пытался объяснить тебе правила игры, но не получив никакого отклика, оставил попытки заинтересовать тебя баскетболом. Только один раз ты обратился ко мне, и то лишь потому, что в начале игры Хло обернулась на нас и весело мне подмигнула.       — Твоя подруга? — уточняешь ты, а я только киваю.       Я никогда не рассказывал тебе о своих друзьях, хотя они знают практически все о тебе. Я бы очень хотел, чтобы вы узнали друг друга получше, но не собираюсь навязывать тебе их общество. Ты ни разу не проявил интереса к моей социальной жизни, словно даже связываться с моей повседневностью кажется тебе обременительным. Грустно, но я не настаиваю. Ты ведь уже взрослый, а мой круг общения ограничивается шестнадцатилетними детьми. И единственное, что отличает меня от них — твое имя на моем запястье.       Ты не знаешь, почему мы зовем друг друга сектантами. Почему Грегори является адвокатом дьявола. И почему из всех, кто вьется вокруг меня из-за моих успехов практически во всем, я выбрал именно их. Хотя я тоже уже предпочитаю не расспрашивать тебя о твоей жизни вне наших отношений. Ты скрываешь ее так же тщательно, как и своего "особенного" друга.       Тебя даже в социальных сетях нет.       И это еще одна причина, по которой наши отношения открываются мне с неприятной стороны. Мы вместе, но далеко друг от друга. Я ощущаю твой расчет, чувствую нежелание объединять наши вселенные. Но если сперва ограничивать наши отношения двумя днями казалось мне великим счастьем и удачей, то теперь... теперь мне мало. Я достиг границы, за которую ты не собираешься пускать меня.       Возможно, на мне начинают сказываться его постоянные звонки. Я все чаще задумываюсь о реальности, в которой ты живешь без меня. По истечении сорока восьми законных часов ты отдаляешься от меня так же ощутимо, как и заполняешь мое одиночество своим присутствием, когда мы наедине. Иногда, особенно при физическом контакте, мне кажется, что все хорошо. Что ты достаточно открыт для меня, что мы действительно вместе.       Но это чувство растворяется, когда я смотрю, как неумолимо отдаляется твоя машина от моего дома. Навстречу жизни, в которой меня нет.       Ты как море. Волны мягко касаются моих стоп, они напоминают о себе, чтобы вновь исчезнуть в воде. И мне ни забрать тебя, ни унести, ни спрятать — я могу лишь довольствоваться маленькими моментами. Я не ухожу с берега, потому что волны важны мне. Но если я последую за ними, выплыву в твое море, то рискую в нем утонуть. Поэтому я стою на берегу, в вечном ожидании чуда.       — Колин, — твой голос возвращает меня из задумчивости в заполненный людьми спортивный зал. Я не реагирую, только вновь фокусируюсь на игре, где Трев рвет и мечет, грузно, но ловко маневрируя между игроками, отбивая от пола ведомый им мяч.       Ты наклоняешься совсем близко, твое дыхание щекочет мою щеку.       — Ты в порядке?..       Уже второй раз ты задаешь один и тот же вопрос, тем же тоном, словно репетировал его специально для меня. Только что мне ответить тебе на этот раз?..       — Просто задумался, — быстро отзываюсь я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно ровнее. Я боюсь, что могу взорваться. Что разозлюсь на тебя в очередной раз и все испорчу.       Трев передает мяч другим игрокам, блокирует Броуди, лицо которого настолько искажено яростью, что хочется его сфотографировать и вывесить в музее неудачников.       Твоя ладонь ложится на мое колено, сжимает его привычно, почти по-домашнему. Тепло и осторожно, привлекая мое внимание.       Твоего Джея ты тоже так касаешься?       — Что с тобой сегодня?       Не сегодня, Морган. Это всегда. Просто я только начинаю понимать причину моего недовольства. Осознаю свое бурлящее раздражение, подначивающее воображение. Я протестую. Я хочу ясности. Но если я вновь потребую ее от тебя, ты тут же отступишь, сбежишь, как испуганный кролик от лисы. И ты сам прекрасно это знаешь.       Тогда зачем спрашиваешь?       Мяч снова у Броуди. Тревор тут же ловко его перехватывает, с довольным лицом что-то бросает сопернику. Я думаю, как мне ответить тебе, но меня отвлекает новый поворот событий на площадке.       Как в замедленной съемке я вижу, как номер одиннадцать ставит Тревору явную подножку, как широко раскрываются глаза друга, когда он спотыкается. Броуди на этом не останавливается, он с силой толкает Тревора в плечо, отчего тот рушится наземь всем своим весом, и по всему залу раздается морозящий душу хруст.       Грег срывается с места еще до того, как тренер остервенело дует в свисток, он летит к стонущему Тревору, как будто от этого зависит его существование, распихивает членов его команды и наклоняется к лицу друга.       Мы с Хло подскакиваем практически одновременно. Молниеносно переглядываемся.       — Колин!       Ты пытаешься схватить меня за руку, но я уверенно выдергиваю ее, вместе с Хло кидаясь к столпившимся на поле игрокам. Моя злость сейчас гораздо сильнее благоразумия, и Хло замечательно меня понимает.       Я смотрю исключительно на Броуди, что уже поймал мой воинственный взгляд и стоит, выпятив грудь. Он выше, но не сильнее меня, хоть и выглядит устрашающе. Сынок богатого папочки, я преподам тебе хороший урок.       — А ну отсунься! — орет Хло сбоку, плечом отталкивая одного из рефери, который, как я понимаю, спешит меня остановить.       — Да как ты смеешь!.. Помогите!       Вот он, совсем рядом. Ухмыляется своими большими губами, чувствует себя сильным в окружении команды. Я перехожу с бега на быстрый, уверенный шаг, улыбка сама растягивается на моем лице.       — О, первый защитник на районе. Что, жить надоело?.. — Самоуверенные слова обрываются моим ударом, ведь он не ожидает такой силы от художника. Кулаком по челюсти, так, чтобы голова отдернулась, что и происходит. Броуди валится на землю, но практически тут же поднимается, а на меня уже налетает один из его дружков, но я ловко уворачиваюсь, подпихивая его ступней под зад и продлевая траекторию его прыжка, из-за чего он впечатывается в пол и жалобно стонет. Больше на меня никто нападать не решается, кроме самого Броуди, который уже остервенело рвется из рук подхвативших его товарищей по команде, просверливая меня ненавистным взглядом. Небольшую потасовку уже устранили взрослые, и только меня никто не решается трогать.       — Какого черта, придурок?! — скалится Броуди.       — Что, мало? — рычу я в ответ. — Ты подожди, это я тебе еще кости не ломал.       Я делаю шаг вперед, но на мои плечи падают твои руки, с силой удерживая на месте.       — Ты попал, понял?! — орет Броуди мне, не имея даже возможности стереть кровь с губы, на которую я с удовлетворением смотрю, спокойно стоя в твоих руках. — Я тебя порешу!       — Только попробуй, — ты сильнее сжимаешь мои плечи, громко отвечая вместо меня.       — Не влезай, — коротко реагирую я.       — Заткнись.       — Тебя это вообще не касается, — выплевывает Броуди тебе, наконец вырываясь, и я дергаюсь в твоих руках, но ты держишь крепко, хотя тоже напряжен. — Осторожней в темных подворотнях, Красс. Рисовать с поломанными костями неудобно.       Последнюю фразу он высказывает мне и тут же разворачивается, чтобы уйти. Теперь уже я расставляю руки в стороны, не позволяя тебе пойти следом.       — Не глупи, — говорю быстро, но ты все еще смотришь ему в спину.       — На себя посмотри. — В твоих словах еле сдерживаемая злость. Но ты отступаешь.       — Я подросток, мне можно.       После моих слов я взволнованно оглядываюсь. Большая, сгорбленная фигура Трева в желтой, пропитанной потом униформе, поддерживается с одной стороны Хло, с другой Грегом. Перед ними раскрывает двери школьная медсестра, и нервно семенят несколько учителей, включая тренера. Хорошо, что мама Трева не смогла сегодня прийти на игру.       — Поедем следом, — я уже делаю шаг в их направлении, но ты снова останавливаешь меня и разворачиваешь к себе.       — Поедем, — говоришь ты, — сперва успокойся. Там все равно слишком людно, а твой друг не один.       Я косо смотрю на него, но слушаюсь. Он отводит меня от площадки, от людей, в угол зала, кивает кому-то, кто направился было следом, чтобы нас не тревожили.       — Как рука? — Он прикасается к моему предплечью, но я раздраженно отдергиваю его. Болит, пульсирует, как еще? Уж точно не хуже, чем у Трева.       — До свадьбы заживет, — отмахиваюсь я мрачно.       — Покажи, — требуешь ты.       — Морган, я не девочка, — напоминаю я устало.       — Колин. — В его голосе звенит сталь.       — С ней все нормально.       — Колин Красс, либо ты слушаешь меня и показываешь костяшки своих пальцев на руке, которой ты рисуешь, либо я применяю силу и смотрю на них сам. Выбирай.       Я настолько удивлен твоим несдержанным раздражением, что молчаливо протягиваю руку. Кожа содрана, так сильно я приложил Йонаса, от чего ты хмуришься.       — С каких пор ты лезешь на рожон? — уточняешь ты сухо, а я смотрю на тебя во все глаза.       — А ты бы не полез? Ты ведь видел, что сделал Броуди!       — Это не повод махать кулаками. — Резкость в твоем голосе выводит меня из себя еще больше. — Оставь заботу о Броуди тренеру.       — Его, — я вырываю свою руку и указываю в сторону раздевалок, — никто не накажет.       — Его участь — не твоя проблема. Он свое еще получит, будь уверен.       — Он и получил. Сразу. От меня. Мгновенная карма.       — Колин, еще раз тебя прошу. Помогать друзьям хорошо, но нужно знать меру.       Я не могу поверить своим ушам. Что ты только что сказал?       — Да что ты, а я и не знал, — произношу я медленно, — хочешь углубиться в тему помощи своим друзьям?..       Твой взгляд становится напряженным. Да, ты ведь ненавидишь поднимать эту тему. Тебе же удобно вот так: и соулмейт рядом, и обещание держишь. А нужно всего лишь помотаться между городами немного.       Я ничего не могу с собой поделать. Вспышки гнева разъедают изнутри. Злость, рожденная негодованием и моей собственной алчностью, должна выходить наружу, хотя бы кусками. Прости, что на тебя. Но других виноватых я не вижу.       — Лучше учиться на чужих ошибках, — холодно отвечаешь ты.       — Да? — я улыбаюсь. — Не хочешь научить меня, как свои ошибки исправлять?       — Колин, зачем ты это делаешь?       — Делаю что, Морган?       — Зачем ты все портишь?       — Я порчу?! Я? Ты уже успел все испортить вместо меня! Мне нечего портить. Даже обидно.       Твое лицо делается холодным, взгляд — отстраненным. Это бы напугало меня, если бы так сильно не злило.       — Может, мне лучше вернуться домой? — уточняешь ты спокойно.       — Конечно, возвращайся. Тебя там уже заждались.       Ты хочешь повернуться и уйти. Но что-то останавливает тебя. Я, наверное.       — Тебя подбросить до больницы?.. — Твой голос сухой, как печенье. Кажется, надавишь — и раскрошится.       — Не нужно. Немного погуляю по темным подворотням, и скорая сама отвезет меня к Треву. Вместе с Броуди.       Ты открываешь было рот, но твой телефон вибрирует в кармане. Привычный, ненавистный мне звук останавливает тебя, а меня подхлестывает.       Я ухожу первым, зная, что ты ответишь. Не можешь не ответить. Это же он, Джульетка твоя. Или Ромео. Не знаю, кто сверху, и знать не желаю.       Иду быстро, рассерженными шагами рассекая коридор. Да, я делаю тебе больно. Да, я не фильтрую, что говорю. Да, ты все понимаешь.       Но раны, что мы наносим друг другу настолько глубокие, что с нормальной жизнью мало совместимы.

***

      Дни моей вселенской обиды проходят за рисованием и периодическим посещением Тревора. Мы бываем у него практически каждый день, проводим час-два вчетвером, пока его мама не возвращается с работы. Тогда мы тут же прощаемся и уходим каждый своей дорогой.       Его мама, коротенькая полная женщина с фиолетовыми волосами, отличается веселым нравом. Она никогда не против нашего присутствия, но мы знаем, что она устает на двух работах, вытягивая семью в одиночку, поэтому стараемся не мешать ее отдыху. Трев боготворит свою маму. Он даже устроился на подработку ради нее, только вот она, мягко сказать, не согласилась, чуть ли не за ухо вытащив его из автомастерской, куда его взяли в помощники. Она обосновывает это тем, что он должен учиться и нормально провести свои юношеские годы.       Комната Трева маленькая, но вполне уютная и чистая. Несмотря на своеобразную неопрятность, он не любит грязь. И, конечно, по всей комнате расставлены баскетбольные атрибуты: на полу два мяча, с которыми он тренируется, на стене медали, на столе три кубка, чем он крайне гордится, как и его мама. Под кроватью валяются кучи порножурналов, а на окне растет кактус, единственное растение, которое может выжить с его непосредственностью.       Обычно мы просто говорим на абстрактные темы, отвлекая Трева, который пока не может играть в свой любимый баскетбол. Изредка обсуждаем моего соулмейта, но говорить о тебе я не хочу. Обида, что копилась слишком долго и наконец-то нашла выход, не отпускает меня, а только разгорается из-за твоего поведения.       И я все равно люблю тебя. Люблю так же сильно, как и ненавижу.       — Знаете, чего мы давно не делали? — тянет Хло, привлекая наше внимание.       — Не напивались вдрызг, — мрачно угадывает Трев.       В последнее время его настроение оставляет желать лучшего. То ли сказывается отсутствие спорта, то ли он чувствует общий настрой.       Он очень старается выглядеть обычным собой, но у него мало получается. И особенно это беспокоит Грега. Несколько раз он пытался вызвать Тревора на эмоции, но тот только больше закрывается в себе, и нам это не нравится. Из-за его настроения, а точнее, его отсутствия, настроение портится у Грега, а из-за него — у Хло. У меня же в последнее время настроение всегда плохое, пусть причину и удается скрывать.       — Именно! Поводы и причины у нас есть, а никто даже не задумался нормально оторваться! Мне стыдно, дорогие сектанты.       — Когда напиваться? Лично у меня выходные заняты, — чуть подумав, я добавляю, — наверное.       Я так привык, что ты приезжаешь. Не зависимо от наших ссор, от моего неудовлетворения, ты все равно возвращаешься, исполняя свой долг передо мной. Но в этот раз я почему-то не уверен, что ты приедешь, как и в том, что все будет как обычно.       Мой маленький карточный домик рушится.       — Твой все равно если и приедет, то только в субботу, а в пятницу вполне можно выпустить своих демонов, — Хло кровожадно растягивает рот в улыбке, — нам всем это нужно.       — У Трева рука, — напоминает Грег, на что Хло только машет рукой:       — Рука, а не челюсть. Да и посмотри на него! В гроб счастливее кладут. Выйдем в темноту дьявола, будем сидеть, попивать себе спокойно и обсуждать наши грязные делишки.       — Ты? — я иронично приподнимаю бровь. — Ты будешь сидеть и спокойно с нами что-то обсуждать?       — Ну потанцую немного с Грегом, ты же Треву компанию составишь. Подепрессуете вместе.       Тревор резко вдохнул и закашлял так сильно, что все мы втроем одновременно потянулись к его спине, но он предупредительно поднял левую загипсованную руку, сломанную в двух местах, пресекая наш порыв.       — Ребят, чет я не очень хорошо себя чувствую.       — Трев, у тебя все точно нормально? — уточняю я, на что он только утвердительно кивает головой, прикрывая лицо.       Хло переглядывается с Грегом, а я смотрю исключительно на Тревора. С ним точно что-то не так.       — Выпивка в пятницу, я за, — улыбается он слабо, наконец-то поднимая на нас взгляд, — сорян, что я так. Серьезно чет башка раскалывается.       — Ты точно в порядке?.. — уточняет Хло.       — Блин, ну вы и паникеры, хуже, чем я.

***

      Я признаю. Я устал.       Устал от самого себя.       От раздражения, которое испытываю. От своей жадности, от желания связать тебя и запереть в своей комнате, монополизировать и спрятать от всего мира, чтобы не зарились. Пульсирующий комок злости в сердце разрушает его, впитывает все хорошее и очерняет, заставляя меня желать тебя настолько сильно, что сил противиться не остается.       Я становлюсь жестоким.       Я буквально вдавливаю кисть в полотно, мои движения резкие, несдержанные. Грубость эмоций проявляется в портрете, резко вырисовывает твои черты, лишенные всякой нежности. Твои зеленые глаза с карей каймой смотрят холодно, властно. Выражение твоего лица не терпит никаких возражений, оно напоминает жесткого кредитора, пришедшего отобрать то единственное, что у тебя есть. Я хочу, чтобы ты смотрел на него так. Хочу, чтобы безжалостность, рожденная моей рукой превратилась в реальность, лишив твоего "друга" любых привилегий.       Картинки в голове настолько желанные, что приносят темное удовольствие. Ты выбираешь меня, а его наказываешь за все попытки разделить нас. Правильно расставляешь приоритеты, бьешь по нему льдом голоса, не реагируя ни на слезы, ни на мольбы.       Мне плевать, как он выглядит. Все равно на то, что чувствует. Он заслужил это. Его соулмейт умер, а значит он рожден для того, чтобы страдать. И либо он учится сосуществовать со своей болью, либо прерывает свою жизнь самостоятельно. Но ему придется покинуть наш спектакль, потому что он лишний актер, что претендует на роль, уже занятую другим. Твой соулмейт — это я. Только я.       Его мне не жалко.       Громкий звонок телефона заставляет подпрыгнуть. Я поспешно тянусь к нему, откладывая кисти. Во весь экран мне улыбается Трев. Не успеваю я поздороваться, как он тут же переходит к делу.       — Кол, тут такое дело, — голос его необычайно взволнованный и тихий, что совсем на него не похоже, — в общем, можешь зайти?       — Я только что у тебя был, — замечаю я, прислушиваясь к его нервному смеху.       — Бро, да знаю я, но мне вот прям очень нужно. Сейчас. Вот прям щас. Блин, бро, прошу.       — Хорошо, я напишу Хло, может, они с Грегом снова зависли в караоке...       — Нет! — орет он неожиданно, а я резко отодвигаю от лица телефон.       — Ты должен мне новую барабанную перепонку, Трев, — шиплю я, потирая оглушенное ухо и на всякий случай держу гаджет в вытянутой руке.       — Прости, Кол, зуб даю не хотел, — капризно тянет он, — только приходи один, лан? Не пиши никому.       — Хорошо. Только переоденусь, — удивленно говорю я, перебирая возможные варианты случившегося. Тревор никогда не отличался особой оригинальностью просьб, он простой и честный, я бы даже сказал, беспроблемный. Конечно, трудности у него в жизни есть и не малые, но он либо не замечает их вовсе, либо сносит своим врожденным оптимизмом.       — От души, бро... спасибо.       Он отключается первым, но я еще несколько добрых минут не могу сдвинуться с места.       Я в ужасе смотрю на нарисованного незнакомца, что имеет твои очертания и наблюдает за мной бесчувственным взглядом родных глаз.       Это не добрый ты. Это кто-то совершенно другой.       Господи. Сколько же во мне ненависти?..

***

      — В общем, я плохой рассказчик, — признается Трев нервно, как только я вхожу в комнату, — так что вот.       Он тянет ко мне руку, и я приоткрываю рот. На его распухшем, покрасневшем запястье, пока еще еле заметно, начали прорисовываться мелкие, острые линии, сухие и без лишних приукрашиваний. Хотя его едва видно, но я уже узнаю очертания имени, как и хорошо знакомый почерк.       Грегори Уэлш.       Я пораженно молчу.       — Ко-о-ол, че мне делать-то? — Он чуть ли не плачет, а я никак не могу осознать происходящее. — Он же мой бро, я его бро, это инцест какой-то! Ох, блинас, он убьет меня, если узнает. Ааа! Не жить мне теперь совсем, задушит во сне, ручаюсь!.. Без слов задушит, глаза свои выпучит, и каюк мне!       — Тревор! — прикрикиваю я, наконец обретая дар речи, и он тут же затихает. — Во-первых, просто дыши.       Он воспринимает меня буквально, начинает громко вдыхать и выдыхать воздух, словно разрабатывая свои мощные легкие, но краснота с его щек постепенно сходит, только слезы в глазах остаются.       — Во-вторых, поздравляю, — говорю я уже тише, — если ты его соулмейт, значит, и он твой. Не забывай.       Я улыбаюсь, но вполне понимаю Трева. Грегори. Наш Грег, наш молчаливый читатель человеческих душ, адвокат дьявола, эмо по жизни с хронической депрессией, пофигист со стажем, втрое тоньше Трева, на голову уступающий ему в росте — его соулмейт. Его настоящая любовь.       — Было бы с чем поздравлять, бро, — Тревор обреченно обрушивается на кровать, пряча лицо в ладонях, — как я теперь в глаза ему смотреть буду?!       — Как обычно, — я сажусь рядом, приобнимаю его за широченные плечи, — ты не обязан говорить ему сразу.       — Да как мне скрыть-то? — бормочет он. — Ты не представляешь, че у меня в башке творится. Жесть какая-то. Я по девчулям, Кол, а у него дружбан между ног висит, он вообще мой бро, чуть ли не лучший друг! Да как я... да мне!.. А он!..       — Тревор, — мой голос мягкий, я прижимаюсь к нему щекой, — это не важно. Я понимаю, как тебе трудно, но не паникуй сейчас, дай себе время. Ты знаешь, ранние Имена могут не проявляться одновременно.       — А если он знает?! — восклицает Тревор, отнимая от лица свои большие ладони, и я вижу крупные слезы, что уже катятся по пухлым, веснушчатым щекам. — Кол, а вдруг и у него тоже?.. А вдруг раньше?       Он резко поворачивается ко мне, в распухших глазах его застыл ужас.       — Он же постоянно свои побрякушки таскает, — шепчет он громко, — бро, может, он спецом запястья скрывает? И мое имя там? А ему противно?..       — Тревор, ты не прав. Даже если у него уже есть твое имя, посмотри, как он общается с тобой. С чего ему должно быть противно?       — Бро, я ж не тупица, — его губы поджимаются, кажется, он еле сдерживается, чтобы не заплакать в голос, — посмотри на меня. Я ж урод, мне можно без костюма на хэллоуин ходить. Могу в поле тусить, ни один ворон не сунется. Жирный, потный постоянно. Я стремный, Кол, у меня зеркало есть. Че во мне любить?       — Тревор, — я медленно отодвигаюсь от него, добавляю строгость в голос, — никогда не принижай себя. Ты такой, какой ты есть, и вовсе не урод. Каждый человек прекрасен. И тебя есть за что любить! Именно поэтому ты наш друг.       — Друг, — повторяет он, — я его друг, бро. И он мой тоже. Мы поэтому и друзья, что спать друг с другом не собираемся!       — Трев, друзья тоже могут влюбляться друг в друга.       — Да боюсь я любить его! — взрывается он, резко поднимается и начинает ходить по комнате, яростно размахивая руками. — Он же никогда не говорит ни черта! Ты хоть знаешь, как мне тяжело с ним общаться? По нему фиг поймешь, че его устраивает, че не устраивает, обидел ты его, не обидел, а ты меня знаешь, сказану че-нить не то, а он потом с месяц игнорит. Он молчит, свою музыку слушает, спрашивается, какого хрена тебе "друзья", если и так хорошо! А Хло, бро? Хло че делать? Они же друг другу...       Он не договаривает, только вздыхает тяжело, утирая слезы. И я прекрасно его понимаю. Мы оба знаем, что пусть они и наши друзья, но время от времени "снимают напряжение" вместе. Мало того, Хло явно чувствует к нему больше, чем просто товарищескую симпатию. И привилегии их дружбы Треву точно не помогут.       — Трев, — начинаю я, но он машет руками.       — Да знаю я, Кол. Не совсем же дебил. Дебил, да, но не до конца. Мне просто... нужно было сказать, понимаешь? Ну, че я не один, знаешь, есть с кем...       — Поделиться, — завершаю я тихо и, подойдя к нему, обнимаю, потому что он плачет. Такой большой, всегда уверенно смотрящий вперед, крепкий снаружи, но мягкий внутри — Трев заслуживает хорошей жизни.       Ни с Хло, ни с Грегом поделиться он не может. Получается, сейчас я его единственный друг.       Я мысленно перематываю воспоминания. Если так подумать, Грег ведь всегда принимал сторону Тревора, не считая его интимных связей на стороне. Он зачастую оставался у меня, если Трев решал переночевать, и уходил вместе с ним, ведь им в одну сторону. А тогда, на баскетболе, он ведь не набросился на того ублюдка, а как ошпаренный побежал к Треву. И, к слову, только на шутки Трева он постоянно обижается.       Пазл складывается в моей голове, кусочек за кусочком, постепенно создавая полную картинку. Хотя я и не видел у Грега Имени, ведь он не снимал свои украшения даже на спорте, но...       — Трев, я могу остаться сегодня у тебя? — спрашиваю негромко, и он активно кивает. — Закажем твой любимый бигмак.       — С беконом и двойным сыром, — сдавленно отвечает он, — и картоху.

***

      Мы разговариваем с Тревором каждый день. Я рассказываю ему все, что знаю, что чувствую, а он только задает вопросы и иногда вваливается в уныние, из которого я старательно и упорно его вытаскиваю. Если мы не видимся, то созваниваемся, и он ни капли не раздражает меня, потому что отвлекает от мыслей, что поглотили меня при рисовании. От темных чувств, разрастающихся в душе, что с каждым днем все сильнее желают вылезти наружу и проявить себя. Они настолько сильные, что я боюсь оставаться в одиночестве.       Иначе они заставят меня сделать то, о чем впоследствии я могу пожалеть.       А Тревор, кажется, постепенно смиряется со своим Именем и успокаивается. По крайней мере, к нему возвращается обычная непосредственность и жизнерадостность, что тут же сказывается на нашем сектанском сборище: мы больше шутим, смеемся, и только Грег иногда кажется недовольным. Я пытался осторожно прощупать почву, но он неприступен: отвечает коротко и односложно, а если я давлю сильнее, то и вовсе замолкает.       Пятница наступает на удивление быстро, хотя от тебя нет никаких вестей. Но ведь и от меня тоже. Я не трогаю Имя, не балую тебя теплыми прикосновениями, как обычно, но моя детская провокация не возымела желаемого результата, что злит еще больше.       — Стрэйдоги дьявольски хороши! — довольно восклицает Хло, когда мы усаживаемся за круглый столик у кирпичной стены. — Особенно их каверы на Нирвану, у Томаса такой голос...       Она театрально кладет руку на грудь и томно вздыхает. Сегодня она выглядит сногсшибательно. Темно-зеленые волосы отливают изумрудом в тусклом свете подвала, куда мы пришли на концерт новой группы, откровенный топ и кожаные штаны подчеркивают стройное тело, открывают внушительный пресс с проколотым пупком, где блестит металлическая жемчужина пирсинга.       Я тоже приоделся, правда, в более классическом стиле. Беспроигрышная черная рубашка и узкие джинсы — этого достаточно, чтобы приковывать взгляды к моей фигуре. Светлые волосы я уложил назад и перед выходом отметил, как хорошо я смотрюсь. Может, напиться сегодня и пообещать кому-то вечный комфорт? А потом буду доказывать тебе, что я должен держать данное мной слово и быть с человеком, которого я не люблю.       Только Трев с Грегом выглядят совершенно обычно. И если одежда Грегори идеально подходила темной атмосфере бара, то Трев в своей клетчатой спортивной кофте, с непослушными, прикрытыми кепкой рыжими волосами, а особенно загипсованной рукой тут же бросается в глаза, хоть и сидит тихонько в углу, стараясь казаться как можно незаметнее.       — Расслабься, — я легко подталкиваю его в плечо, — что будешь пить? Как обычно?       — Кол, я, наверн... — начинает он неуверенно, но я еще сильнее прижимаюсь к нему плечом.       — Да ладно тебе, один стакан не навредит. Клубничный дайкири?       — Пусть не пьет, если не хочет, — неожиданно выдает Грег, но вместо меня ему отвечает Хло.       — Нет уж, пьют сегодня все! Я думала, у нас только один убийца праздника, — фыркает она весело и манит меня пальцем, — мистер Красс, сопроводите меня, будьте так любезны, к барной стойке.       — С превеликим удовольствием, госпожа, — подыгрываю я и наконец отрываюсь от напрягшегося Трева, не сводя взгляда с недовольного Грега. Этим двоим не помешает провести время вдвоем, пусть для Трева, который под рукавом кофты еще и нацепил узкий напульсник, чтобы точно скрыть Имя, это и кажется катастрофой.       Он делает все, чтобы Грегори не заметил и, должен признать, у него неплохо получается. Только вот с тех пор, как он сломал руку, они ни разу не оставались наедине. Могу себе представить, что сейчас происходит в голове у Трева, я даже слышу сирены, обозначающие сигнал СОС. Но я не реагирую на его умоляющий взгляд и веду Хло под руку к бару.       Бар уже заполнен людьми, ждущих своих заказов, но мы с Хло пробиваемся вперед благодаря нашей примечательной внешности. Хло склоняется через темную, деревянную стойку, под музыку для разогрева, что становится все громче, пока на сцене устанавливают инструменты, кричит бартендеру названия напитков. Я мельком оглядываюсь назад, привставая на носочки. Трев и Грег сидят напротив друг друга, только Грег смотрит на сцену, а напряженное лицо Трева освещается светом от телефона. Нужно у него его отобрать.       — Пойдем, — кричит мне Хло и тянет из толпы, что еще больше разрослась у бара.       — А напитки? — Я следую за ней.       — Нам принесут, — отвечает она и лукаво мне подмигивает, — я договорилась!       Вот же сердцеедка. Удивительно, что она до сих пор ни с кем не встречается, хотя я более чем уверен, что претендентов хоть отбавляй. Но нравится ей наш Грег. Да, Грег, который предназначен Треву, что встречает нас по-настоящему счастливой улыбкой.       — А алко? — орет он.       — Сейчас будет, — отвечаю я, усаживаясь на стул рядом с ним. Хорошо, что друзья Хло придержали для нас столик. Когда мы пришли, все остальные уже были заняты.       — О, начинается! — взвизгивает Хло, и я обращаю взгляд на сцену, где уже собралась группа из пяти человек. Все в рокерском стиле, и только вокалист, по-видимому, Томас, вышел в обычной черной майке, на которой выделялась цепочка с серебряным крестиком.       Музыка на фоне медленно стихает.       — Привет, Лондон! — Его голос, наполненной энергией, разлетается по помещению и все присутствующие отвечают восторженными криками. — Буду краток, сегодня ПЯТНИЦА! А значит, время отрываться по полной программе!       Публика отвечает бурным положительным ором, все поднимают свои напитки, кроме нас, но я уже вижу бармена, с которым говорила Хло, спешащего к нам с подносом в руках. Боже, она что, заказала по три каждому?       Начинается все с басов и ударных. Я тут же узнаю оглушающую мелодию — Come as you are.* Перед сценой сразу собирается внушительная толпа любителей Нирваны, Томас начинает петь низким, хрипловатым голосом, что звучит невероятно сексуально. Гитаристы ударяют по струнам позже, перекрывая крики танцующих. Свет софитов меняется с синего на фиолетовый, гуляет по толпе прыгающих людей, и даже те, кто просто стоял поодаль с бокалами, с наслаждением кивают в такт песне. Как по мне, отличное заявление о себе.       — За нас, сектантов! — Хло перекрикивает музыку и поднимает стаканчик егермейстера с энергетиком, мы пьем с ней одно и то же.       Мы следуем ее примеру, только Трев все проверяет, не видно ли его запястья, от чего я пинаю его под столом. Хорошо, что Грег не замечает, так как смотрит только на Хло и периодически на меня.       Мы чокаемся, и я практически тут же осушаю свой напиток и беру второй.       — Эу, ты осторожно, давно не пили, — тут же реагирует Трев и старается отодвинуть от меня стакан, но я опускаю на его руку ладонь и слегка сжимаю.       — Все нормально, не переживай, — говорю я, широко улыбаясь, и бросаю быстрый взгляд на Грега. Тот не сводит глаз с моего прикосновения. Он ревнует. Точно ревнует. Он знает.       Бедный Трев.       — Вот это настрой! Не порти мне сектанта, Трев, твое влияние слишком хорошее, — весело смеется Хло, а потом хватает Грега под руку и силой стаскивает со стула, — давай, адвокат дьявола, время макабра!       Грегори выглядит недовольным, но послушно идет за Хло. На самом деле, нашему нелюдимому сектанту очень нравится танцевать, именно так они и сблизились с Хло, когда я привел ее в нашу компанию.       Перед тем, как они скрылись в беснующейся под музыку толпе, я заметил, как тяжело им вслед смотрит Тревор, медленно тянущий из трубочки свой дайкири.       — О чем вы говорили? — поинтересовался я, наклоняясь ближе к нему.       — Ни о чем, — он передергивает плечами, — то есть, вообще. Молчали.       — Ты смотрел в телефон, — напоминаю я, с наслаждением отмечая, как быстро по крови разносится алкоголь, — долго думаешь шифроваться?       — Пока могу, — бурчит он.       — А если он уже знает? — весело отвечаю я и делаю большой глоток.       — Блин, бро! — Глаза Трева наполняются паникой. — Нахрен ты меня ща напрягаешь?       — Да ладно, Трев, развеселись уже. Ну, он твой соулмейт, так это круто! Грег крутой, Трев!       — Я не крутой! И я не педик, бро!       — Не был! — смеюсь я и приобнимаю его за плечи. — Не волнуйся, я тебя научу! Смотри, опускаешь руку ему на...       — Да блинас! Кол, отвяжись!.. — Тревор суетливо отталкивает мои руки, а я хохочу, как ненормальный.       — Научишь чему?       Трев подпрыгивает от неожиданного громкого вопроса невесть откуда взявшегося Грега, который вновь устраивается на стуле напротив нас. А я только смеюсь, допивая вторую порцию и начиная третью. Я уже в том состоянии, когда хорошо от хмеля в голове, меня тянет танцевать и я поднимаюсь, двигаясь в такт музыке.       — Всему! — кричу я. — Хло там?       — Со знакомыми, — кивает Грегори. Ясно теперь, почему он быстро слинял с танцпола. Ну, мне же лучше, им с Тревором все равно нужно побыть вдвоем.       Я врываюсь в толпу танцующих, не запоминающиеся лица мелькают передо мной, я двигаюсь под музыку песни "Dumb" удивляясь, как же сильно она подходит моему состоянию.       Мое сердце разбивается, а я все это время думал, что счастлив.       Какая-то девушка начинает тереться о мою спину, я поворачиваюсь к ней и вторю ее движениям. Она улыбается заманчиво, стреляет в меня игривым взглядом. Как бы я хотел, чтобы ты был здесь. Чтобы приревновал меня, забрал в свои объятия и танцевал вместе со мной так, чтобы все видели, кому я принадлежу.       Но ты сейчас спишь в объятиях чужого человека, который безобразно относится к тому, что у тебя уже есть я. Своими звонками он напоминает не тебе о данном обещании, а мне. Каждым гудком он говорит мне, что даже если ты со мной, в итоге ты всегда возвращаешься к нему.       Какой же я тупой. Обычная любовница. Твое выходное развлечение. Я же вижу, что тебе со мной хорошо, но не настолько, чтобы уйти от "жены".       Внезапная мысль ослепляет меня. Я останавливаюсь как вкопаный, и девушка начинает танцевать вокруг, пока ее не подхватывает более заинтересованный парень. Господи, и как я раньше об этом не подумал?       Вы же не расписаны? Морган, вы ведь не состоите в официальных отношениях?.. Но я не видел кольца. Но сколько людей носят обручальные кольца?       — О, какие люди, — раздается неподалеку, и мой рот изгибается в невеселой улыбке. Как кстати. Афроамериканские черты лица настолько вовремя появились передо мной, что руки зачесались с удвоенной силой.       — А что это мы одни? — сюсюкает он, приближаясь почти вплотную. — А где это наш папочка со страшными глазками?..       — Тебе же лучше, Йонас-с-с, — я растянул его имя, приоткрывая рот, громко обрывая последнюю "сэ". Взгляд его меняется, челюсть играет в нетерпении. Он ненавидит, когда его имя коверкают, и я продолжаю:       — Личико я тебе подправлю без свидетелей. Не так унизительно будет.       — Смотри, как бы сам в клоуна не превратился.       — Ну тогда чего мы ждем?

***

      — Двое против одного? Ну-ну, — насмехаюсь я под враждебными взглядами Броуди и его дружка азиатской внешности. Я видел его пару раз в обществе Йонаса, ростом маленький, зато юркий. Но такие обычно силой не отличаются.       — Смело смотришь правде в глаза, Броуди? Одному со мной не справиться?       За помещением клуба, в который мы пришли, в уютной подворотне, где рядком стоят мусорные баки для стекла, никого кроме нас нет. Только музыка продолжает греметь из подвала.       — Да я с тобой и один разберусь, — шипит Броуди, сверкая глазами.       — А второй тогда для чего? — хихикаю я и закатываю рукава рубашки.       — Труп прятать, — отвечает азиат, делая пару шагов влево. Окружить решили? Ну посмотрим, как у них это получится.       Вместо ответа я делаю резкий выпад вперед, но азиат ловко уворачивается и толкает меня в спину. Вместо того, чтобы впечататься в стену лицом, я отталкиваюсь от нее руками и тут же разворачиваюсь и нагибаюсь, уходя от нападения Броуди. Его кулак рассекает воздух, в то время как я врезаюсь в его живот плечом и, судя по удивленному вдоху понимаю, что попал в солнечное сплетение. Но я не останавливаюсь и с разбега впечатываю его в стену напротив. В ту же секунду я отскакиваю, чтобы встретить азиата. Я ловлю его за руку, что стремилась к моему животу, и с силой отбрасываю его в противоположную сторону. Он падает на колени передо мной, выпятив пятую точку, по которой я тут же бью ногой.       — Ну что, Броуди, справились вдвоем? — я смотрю на Йонаса, что глотает воздух, сидя на асфальте. — А теперь давай расквитаемся за Трева.       Я с силой поднимаю его за грудки, оттаскиваю от стены. Он удерживается на согнутых ногах, но времени сфокусироваться я ему не даю. С размаха бью в глаз, так, что он отступает на несколько шагов и тут же хватается за больное место.       В мою ногу вцепляется рука и тянет назад с неожиданной силой, я поддаюсь гравитации и с вскриком падаю на землю, тут же чувствуя острую боль на ладони и правом запястье. Черт!       — Зараза, — рычу я, но в ответ слышу только отдаляющееся топанье. Азиат подхватил Броуди и тянет его за собой из подворотни.       — Трусы! — кричу я им вслед, отползаю к стене, чтобы прижаться к ней спиной и перевести дух. Голова немного кружится, взгляд еле фокусируется под градусом в крови, пока я рассматриваю ободранную ладонь и запястье. Твое Имя слегка поцарапано, ушибы горят. Только бы ты не почувствовал. Хотя наверняка почувствуешь и даже проснешься. У тебя такой чуткий сон, что я иногда лишний раз боюсь шевельнуться в твоих объятиях.       Словно подтверждая мои догадки, в кармане джинсов звонит телефон. Мелодия, поставленная только на тебя, вызывает приятный трепет и тяжелое ощущение одновременно.       Я достаточно долго вожусь с застрявшим в кармане гаджетом, но он упрямо продолжает звонить. Как мне тебе ответить? Спросить тебя? Легальный ли муж валяется в твоей постели, или же это просто обещание?       На сенсорном экране высвечивается твое спокойное лицо. Я сфотографировал тебя незаметно, пока мы кормили уток в одну из наших встреч. Не знаю почему, но твой задумчивый взгляд мне очень нравится. На этом фото ты кажешься расслабленным и довольным. Словно тебе и правда нравится проводить со мной время. Словно ты не хочешь возвращаться домой.       — Какие люди, — отвечаю я медленно, прижимая телефон к лицу.       — Ты пьян, — тут же определяешь ты. — Что случилось?       Твой голос встревоженный. Прости, что разбудил тебя.       — Слушай, а ты замужем? — Слова выскакивают сами, я даже подумать не успеваю, прежде чем их произнести.       — Колин, что ты несешь? — Я представляю перед собой твое нахмуренное лицо и меня тут же отпускает. Слава богу. Господи, хоть за это спасибо.       — Твое Имя саднит, — напоминаешь ты, — ты в порядке?       — Ничего страшного, просто упал.       — Где?       — В темной подворотне.       Ты замолкаешь на секунду. Догадался, конечно. Но у меня и в мыслях нет скрывать от тебя свою жизнь. Иметь врагов — нормально, и пускать руки в ход, если английского они не понимают, я тоже считаю нормальным.       — Я сейчас приеду, — говоришь ты быстро, — дождись меня.       — Ты приедешь завтра, Морган, — я закатываю глаза. Еще не хватало, чтобы ты ночью куда-то мчался.       — Колин, не спорь со мной.       — Хорошо, давай рассуждать логически. Что ты сделаешь, если приедешь? Поможешь мне подняться и отвезешь домой? Перестань. Я все равно победил, а они убежали.       — Они?.. — Ты повышаешь голос, но тут же говоришь тише, словно боишься разбудить кого-то. И я даже знаю кого.       Как же противно, что я это услышал. Хочется бросить телефон в стену напротив, чтобы разбить его вдребезги. Морган, это так мерзко...       — Не пугайся так, их было всего лишь двое.       — Назови мне адрес, — требуешь ты.       — Не назову, — отвечаю мстительно. — Иди спать. Тебя там явно ждут.       — Колин!       О да, иногда мне кажется, что выводить тебя из себя — мой скрытый талант. Но я подшофе, немного помятый и очень злой.       — Если ты сейчас же не послушаешь меня, я приеду, и уже ты будешь убегать! Назови мне хоть одну причину, по которой ты можешь спокойно отказывать мне...       Я слышу какие-то звуки со стороны, краем глаза замечаю направляющуюся ко мне тройку героев, во главе с разгневанным Йонасом. Очень кстати.       Я больше не вслушиваюсь в твою лекцию.       — О, подожди, похоже представление еще не окончено. Я сейчас вернусь.       Я отключаюсь до того, как услышу порцию ругательств в свой адрес. Зря ты мне позвонил, Морган. Подумаешь, имя поцарапал. Теперь как на иголках будешь. Спал бы себе спокойно. С ним под боком.       Я быстро поднимаюсь, разминая мышцы. Адреналин бежит по венам вместо крови, вперемешку с алкоголем и злостью. Звонишь, значит, беспокоишься обо мне, а голос приглушаешь, чтобы любовник не услышал. Замечательно. Дожили.       Сейчас точно будет весело.       Драться против двоих не сложно, особенно если только один из них играет в баскетбол, а второй добавлен просто так, для устрашения и отвлечения внимания. Против троих тяжелее, но возможно. Главное — не дать им время продумать ход. Особенно новому экспонату, который при ходьбе самоуверенно размахивает арматурой, более чем готовой к применению. Он выглядит гораздо старше меня, лицо противное, с толстым шрамом на подбородке, на голове даже намека на волосы нет. Приземистый, но крепкий, я таких видел только по телевизору, в программах о заключенных.       Они останавливаются в нескольких метрах от меня.       — Ну привет, — улыбаюсь я так широко, как только могу, — что, Йонас-с-с, один не смог, привел других? Замечательно, а то меня тут разозлили немного, вот думал, где пар спустить.       — Ты покойник, Красс, — выдает он. Глаз его заплыл и посинел, и выглядит смешно.       — Ну не сердись, Броуди. Иди сюда, я тебе второй глаз разукрашу, чтобы уравновесить, а то не эстетично макияж выглядит.       — Да что ты? А рисовать с переломанными руками хочешь научиться?       — Ты повторяешься, Броуди, — отмечаю я насмешливо, — что, угроз больше не осталось? Какая досада.       Они бросаются на меня вдвоем, активированные кивком Броуди. Шестерки, даже не интересно. Азиат, что участвовал в первой драке, старается обхватить меня и подставить под удар второго, уже занесшего арматуру над головой. Я вовремя уворачиваюсь, толкаю мелкое тело дружка Броуди вперед, но вот с траектории оружия второго ускользнуть не получается.       Металл задевает меня по плечу, проезжается по руке, обжигая, но я резко разворачиваюсь и ногой выбиваю ее из рук новоявленного лица, краем глаза замечая, что Броуди заносит кулак для удара.       Грег появляется абсолютно неожиданно и крайне вовремя. Так же, как и Тревор, который всем своим весом наваливается на нового участника драки и впечатывает его в стену напротив.       Грегори сцепляется с самим Броуди так яро, будто у него с ним личные счеты. Хотя, сдается мне, что именно так и есть. Он бьет точно и сильно, не оставляя ему даже шанса на защиту.       Мне достается азиат, который постоянно уходит от моих атак. Чувствую себя придурком, бегая за ним в попытке ударить, но он постоянно уклоняется и перемещается.       Я пропускаю момент, когда мой оппонент подбирает с земли арматуру. Но он летит не на меня, а к Грегу, замахивается, целясь ему в спину, чтобы остановить расправу над Йонасом.       Трев реагирует гораздо быстрее меня. С силой отталкиваясь от своего врага, он пулей летит к Грегу, но сам понимает, что прикрыть его телом все равно не успевает, поэтому в прыжке вытягивает вперед загипсованную руку, на которую и приходится удар. Раздается треск гипса и болезненный рык Тревора, который пересиливает себя и второй рукой с размаха нокаутирует своего обидчика. Азиат валится навзничь, явно потеряв сознание.       Как в замедленной съемке, Грег оборачивается, отталкивая от себя чертыхающегося Броуди, что тут же падает на землю. Лицо Грегори удивленное и испуганное, брови нахмурены, рот приоткрыт — я никогда не видел у него такого выражения.       — Уведи его отсюда! — кричу я Грегу, потому что знаю, что он послушает. Потому что Тревор его соулмейт. Он знает, что нужно делать, чувствует, что именно важно. Так он и поступает, хотя Тревор сопротивляется.       — Че творишь, Бро! — стонет он, но Грег только раздраженно толкает его вперед, в то время как я схватываюсь с оставшимся из участников драки, так как азиат в отключке, а Броуди только начинает приходить в себя. Грег хорошо постарался.       — А ты крепкий, — скалится лысый мне в лицо.       Мы вцепились друг в друга, как в танце, кто первый повалит кого на землю. Если он меня, то не избежать мне поломанных ребер. А если я его, то он отхватит от меня арматурой, которую принес.       — Это комплимент? — сдавленно рычу я в ответ, ощущая, как от напряжения по спине катятся капли пота. Мое опьянение как ветром сдуло. Я изо всех сил сопротивляюсь, хоть и понимаю, что он сильнее меня, а наше свирепое объятие, длившееся довольно долго, утомляет мое тело все больше.       — Почти, — выдавливает он и сдавливает мое плечо, от чего я стону от боли и в один миг оказываюсь на земле, придавленный оседлавшим меня соперником. Черт возьми! Мне действительно конец.       Я пытаюсь оттолкнуть его руками, превозмогая боль, но он впивается в мое слабое место так яростно, что в глазах темнеет от боли. Он ловит мои запястья своей рукой, вдавливает мне их в грудь, продолжая давить мое плечо.       — Ну что, красавчик, доигрался?       Его лицо искажается в победной гримасе. Я брыкаюсь изо всех сил, но он намертво прижимает меня к холодному асфальту и явно наслаждается моей безысходностью.       — Сломай ему руки, Стю, — с ненавистью выплевывает Броуди недалеко от нас.       — Обязательно, — обещает он и приближается к моему лицу практически вплотную, от него смердит смесью старого одеколона и пота, — с пальцев начнем? Или просто кисти? Слышал, что ты у нас художник...       Я упрямо молчу, не спуская с него взгляда.       — Стю! — неожиданно орет Броуди, но затыкается со звуком глухого удара. Сидящий на мне мужчина резко разворачивается к нему, как и я, только чтобы открыть рот в изумлении.       Ты вцепляешься в воротник Стю и с такой яростью скидываешь его с меня, что тот успевает только изумленно охнуть. Твое лицо раскрасневшееся, губы плотно сжаты, волосы растрепанные, будто ты только что поднялся с постели, и выглядишь ты настолько внушительным, что даже мне страшно. Твои движения мощные и грубые, времени на слова ты не тратишь, коленом бьешь поднявшегося Стю в живот, а как только он сгибается пополам, сцепленными руками ударяешь его по шее. Он падает на землю, и ты хватаешь его руку, чтобы вывернуть ее.       Я успеваю отползти к стене, наблюдая за жесткой расправой, только краем глаза замечая, как бедный Броуди, держась за бок, куда ему от тебя досталось, как можно быстрее сматывается из подворотни.       Раздается режущий слух хруст, и Стю жалобно стонет от боли. Ты ломаешь ему кости. Упер ногу в его спину и держишь вывихнутую руку, а я с ужасом понимаю, что звук принадлежал ключице. Видимо, именно этого ты и добивался. Ты отбрасываешь его руку и поднимаешь на меня взгляд.       — Колин Красс! — шипишь ты, и я понимаю, что теперь мне точно конец. Настолько злым я тебя еще не видел.       — Ты безответственный идиот! — Твое яростное рычание расходится с действиями. Ты подлетаешь ко мне, я вижу, как твои глаза быстро пробегаются по моему телу, в поисках возможных увечий. Не заметив ничего, что могло угрожать моему существованию, ты положил ладони на мое лицо. Такой взволнованный.       — Ты как?       — Плечо задело, а так нормально.       — Плечо?..       Ты опускаешь руки на мои плечи, не сильно сдавливаешь их и тут же отпускаешь, стоит мне зашипеть от боли.       — Мы едем в больницу, — говоришь ты безапелляционно.       — Морган, это максимум синяк! — слабо отзываюсь я.       — Не. Спорь. Со. Мной, — ты выделяешь каждое слово, а потом подхватываешь меня на руки, но не как принцессу, а под ягодицы, чтобы не трогать плечи.       — Морган! — вскрикиваю я, но ты только цокаешь, направляясь к своей машине. — Тревору досталось больше, чем мне!       — И что теперь? У него есть свой соулмейт.       — Ты знаешь?!       — Не трудно догадаться.       Ты выносишь меня из подворотни, курящие у входа в клуб рокеры смотрят на нас в недоумении. Твоя машина не припаркована у дороги, она просто брошена у тротуара. Ты опускаешь меня на землю возле пассажирского сиденья, бережно помогаешь мне забраться в салон, а затем захлопываешь дверцу с такой силой, что удивительно, как стекло не треснуло.

***

      Усатый доктор секунду смотрит на нас с подозрением, а потом набирает в рот воздуха, чтобы произнести что-то, но вновь замолкает. Его палец водит туда-сюда с Грега и Трева на нас с тобой.       — Я так полагаю, что дрались вы между собой? — заключает он скептично.       — Не совсем, — слабо улыбаюсь я, — но почти.       Доктор понимающе хмыкает и уже обращается к Треву:       — Молодой человек, прошу за мной.       Тревор поднимается и следует в кабинет, прижимая к себе руку, которая, как показал рентген, сломалась в третьем месте. Дежурный врач посоветовал ему радоваться, что кость не сместилась и операция не нужна. Теперь ему снова наложат гипс.       Грегори сидит поодаль от нас, его лицо совсем бледное. Мне кажется, что они поссорились с Тревором, который, завидев нас в травматологии, даже не улыбнулся, а только мрачно кивнул.       Я жду своей очереди на рентген, отмечая, что кроме нас коридор абсолютно пустой. Ты восседаешь рядом, с тех пор как мы сели в машину, ты не проронил ни слова. Сидишь со скрещенными на груди руками и сверлишь взглядом стену. Атмосфера в помещении плотная, темная, тишина стоит такая, будто я на поминки пришел.       Ты, вероятно, устал с работы. Не поспал толком, сорвался в Лондон, ко мне, как только почувствовал, что я могу быть в опасности. Твои действия греют душу так же, как и вызывают неприятное ощущение вины.       Трев выходит из кабинета спустя добрых полчаса. Он неуверенно смотрит на нас, затем переводит взгляд на поднявшегося Грега.       — Мы пойдем, — говорит он негромко. Ты киваешь ему в ответ, а я только машу здоровой рукой. Они достаточно быстро удаляются, а из кабинета высовывается голова усатого доктора.       — Колин Красс?       Я поднимаюсь, иду к нему, но прежде чем последовать за ним, оглядываюсь на тебя. Ты сидишь, устало наблюдая за мной из-под полуприкрытых век.

***

      В итоге, у меня простой ушиб и огромная гематома. Врач выписывает мне мазь, которую ты тут же покупаешь в круглосуточной аптеке, по пути в зарезервированный тобой номер. Мы с тобой не разговариваем, ты только выпытываешь у меня результаты рентгена и облегченно выдыхаешь, когда слышишь ответ.       Концерт ты мне закатываешь в номере. В том же, который ты снимаешь каждый раз с тех пор, как мы только начали с тобой встречаться.       — Когда ты говорил, что будешь гулять по темным переулкам, я не думал, что ты имеешь ввиду буквально, — холодно чеканишь ты, возвышаясь надо мной, как учитель над нерадивым учеником, — ты хоть соображаешь, что делаешь?       — Ничего я не делал, — защищаюсь я, — мы пришли отдыхать, а этот хмырь первый ко мне подошел.       — И ты, конечно, не упустил возможности побыть в опасности? — Твой голос звучит так, словно ты сам сейчас сделаешь то, чего не успел Стю.       — Я не думал, что все так обернется, — бурчу я упрямо, — их вообще было только двое.       — И ты радостно побежал махать кулаками?       — Ну не убегать же от них!       — Ты вспыльчивый, как спичка!       — Тогда не нужно мной чиркать! — огрызаюсь я.       — Колин, это было опасно. Ты понимаешь? А если бы я не успел?       Осознание поражает меня, как гром небесный. На секунду весь мир останавливается, я смотрю на тебя и не верю, что передо мной действительно взрослый человек.       — Морган... а как ты успел? — неожиданно голова кружится. Между дракой и твоим звонком двух часов не было. Не могло быть, они не поместились бы.       — С какой скоростью ты ехал? — спрашиваю требовательно. От одной только мысли сердце каменеет, а кровь бурлит, как кипящая вода в кастрюле.       — Главное, что я успел, — отвечаешь ты сухо, и я взрываюсь, нападаю на тебя, словно собака, спущенная с цепи.       — Ты нормальный? Ты идиот? А если бы с тобой что-то случилось?!       — Ну не случилось же! — Твой резкий ответ подливает масла в огонь.       — Отлично. Просто замечательно. Тогда и со мной бы ничего не случилось!       — Тебе чуть не поломали руки! — ты повышаешь тон. — Колин, руки, твои руки, которыми ты рисуешь!       — Кости срастаются! — ору я вне себя. — А от смерти припарки не помогут! Ты мог разбиться насмерть!       Я весь дрожу. Запоздалый страх сковывает мое сознание, на глаза наворачиваются слезы досады.       — Не смей так поступать, — говорю сдавленно, — не смей бросаться своей жизнью, как вздумается! Тебе бог мозги дал не только для того, чтобы деньги зарабатывать!       — Если бы ситуация повторилась, я бы поступил точно так же.       — Не смей спасать меня! Я просил тебя не соваться!       — Тогда не смей влезать в неприятности! Я тоже просил тебя! Но ты ведь мою просьбу проигнорировал, так почему я должен слушать твои?!       — Ты меня вообще слышишь?!       — Колин, ты сам себя слышишь? Думаешь, что мне плевать? А если бы это был я? Ты бы не примчался ко мне на всех парах, как только почувствовал бы жжение Имени?!       Мне неприятно признавать, что ты прав. Но я не сдаюсь. Это разные вещи, ты не можешь их сравнивать!       — Это не одно и то же! Меня не убили бы!       — Но покалечили бы!       — Я не хочу терять тебя, Морган. Как ты не понимаешь?..       — А мне, думаешь, все равно? Что ты в беде, а меня нет, чтобы защитить тебя.       — А почему тебя нет, ты помнишь? — Мой шепот звучит отчаянно, гнев мой спадает, уступая место тоске. Она разбредается по моей душе, возвращаясь к самой первой проблеме, что разъединяет нас.       — Тебя нет, потому что ты с другим человеком, — отвечаю я за тебя, — потому что ты пообещал себя своему другу. Поэтому случилось то, что случилось.       Горечь моих слов обжигает. Ты смотришь на меня так болезненно, что я тут же закрываю свой рот. Что я творю?..       Только сейчас я вспоминаю, что хотел стать для тебя всем. А кем становлюсь сейчас? Злым, истеричным ребенком, выливающим свою злость на других и заставляющим тебя лишний раз волноваться, хотя проблем у тебя гораздо больше, чем у меня. Прости меня, Морган. За то, что я такой непутевый, нетерпеливый. За несдержанность и постоянные встряски, никак не похожие на обещанную мной тихую гавань.       Это ведь ты мечешься. Ты заботишься сразу о двоих. Но мне так больно, Морган. Так больно, что я совсем ничего не могу с собой поделать. А вдруг ты уйдешь от меня? А если ты предпочтешь более взрослого?..       — Прости меня, — шепчу я, а подбородок предательски трясется, — прости, пожалуйста, я не хотел...       Мои оправдания звучат жалко и неискренне. Потому что я хотел. Хотел задеть тебя как можно сильнее, ударить побольнее, чтобы ты очнулся. Я прячу лицо в ладонях, устыжаясь собственного эгоизма, своей темной стороны, что я неустанно тебе демонстрирую. Я уже забыл, кто я на самом деле. Все что я вижу — себя, принуждающего тебя повиноваться судьбе.       — Колин...       Твои руки привлекают меня к твоей теплой груди. Под моим ухом гулко бьется твое сердце. Как мы до этого докатились? Сколько нам еще переживать, чего мы с тобой ждем? Почему не можем спокойно обсудить все и решить, куда идти дальше?..       — Я понимаю тебя, — твои тихие слова, теплые объятия нарезают мое сердце тонкими ломтиками. Мне мало твоего понимания. Мало твоего тела. Двух дней недостаточно.       — Я не хочу делить тебя, — я вцепляюсь в тебя так, словно ты вот-вот исчезнешь, — Морган, прошу, давай поговорим?       Ты молчишь. Не слышишь меня, не воспринимаешь, я чувствую по напряжению, что сковывает твои мышцы.       — Ответь мне. Сколько еще ждать?.. — мои вопросы ведь справедливые? Я же не прошу у тебя неисполнимого. Мне не нужны звезды с неба. Мне нужен ты. Я просто хочу быть счастливым вместе с тобой. Но одному мне не справиться, меня не хватит. Уже не хватает. Я словно хожу по тонкому канату без страховки, как акробат в цирке.       Но я устал исполнять трюки. Устал доказывать всем, что мне не трудно. Один неправильный шаг, и я полечу вниз. Ты позволил мне забраться так высоко, что падение убьет меня.       Вот она, сила Имени. Известная всем зависимость, как от наркотика. Это первые несколько раз незабываемо хорошо, а потом, если не увеличишь дозу, то наслаждения уже не почувствуешь. Но если наркотики губят человека физически, то Имя — морально. Оно разлагает душу, стирает все хорошее, на что еще можно было опереться. А сейчас мне кроме тебя никто не нужен. Только ты. Мой огромный мир сузился до крохотной точки, принявшую человеческое обличье. Ты — все, что у меня есть, единственное, что имеет ценность.       — Посмотри на меня, — твой низкий голос подчиняет. Я послушно поднимаю голову, смотрю на твое бледное лицо, в твои глаза, полные сожаления, и жду, что ты скажешь хоть что-то.       Но вместо слов ты целуешь меня. Твой поцелуй мучительно долгий, с привкусом сожаления, он чувственный, настоящий, увлекающий своей тленностью. Я отзываюсь немедленно, с отчаянием, поддаюсь твоим движениям, мной управляют твои умелые прикосновения.       В какой-то момент мне кажется, что ты откупаешься от меня своим телом. Что наша физическая близость — своеобразная плата за твою измену, отвлечение моего внимания от более важных вещей. Ты так уверенно используешь мои слабости, нашу идеальную химию, так ловко маневрируешь моим влечением и возрастом, не способным его контролировать, что хочется и смеяться, и плакать.       Я жадно вдыхаю ментоловый запах, обвиваю руками твое тело, извиваюсь под тобой, вжимаясь в твою кожу, не скрывая своей жадности. На тебе нет ни единого места, что не тронули мои пальцы, ни одного миллиметра, где не прошлись бы мои губы. Ты тихо стонешь, когда я всасываю твою кожу, чтобы оставить отметину, одну, вторую, третью. Я хочу утвердить свои права на тебя, хочу доказать, что ты только мой, и ничей больше. Хочу пометить тебя всего, чтобы ты даже раздеться не смог перед своим "другом". Я хочу разрушить твое обещание, самым бесчестным способом.       — Колин, не оставляй... — хрипишь ты сипло, но я не слушаюсь. Ты сам используешь этот прием, Морган, но ты не учел, что хочешь меня так же сильно, как и я тебя. Я знаю, как мне раздразнить тебя, чтобы ты потерял голову. Знаю, как двигаться, чтобы увлечь тебя, как заставить тебя забыть обо всем, кроме меня. Тело не врет. В постели границы стираются. На простынях морали не существует. И обещания здесь не работают.       Не только я в твоих руках. Ты в моих тоже.

***

      Самые странные выходные в моей жизни. Мы практически все время проводим в постели, я дышу тобой, глотаю физические ощущения, чтобы заполнить нехватку душевных. Ты скрываешь от меня свое сердце, поэтому я забираю плату твоей плотью. Мы практически не разговариваем, только выматываем друг друга, снова и снова, до полного истощения. Ты не проверяешь свой телефон, потому что я отключил его, пока ты спал. И пусть ты заметишь это только после того, как уедешь, и пусть мне прилетит позже, но сейчас мое время.       Мы даже не прощаемся толком. Вечером воскресенья ты возвращаешь меня домой, измученного и уставшего. Я выхожу из машины, махнув тебе рукой и иду к дому, ни разу не обернувшись.       В душе моей пусто. Желаний не осталось. Такое ощущение приходит, когда достигаешь точки невозврата. Я не могу назвать произошедшее ошибкой, не могу сказать, что с тобой мне было плохо. Но все настолько запутанно и неправильно, что даже думать о тебе мне не хочется.       Дома меня встречают активные сборы. Родители бегают по квартире, перекрикиваясь друг с другом, вспоминая о забытых мелочах, по типу цифровой камеры и плеера.       — Ты взял плавки?!       — Нет! Оливия, где твои кремы? Чем мне тебе спинку мазать?       — Посмотри на нижней полке под раковиной!       — Ты не забыла платье?! О, привет, герой-любовник! Выглядишь потрясно, я так от твоей мамы тоже иногда возвращался.       Отец раскатисто смеется под возмущенный мамин окрик и треплет меня по голове, тут же скрываясь в гостиной, куда я следую за ним, словно загипнотизированный. На полу лежит доверху забитый чемодан, вокруг разбросаны вещи, не прошедшие папин фейсконтроль.       — Вы уезжаете? — выдавливаю я, хмурясь.       — Ты нас за завтраком вообще не слушаешь, да? — В комнату влетает мама, передает папе гаджеты и леопардовые плавки, которые он тут же запихивает в чемодан, чтобы потом быстрым шагом направиться в ванную комнату на первом этаже, за кремами.       — Мы на целую неделю предоставляем дом в твое полное распоряжение! — басит он.       — Никаких вечеринок! — напоминает мама, а потом смотрит на часы и ужасается. — Гарри, уже десять часов!       — Все в ажуре! — откликается он, бросает ей косметичку, которую она с легкостью ловит, и хлопает меня по плечу. — Сын, в нашей спальне непотребства не устраивать!       И только тут я понимаю. Их апрельский отпуск, который они всегда проводят на Тенерифах, где папа сделал ей предложение. И как я о нем забыл?       Мама закрывает матерчатую крышку чемодана, на которую веселый папа тут же плюхается сверху, придавливая гору вещей, чтобы мама смогла справиться с молнией.       — Ты со своим соулмейтом совсем во времени потерялся, — хихикает он и поднимает два больших пальца вверх, — во, молоток, моя кровь!       — И моя тоже, — обиженно напоминает мама, практически победив чемодан, который, кажется, вот-вот затрещит по швам, — у вас ведь все хорошо?       — Да ты посмотри на его шею! У них там все отлично, — отвечает папа вместо меня. Он поднимается, ставит чемодан в вертикальное положение и вытягивает пластиковую ручку. Когда он проходит мимо меня, попутно мне подмигивает:       — Простыни просто смени потом.       — Гарри! — возмущается мама, а папа только смеется из коридора. Он всегда экстремально рад их поездке. Говорит, что она навевает воспоминания, которые изменили всю его жизнь.       Интересно, у нас с тобой когда-нибудь будут места, которые возвратят нас в прошлое, делая еще счастливее? Если ты когда-нибудь сделаешь выбор, нам будет что праздновать? Потому что сейчас я сомневаюсь, что наши отношения вообще можно назвать нормальными. Из воспоминаний только твоя близость и вечное ожидание ее повторения.       Мама берет мое лицо в ладони, ее глаза улыбаются мне.       — Если что, сразу звони, не теряй нас. И все обязательно будет хорошо! Герой-любовник ты, может, и в папу, но интеллект передается от мамы.       Я улыбаюсь в ответ, пусть криво, но ее голос всегда успокаивает меня.       — Хорошо вам отдохнуть, — говорю я, и сам чмокаю ее в губы.       — Ты мой золотой! Не скучай! И никаких вечеринок дома!       Я только киваю, и она скрывается в коридоре, быстро смотрится в зеркало и вылетает из дома, захлопнув за собой дверь и оставляя меня одного.       Я не говорил им, что мне на самом деле очень трудно. Чувство, что я проигрываю чужаку, не оставляет меня. А все мои попытки начать разговор ты заканчиваешь либо упрямым молчанием, либо занятием любовью.       Хотя наше последнее времяпровождение сложно так назвать. Это больше похоже на животную необходимость. Она не созидает, а действует разрушительно, пусть и восполняет наши потребности. Мне кажется, что ты только так меня и видишь: приятная обязанность, судьбоносное искушение, мальчик для увеселения.       Я громко вздыхаю и опираюсь на дверной косяк. Что же со мной происходит? В голове такая суматоха, а на сердце ни одного хорошего чувства. Только бессмысленное раздражение на все, что с тобой связано.       Зачем я столько времени тебя ждал? А ведь все начиналось хорошо. Я был уверен, что справлюсь, вытяну нас обоих. А может, Грег все-таки был прав? Можно ли выдавить любовь из опустевшего тюбика?       Джей ведь пользуется тобой. Я чувствую. Он постоянно названивает тебе, потому что не хочет, чтобы ты привыкал ко мне. Что у вас происходит дома, Морган? Вы ведь определенно обсуждаете наши отношения. Как он отваживает тебя от меня? Какими словами удерживает? Ты же не рассказываешь. Скрываешь его, как будто я могу навредить ему. Тебя даже на фейсбуке нет, из всей контактной информации я располагаю только твоим телефоном.       Я невесело усмехаюсь. А ведь ты правильно делаешь. Отнимая тебя у него, уже потерявшего свою вторую половинку, я подставляю его под удар. Ты — все, что у него осталось. Но ты единственный, кто может сделать меня по-настоящему счастливым. И не только меня. Ты сам обретешь счастье. Но какой ценой?       Как же все запутанно.       Неожиданно перед глазами встают статуи, что я показал тебе на нашем первом свидании. Смотрящие в разные стороны, но тянущиеся друг к другу, что они испытывали в своем одиночестве? Что чувствовали, когда Имя буквально сводило их с ума?       Я задумчиво смотрю на твой почерк на моем правом запястье. И неожиданно меня тянет рисовать, как никогда прежде. Желание настолько непреодолимое, что я лечу в свою комнату, достаю чистый холст и тут же сажусь за работу. Мои руки движутся словно сами по себе, карандаш уверенно выводит любимые очертания, пробуждая в сердце давно забытые, первые эмоции.       Я рисую тебя с нежностью, трепетно, мягко, передавая то, что размылось со временем под давлением окружающей меня реальности. Я отдаю твоему образу все, что знаю о тебе, прорисовываю дорогое лицо во всех тонкостях, учитывая каждую твою подаренную мне эмоцию. С самого начала мне нужен был только один шанс, и я уже был счастлив, потому что ты подарил мне его. А вместе с ним ты проявлял себя в наших отношениях все больше, позволяя мне разглядывать твою душу, не отвлекаясь ни на прошлое, ни на настоящее.       Почему из всего, как можно было бы интерпретировать твои действия, я выбираю только самое негативное и подлое? Может, ты так защищаешь меня. Отдаляешь от своей жизни, потому что менять ее еще не время, потому что тебе нужно самому определиться, как лучше поступить. И при этом ты учитываешь все мои желания, откликаешься на эгоистичные просьбы, прощаешь обидные слова и глотаешь мое неудовлетворение. Но ты не врешь мне. Пусть ты не хочешь говорить. Но ты не пустослов, ты не даешь обещаний, которые не собираешься исполнять. Пожалуй, это лучшее проявление честности.       Комната наполняется дурманящим запахом акрила, и, как мои родители, я впадаю в щемящую ностальгию. Вспоминаю, как ждал тебя, как до конца берег себя и оставался верным, не размениваясь на ненужные отношения. Я вспоминаю, как проявлялось твое Имя, как я берег его, как впервые увидел тебя. И ведь ты пришел за мной, Морган.       Ты выбрал меня.

***

      Мне кажется, я снова наполняюсь жаждой жизни. Пусть слабой и неустойчивой, но ночной портрет, что сушился на мольберте, совершил то, чего я не мог сделать, оставаясь в своей голове. С каждым штрихом мне становилось немного лучше, я вложил всю свою душу в картину, не просто наполнил ее эмоциями, я вдохнул в нее жизнь, визуализировал свое заветное желание.       В школе мне даже весело. Я общаюсь с Тревом и Грегом, которые, как мне кажется, снова наладили между собой контакт. По крайней мере, Трев широко улыбается и снова раздражает своими похабными шутками, хотя запястье его надежно прикрыто не только рукавом толстовки, но и напульсником.       Катастрофа происходит на большой перемене. Когда я, оставив Грегори и Тревора, спорящими о плоских приколах последнего, прогуливаюсь возле школы, поглаживая твое Имя. Я смотрю на него и не вижу ничего вокруг, продолжая возвращать все свои чувства обратно на полочки. До этого они были разбросаны, как книги при обыске. Меня отвлекает чужой голос. Он мягкий и нежный, но почему-то совершенно мне не нравится.       — Простите, это вы Колин Касс?..       Я отрываюсь от своего запястья и встречаюсь со спокойным взглядом серых глаз. Мужчина, стильно одетый, со светлыми, зализанными назад волосами. Незнакомец смотрит на меня с прищуром, изучающе, как будто знает меня и давно не видел. Все мои внутренности неприятно сжимаются. Думаю, мой взгляд меняется, потому что его светлые брови удивленно приподнимаются. Я уже знаю, кто он. Узнал бы из тысячи незнакомцев.       — Красс, — поправляю автоматически и прячу твое имя.       — Красс, — елейно повторяет он. — Я Джеймс, вы, наверняка, слышали обо мне.       Так вот он какой, твой друг, на кого ты неосторожно меня променял. Самоуверенный, молодой, так и хочется корону на его голове лопатой поправить. Хорошо, что он не протягивает мне руку, потому что я проигнорировал бы ее.       — Я вас не знаю, — я вру. Его взгляд характерный для любого хорошо устроившегося паразита: наглый, но немного извиняющийся, только не за то, что он присосался к чужому организму, а это извинения на будущее: ты прости, но я скоро этот кусочек тоже займу, так что ты уж подвинься, будь добр.       Я ненавижу его. Всей душой, каждой клеточкой тела, ненавижу с такой же силой, с какой хочу отобрать тебя у него.       — Мы знакомы заочно. — Меня тошнит от его театрального голосочка. — Думаю, Мо вам обо мне рассказывал.       Я бы поперхнулся если бы мог. Мо? Он зовет тебя Мо? При мне? Моего соулмейта? Так от этого прилипчивого куска дерьма тебя необходимо защищать? Знаешь, он вообще не похож на человека, который до сих пор страдает. Он похож на человека, который не хочет терять место под солнцем.       — Нет, не рассказывал, — отвечаю я нагло, — когда мы вместе, мы обычно других людей не обсуждаем.       Я стараюсь задеть его так же, как он задевает меня одним только своим присутствием. Но он не реагирует, либо отлично это скрывает. Зачем ты его прятал, Морган? В итоге он сам нашел меня.       — Я пришел от имени Мо, — поясняет он, и я понимаю, что это ложь. Просто знаю, даже логику включать не нужно.       Врет как дышит. Морган, у тебя отвратительный вкус на друзей.       — Он хотел с вами поговорить еще в первую встречу, но вы угрожали ему законом. Поэтому ему пришлось встречаться с вами против своего желания.       Господи, Морган, как ты выдерживаешь его? Почему ты его жалеешь? И насколько тебе больно?       Ну ничего. Я покажу ему, кто здесь лишний.       — Слушай меня сюда, — говорю я резко, — я не отдам тебе Моргана. Говорю на случай, если до тебя еще не дошло. Я его соулмейт, а не ты. Я его счастье, и мы все в курсе, что он слишком добрый, чтобы послать тебя. А ты слишком наглый, чтобы понять это. Но теперь у него есть я. И я его защищу.       — Да что ты? — На его лице расползается неприятная улыбка. — Интересно, от кого.       — Разве ты сам не видишь, как ему больно?! — Я начинаю закипать.       — Ему больно, потому что ты все ближе к нему подбираешься. Он ведь просил тебя.       "Подбираюсь"? Так он выставляет мое законное право быть рядом с тобой?       — Он должен был просить тебя! — Мой голос агрессивный. Настолько, что Джеймс предусмотрительно делает шаг назад. Показательно так, как будто отмечает мою несдержанность.       — Ты его мучаешь. А еще называешь себя соулмейтом.       Господи, неужели я единственный трезвомыслящий в этом треугольнике?..       — Да как ты вообще смеешь? Скажи мне, где твой родной человек?!       — Не притворяйся, что ты не знаешь, — меня прошибает холодный пот. Мало того, что он в курсе нашего с тобой разговора, его голос звучит так, что я осознаю одну вещь.       Джеймс никогда не отцепится от тебя. Он сделает все, чтобы не потерять смысл жизни, которым ты для него стал.       Морган, я понимаю тебя. Теперь понимаю. Но зачем ты все докладываешь ему?..       — То есть ты потерял любимого, — медленно начинаю я, — а он помог тебе. И тебе так понравилась его помощь, что ты решил испортить жизнь и ему тоже?..       — Он близкий мне человек. Его помощь естественна.       — Так ты еще это и как должное принимаешь? Ты хоть сам себя слышишь?! — Люди оборачиваются на мой крик, а он только стоит, самодовольно скрестив на груди руки. — Ты тоже его друг! Не забыл?! Он заботился о тебе, а как ты забоишься о нем?! Прошло пять лет, пять! Пять лет он был с тобой, поддерживал и любил, а ты его? Что ты принес ему, кроме вынужденной заботы?       — Посмотрите, кто заговорил о чувствах. Мальчик, ты свой возраст не забыл?.. Ты понятия не имеешь, что означает потерять своего соулмейта. Ты ничего не знаешь.       — Мне не нужно знать, чтобы видеть, что ты думаешь исключительно о себе! И да, представляешь, я знаю, что означает терять своего соулмейта. Потому что ты заставляешь меня проходить через это прямо сейчас. И не только меня. Его тоже. Страдая сам, ты заставляешь страдать других. Ты паразит!       Он морщится от моих слов, но не потому, что они задевают его. Он чувствует только свою правду. Ничего другого для него не существует. Морган, ты вообще видишь, насколько он зазнался? Он не то, что соулмейта, он во мне даже человека не видит. Но я заставлю его увидеть.       — Если тебе уже не важно, если просто больно — найди человека, который тоже потерял свою любовь. — Я знаю, что мои слова жестокие, но они правдивы. А кто-то должен сказать ему правду. Что мир не вращается вокруг него, и я никогда не позволю тебе, моему соулмейту, портить свою жизнь из-за друга, который не хочет справиться с утратой самостоятельно. Как бы больно ему ни было, я не позволю!       — Будь с ним вместе, вы поможете друг другу по-настоящему. И тебе не нужно заставлять себя любить человека, который на самом деле этого не хочет, потому что у него уже есть соулмейт. У Моргана есть я. И я вижу, как он расслабляется со мной, как он устал от тебя! Пойми, я не против тебя. Но Морган живой человек. Он живой человек. У него есть соулмейт, счастье, которое ты потерял, да, мне действительно жаль тебя. Но при чем здесь он?..       — Браво. Прекрасная речь, я восхищен. Только это его выбор.       Это все, что Джеймс ответил. Он не просто не понимает меня, он не хочет понимать. Потому что ему удобно. Ему хорошо.       С ним не о чем разговаривать. Морган, если он так запросто полоскает тебе мозги, не удивительно, что ты даже говорить о нем не хочешь. Он же ничего, абсолютно ничего не понимает.       — Вали отсюда, — говорю я тихо, хотя мой голос дрожит, — уйди по-хорошему.       — То есть, ты меня понял? — Он наклоняет голову, в ожидании ответа. Как будто с разговаривает с непослушным ребенком.       — Ты идиот? — Я сейчас ударю его. Клянусь богом, еще одно слово, и я втащу ему с ноги. Со всей дури.       — Езжай обратно в свой Бристоль. Не то...       — И что ты сделаешь? — он перебивает меня таким голосом, что кулаки сами сжимаются. — Уродливо меня нарисуешь? Все. Мое терпение лопнуло.       — Я считаю до трех, — предупреждаю я, еле сдерживая рвущийся наружу гнев, медленно закручиваю рукава, — один... два...       Он не бежит. Берет меня на слабо. И только когда я произношу "три!" и делаю резкий выпад кулаком в его сторону, он припускает так, что я понимаю значение выражения "только пятки сверкали". Очень быстро он заскакивает в красный мерседес, и машина, тихо урча, тут же удаляется. А я долго смотрю ей вслед, не в силах справиться со своими эмоциями. Жалея, что не догнал его и не забил до смерти, а просто отпустил.       Он отвратительный. Морган, он никого не любит. Он как черная дыра, в нем нет смысла. Он выжимает из тебя любовь, он хочет забрать ее всю, до последней капли. Не удивительно, что ты такой уставший. Ты измотан. Джеймс — вампир, он сжирает тебя заживо, все твои эмоции и чувства.       Ты не помогаешь ему. Ты жертва его горя.       Ты мазохист, Морган. И ты поощряешь его садизм, пляшешь в его руках, как марионетка. Что ты творишь?!

***

      Когда вечером звонит телефон, я уже готов к разговору. Я настолько ошарашен и зол, что даже не замечаю, что вместо приветствия, твой тихий голос холодно осведомляется:       — Что ты ему сказал?       — Правду, — отвечаю сухо. На что он нажаловался тебе? Беспринципный идиот. Его ты хочешь видеть рядом с собой? Его ты называл "любимым человеком"?!       — Колин. — Мое имя действует как спусковой крючок, но я еще держу себя в рамках приличия.       — Морган, ты сам все понимаешь лучше, чем я. Ты взрослый человек. Может, я ребенок, но я не могу поверить, что ты позволяешь ему портить жизнь не только себе, но и мне тоже.       — Я нужен ему.       Твои слова рушат все. Одним махом. Зачем? Зачем ты так яро убеждаешь себя в этом? Мы ведь оба знаем, что это неправда. Это просто больно, Морган. И тебе, и мне. И ему тоже, потому что он свято верит в твои слова.       Я не могу один. Я не справлюсь. Если он будет ломать все, что я строю, как мне справиться? Это как лепить снеговика на солнцепеке. Ситом черпать воду из лодки. Это бессмысленно так же, как плакать перед тупиком, вместо того, чтобы развернуться и уйти.       — Тогда оставайся с ним, — неожиданно говорю я. Все, я устал. Я больше не могу.       — Ты серьезно? — уточняешь ты после короткой паузы.       — С меня достаточно, Морган. Вали к чертям собачьим со своим Джеймсом, разбирайтесь там с ним в своей драматической постановке и тонком внутреннем мироустройстве. Делите кровать, обсуждайте меня, радуйтесь жизни, пудрите друг другу мозги. Знаешь, я думал, это только он. А вы, оказывается, друг друга стоите. Эгоисты до мозга костей.       — Ты ничего не понимаешь! — Твой голос и раздраженный, и отчаянный. Звучишь прямо как твой друг. Замечательно. Прекрасно.       — Да, наверное, ты прав. Я действительно ничего не понимаю. Хочешь страдать, Морган — страдай. Но я страдать не намерен. Скатертью дорожка.       — Колин, стой, — зовешь ты, прежде чем я нажимаю на кнопку отбоя. Я снова подношу телефон к уху, молча ожидаю продолжения. А кровь стучит в моей голове так громко, что я боюсь не услышать. Руки дрожат. Губы дрожат.       Страшно.       — Я приеду сейчас, — говоришь ты быстро, — дай мне два часа, только не решай ничего в одиночку. Пожалуйста! — Ты просишь. Впервые в жизни, ты о чем-то просишь. Пусть и так требовательно.       — Для чего, Морган? — спрашиваю слабо. — Чтобы расстаться официально?.. По телефону тебя не устраивает?       Я слышу шум на заднем фоне. Что-то разбивается, с таким грохотом, что мое сердце останавливается. Что там происходит?..       — Два часа, — говоришь ты быстро, — Колин, встреть меня. И отключаешься.

***

      Я жду тебя. Жду двадцать минут. Полчаса. Час.       Мне холодно, погода дождливая, руки немеют, но я жду. Не знаю почему, но жду именно на улице. Вдруг что-то произошло? Ты в порядке? Боже, я сейчас с ума сойду от тревоги. Какой же я идиот. Я же собирался бросить тебя.       Но не могу. Независимо от того, насколько сильна моя обида, не могу. Я как рыба на крючке, извиваюсь, болтаюсь, разрываю себе небо, но мне уже не освободиться, потому что я проглотил приманку.       Нет, я должен. Я должен, потому что моя любовь перерастает в ненависть. Пустота после последних выходных возвращается так стремительно, что я встречаю ее безоружный и меня сносит потоком слепой безнадежности. Это чувство не описать словами, оно забирает меня настоящего, подменяет на мелочную мразь, которая только и может мстить и гадить окружающим. Господи, я превращаюсь в твоего Джеймса. Ничего из себя не представляющего, надменного идиота, который думает только о себе.       И таким меня делаешь ты. Наш добряк.       Твоя машина появляется раньше. Ты останавливаешься у моего дома, быстро выходишь из машины и смотришь на меня в нерешительности. Я тоже не понимаю, зачем ты приехал. И о чем нам разговаривать, я не знаю.       — Колин, выслушай меня.       Ты подходишь совсем близко, но я отступаю, а ты останавливаешься и смотришь так, будто я не шаг назад сделал, а на живот тебе наступил.       — Мне уже твой друг все поведал. Извини, что навязался.       — Ты не понимаешь, он...       — Да по вашим словам я дерьмо абсолютное. Куда уж мне, понять высокие отношения, — мои зубы стучат, меня всего перекручивает от твоего присутствия. Главное, чтобы ты не прикасался ко мне. Не обнимал, не трогал, даже близко не подходил.       — Колин, зайдем в дом, — просишь ты негромко, но я мотаю головой, не желая идти на поводу у показной мягкости.       — Тебе холодно, — замечаешь ты, делаешь шаг ко мне, но я снова отдаляюсь.       — Ты поэтому и приехал? Сказать, что мне холодно? Мне и с тобой холодно.       — Колин, пожалуйста.       — Пожалуйста что?       — Не делай этого.       — Не делать чего, Морган?!       Я повышаю тон, смело смотрю в твое искаженное горечью лицо и чувствую, как брови мои сдвигаются к переносице. Я не хочу больше так. Я не могу.       — Не отталкивай меня, — ты снова приближаешься, но в этот раз я не отступаю.       Смотрю на тебя и не верю ни ушам, ни глазам. Мой невидимый барьер рушится, всего от нескольких слов. Но он рушится не из-за любви к тебе. Просто я не знаю, как защититься правильно, потому что ты совсем как он. Ты не просто не слышишь, ты гнешь свою линию, доказываешь мне что-то непонятное, пытаешься впихнуть в вашу адскую заварушку, всеми правдами и неправдами.       — Что ты от меня хочешь? — Кажется, от меня даже пахнет отчаянием. Я не понимаю тебя, совсем не чувствую. Только холод, дрожь от ветра и серости неба.       — Чтобы мы поговорили внутри.       — Да о чем нам с тобой разговаривать?! Я пытался, много раз пытался! Ты мне ни одного внятного ответа не даешь!       Ты снова приближаешься ко мне, но уйти у меня не получается. Ты ловишь меня руками, быстро, грубо, тащишь к входной двери, а я даже не вырываюсь, только сжимаюсь от твоих полуобъятий.       Мне хочется стать совсем маленьким, исчезнуть, убежать, только бы спрятаться от тебя. Но я послушно волочу ноги, поднимаюсь по крыльцу и оказываюсь в теплом коридоре, где ты сжимаешь меня в объятиях.       — Ты весь продрог, — шепчешь ты, и твой голос наконец-то придает мне сил. Я яростно вырываюсь, беспардонно отталкиваю твои руки, потому что понимаю, куда все направляется.       — Это твой разговор?! — я в бешенстве.       — Ты правда хочешь расстаться?! — резко спрашиваешь ты.       Твой вопрос удивляет меня. Мне казалось, что это очевидно. Зачем ты спрашиваешь? Чтобы удостовериться?..       — А ты думаешь, я шучу?!       Я не верю собственным словам. Во мне говорит обида, а сердце рвется от боли, тянется к тебе, но я не пускаю его. Держу стальной хваткой, сдавливаю когтями воли, распарывая. Ты пожалеешь, Морган. С людьми так нельзя, соулмейт не игрушка! Ты смотришь так, словно я влепил тебе пощечину. А чего ты ожидал? Бесконечного терпения? Такого не будет! Я не такой!       — Прошу, успокойся, — требуешь ты холодно.       А я только зажмуриваюсь и мотаю головой. Как мне успокоиться? Ты хоть понимаешь, о чем меня просишь?..       — Ты правда хочешь расстаться?       — Да пошел ты, — выдавливаю я негромко и поднимаю голову, широко раскрытыми глазами смотрю в потолок, чтобы не расплакаться перед тобой и не сделать еще хуже.       Какой же я все-таки ребенок. Маленький гадкий вымогатель. Но и ты не лучше.       — Ты хочешь расстаться? — повторяешь ты громко. Твой голос сильный, он гремит в коридоре, только вспышки молнии не хватает.       — Разве это не то, чего ты хотел? — Что-то в моем надломившемся голосе пугает тебя. Ты наконец-то понимаешь, что довел меня.       — Я не согласен. Ты слышишь меня? Я против! — Ты хватаешь меня за локти, несильно встряхиваешь, а я едко отзываюсь:       — Зато твой друг уж очень этого хочет. Уважим его желание?       — Да при чем тут он?       При чем тут он?.. Ты что, шутишь?       — При всем! Он здесь при всем! А так быть не должно, понимаешь? Тогда давай я тоже заведу себе любовника без соулмейта, стану холить и лелеять его, спать с ним в одной постели, обнимать, целовать и предаваться любви, когда со мной нет тебя! А ты будешь приезжать и собирать объедки, которые останутся после него! Как тебе идея? Нравится?!       Ты не тратишь слов, чтобы объяснить свой взгляд. Ты яро впечатываешь меня в стену и, как в дешевом бульварном романе, насильно прижимаешься к моим губам.       Я отталкиваю тебя не менее яростно, грубый контакт губ разрывается, но ты крепко держишь меня за локти, не позволяя отстраниться. Слезы ручьем льются из моих глаз, в сердце бушуют эмоции, которые я с таким трудом подавлял. Что ты наделал?       Господи, за что?       — Отпусти меня! — приказываю грозно, делая еще один рывок, но твой захват становится только грубее.       — Ты этого хочешь? — Ты встряхиваешь меня, как будто пытаешься привести в чувство. — Ты действительно этого хочешь?!       — Да, хочу! Мне больно, Морган!       — А мне, по-твоему, не больно?       — А тебе хватит сидеть на двух стульях! — кричу я. — Оставь меня, я прошу тебя! Ты же этого хотел! Ты же сам так решил!       — Даже думать не смей о связях на стороне!       — Значит, тебе можно, а мне нельзя?!       — Колин!       Ты всегда так поступаешь. Используешь мое имя, когда оправдываться нечем. В такие моменты оно падает с твоих губ, как камень, чтобы раздавить мои доводы, напомнить мне, что я юнец, который ничего не смыслит в жизни. Ты пытаешься привести меня в чувство моим именем, доказать, что я не прав, даже если в моих словах разумного смысла гораздо больше, чем в твоих поступках.       Я не дурак, Морган. Я не капризничаю. Я просто отстаиваю свое право получить то, что мне предназначено, и жить счастливо, не создавая себе проблем. Их и так достаточно. Но ты не хочешь услышать меня. Не хочешь понять, потому что так тебе будет неудобно жить. Потому что тогда придется что-то предпринимать и решать проблему, которая висит на тебе и тянет на дно. Ты знаешь, что не можешь прятаться вечно, прикрываясь своими добрыми деяниями. Но я не позволю тебе портить и мою жизнь тоже. Я не собираюсь тонуть только потому, что ты слишком добрый, чтобы скинуть с себя балласт и глотнуть свежего воздуха.       Как ты можешь игнорировать мои чувства? Как тебе не стыдно манипулировать мной, чтобы остаться в своей зоне комфорта? Ты не хочешь обидеть своего друга, да, Морган? А меня обидеть тебе не страшно?       Я не хочу тебя видеть. Не хочу тебя знать. Из всех людей на свете, почему именно ты?       — Да уйди же ты наконец!.. — я отталкиваю тебя что есть силы. Ты не ожидаешь, теряешь равновесие, а я отпрыгиваю от тебя и мчусь наверх, в свою комнату. Скрыться, спрятаться, залезть в шкаф и сидеть там, пока смерть не придет. Вот мой план.       Вот все, что я могу сейчас сделать.       Ты врываешься в мою комнату следом и замирает, оглядываясь вокруг.       Да, я знаю. Я тоже остановился, как громом пораженный. Потому что и в моей комнате тоже ты.       Все мои стены увешаны картинами. От запястья с твоим Именем, до твоего тела, столь желанного мной. Мне кажется, я нарисовал все, что только связано с тобой. Каждая картина с твоим лицом отличается выражением, присущим исключительно тебе. Твои особенности, маленькие привычки, черты, не каждому заметные — все здесь, собрано в моей комнате.       — Я не маньяк, — вырывается у меня, но ты не реагируешь, только смотришь в одну точку, и я запоздало понимаю, на что именно. Хочу кинуться к окну, чтобы прикрыть картину хотя бы собой, но ты оказываешься проворнее — ловишь меня, прижимаешь спиной к груди, а я замираю от твоего объятия, которым ты просто пользуешься, чтобы удержать меня.       На моей последней картине, где еще не высохли краски, нарисован не только ты, но и я. Мы не обнимаемся, не целуемся, просто стоим рядом, легко соприкасаясь плечами. И смотрим мы в разные стороны, я — так, словно слушаю хорошего знакомого, а ты — задумчиво, будто решая, куда отправиться дальше. Но на губах твоих играет улыбка, которую я видел только один раз в своей жизни, и предназначалась она не мне.       Но в этой картине гармония. Мечта, что не осуществится. Она мое облегчение и проклятье одновременно.       Чувствую себя загнанным в угол.       Твое сердце стучит так быстро, так громко.       — Мы выглядим как статуи у железнодорожных путей, — говоришь ты совсем тихо, прямо мне в ухо, от чего по всему телу проходит дрожь.       — Ты не имеешь права, — говорю я сдавленно, — врываться в мой дом, в мою комнату и вот так держать меня. У тебя нет таких прав.       Не делай этого, Морган. Не смей подчинять меня только потому, что у нас "связь".       — У меня нет таких прав?       — Морган, хватит. Достаточно.       Но ты держишь меня крепко. А потом я чувствую, что твои губы прижимаются к моей шее.       Ты валишь меня на кровать, вжимаешь в перину всем своим весом, а я даже не сопротивляюсь. Я обнимаю тебя в ответ, остервенело, жадно, я целую тебя, прижимаюсь как можно ближе, глотаю дыхание с твоих губ, забираюсь руками под джемпер, стону от ощущения твоей горячей кожи под моими пальцами.       В нас не осталось нежности. Нам не хватает терпения.       Я схожу с ума. По тебе. От тебя.

***

      Той же ночью ты уезжаешь. Наспех целуешь и обнимаешь меня, не говоришь ни одного лишнего слова, в очередной раз запечатывая нашу ссору постельной сценой. И оставляешь меня одного, чтобы поскорее умчаться и успокоить другого.       Как же мне противно от твоих поступков. Но еще более мерзко от осознания, что я в который раз повелся. Пошел у тебя на поводу, не в силах выразить себя так, чтобы ты осознал происходящее. Но не потому, что я не могу найти правильные слова. Ты просто не хочешь их слышать, тебе не нужно.       Тебе и так нормально.       А я хожу полумертвый. Все вокруг кажется ненастоящим, постановочным. Все действия выполняю автоматически, ничего толком не соображая. Я даже у доски отвечал, с друзьями болтал, улыбался всем подряд, но на самом деле ничего не помню. Меня в реальности нет. Или реальности для меня не существует. Или не существует ни того, ни другого, а я только плод больного воображения чьей-то извращенной фантазии.       И только Хло на рисовании замечает мое состояние. Она не разговаривает со мной, лишь наблюдает пристально, дожидаясь, когда занятия закончатся и мы останемся наедине. А рисование спасает меня. В очередной раз вытаскивает из забытия, из собственной отрешенности.       Только когда кисть в руке, я начинаю возвращать свои ощущения. И процесс рисования поглощает меня, отвлекает от гнета моего настоящего. Я слабо вожу красками по холсту, но мои действия приобретают осознанность, пусть все вокруг до сих пор кажется ненастоящим.       — Знаешь, я боюсь увидеть свое Имя, — неожиданно признается Хло, как только последний студент покидает студию.       Я ничего не отвечаю. Молча заканчиваю рисунок, на этот раз исключительно то, что сказал изобразить профессор — корзину с фруктами и гайками, чтобы мы передали через картину смесь мягкости плодов и холода деталей.       Мне нечего ей говорить. Раньше я бы непременно сказал, что волноваться не о чем, но сейчас понимаю, откуда в людях страх перед своей судьбой. Думаешь, что упадешь в объятия любви, а в итоге разбиваешься о металлическое дно реальной жизни.       Я даже не могу сказать, люблю ли я тебя на самом деле. Та ли эта волшебная связь из сказок или никому не нужная химия. Сейчас соулмейты напоминали мне неудавшиеся эксперименты. Будто господь хотел сделать мир лучше, а у него не получилось. Потому что его создания, как всегда, все портят.       Хорошо, что моих родных нет дома. Видеть их счастье сейчас совершенно не хотелось.       — Ты изменился, Кол, — снова заговаривает она, — и не в лучшую сторону. Знаешь, ты всегда казался таким уверенным, взрослым... рассудительным. Умнее, чем все мы. Ты первый, кто приходил на ум, когда нужен совет, ты как будто знал, что делать. По крайней мере, ты всегда так выглядел. Только я к тебе не обращалась.       — И правильно делала, — мрачно подытоживаю я. Моя картина не показывает контраст мягкости и жесткости. На ней все жесткое и грубое, холодное, как металл.       — Я не обращалась к тебе, потому что мне казалось, что тогда признаю, что ты лучше, чем я.       Ее откровение не трогает и не задевает меня.       — Ты рад, Кол? Ты ведь получил Имя. Твоя мечта сбылась. Почему ты не счастлив?       — Хло. Тебе действительно хочется услышать ответ или ты просто напоминаешь мне, как сильно я ошибался?       — Кол, я не... — начинает она примирительно, но я перебиваю ее.       — Имя — это и счастье, и проклятье. Мое Имя, по крайней мере. Оно болит так же, как и радует, и когда кажется, что все хорошо, оказывается, что на самом деле все очень плохо. Это как кататься на американских горках, только вот мне совершенно не весело. Счастлив ли я? Нет, Хло, я не счастлив. Я очень зол. Это как поочередно проходить круги ада, все кажется, что после следующего начнется что-то хорошее. И оно действительно есть, только его мало, так мало, что страдания не окупаются, если тебе больше нравится такая интерпретация.       Я отбрасываю в сторону кисть и сжимаю голову руками, зарываюсь пальцами в волосы, сжимаю их так сильно, чтобы было больно.       Хло слушает меня очень внимательно, впервые не перебивает своим мнением.       — И то, что ты не приходила ко мне за советом — правильное решение. Потому что пока вы все жили в реальной жизни, думая, что я в чем-то умнее вас, я находился в сказке. Прирос к розовым очкам, которые в итоге разбились стеклами внутрь, и думал, что все знаю. Это я идиот, Хло. Я крупнейший идиот, дурак, каких еще свет не видывал. И я устал. Очень устал.       Я поднимаю на нее взгляд, от чего она поджимает нижнюю губу, и повторяю:       — Хло, я так устал. Я не знаю, что мне делать. Я больше не могу, Хло, я больше не хочу.       Ее подбородок трясется, она сидит смирно, не шевелясь. Я знаю, что разрушаю свой образ в ее глазах, что сознаюсь в слабости, которую она не хочет видеть. Ей нужна поддержка, а у меня ее больше нет.       — Я боюсь стать такой, — слезы мгновенно размазывают ее макияж, скатываясь черными каплями по щекам, — я боюсь, что мое Имя тоже сломает меня.       Я невесело усмехаюсь. Сломает... слово подходящее.       — Не факт, что у тебя будет так же. Может, тебе повезет больше, чем мне. Я был бы рад.       — Я хочу его Имя! — неожиданно взрывается она и начинает плакать уже в голос, как маленький ребенок. — Я так ждала, так хотела, чтобы это был Грег! Он мне нравится, Кол, его отношение к жизни, его внешность, его голос — в нем все идеально, привычно! А он... а он достанется Треву. Кол, на руке Грега имя Трева! И что мне теперь делать?! Почему Тревор, почему он?! Они совершенно не подходят друг другу! Ты только посмотри на этого... этого...       — Хло, — тихо говорю я, совершенно не удивленный, и она замолкает, — оставь их. Кто-кто, а Тревор никому не сделал ничего плохого, и распределение Имен уж точно не его вина.       — Я знаю! Дьявол, я это знаю, но все равно! Разве он сможет полюбить его так, как я? И дать ему то, что я могу дать? А теперь мне придется ждать, пока не проявится мое имя, и это будет абсолютно незнакомый мне человек, к которому я ничего не чувствую. Что мне делать? Кол, что нам с тобой делать?       — Я не знаю. Я уже ничего не знаю. — Я вздыхаю и тяжело поднимаюсь, подхожу к Хло и притягиваю ее дрожащее тело к себе. — Ты же мой сектант. Если не мы с тобой, пусть хотя бы они будут счастливы. А мы за этим проследим.       — Прости меня... Прости, Кол...       Я глажу ее по изумрудным волосам, такую маленькую в моих руках.       — Все хорошо, Хло. — Мой голос мягкий, хотя в сердце пусто. — Я слишком хорошо тебя понимаю.       — Хочешь я убью его? Этого его друга детства, хочешь, я разберусь? — Она вырывается из моих рук, заглядывает в глаза, лихорадочно стараясь найти в моем лице хотя бы отголосок поддержки.       А я смотрю в ее блестящие безумием глаза, и мне становится не по себе. Я думал об этом так часто, так много, каждую ночь представлял, как несчастный случай освобождает тебя. Как легко смерть стирает преграду между нами. Всего лишь одна жизнь, и двое людей счастливы.       Одна жизнь.       Я хочу. Хочу его смерти.       Я сжимаю плечи Хло так сильно, что она охает. И ничего не могу ей сказать.       — Кол...       Ее взгляд меняется, словно она приходит в себя. Брови сдвигаются к переносице, и она разражается рыданиями с новой силой, испуганными и горькими.       Это не нормально. Я не нормальный.

***

      Сегодня я не иду к Треву. Так же, как и Хло. Встречая Грега, я прошу его позаботиться о ней. Я знаю, что он не наделает глупостей, потому что его Имя уже проявилось. А зная Грега, он никогда не поступит опрометчиво. Он жесток к себе и справедлив к другим. Поэтому Треву повезло.       На фейсбук отчаянно приходят оповещения, но я даже не вытаскиваю телефон из кармана. Состояние странное. На грани. Как только приеду домой, нужно позвонить родителям. Потому что, кажется, один я совершенно не справляюсь. Я не хочу оставаться один. Не хочу звонить тебе. Не хочу снова напрягать друзей, которые и в своих жизнях не могут разобраться. Но очень хочу услышать мамин голос.       Мне очень нужна поддержка.       Дома, до того как набрать папу, я все-таки проверяю свою страницу в соцсетях. И не могу поверить своим глазам.       Приглашение в друзья и несколько сообщений. От Джеймса. Я тут же узнаю лицо того самого друга, который сейчас смотрит на меня с профильной фотографии с загадочной улыбкой, прижимаясь щекой к твоему лицу, хотя сперва я не узнаю тебя.       Будто совершенно другой человек. Ты улыбаешься так ярко, уверенно, настолько искренне, что я понимаю: все подаренные мне улыбки были только жалкой пародией на оригинал. Выпрошенными подачками. Вынужденной мерой.       На фотографии только ваши лица, но я уверен, что ты обнимаешь его за талию. Вы выглядите так счастливо. Вы выглядите... вместе. У фотографии около трех тысяч лайков. Я листаю вниз, на комментарии.       "Лучшая пара века".       "Доказательство, что Имена — это принуждение. Счастья вам!"       "Дже, я все еще жду обещанной тусовки".       "Поздравляю! Счастья молодоженам!!!"       Последний комментарий въедается мне в глаза. Со скоростью света я снова открываю профиль Джеймса и только сейчас замечаю фамилию.       Джеймс Харт.       Ты соврал мне. Ты предатель. Ты... ты просто вышел за него замуж, а мне сказал...       Запоздало я понимаю, что ты мне ничего не сказал. Ты просто спросил, что за бред я несу. Оказывается, твой вопрос не имеет ничего общего с нормальным ответом. Но ведь Джеймс мне тоже не сказал. Или он думал, что я знал?..       Морган, ты вообще нормальный?..       Непослушными пальцами я принимаю заявку в друзья. А затем смотрю содержимое сообщения.       "Если ты еще сомневаешься", — написал он и приложил аудиозапись.       Все мое существо против. Мозг сопротивляется, руки не двигаются, душа кричит не включать ее. Но я не могу.       Я наспех подключаю наушники к телефону. Опускаюсь прямо на пол и дышу глубоко и равномерно, потому что сердце жалит меня изнутри. Что там может быть? Что в ней? Она длится пятьдесят три секунды. Всего лишь чуть меньше минуты, что они могут исправить? Я включаю запись до того, как понимаю, что делаю. И слушаю.       Я слышу тихий плач и твой голос, он такой нежный, ласковый. Теплый. Он успокаивает Джеймса. Тихо воркует с ним, но я слышу каждое слово.       — Ну что ты, Джей?.. Чего расстроился, я ведь с тобой. Портить слезами такое красивое лицо непозволительно...       Я слышу мягкую улыбку в твоем голосе, негромкие поцелуи и будто вижу, как ты бережно держишь его заплаканное лицо в своих руках, как ловишь губами его слезы. Крупные, наверное.       — Ты... с ним... он забирает тебя... как мне жить, Мо? Как жить без тебя?.. Я ведь... я...       Меня передергивает от его жалостливого голоса. Противно от его актерского мастерства. Он так искусно выдавливает из тебя жалость, настолько умело вьет веревки из твоего обещания, а ты слушаешь его. И веришь.       Веришь каждому его слову.       — Джей. Джей. Дже-е-ей. Это все не важно. Он не важен...       Сердце ухает куда-то вниз, откуда мне уже никогда не достать его. Я не важен?..       — Я не верю в судьбу, ты же знаешь. Ты — единственный для меня, всегда был, всегда будешь...       Твои слова режут душу.       Ты даешь ему обещание за обещанием.       — Он всего лишь ребенок, Джей... Хочешь, я уберу его Имя?.. Помнишь, как мы свели тебе твое? Я могу сделать то же самое. Только не плачь, Джей...       Внутри все обрывается.       — Скажи мне, Мо. Скажи, что ты любишь меня. Только меня.       — Я люблю только тебя, Джей. Только тебя.       Это конец. Но заканчивается не только запись. Это конец для нас.       Ты врал мне. Ты все это время мне врал.       Мне, Морган.       Своему... соулмейту.       Все наши маленькие моменты. Все, через что мы прошли вместе. Все чувства, которые ты дарил мне. Нежные прикосновения. Пылкие поцелуи. Я ведь чувствовал. Я ведь ощущал тебя. Ты был так близко, ты ведь был настоящим.       А теперь ты готов свести мое имя.       Ради своего мужа.       Знать и понимать — разные вещи. Слишком разные, чтобы их сравнивать. Мы знаем, что если резко оторвать курице голову, то ее тело еще будет двигаться в попытке убежать. А когда видим это вживую — нас тошнит от ужаса осознания. Как страшно: надеяться спастись от смерти, не понимая, что ты уже мертв.       И меня тошнит. Меня воротит. Мне плохо.       Мне плохо.       Плохо.       Я думал, что понимал тебя. Думал, что разделяемое нами чувство взаимно. А получается, я принуждал тебя.       Друзья, родители, рисование — уже ничто мне не поможет. Простите. Я просто недостаточно сильный. Я больше не могу. Меня не хватает. Я так стараюсь, но у меня ничего не получается. Смотрю на твое Имя и ненавижу его. Неужели нет никакой возможности избавиться от него?       В голову приходит безумная идея. Но мне она нравится. Настолько, что я тут же привожу ее в исполнение. Уверенно отталкиваюсь от пола, поднимаюсь и неестественной походкой направляюсь в кухню.       Мамины ножи острые. Папа затачивает их так, что грех не порезаться. Я осторожно провожу лезвием самого маленького ножа — им будет проще орудовать — чуть выше по руке. Боль не чувствуется, зато из тонкой царапины тут же просачиваются шарики темной крови, ярко выделяющиеся на моей коже. Я смотрю на них долго, запоминаю, фотографирую в памяти.       Когда все закончится, это будет первым, что я нарисую.       Мой телефон вибрирует на столешнице. Я смотрю на экран, там высвечивается твое имя. Я не собираюсь поднимать трубку и не понимаю, чего именно ты хочешь. Отказаться от меня и не чувствовать вину? Заглушить увещевания совести, остановив меня? Ты ведь уже все сказал мне тогда, в нашу первую встречу, подбрасывая меня к остановке. Происходившее дальше — уже моя вина. Я был упрям и кидался в тебя комками чувств, которые разбивались о твою крепкую стену принятого решения. Как там ты звал свое решение?.. "Джей"?..       Телефон продолжает разрываться от твоих звонков, а я не могу отвести от него взгляд. Может, ты звонишь, чтобы расстаться со мной?       Я не знаю, в какой момент во мне проснулась жестокость. Возможно, я просто сошел с ума от своей любви, от которой ты так старательно открещивался. Что же, прими мои искренние поздравления. У тебя получилось.       Одним мощным движением я кидаю телефон о кафельный пол. Экран тут же разбивается, огромная трещина с сотнями мелких ответвлений расползлись по стеклу. Он замолкает. С одного раза. А говорят, что художники слабаки.       Я избавлю тебя от своего общества, скрою любовь так же просто, как ты разрушил мои мечты. Уже поздно меня останавливать. Если тебе так неприятно видеть свое Имя на моей руке, то я просто уничтожу его. И ничего, кроме уродливого шрама у меня не останется. Но я уже все продумал. Вместо них я сделаю татуировку. Попрошу Хло нарисовать для меня цветы. Я навечно возложу их на своем запястье, для могилы своей любви.       Как поэтично. Может, мне нужно было писать книги, а не рисовать? У меня бы явно получилось.       Сквозь слезы я в последний раз смотрю на полюбившийся почерк, аккуратный и деловой, с уверенными петлями в начале и конце. Морган Харт. Прости меня за боль, я ведь знаю, как ясно ты ее ощущаешь. Но от этого тебе станет лучше. Спокойнее. Это плата за свободу, а как известно, она всегда дорого стоит.       Это последнее доказательство моей любви. Я отпускаю тебя.       Я залезаю в душ, включаю самую низкую температуру, подставляю под ледяные струи свое запястье. Я знаю, что тебя обдаст холодом. Прости.       Мои руки дрожат. Страшно. Я не хочу это делать, но понимаю, что это необходимо. Ты не успеешь стереть мое Имя, Морган. Я сделаю это первым.       Я не трогаю твое Имя. Я очерчиваю линии вокруг него, обозначая границы, после которых все будет уничтожено. Сперва мне не больно, а тут же проступившую кровь смывает холодная вода. А потом я надавливаю сильнее и сжимаю зубы. Слезы сами выступают на глазах. Держись, Колин. Держись, тебе станет легче. Стони, рычи, плачь, но режь. Вырежи его из своей жизни раз и навсегда!       Кровь струится по моей руке, смешивается с водой, как слезы с косметикой на лице Хло, пропитывает мою одежду, а я упорно орудую ножом, и только забираясь себе под кожу острым лезвием, начинаю рыдать в голос от нестерпимой боли. Я не хочу резать дальше, мне хочется все бросить, руки не слушаются меня, но в голове звучит твой голос. "Хочешь, я сведу его?"       И я режу дальше, ускоряя темп, только чтобы закончить быстрее. Резкими движениями разрываю кожу, буквально отрывая твое Имя от моих мышц, вместе с венами.       И у меня получается.       Неровный прямоугольник трепыхается от льющейся воды, танцует на красной жидкости, собравшейся на дне душа. Мое запястье выкручивает от боли, пульсация настолько сильная, что я не знаю, куда себя деть. И плачу. Кричу через всхлипы, сжимаю предплечье так сильно, как только могу, только чтобы отвлечься. Но моей жалкой хватки недостаточно.       А крови так много. Так много.

***

      — Кол! Открой! Кол!       Голос Тревора. Я слышу его, но мне тяжело двигаться. Запоздало я успел выключить воду, но больше ничего не сделал. Я практически лежал в душе, а кровь все вытекала из свежей зияющей дыры на моей руке.       — Трев, — негромко зову я, и он прислушивается. Я слышу, как он сопит, испуганный, стоит за дверью на грани слез. Это вызывает во мне улыбку.       Почему не он мой соулмейт?..       — Кол, я слушаю! Бро! — он напоминает о себе, и я с трудом возвращаю себя к реальности.       — Поклянись мне, — прошу я. Дыхание мое тяжелое. Голос слабый.       — Ты норм?! В чем, Кол?! В чем?       — Что не вызовешь... скорую...       Он молчит. Он, вероятно, в шоке. Стоит и не знает, как реагировать. Думает, что я умираю. Но если он не пообещает, то я не открою.       — Кол открой, — его голос дрожит, — открой, или я снесу эту дверь!       — И убьешь меня, — я улыбаюсь, представляя себе ситуацию. Как сцена из мультфильма.       — Блин!.. Кол, я клянусь! Только открой дверь!       — Мамой.       — Че?..       — Поклянись мамой, — второй раз я прошу громче, чтобы он точно понял. Тревор добрый, он может нарушить обещание, если необходимо. Он не ты. Но если он клянется мамой, то ничего не может сделать. Он очень ее любит.       — Кол, пожалуйста, открой!       — Клянись, — выдыхаю я. Из последних сил. Какой же я ублюдок. Ничем не лучше "Джея". Не удивлюсь, если именно так он выпросил твое обещание. Но я никому не ломаю жизнь. Только себе. Может, совсем немного Треву. Но его боль пройдет, я знаю. Все будет хорошо. У него есть Грег. У них точно все получится. В них я верю гораздо больше, чем в тебя. Я буду присутствовать на их свадьбе. Выберу себе спутника без Имени и сделаю его счастливым, как ты. Только я никого не подставлю под удар своего решения.       — Я клянусь, бро, клянусь мамой, я не вызову скорую, только открой, открой дверь, Кол!       Я с трудом поднимаюсь, в голове темнеет, перед глазами все кружится. Пару секунд я стараюсь удержать равновесие, не поднимаясь во весь рост. И у меня получается.       Шаг к двери, и вот я уже на коленях. Глаза закрываются, ослабевшей рукой я нащупываю ключ. Он застревает, долго не поворачивается, но я упрямо верчу его, пока не слышу щелчок.       А потом я падаю назад, потому что не могу побороть притяжение. Осторожно приоткрытая дверь двигает в сторону мои ноги, и вот Трев уже возле меня.       — Ты идиот! — орет он. — Ты дегенерат, долбаный психопат! Я думал, че это я дебил, а это ты, ты!       Трев, мой искренний, добрый друг. Такой сентиментальный, плачет, прижимая полотенце к моей руке, которое тут же пропитывается кровью.       — Больно, Трев, — бормочу я, чувствуя, что теряю сознание.       — Я ненавижу его! Ненавижу! Держись, бро, держись, слышь?..       — Не уходи, Трев... только не бросай меня...       — Кол! БРО!       Его крики пропадают, гаснут в сгущающейся темноте моего сознания.

***

      — Не плачь, — в который раз прошу я.       — Дебил, — Трев уже полчаса рыдает у моей кровати, — Кол, я ненавижу тебя. И его тоже. Я вас всех терпеть не могу!       Перепугался до смерти. Лицо бледное, глаза распухшие, красные, как и нос. Но он отлично справился. Он перебинтовал мою руку так, что она вдвое увеличилась в объеме. Перенес меня на кровать, привел в чувство, сделал чай с сахаром, такой сладкий, что язык сводит. И запихнул в меня два бутерброда.       И, пусть я ослаб, а рука мощно пульсирует, приглушенная обезболивающими, я действительно чувствую себя лучше. Если словом "лучше" можно обозначить "менее мертвым".       — Трев, иди домой. Со мной уже все в порядке.       — Ни фига с тобой не в порядке! И я останусь тут, пока он не покажется. А потом разукрашу ему лицо! — Последние слова он выплевывает так яростно, что я теряюсь.       — Кто?       — Твой любимый ублюдок!       В голове пустеет. Я достаточно долго воспринимаю его эмоциональный ответ, а потом до меня начинает доходить.       — Это Морган позвал тебя сюда?..       — Да, сказал, что Имя печет. Что думает, ты в беде. Он уже собирался, когда я бежал! Хорошо, что я был рядом, Кол! Ты чуть не умер! — На лице Трева появляется новая порция слез.       — Но как он... — Слова разбредаются.       — Он и тогда сказал, когда ты в драку полез! Он ваще мой номер нашел, даж не знаю как. Попросил говорить, если вдруг че, — продолжал сокрушаться Трев, наваливая на меня одно признание за другим.       — И ты не сказал мне?.. — не могу поверить своим ушам.       — Я не знал. Бро, я думал, вы начинаете ладить. Я не знал, что ты... на пределе.       Тревор кажется глупым, но на самом деле он просто не умничает, предоставляя людям право решать за себя. И сейчас я собирался им воспользоваться.       — Тревор, я должен поговорить с ним один.       — Нет! Я не позволю! Я сказал нет!       — Тревор, пожалуйста, дай мне самому разобраться. Это мое дело, а не твое. — Его лицо искажено непониманием и досадой. Он смотрит на меня, как на последнего предателя. Тревор не умеет спорить серьезно. Его уверенность всегда заканчивается там, где начинается холодность другого человека.       Да, я поступаю неблагодарно. Я отвратительно обращаюсь со своим другом. Прости меня, Тревор.       — Ты сперва со своим Именем разберись, — добавляю сухо.       — Кол, заткнись, — резко отвечает Трев, и я понимаю, что он не уйдет. Что он останется со мной до последнего, невзирая на мои попытки оттолкнуть его. Какой я глупый. Он ведь все понимает. Пожалуй, он единственный, кто понимает.       — Трев, я все закончу, — говорю почти нежно. Он смотрит на меня тяжелым взглядом, поджимает губы.       — Трев... ты ведь понимаешь меня, — продолжаю я, аккуратно касаясь его большой руки пальцами, — ты мой лучший друг, Трев.       — Бро... ну нельзя тебе ща с этим, — он не убирает руку, во взгляде мелькает нерешительность, — он тя сломает.       — Нечего ему ломать, — отзываюсь я глухо, — я уже сам все сделал. Ты уже меня вытащил.       — А если ты опять! Если ты снова хрень сделаешь?       Бедный Трев. Если бы я был на его месте... как бы я поступил?       — Клянусь, не сделаю. Больше не сделаю, — мой голос звучит уверенно. Потому что я говорю правду.       — Все так быстро испортилось, Трев, — шепчу я и прикрываю глаза, — я просто не справился.       — Че ты молчал? — в его голосе осуждение. — Мы же с тобой, бро, всегда. Че так долго в себе держал?       — Потому что дурак. Я знаю, я все знаю. Просто... я должен сам, понимаешь? Пожалуйста, я очень прошу тебя. У вас с Грегом своя история. А у меня с Морганом своя.       Несколько минут он молчит. А потом вздыхает и поднимается.       — Ты не дурак, Кол. Ты больной, — говорит он тихо, прежде чем уйти, — не дай боже, ты что-то сделаешь. Я тя убью, Кол. И его тоже.       Спасибо, Трев. Спасибо.       Он хлопает входной дверью, а я лежу и дышу. Голова кружится, я закрываю глаза и проваливаюсь в тишину пустого дома, надеясь, что уже не проснусь.

***

      В мой дом звонят. Стучат. Остервенело. Вламываются, я бы даже сказал. Я знаю, что это ты. Просто ты не знаешь, где ключ, а вот Тревор знал. Хотя ты ничего обо мне не знаешь.       Подавляя слабость, я поднимаюсь. Рука сильно пульсирует, но обезболивающие еще работают. Сколько я проспал? Два часа? Три?       На ватных ногах я спускаюсь вниз. Голова кружится, пусть и не сильно.       Стоит мне щелкнуть замком, как дверь распахивается. Твое лицо красное, запыхавшееся, ты так зол, что, кажется, сейчас убьешь меня своими же руками.       — Колин. — От одного голоса, от облегчения и испуга в нем, меня тошнит. Я смотрю на тебя пристально, хмуро.       — Что ты здесь забыл? — спрашиваю я грубо.       — Ты сейчас пошутил неудачно? — Ты захлопываешь дверь с такой силой, что весь дом сотрясается. — Что случилось? Отвечай!       — Ничего, что хоть как-то тебя бы касалось, — мой голос холодный. Ты смотришь на меня так, будто видишь совершенно незнакомого человека. Но мне все равно. Мне правда все равно.       Мне кажется, ты читаешь что-то на моем лице. Или же просто видишь, насколько оно бледное.       — Колин, пожалуйста. Я очень тебя прошу, просто расскажи мне, что произошло.       Ты дышишь глубоко, но голос дрожит от гнева.       — Ничего не произошло, Морган. Произошел конец наших отношений, вот и все.       — Что ты такое говоришь?.. — Ты так растерян.       — То, что давно должно было быть сказано. Уходи, Морган. Иди к своему другу, ты ему гораздо нужнее.       Неожиданно все эмоции как рукой снимает с твоего лица. Прямо как в первую нашу встречу. Безэмоциональный робот, запрограммированный обещанием. И я все равно ничего не ощущаю. Мог ли я с Именем уничтожить и саму связь?..       — Колин Красс, покажи мне свою руку.       — Нет.       — Ты резал себя?       — Тебе-то какое дело? — отзываюсь я. — Если ты приехал, чтобы спасти меня, то ты опоздал. Часов на пять.       — Ты!.. — Ты хватаешь меня за грудки, мощно встряхиваешь, буравишь глазами, наполненными злостью в чистом виде. Ничего больше я там не видел.       — Кто же я? Договаривай. — Ты замолкаешь, сжимаешь губы, словно едва сдерживаешься. — Или просто ударишь меня? Я не против, отведи душу.       Настолько буднично звучит мой голос, что я сам себя ненавижу. Но по-другому не могу.       Ты яростно впечатываешь меня в стену, стоишь настолько близко, что нас разделяют только твои руки, сминающие ткань свитера, что на меня натянул Трев.       — Да за кого ты меня принимаешь! — низко рычишь мне в лицо.       — Тогда чего ты хочешь?.. — спрашиваю я шепотом, вглядываясь в твои глаза, по-прежнему стараясь найти хоть что-то, за что может зацепиться измученное сердце. Тяжело избавиться от старых привычек.       — Я не собирался умирать, — говорю я, и твои глаза недоверчиво расширяются, — хотел, но не собирался. И ранил себя не для того, чтобы шантажировать тебя. И нет, это не извращенный способ пригласить тебя в гости.       Ты слушаешь внимательно, громко дышишь. Как будто пытаешься понять. А мое сердце выкручивает от твоей близости.       — Тогда что ты сделал? — спрашиваешь холодно.       — Я отпустил тебя. — Я знаю, что моя фраза ничего не объясняет, поэтому продолжаю: — Ты свободен, Морган Харт. Ты больше не мой. Ты никогда им и не был... но теперь тебе действительно не о чем беспокоиться.       Твое лицо бледнеет. Гнев уступает место страху, непонятно откуда взявшемуся. Кулаки медленно разжимаются. Ты рванулся к моей руке, и я на секунду зажмуриваюсь, ожидая твоей болезненной хватки, но снова открываю глаза, чувствуя, насколько осторожно, даже бережно ты берешь мою руку, как аккуратно тянешь вверх испачканный рукав, оголяя окровавленные, наспех наложенные бинты.       — Ты лжешь, — шепчешь ты потрясенно.       — Если бы я лгал, — отвечаю как можно спокойнее, — тебе бы не было так больно. Это... заняло время.       Ты тянешься к узелку, но я, едва касаясь, пальцами уверенно отстраняю твою мелко подрагивающую руку. Я знаю, как ты винишь себя, ведь на самом деле ты очень добрый.       Слишком добрый, Морган.       — Не переживай, — говорю я против своей воли, выдавливая слова, потому что они разнятся с моими настоящими желаниями, — иди к нему. Твой друг действительно нуждается в тебе больше, чем я. Тебе больше не нужно разрываться.       Я хотел сказать "муж", а не "друг".       — Да ты хоть представляешь, что может произойти, если ты повредишь его?! — рычишь ты, снова встряхивая мое безвольное тело. — Ты знаешь?! Думаешь, я сам не думал, как избавиться от него?       — А свести ты его не пробовал ради любимого мужа?.. — спрашиваю я, и на твоем лице проскальзывает сперва шок, потом понимание.       — Это Джей тебе сказал?!       Милая версия его имени становится спусковым крючком.       — Это не твое дело! — ору я без стеснения, не сдерживаясь. — Это не твое, мать твою, дело! Это мое решение, оставь меня в покое! Или тебе денег предложить?!       Я бью мощно, бью сильно. Но ты непрошибаем.       — Сорок восемь часов, — рявкаешь ты, — по закону!       Я застываю в твоих руках, вспоминая нашу первую встречу. Вкус твоих сигарет в салоне, что ты так и не выкурил, испепеляя меня глазами. Твою холодность, уверенность в действиях и себя, подписавшего свой смертный приговор этой фразой.       — Колин? — Ты сжимаешь мои локти сильнее, привлекая внимание.       Мне больно. Мне очень, очень больно.       — Ты был прав, — говорю через слезы, непонятно когда появившиеся, — боже, ты ведь даже предупреждал меня.       — О чем ты говоришь?.. — Ты заглядываешь в мое опущенное лицо, касаешься его холодными пальцами, и я не сразу понимаю, что ты отпустил меня и стоишь на коленях.       Твой взгляд странный. Злой, холодный, но какой-то обеспокоенный. И прикосновения твои странные.       — Мне действительно больно, — шепчу я доверительно, — Морган, мне так больно. Она сводит меня с ума. Нет, уже свела. Я даже... я твое имя... я...       Не знаю, что именно ты видишь в моих глазах, но твои наполняются ужасом.       — Что ты с ним сделал? — Я не отвечаю, смотрю в сторону, и ты грубо сжимаешь мое лицо, привлекая к себе мой расфокусированный взгляд. Я не понимаю, что происходит. И что я наделал.       — Что ты с ним сделал?! Перечеркнул? Изуродовал? Исполосовал? Колин! — ты зовешь меня. Твои пальцы зарываются в корни моих волос, обдавая холодом. Они влажные, твои пальцы. От волнения, наверное.       — Я его вырезал, — говорю одними губами. Мои слезы капают тебе на лицо, а ты не реагируешь, даже не моргаешь, как статуя. А потом я начинаю улыбаться. Мне смешно. Боже, как же все глупо!       — Я вырезал твое имя с моей руки, — хохочу я, не замечая, как медленно опускаются твои руки, — прямо целый кусок, взял и вырезал! А ты до сих пор думал, что я привлекал внимание? Что по Имени прошелся, чтобы тебя напугать? Да нет же, Морган! Я его вырезал! Прямоугольником, только получилось неровно! А теперь, Имени у меня нет, а ты здесь!       Я понимаю, что у меня истерика. Или нервный срыв. На задворках сознания понимаю. Но это так смешно. Не могу перестать.       — Я тебя ждал всю жизнь, — продолжаю я сквозь слезы и хохот, а ты только слушаешь, смешной такой, кожа твоя белая, как мел, тобой на доске писать можно, — всю жизнь думал, что встречу, каким бы ты ни был, стану для тебя всем, поддержу во всем, стану таким, что ты бы всем хвастался. И ты пришел. И сломал меня. Нет, не сломал, ты меня сначала предупредил, а потом всего переломал! Так, что я тебя стер.       Я перестаю смеяться так же неожиданно, как и начал. И вместо истеричных возгласов мой шепот звучит оглушительно.       — Я тебя свел, Морган. Тебя у меня нет. Я теперь Безымянный.       — Колин. — Боже, сколько всего в твоем голосе. Ужас, недоверие, отчаяние, вина — в моем имени все, каждая эмоция, которая только может существовать. Ты всю душу уместил в пять букв.       — Морган, я так любил тебя. Это страшно. Страшно настолько сильно любить человека. Любить того, кому наплевать на тебя. Кто дает тебе два дня в неделю. По закону. Потому что должен. А потом едет к своему настоящему возлюбленному и говорит ему, что любит только его. И что я не важен. Что я никто. Что у меня есть только два дня.       Я перевожу дыхание. Мне кажется, ты не понимаешь.       — Что бы ты чувствовал, Морган?.. Если бы он делал так же. Твой любимый человек. Дарил бы тебе любовь, радость, заботу. Все, что ты хочешь. Но только два дня в неделю. А потом он возвращался бы домой к другому человеку и говорил ему, что он единственный. А ты не важен. И не нужен. Ты просто обязанность. Он бы целовал его, ласкал, заботился о нем. А потом снова ехал бы к тебе. Как на работу.       — Хватит, — шепчешь ты, — умоляю тебя, просто хватит.       Я понимаю тебя, Морган. Слышать правду тяжело. Она горькая по сравнению с ложью, в которую ты так свято веришь.       Я неспешно тяну руку к твоему лицу. С болезненным наслаждением дотрагиваюсь ладонью до твоей щеки, понимая, что это последний раз, когда я касаюсь тебя.       Потому что я сдался.       — Мне не больно, — шепчу мягко, — скоро заживет, и я снова начну рисовать. А когда стану известным художником, ты и твой друг сможете посещать галереи с моими выставками. Я добьюсь своих целей и у меня все будет хорошо. И у тебя тоже, я знаю. Я желаю тебе только счастья. Всегда желал. Прости, что поздно понял, в чем именно оно заключается.       Мне горько. За себя. За нас. За то, что твоего Имени у меня больше нет. По моей вине. За то, что не получилось. Что все заканчивается вот так, мне горько.       — Скажи мне, Морган. Тебя хоть там любят?.. Скажи, чтобы я не волновался.       Ты смотришь на меня жалостливо. Ты раздавлен. Слезы текут по твоим щекам, но я уже ничего не могу сделать, чтобы облегчить твою судьбу. Я вырезал не только Имя, но и твою душу. Ты разрушил мою мечту. Я — тебя.       Теперь мы квиты.       В кармане вибрирует телефон. Ты не реагируешь.       — Тебе звонит муж, Морган, — напоминаю я тихо.       Ты опускаешь голову. Прижимаешь ее к моему животу. Твои плечи вздрагивают. Мое запястье болит. А звонок продолжается. Твоя настоящая жизнь требует твоего присутствия.       — Тебе звонит муж, — снова шепчу я, слабо отталкивая тебя. И ты поддаешься.       Поднимаешься неловко, как пьяный. Открываешь дверь и уходишь, не попрощавшись.

***

      Вернувшиеся родители в ярости. Сперва они насильно отвозят меня в больницу, где врачи говорят, что рана уже запущена. И что вряд ли я смогу пользоваться правой рукой как прежде. Я делаю все, чтобы не остаться в больнице, и они прислушиваются ко мне.       Дома они слушают мою историю от начала и до конца. Меня не перебивают, слушают внимательно, отец мрачно, мама с ужасом. Когда я заканчиваю, они очень долго молчат. А потом я слышу то, что мне так нужно было услышать.       — Это не только его вина, Колин, — говорит папа, сжимая мамину руку, — ты виноват не меньше, чем он. Ты поступил глупо! И даже на возраст твой проступок не спишешь.       — Он поступил неправильно, — продолжает мама, пока папа, поджав губы, с силой надавливает на глаза большим и указательным пальцами, — он сделал ошибку, которую ты воспринял как предательство. Встретившись, вы забыли самое главное. Свой возраст. Ты ребенок, Колин, насколько бы умным ни казался. А он взрослый, и груз ответственности на его плечах не должен был переползать на твои.       — И что мне теперь делать?..       — Пожалуйста, пока что ничего не делай! — горячо просит папа, направляя на меня суровый взгляд покрасневших глаз. — Ты уже все сделал. Сфокусируемся на твоей руке.       — По шагу в день, Колин. Больше ничего не нужно. Только один шаг в день, и ты справишься. Мы справимся.

***

      Остаток недели протекает в бессмысленных мыслях и ежедневном посещении больницы. Одно радует — физическая боль отвлекает от душевной. Ко мне приходят друзья, все, кроме Трева. Он до сих пор не отошел от случившегося, за что Хло с Грегом чуть ли не сожгли меня на костре. И я с ними солидарен. Я действительно поступил подло.       Они спрашивают, что я собираюсь делать, буднично так, чтобы не надавить на больное. Но дело в том, что у меня все сейчас больное. И что мне с этим делать, я не знаю.       Субботним утром я выбираюсь из дома, чтобы отправиться в больницу, а затем к психологу. Потом я заберу свои материалы из студии, потому что врачи только качают головами. Как я и предсказывал, моя жизнь превращается в серое, мне самому ненужное месиво. Микс из проблем, физической неполноценности и одиночества. А сегодня первый день без тебя. И мне уже трудно.       Солнце светит ярко. Весеннее тепло расползается по улицам, птички поют, и жизнь окружающих кажется издевательски прекрасной. Пока я не слышу твой голос. Так ясно, будто ты и вправду стоишь позади меня, когда я закрываю входную дверь.       — Колин.       Я замираю. Только дышу. Но больше ничего не слышу.       — Я не знал, что при избавлении от зависимости присутствуют звуковые эффекты, — произношу я, насмехаясь над собой. Так она начинается, ломка по соулмейту?       — Я не звуковой эффект, Колин.       Все тело бросает в жар. А потом в холод. И снова в жар. Голова кружится, и мне требуется минута, чтобы осознать, что это и правда ты.       — Ты что-то забыл? — спрашиваю холодно.       — Тебя, — отвечаешь ты тихо.       — Меня больше нет, — парирую и наконец оборачиваюсь. Ты возвышаешься передо мной, совсем близко, настолько настоящий, что сил нет поверить. Бледный, под глазами темные круги. Ты осунулся, Морган.       — Значит, у меня галлюцинации, — заключаешь ты.       — Да, ты сошел с ума и гоняешься за призраками.       — Наверное, это мое призвание.       — Сходить с ума?       — Нет. Гоняться за призраками.       — Ты уже догнал одного. На двоих тебя не хватит.       — Думаешь, что догнал?..       Наши маленькие, привычные препирания звучат до странного обыденно. Мы говорим так, будто ничего не случилось. Словно мы до сих пор вместе, а все, что произошло совсем недавно — только страшный сон.       Я глотаю очередной короткий ответ. Смотрю на тебя и никак не могу разобраться в своих чувствах. Мне все кажется, что это не ты, а плод одной из моих фантазий, что крутятся в голове каждую ночь.       Во мне все перемешалось, как в блендере, и получившийся смузи выглядит отвратительно. Меня тянет к тебе, как магнитом, но от этого ощущения хочется только убежать как можно дальше. Сердце ноет от твоей близости, холодеет от обиды, горит мстительно и жарко, оно бьется гулко, но размеренно. Столько эмоций, что ни одна из них ясно не проявляется.       А может, от яростной атаки чувств меня спасают лекарства.       — Зачем ты приехал? — осведомляюсь устало.       — Я хотел увидеть тебя, — отвечаешь ты едва слышно.       — Мы расстались, Морган, — я говорю почти возмущенно, — мы все решили еще тогда.       — Я ничего не решал.       И тут я понимаю. Вижу, чувствую, читаю по твоему спокойному лицу.       Ты пришел, чтобы остаться. Пришел, чтобы исправить кашу, что мы заварили общими усилиями, и в которой чуть не захлебнулись.       Господи, я же мечтал увидеть такое твое лицо. Я ведь всеми фибрами души жаждал момента, когда ты откроешься мне. Но я не дурак, Морган. Ты преподал мне урок, который вряд ли когда-либо сотрется из памяти.       Я не могу доверять тебе.       — Ты расстался с ним? — спрашиваю сурово. Пожалуйста, скажи да. Скажи, что ты хоть что-то сделал. Сказал ему правду. Не спал с ним. Не целовал его. Скажи, что не поддался на его слезы.       Все во мне холодеет, когда я вижу, как ты обреченно качаешь головой.       — Тебе мало, Морган? Того, что уже случилось — тебе недостаточно? Или мне убиться нужно, чтобы ты наконец-то решился хоть что-то сделать?.. А что, хорошая идея. Жаль, что Трев меня вытащил. Двое с погибшими соулмейтами звучит куда лучше.       — Не говори так, — просишь ты, но я не могу остановиться.       — Зачем ты пришел? За прощением? Утешением? Хочешь, чтобы я снова сказал, что все будет в порядке? Извини, но нет. Подачек больше не будет. Иди к нему, он наверняка утешит тебя лучше, чем я. Ах да, я забыл, это ведь ты его утешаешь.       — Я хочу уйти от него, но не знаю как, — неожиданно признаешься ты, — Колин, я совершенно запутался.       Ты хочешь. Ты хочешь уйти от него. Я чувствую, как учащается мое дыхание, как мучительно приятно колет кожу на шее и груди, и только благодаря силе воли и обиде, я возвращаю свое отступившее было хладнокровие. Если бы ты действительно хотел оставить его, ты давно бы так поступил. Я не собираюсь верить тебе. Не позволю себе снова обманываться.       — Ты не запутался, — жестко отрезаю я, — ты заврался. Сам себе лжешь, а еще взрослый.       Уйти. Мне нужно бежать из этого ада. Как можно дальше. Я обхожу тебя, продолжаю идти вперед. Шаг за шагом, метр за метром, и у меня получится. Мама сказала, что мы справимся.       — Колин, — зовешь ты негромко, и я тут же оборачиваюсь. Не могу не обернуться.       Останови меня. Заставь выслушать. Принуди поверить тебе. Или оставь меня. Уйди и никогда не возвращайся в мою жизнь. Предателям в ней не место, так докажи, что ты не предатель! Убеди меня, Морган. Я прошу тебя. Хотя бы один раз, но будь сильнее, потому что у меня сил не осталось.       — Не отпускай меня, — твой голос жалобный. Умоляющий. Он наждачкой шлифует мое сердце, уже уставшее биться ради тебя. Ты снова просишь. Как ты можешь, Морган? Понимаешь, что не можешь без меня, а живешь с ним. Как ты можешь врать самому себе? Насколько нужно не любить себя, чтобы жить такой жизнью? И зная, что я сделал, ты тянешь меня обратно.       Куда, Морган? Зачем?..       — Ты эгоист.       — Знаю.       — Ты мне соврал.       — Да.       — Я тебя не прощу. Ты предатель, Морган.       Ты стоишь, склонив голову, как приговоренный перед палачом. Как провинившийся мальчишка, который осознал свой проступок и ожидает наказания. И мое сердце рвется на части, когда я смотрю на тебя.       А чего я ждал? Каких слов, если ты все равно не готов говорить со мной? Твои однобокие, скользкие фразы, эгоистичные просьбы, вечные увертывания от ситуации, жалкие оправдания — меня тошнит от твоего отчаянного желания оставить все как есть. Ты готов пойти на что угодно, только бы не решать за себя, лишь бы не терять выгодное положение жертвы. Ты даже меня не пожалел.       — И все же у меня есть два дня. По закону.       Твой негромкий голос отчаянный, упрямый. Действительно. У тебя и правда есть два дня. По закону.       Я усмехаюсь жестокой иронии. Мы поменялись местами, а ситуация осталась той же. И не факт, что она вообще может измениться.       И что мне теперь делать?       Ты сломал меня. Ты подставил меня, в конце концов, ты просто ушел тогда, когда нужен был мне больше всего. Даже мой поступок не заставил тебя остаться. Мои окровавленные бинты не пробудили в тебе чувство ответственности. Ты не повез меня в больницу, как сделал бы любой нормальный взрослый. Как поступил бы любящий человек.       Ты просто ушел. Выслушал меня и ушел.       Чтобы вернуться и заявить, что у тебя по-прежнему есть законное время. Это подло, Морган. Это бесчеловечно. Так поступают только крысы, сбегая с тонущего корабля. Только они возвращаются, осознавая, что бежать-то и некуда.       Мои руки дрожат. Пустующее место на запястье сводит холодным огнем. Как же мне противно.       В последние дни я словно блуждал в лабиринте, не в состоянии отмечать путь и искать выход. Просто ходил от тупика к тупику, не особо заботясь о цели или мотивации. И так во всем в моей незавидной реальности. Я живу, чтобы жить. Хожу ради шагов. Дышу ради дыхания.       Сейчас в моем существовании нет смысла. Он смазан, как картина, над которой кропотливо работал мастер, потом пришел ты и одним прицельным взмахом руки снес ее на пол. Влажные краски размазались, к ним прилипла грязь и пыль, безнадежно ее испортив.       А художник смотрит на свой рисунок и даже не пробует ничего исправить, потому что он уже никогда не передаст то, что хотел показать изначально. Грязное месиво не замаскируешь, не спрячешь под новой порцией цветов. А сил заново проделать тот же путь у мастера не осталось. Он уже мысленно завершил свой труд, вложил в него всю душу.       Но просто выбросить картину я не могу, потому что она часть меня. И на сцене снова появляешься ты. Приносишь чистый холст и предлагаешь заново излить на него свое сердце. Но это невозможно. Оно так не работает, Морган. Да и какой в этом смысл, если ты снова можешь все изуродовать?..       И почему? Почему я опять должен все решать сам?       Я думал, что больнее не будет. Что хуже уже некуда. Мне обидно, что, несмотря на все, мое сердце по-прежнему тянется к тебе. Мне мерзко, что ты занимаешь все мои мысли. Мне неприятно осознавать, что я все еще люблю тебя.       Люблю сильнее, чем ненавижу.       — Морган, чего ты хочешь? — мой голос дрожит, а ты медленно поднимаешь на меня взгляд и смотришь так непонимающе, что становится дурно. Но я продолжаю.       — Ты сам должен решить, уговаривать тебя я больше не собираюсь. Что ты сам хочешь?       Я знаю, как тебе сложно. Ты так ждал героя, который решит твои проблемы вместо тебя, а появился я. Мальчишка, что и с собой не может справиться. Мальчишка, к которому ты привязался из-за связи. Которого тяжело отпустить. Но я и так сделал достаточно. Теперь должен ты, Морган. Теперь твоя очередь.       — Я хочу остаться с тобой.       Ты отвечаешь мне жалобно, как ребенок, но я никак не могу прочувствовать твои слова. У меня не получается отличить искренность от навязанных судьбой чувств. И себя я тоже не понимаю.       Слышу только стучащую в висках кровь.       — Тогда тебе придется уйти от него.       Твой рот потрясенно приоткрывается. Глаза округляются, словно это совсем не то, что ты хотел услышать. Но почти тут же в них зарождается такое облегчение, что мое сердце перестает тянуть в разные стороны. Слабая надежда осторожно ослабляет на нем стальную хватку обиды.       — Если ты хочешь, чтобы я держал тебя крепко, — выдавливаю я внятно, — тебе нужно выбрать меня. И самому не отпускать. Обещай мне. Сейчас и здесь пообещай, что мы все исправим.       — Я клянусь тебе, Колин Красс, — говоришь ты с непривычной уверенностью, — на этот раз все будет по-другому. Я не отпущу тебя.       Я киваю, хоть и не верю твоим словам. Смотрю на тебя и дышу. Глаза щиплет. На душе неспокойно. А сердце бьется как сумасшедшее, так, что в груди болит от его ударов.       — Пожалуйста, не предавай меня, — говорю я слабо, — второй раз я не переживу.       В несколько шагов ты достигаешь меня, сжимаешь в руках крепко, бережно, словно я могу исчезнуть. А связь дает о себе знать. Я теряюсь в родном запахе, тону в тепле твоего объятия, но бабочек больше нет. Вместо них по трепещещему сердцу расползаются пауки. Достаточно будет одного укуса, чтобы уничтожить меня. Одной ошибки, чтобы доломать то, что еще осталось.       Я не обнимаю тебя в ответ. Страх пробирается под мою кожу быстрее, чем я того осознаю. Чувствую себя улиткой без панциря, уязвимым и беззащитным.       Еще один шанс.       Я отдаю тебе все, что у меня осталось.